1.5 «Не вздыхай так, лопнет что-нибудь»

Главная мысля была понятна уже после первых двадцати страниц. Никаких изменений за следующие больше чем восемьсот страниц убористого текста она не претерпит, зато будет обрастать повторами, словесной бахромой, толстеть, тучнеть и распухать. Эта увесистая томина может смело использоваться для приведения в исполнение смертных приговоров: при опускании с размаху на голову осуждённого она гарантирует мгновенную смерть от обширной черепно-мозговой травмы, при «принятии внутрь» – затяжное «мама-роди-меня-обратно» со всеми из этого вытекающими. Вас попытаются утопить в пустопорожних разговорах, похоронить в ворохе ни к чему не относящихся подробностей, задушить тоской по хорошей серьёзной литературе о смерти и преображении человека перед лицом неведомого, к которой эта комиксовая поделка имеет такое же отношение, как пингвины к пчеловодству.
Была, правда, сюжетная ветка Кусумото, одного из главных героев, которая, будучи взятой отдельно от прочего сюжетного барахла, ещё смотрелась как что-то настоящее. Но она составляет всего одну шестую романа!

Как источник информации о содержании и казни приговорённых к смерти роман не «выстрелил» вообще. В Интернете ходят статьи о том же самом, но короче, ёмче, с фотоматериалом.

Как источник информации о человеческой психике в патовом состоянии… Придётся зайти издалека. Есть в романе ещё один важный и, разумеется, в доску положительный герой – тюремный психиатр Тикаки (наиболее близкий, как видно, автору персонаж). Так вот, на протяжении всего романа меня не оставлял вопрос – «Доктор, а вы точно доктор?». Одну женщину, убившую своих детей и спрятавшуюся в беспамятстве от своего страшного поступка, Тикаки с помощью гипноза заставляет вспомнить, как всё было (его ж попросили). Женщина на другой же день вешается. Чудо-психиатр снял с неё поставленную ею же «защиту», а обратно надеть даже не подумал! И весь роман он проходит в полной уверенности, что сделал всё правильно. Это, дескать, охрана за ней плохо приглядывала, а он же их предупреждал.
Все диагнозы Тикаки ставит сразу и «на глаз». К чему анализы, длительное наблюдение, собирание инфы о прошлой жизни и окружении больного, тесты там всякие? Доктор Орлиный Глаз всегда видит, что одной стены у сарая нет.
Вдобавок он латентный христианин и уверен, что важнее сохранить душу пациента, даже если придётся убить тело. За любым человеком в любом случае нужно сохранить право выбора. Хочет, например, кто-нибудь в помрачённом сознании с крыши спрыгнуть – пусть сигает: он свободная личность (предполагается, что решение в этом случае будет принимать именно эта свободная личность, а не «трояны» на её «жёстком диске»).
Тикаки – страстный софист. Все рассуждения он сводит к лингвистическим спорам. Норма, например, – понятие несуществующее, потому как текучее, с неопределённым, изменчивым набором характеристик. Следовательно, медицина – бесполезная наука: она ратует не за человека и его индивидуальность, а за абстракцию – норму. Прям представляю врача, который говорит пациенту: «Что, батенька, температура у вас под сорок? Это ничего. У каждого своя норма, знаете ли».
Наконец, он латентный мистик – Тикаки подозревает, что импульс к убийству передаётся «с другой стороны бытия».
(И ещё что ручка – это самое вкусное. Мы знаем, доктор. Бутерброд нам всё рассказал.)

Весь роман этот архиунылый персонаж будет то и дело исповедоваться заключённым, трындеть с ними о том, что государство неправомочно отнять жизнь у насильников и убийц, он будет жадно, словно Откровения, выслушивать их истории, живо напоминая при этом востроносую очкастую барышню из фильма «Женитьба Бальзаминова» («Я ужасть как люблю откровения в любви от своих подруг!»), а также сомневаться в собственной врачебной миссии. Сама обстановка тюрьмы, дескать, провоцирует психозы и прочие тяжёлые заболевания, а он не может никого вылечить, ведь вылечить можно только отпустив на волю и т.д. и т.п. Как будто на воле нет людей, чья психика навсегда пошатнулась и никогда не будет здоровой. Такое ощущение, что герою недавно стукнуло четырнадцать, опыта ноль, зато подростковый максимализм так и прёт.
Тикаки, как и другие профессора с его кафедры, не может по речам распознать идиота и лезет в спор, в котором оппонент очевидно не желает опираться на здравый смысл и уже всё для себя решил. Так что первый мой риторический вопрос вскоре дополнился и вторым, но обращённым уже не к персонажу, а к автору – «Дяденька, а вы точно практикующий психиатр?».

Прочая медицина с физиологией также весьма марсианская. Человека рвёт после любого приёма пищи, он умирает от истощения? А давайте будем его кормить яйцами и молоком. Жалко, что не предложили в довесок зелёных слив и селёдочки. Описания месячных у Эцуко (ещё одна положительная героиня с вечно включенным ПМС) даже касаться не буду – это песня! Я и не знала, что процесс можно контролировать с помощью мышц и что от девушки при первых спазмах сразу будет нести как от походного госпиталя.

Споры о зле (ещё одна центральная тема романа) выливаются в фразу «Истина в том, что творить зло приятно». Которую можно продолжить другими глубокими «истинами»: истина в том, что Волга впадает в Каспийское море; истина в том, что после зимы бывает весна и пр. Тему по итогу даже не попытались раскрыть и просто спустили на тормозах.

«Приговор» чем дальше, тем больше смахивал на больного, одержимого навязчивыми идеями. Роман уверен, что он про Христа и про то, как его учение спасло душу человека; роман уверен, что он внебрачный сын Достоевского; роман уверен, что он про справедливость и свободу. Непоколебимо. Не пытайтесь его в этом разуверять: с шизофрениками бесполезно спорить.

Почему он не про христианство
Потому что ни один из его героев ни разу по-настоящему не переживает, что он отнял жизнь (это так – одна из побочных мыслей в лучшем случае). О «неписях» не плачут. Потому что несмотря на многочисленные декларации о том, что Кусумото наконец-то познал любовь, простил и отпустил, видно, что всё это нужно лишь для того, чтобы в очередной раз подчеркнуть его «особость». Поэтому ГГ абсолютно уверен, что ад-то ему точно не грозит. Загробную жизнь он представляет себе как царство сияющей «самодостаточной, обладающей внутренней целостностью и полнотой» тьмы. Он молится не только христианского Богу, но и Вселенной, которая и есть Бог. Иногда он по-буддийски принимается изживать в себе «склонность ко всем вещам». Он убеждён, что «душа человека – часть его плоти». Он надеется, что после смерти переродится в тюльпан. Он считает, что нужно возлюбить всякую тварь Господню, и тут же доказывает, что убивать тараканов можно, потому что они реликтовая форма жизни, возникшая на Земле задолго до появления неандертальцев. Жил бы сейчас – верил бы в чипирование.
В общем-то парень по-своему меркантилен: всё для него (и христианство в том числе) инструмент, который должен работать ему на благо (например, спасать от страха смерти). А иначе он так не играет.
Все герои переживают о «прекрасном теле, обречённом умереть». О да, истинно христианский плач. Христианство ведь всегда о теле в первую очередь пеклось…
Если нужно привести примеры подлинной веры, они берутся не из Библии, а почему-то из романов Достоевского.

Почему роман не имеет никакого отношения к творчеству Достоевского
Потому что автор в отличие от сомневающегося, спорящего с самим собой Фёдора Михайловича сразу знает «как правильно». Потому что инфантилы (а это все положительные герои «Приговора») в его исполнении откровенно агрессивны и обладают железной самоуверенностью, чего ни в одном романе Достоевского не встретишь. Потому что их слёзы – крокодильи. Потому что они с готовностью, словно профессиональные нищие, демонстрируют свои беды, а ведь ещё в «Бедных людях» Достоевский показывал, что подлинное, глубокое горе стыдливо и только увеличивается, если его вытаскивают на всеобщее обозрение. Потому что для Достоевского фигура Христа – вовсе не влиятельный дядь, который может тебя «отмазать» от всего, что угодно, достаточно просто пообещать, что отныне ты будешь паинькой. Потому что сны Достоевский вставлял в сюжет тогда, когда надо, а не когда приспичит.
Потому что христианин Кусумото ощутил любовь к матери, только когда она стала для него далёкой фигурой из другой жизни. Но ведь любовь к «дальнему» Зосима, старец из «Братьев Карамазовых», называл самой лёгкой формой любви. Сложнее полюбить ближнего. Именно такой любви, по его мнению, Бог и хочет от человека.
Потому что споры героев Достоевского имели под собой сюжетную подоснову. А не так, как здесь. Сидят мужики в одном корпусе, сидят, сидят, не один год сидят. И вот встречаются в очередной раз на очередной прогулке и тут П1 говорит П2: «Я хочу поговорить о загробном мире». Тот только рот открыл – как чёртик из табакерки появляется П3: «Я хочу поговорить о воскрешении Христовом».
Или диалог между врачами в духе:
– Тебе трупы нравятся?
– Ничё так. А тебе?
– Нравятся. Я сначала не понимал, в чём их красота, а потом ка-а-ак понял.
– Интересно, как ожил труп Иисуса?
Временами это смахивало на зарисовки из какой-то абсурдистской пьесы: каждый сам себе, а на собеседника плевать, главное – свою «идеологическую программу» озвучить. Персонажи Достоевского спорили, сомневались, «заражались» чужой точкой зрения. Они менялись, иной раз непредсказуемо. А персонажи «Приговора» – что Буратино. Вот тебе ключик от двери за нарисованным очагом, собственный театр (здешняя версия христианского вероучения) – настоящим человеком деревянной кукле становиться необязательно. Ведь для этого нужно отказаться от самого дорогого и обожаемого – от себя. Ни один из героев романа даже мысли о таком не допускает.

Почему роман не про свободу и справедливость
Из-за чудовищной каши у автора в голове. Государство, с его точки зрения, это белоснежный архангел, который не должен мараться о пенитенциарную систему. Оно установило заповедь «не убий» (да, писатель уверен, что автор этой заповеди – госструктуры), и оно не должно само эту заповедь нарушать. Воздавать убийцам по заслугам уполномочен только Бог, соответственно всех отморозков надо выпустить на волю. Пусть ещё понасилуют детей (кстати, для того же Достоевского преступление настолько страшное, что ставит ребром вопрос «а можно ли это даже в божественном мире закрыть, излечить и хоть что-то этому противопоставить?»), поубивают там кого... Забирайте Кемску волость, государство не обеднеет.
Смысл наказания и казни (оказывается!) – исключительно в восстановлении справедливости. Что там могут быть и другие мотивы, автору невдомёк. Вот истребляет, допустим, иммунная система вирусы – знайте, люди, что это она делает ради восстановления справедливости и мести за невинноубиенные клетки. Нет, это не может быть превентивной мерой или способом самозащиты.
Мышление у всех персонажей узкое и прямое, как рельс. Ведь автор не может наделить их тем, чем не обладает сам. Философия в «Приговоре» на уровне всяких подростковых саг, вроде «Дивергента». И художественная составляющая тоже на этом же уровне.
И положительные и отрицательные герои – типовая штамповка, только разной краской крашенная. Все положительные герои молоды (или на худой конец моложавы), опрятны и хороши собой, с приятными сильными голосами, все отрицательные – непременно лысые, толстые, вонючие, визгливые перестарки. Не нужно мучиться выбором «за кого болеть», за вас уже всё решили. Это тем более странно, что все положительные герои – непременно борцуны за свободу во все концы и щели. А читателю-то свободы, как выяснилось, и не положено…

Про языковые красоты
Если персонаж в обычном мужском трёпе должен воскликнуть «Да ты сам себе противоречишь!», то он непременно изречёт «Твои размышления носят антиномический характер». Герой может не знать, что один и тот же факт можно истолковать по-разному, но при этом знать слово «интерпретация». К слову, у большинства заключённых «нулевой зоны» только начальное школьное образование, а глянешь на любой диалог – у всех за плечами словно бы не только университет, но и вдобавок аспирантура с кандидатской степенью.
Вторая составляющая стиля – штампы из женского любовного романа: ощутила свинцовую тяжесть в груди, кровь прилила к лицу, солёная горечь слёз, на губах блуждала мягкая улыбка, взгляды вонзались сотнями игл и пр. и пр.
Первое со вторым – гремучая смесь. В сочетании с очень плохой драматургией и режиссурой – ещё и ядовитая. А с примесью липового христианства – вообще оружие массового поражения. Такой он «Приговор» – шум и ярость… Попыталась вот обжаловать, да судейские-то уже всё решили – вряд ли получится.

P.S.: балл накинула за несколько «прекрасных» фраз. Это… алмазы с жемчугами!
Лучшая:

Крепкие, жирные гормоны устремились из половых органов в мозг, грозя его расплавить.

О Кусумото, которого ведут на казнь:

У него отняты все воспоминания, составляющие жизнь каждого человека, у него отнята возможность быть сыном и братом…

После смерти всех преступников разжалуют в троюродные племянники!

И убойный романтизм местного разлива в исполнении всё того же неповторимого ГГ, которого ведут на казнь:

Гладкая кожица яблока – как женская грудь, с восторгом ласкаю её губами.<…> «Эцуко!» – зову я. И представляю себе, что ем тебя. Но ты не отвечаешь. И молча исчезаешь в моём желудке.

А всё-таки ручка вкуснее.