5 Hic sunt monachi, или Выпустите меня отсюда!

Как обычно, сначала об авторе. Савва Мажуко — это монах Никольского монастыря в Гомеле и, пожалуй, самый известный (или совершенно точно — один из самых известных) священник Белорусского экзархата РПЦ. Автор нескольких книг (эта — первая из них), нередкий гость на православных телеканалах, автор статей для разных сайтов. Мажуко ведёт канал своего монастыря на Ютьюбе — кстати, советую посмотреть два-три видео до того, как начинать читать книгу. От этого «Любовь и пустота» при чтении начинает звучать вкрадчивым кошачьим голосом самого автора, и получается ещё аутентичнее.

Савва — это человек в высшей степени вменяемый и адекватный, в своих убеждениях очень близкий к золотой середине, и именно поэтому, благодаря своей манере держаться и вести себя, он производит очень благоприятное впечатление. Он одинаково далёк как от радикального консерватизма, так и от непродуманного и попросту безумного либерализма. Он производит впечатление человека, не слишком жёстко встроенного в систему церковной иерархии и субординации — и вместе с тем он довольно чужд политической оппозиции (для белорусских священников это иногда становится проблемой). Это человек очень грамотный и эрудированный — он свободно рассуждает не только о Библии и творчестве святых отцов (что ожидаемо для большинства священников), но и о сочинениях христианских мыслителей ХХ века — Флоровского, Шмемана, Киприана Керна (что чуть менее ожидаемо) и, что уже слегка удивительно — об идеях разных философов (Платон, Аристотель, Цицерон, Вовенарг, Кант, Шопенгауэр, Бердяев, Камю, Этьен Жильсон… признаться, о некоторых из них я впервые узнал из этой книги). Он с большим удовольствием цитирует «Моби Дик» Германа Мелвилла, который я до сих пор так и не прочитал. И… да, Звёздные Войны он тоже смотрел. И, at last, but not the least — он очень тактичен. Очень. Тема тактичности, вежливости, корректного поведения и доброжелательности в человеческих отношениях регулярно всплывает в его видео — и в этой книге она тоже занимает значительное место.

В сущности, «Любовь и пустота» — это сборник небольших эссе с рассуждениями Мажуко о разных сторонах человеческой жизни — о красоте, о свободе, о старости, о влюблённости и любви, о мужской дружбе и мотивации делать добро. (Сразу замечу, что Пелевина я не читал и говорить о наличии или отсутствии каких-то отсылок я не могу). Дельных мыслей, которые заслуживают того, чтобы над ними подумать, в этом сборнике очень много. И при этом — нечасто приходится такое говорить, но в этом случае это так и есть — Мажуко действительно обладает способностью говорить о серьёзных вещах простым и легкодоступным языком. Далеко не все авторы это умеют.

Тем здесь много, и начну я с самой… чёрной. Рассуждения Саввы о монашестве любопытны уже потому, что он сам монах, то есть это рассуждения из первых рук, от человека, который знает специфику этой темы. Признавая, что монашество — это институт не только христианский, Савва называет его культурной универсалией, способом оформления религиозного опыта особой интенсивности, присущим человечеству в целом. Так, ещё до христианского монашества существовало индийское, существовала пифагорейская община, а исламским аналогом монашества Мажуко считает суфизм. Такими же универсалиями он называет храм, богослужение, институт священников — то, что есть в любой развитой религии и появляется на определённом этапе её развития. В чём же специфика христианского монашества, в чём его принципиальное отличие? Мажуко определяет христианский монастырь как евхаристическую общину, организованную и живущую по учению Евангелия и согласному с ним уставу общежительной жизни. То есть, та особенность, которая отличает христианское монашество от аналогичных практик других религий — это именно евхаристия. И, что важно — Мажуко не считает монашество неким сверх-христианством, последователи которого заслуживают какого-то большего уважения, чем остальные верующие (а такие мнения есть) — он воспринимает его только как ещё один вариант пути жизни человека во Христе, один из нескольких.

Мажуко убеждён, что православное монашество как семья и школа находится в кризисе, несмотря на внешнее благолепие и внешние признаки благополучного развития монастырей. Зародившись как неформальное внутрицерковное движение, монашество быстро было встроено в иерархию и систему церковной жизни — по вполне разумным соображениям, чтобы не давать питательную почву для ересей и расколов, особенно с радикально-аскетическим уклоном. Но в результате монашество фактически утратило даже начатки своей свободы — настолько плотной оказалась эта встроенность. Признаками этого кризиса Мажуко называет и подчинение монастырей епископам, и почти полное отсутствие простых монахов (не принявших сан священника или диакона), и то, что часть монастырей стала едва ли не организациями по обслуживанию конкретных святынь. И в этом контексте автор говорит о необходимости «амнистии» монашества, о том, что монахам нужно дать возможность просто жить своей иноческой общиной без многочисленных организационных обязанностей. По его мнению, монашество не обязано доказывать свою полезность, не обязано формулировать свои цели и задачи в этом мире. Оно имеет право на существование просто потому, что прекрасно само по себе, как способ организации общинной христианской жизни, которая не имеет другой цели, кроме самой себя — так же, как цель семьи заключена в ней самой. И поэтому монашество заслуживает того, чтобы его наконец оставили в покое.

Кроме монашества, есть ещё одна тема, в которой Савва разбирается «на профессиональном уровне». Это пост. Так сложилось, что в массовом сознании православие почему-то устойчиво ассоциируется с длиннейшими строжайшими постами, так же как с молитвами на непонятном языке (да, это я про церковнославянский) и выстаиванием длиннейших служб (на этом же непонятном языке), во время которых от усталости отваливаются ноги вместе с поясницей. Примерно так же, как протестанты ассоциируются с постоянным чтением Библии и её цитированием. Я не буду сейчас говорить о том, что большую часть службы вполне допустимо сидеть, как и о том, что язык богослужения на самом деле не имеет принципиального значения. Я скажу именно про пост, потому что именно с последствиями поста — мрачностью, озлобленностью и напряжённым ожиданием «ну когда же Пасха с колбасой и яйцами», — чаще всего сталкиваются близкие и просто знакомые воцерковлённых православных. Причина здесь, как и во многих других случаях, в ревности не по разуму, в усердии, которое мешает человеку найти правильную меру поста. Если что, те уставные требования, которые прописаны во всех перекидных календарях, что продаются во всех газетных киосках, — это вообще-то требования для монахов, на которые остальные верующие призваны лишь ориентироваться. Чётко определённого устава поста для мирян, то есть обычных верующих, не существует. И вообще, на самом деле, пост — это не про картошку с солёными огурцами, а про молитву, чтение Библии (протестанты вошли в чат) и… любовь к ближним. Христианство — это вообще про любовь к ближним, если что. Аскетическая составляющая поста — это скорее вспомогательный инструмент на этом пути. И если солёные огурцы заслоняют от человека людей, которые живут вокруг него и и общаются с ним каждый день, когда вместо спокойствия и умиротворения в собственной душе растёт злоба, если в отношениях с близкими множатся конфликты — это, как пишет автор, верный знак того, что человек что-то делает неправильно.

Ещё одна тема, интересная в своей глубине — это человечность Христа. Будучи человеком, Иисус обладал всем тем, что свойственно человеку — а значит, и чертами личности, и характером, и способностью дружить. Об этом даже немного странно рассуждать — обычно всё сводится либо к пересказыванию Великих Каппадокийцев о специфике соединения божественного и человеческого в воплотившемся Слове, либо к утверждениям в духе «Христос никогда не смеялся» и «нигде в Евангелии не написано, что Христос ел мясо». (Есть такой мем — «штаны Арагорна». Суть в том, что нигде в тексте «Властелина Колец» не сказано, что Арагорн носил штаны. Следовательно, нельзя однозначно утверждать, что он их носил. Но… не бегал же он за орками по всему Средиземью без штанов, верно?). И тем не менее, у Иисуса был характер, и на страницах Евангелия проступают некоторые черты этого характера. Можно уверенно сказать, что Иисус отличался глубокой способностью к эмпатии, к сопереживанию горю других людей. Так Он сжалился над горем вдовы в Наине, когда встретил погребальную процессию с телом её единственного сына — и воскресил его (Лк. 7:11-15). Так Он, воскресив девочку-подростка, дочь Иаира, заботливо напомнил её родителям, что ребёнка нужно покормить (Мк. 5:35-43, Лк. 8:49-56). Иисус искренне грустил из-за смерти Лазаря, с которым Он дружил, и эти переживания были настолько сильны, что Богочеловек плакал (Ин. 11:33-38). Известно, что среди апостолов у Иисуса были «любимчики» — Он был особенно привязан к Петру, Иоанну и Иакову. Ну и да, некоторые эпизоды общения Иисуса с Его оппонентами похожи на откровенный троллинг (Мф. 21:23-27; этот же эпизод в Мк. 11:27-33 и Лк. 20:1-8). То есть, Иисус мог испытывать все человеческие эмоции, и у Него был характер, были личностные особенности — само собой, сформировавшиеся под влиянием божественной природы, с которой человечность Иисуса была соединена.

На самом деле, главная тема книги — это любовь (про пустоту здесь очень немного и ближе к концу). Внутри этой темы автор задаёт множество вопросов. Что значит любить ближнего в христианском понимании? Насколько христиане бескорыстны в этой любви? Что правильно — любить образ Божий в человеке или самого человека? Вот, например, Платон, и вслед за ним (как пишет Мажуко) блаженный Августин считали, что человек сам по себе не может быть объектом любви, потому что он недостаточно совершенен для этого. При таком подходе человек может быть только средством для реализации любви и её воспитания, и любить в нём можно только те отблески подлинно прекрасного, которые достойны любви. Но христианское понимание любви к человеку всё же иное — это любовь к конкретным людям, которая по мере восхождения человека к Богу лишь раскрывается всё полнее и полнее. И вместе с тем — в любви к тварному человеку нужно избежать страстной увлечённости — Савва думает, что Августин имел в виду именно это. Резюмируя эту тему, Мажуко пишет, что ближний для любящего — это одновременно и средство восхождения к Богу через любовь, и объект этой любви. И в этом контексте автор предпочитает говорить не об использовании ближнего для воспитания любви, а о соработничестве в этом.

А ещё — ничто не мешает нам любить ближних так, как поведение этих самых ближних и наша собственная нетерпимость к их недостаткам. Человек — существо несовершенное, да. Вообще, мысль, которую Мажуко последовательно проводит через всю книгу — это то, что ближние — это именно те люди, вместе с которыми Бог поселил тебя в одном времени и пространстве. Других не будет, и поэтому нужно учиться любить этих. И… они ещё и воскреснут одновременно с тобой.

В Евангелии сказано, что следует любить ближнего «как самого себя» (Мф. 22:39). К этой фразе обычно апеллируют в споре с теми, кто говорит, что любить себя — это грех и вообще не нужно. Но что такое здоровая любовь к себе? Ведь на свете живёт немало людей с депрессивным личностным развитием, да и просто с повреждённой и заниженной самооценкой, которым сложно научиться ценить, уважать и любить себя. Мажуко связывает любовь к себе с отчётливым ощущением человеком реальности собственной жизни и собственной уникальности, описывая это в поистине очаровательной главе про вишнёвое варенье, кровать и множество любимых книг — думаю, что очень многим читающим людям это окажется близко.

Фактически, Савва представляет любовь как совокупность искусства любить и искусства быть любимым — или, что то же самое, искусства быть благодарным. По его мнению, способность любить в человеке развивается именно на основе способности быть любимым, как следующая ступень. Искусство быть любимым и искусство благодарности — это, по сути, осознанная радость бытия, потому что всё сотворённое любимо Богом. Кстати, у самого Мажуко, похоже, есть суицидальные наклонности — вернее, печаль от необходимости существовать (не исключено, что именно по этой причине он читал Франкла). Неудивительно, что он пишет о необходимости поддерживать душевное равновесие, акцентируя внимание на радости жизни, благодарности Богу за эту жизнь, любви к людям и ощущении, что любят тебя, о наслаждении уютом, от которого остро переживается радостное чувство реальности собственного существования.

Вот вопрос — а зачем вообще люди делают добро? Для того, чтобы помочь другому человеку, или для накопления добрых дел для пропуска в рай? (Или, в случае атеистов, просто чтобы чувствовать себя хорошим человеком — мы все помним слова Кроншоу в «Бремени страстей человеческих»). Лично мне кажется, что вообще не стоит усложнять мотивацию дальше, чем «я делаю это потому, что могу сделать, а этим людям нужна помощь». И ещё я пришёл к мысли, что добрые дела — это естественное выражение христианской веры как образа жизни (я всегда говорил, что противопоставление веры и дел — ошибочное). Правильный подход, естественно, первый — потому что бухгалтерское сведение дебета добрых дел и кредита благодати в отношениях с Богом не очень уместно. Однако многие люди подходят к вопросу спасения именно как к «зарабатыванию места в раю». И когда они видят, что сейчас, в этой жизни, сделанное ими добро как-то не очень окупается, да и окружающие к ним от этого лучше не относятся, то они легко могут впасть в совершенно противоречащее духу христианства состояние — в уныние, которое Мажуко описывает через очень живописную метафору. Поэтому да, правильный подход — это бескорыстие и направленность на реальную пользу людям.

В высшей степени интересно то, что Савва пишет о счастье. Он чётко разграничивает и даже противопоставляет яркое и незамутнённое счастье ребёнка серьёзному и ответственному счастью взрослого человека. Если ребёнок — это зачастую счастливый эгоист, который рад самой жизни как таковой, вниманию родителей, вкусной еде и удовлетворению его потребностей, то счастье взрослого, по мнению автора, состоит в том, чтобы делать счастливыми людей вокруг себя, в первую очередь свою жену и детей. И — заниматься в своей жизни делом, которое этого действительно заслуживает (в этом месте Мажуко цитирует Сенеку и, предположительно, Теодора Рузвельта).

С темой счастья естественным образом переплетается и тема свободы. Здесь Савва цитирует Виктора Франкла, писавшего, что здоровая свобода неразрывно связана с ответственностью, без которой она превращается в произвол. Похожую идею высказывали и другие мыслители, в том числе некоторые христианские святые — Николай Японский, к примеру. Мне это близко — я всегда считал, сначала скорее интуитивно, а потом уже и осознанно, что человек всегда должен осознавать свою ответственность за поступки в отношениях с другими людьми, что какие-то его действия могут принести другим людям горе. И пользоваться кем-то, понимая, что этот кто-то в результате будет страдать — это неверно.

Признаться, довольно неожиданно было встретить в этой книге… Толкиена. А он там есть, и занимает даже несколько глав, в которых переплетены между собой впечатления Саввы-читателя, рассуждения Саввы-литературоведа и богословский анализ Саввы-священника. Да и в других местах книги Толкиен время от времени всплывает. Мажуко очень хорошо знаком не только с «Властелином Колец» и «Хоббитом» (кстати, он решительно настаивает, что действие этих книг происходит в разных вселенных), но и с «Сильмариллионом». И Толкиен ему настолько приятен, что «Властелин Колец» он перечитывает, по собственному признанию, ежегодно. А сколь живописным и поэтичным получилось Саввино описание погребальной лодки Боромира, плывущей по течению Андуина? Да и «музыка жизни» или «музыка бытия», о которой Савва несколько раз говорит в разных местах книги, вполне может быть отсылкой к музыке Илуватара и айнуров, которой был создан мир во вселенной Толкиена.

Вообще, «Любовь и пустота» — это рай для книголюба, потому что Савва сам книголюб, и по страницам его сборника прошлись не только святые отцы, но и многие любимые своими поклонниками писатели. Вот лёгкая походка Ахматовой и Цветаевой, вот — пошатывающаяся поступь хулигана Есенина; из-за угла торчит борода Толстого, в другом месте встречаешь глубокий вдумчивый взгляд Достоевского. Словно прихотливая надпись на кольце, проступает фамилия Толкиена — о нём я уже говорил. Вот эти глаза, что взирают на читателя из-под античных лавровых венков — это Гомер и Вергилий. Вон там, в углу, человек на диване лежит, весь окутанный табачным дымом — это Розанов. А этот звук, что доносится сквозь хохот Эллочки-людоедки и хриплый голос Высоцкого — это скрип половиц под неспешными, обстоятельными, исполненными чувства собственного достоинства шагами Платона. В общем, компания у библейских пророков, евангелистов и святых отцов в этой книге подобралась любопытная и занимательная.

На самом деле, я ожидал от этой книги немного другого — зная очень неплохое чувство юмора Саввы, я думал, что это будет сборник скорее юмористических историй. А оказалось, что это очень серьёзные эссе — и при этом, что хорошо, они написаны очень лёгким и понятным языком, который не вызывает никаких затруднений и через который не приходится продираться. Один даже не недостаток, а особенность, которая немного затрудняет восприятие этого сборника — это названия конкретных эссе: зачастую они предельно отвлечённые, и поэтому по заглавию бывает сложно понять, о чём в данной конкретной главе идёт речь. Если просто читать книгу, главу за главой, проблемы в этом нет. А вот если спустя несколько месяцев перелистывать с мыслью «да где же я это видел, это точно было именно в этой книге» — это сделать будет сложно.

Я мог бы сейчас сказать, что эта книга заставляет посмотреть на многие философские проблемы с неожиданной стороны, учит любви и терпению к близким, проясняет отношение к посмертной участи нехристиан, атеистов, самоубийц и двух тоталитарных диктаторов. Ничего из этого я не скажу (хотя всё это так и есть), потому что в своих рецензиях я обычно скучен, зануден и сух, как бесплодная смоковница. Но скажу, что читать эту книгу стоит. И даже быть практикующим верующим для этого необязательно.