4

Хотя "Пленницу" и "Беглянку", этих рассеченных пополам врачебным скальпелем литературных сиамских близнецов, не вполне правильно рассматривать как самостоятельные произведения, их бытование в качестве двух вполне себе раздельных томиков не оставляет нам выбора. Эти две части нанизаны на единый нерв болезненной любви Марселя к Альбертине, любви, которая, достигнув своего абсурдного и неадекватного апофеоза, терпит чудовищное крушение. Лишь к концу шестого тома эпопеи нежные и хрупкие ростки новой жизни начинают пробиваться сквозь спекшийся шлак и пепел марселевой экзистенциальной катастрофы. Ну, знаете, запил, в окошко начал высовываться, по бабам ходить, все как у людей, короче. Ростки эти, кстати сказать, даны довольно сжато и набросочно - сроки Прусту определял самый безжалостный на свете издатель. Тут у "Пленницы" с "Беглянкой" снова общая на двоих беда. Однако чем "Беглянка" более ценна сама по себе - это ощущением безжалостного краха надежд и иллюзий, а также сначала робким, а потом все более и более отчаянным взглядом за ту сторону занавеса. Одержимость Марселя начинает приносить свои плоды, и плоды эти безжалостно горьки. В этом Прусту удалось ухватить самую суть правды, той самой правды, о которой он написал:

Правда и жизнь трудны, я их так и не разгадал, и в конце концов у меня осталось от всего этого впечатление, в котором душевная усталость, быть может, брала верх над горем.