2.5

Дюма - прелстный ребёнок, влюблённый во всё изящненькое и красивенькое. Это делает его ярким представителем французского романтизма. Это не мешает ему писать историческую драму Франции. Ровно до тех пор, пока он не начинает писать о революции. Практически всё, написанное Дюма о революции из рук вон плохо. Поскольку я этой темой в своё время очень увлекалась, то мне от этих его романов практически физически больно, потому что я вижу всю их глупость, всю слепоту Дюма, все его передёргивания. Увы, но до этой темы он недотягивает.
Я вполне признаю право Дюма любить других персонажей ВФР, не тех, которые нравятся мне. Я вполне признаю наличие отваги у оппонентов моих любимцев. И я даже признаю право Дюма любить абстрактный героизм - какая разница, монархисты, республиканцы, лишь бы люди отважные. Вроде бы Дюма сам себя считатет приверженцем именно этой позиции. Но нет. Он отбирает сюжеты, подсознательно отказывая своим нелюбимым героям в малейшем героизме. Если ты так за абмтрактное величие человеческой души, то описав в одном романе героическую гибель Соратников Иегу ты в следующем описать гибель последних монтаньяров: “Полной драматизма была гибель “последних монтаньяров” - шести лидеров Вершины. Кто-то из близких Гужона, не то сестра, не то 1--летний брат, передал ему во время последнего свидания длинный отточенный нож с чёрной рукояткой. 29 прериаля этим шести был объявлен смертный приговор. По возвращении в арестное помещение Гужон выхватил из складок одежды этот нож и закололся. Этим же ножом, выдернув его из тела товарища, закололся Ромм, за Роммом - Дюкенуа, который нанёс себе смертельный удар, нашл в себе силы выдернуть нож из раны и передать его Дюруа, также пытавшемуся убить себя, но получившему лишь тяжёлое ранение. Найденными где-то ножницами ранили себя Бурботт и Субрани. Этих троих поспешно перевязали, отвезли на эшафот и гильотинировали” В.Г. Ревуненков. “Очерки по истории Великой французской революции”. - Чем это менее драматично, чем гибель соратников Иегу? Только это не гибель бандитов, которые грабили дилижансы, это гибель участников восстания парижских бедняков против нищеты и голода в прериале 1795. Субрани умер по дороге, и голову отрубили уже его трупу, Дюруа перед казнью крикнул «Убийцы, наслаждайтесь вашим торжеством!», а Бурботт произнес «Я умираю невинным, и хочу, чтобы республика благодетельствовала». Гужон на суде сказал: «Я поклялся защищать Конституцию 1793 года и умереть за нее; я умру счастливым из-за того, что не предал свою клятву... Но я умер бы еще более счастливым, если бы не был уверен, что после моей смерти Конституция 1793 года будет уничтожена и заменена другой конституцией, которая упразднит равенство, попрет права человека и поработит народную массу касте богачей, ставших единственными хозяевами государства и правительства». Но этих героев для Дюма не существует, потому что парижские бедняки для него - чернь, герои Дюма - аристократы и роялисты. И он с лёгкостью забудет, что они не только грабили государственные деньги,, но и убивали якобинцев - вот те самые отряды фрероновской золотой молодёжи убивали, тусовку которой в том числе изображает Дюма. Он с лёгкостью простит им штаны из человеческой кожи - да правда что, какая мелочь, это ж не слёзы по невинно гильотинированным или о ужас! посаженным в тюрьму. С таким же успехом можно соболезновать невинно расстрелянным лесным братьям. Он с лёгкостью выставит судей на процессе соратников Иегу откровенными лжецами, обманом вытянувшими опознание у гражданки Монтревель - а ведь в предисловии он сам признаёт, что не знает, почему дама опознала разбойника. Но какая разница, они убийцы благородных героев, значит, их можно оболгать. Поэтому нет у меня сочувствия к главным героям романа, поэтому я всю дорогу желала им неудачи и гибели.
Раздражает здесь и детская тяга Дюма к красивым внешним эффектам. При Старом порядке или во время религиозных войн можно было позволить себе щеголять внешним благородством, развлекаться дуэлями, гробиться ради дворянской чести - Революция поставила перед своими героями другие проблемы. Им случалось жертвовать былой дружбой ради республики, формальной честностью ради Отечества - и как же они красивы в эти моменты! Гораздо красивее, чем те же Соратники Иегу, готовые из формальной честности оберегать жизнь Ролана ценой ущерба делу - хоть Дюма по-детски и любуется подобным благородством.
С таким же детским восторгом, с детской тягой к волшебному всемогуществу восхищается Дюма Наполеоном, посвящая целую главу бытовым привычкам «великого человека». Как же! Всю Европу ведь нагнул. Обоснованнее другая точка зрения: «Через несколько лет Франция попала в руки честолюбивого генерала. Он не страдал различными комплексами, он не мучился ночами над проблемами человечества и народного счастья, он не размышлял над законами исторического развития, – он просто был человеком решительным, хорошо изучившим артиллерийское дело, человеком, убежденным в правоте «больших батальонов». Маленький, самоуверенный военный, который еще в 93-м году почтительно расшаркивался перед старой девой Шарлоттой Робеспьер, который все свои честолюбивые замыслы связывал с Огюстеном Робеспьером, произведшим его в генералы, который мечтал быть хорошим полководцем у Сен-Жюста – этот человек в 99-м году, на фоне уцелевших после 94-го года политических амеб, показался сильной личностью. Под ликующие визги ему вручили бразды правления. А дальше? Ради исполнения своих эгоистических желаний он в течение продолжительных войн перебил миллионы солдат и залил кровью всю Европу. В одном только Бородинском сражении погибло в сорок раз больше французов, чем в Париже за весь период красного террора.» (А.Т. Гладилин. «Евангелие от Робеспьера» - но этот человек для Дюма герой. Он по старинке восхищается великими завоевателями, а вот человек, практически единственный на всю Францию зимой 1791-1792 заявивший, что война - это кровь и бедствия, для него тиран и убийца, потому что этому человеку приходилось тащить Францию из той ямы, куда её загнали благородные герои, крайне жёсткими методами. Поэтому и Ролану с его старшим товарищем я могу сочувствовать разве что на фоне их противников-уголовников. Стремлению Ролана к смерти я тоже как-то сочувствовать не очень могу: ну право слово, если у него такая же проблема, как у Абеляра, так Абеляр себе другие развлечения в жизни как-то находил.
И любовная линия не трогает меня совершенно. Я могу сколько угодно защщать штампы романтической литературы, объясняя их естественность для своего времени - но ровно до тех пор, пока они касаются средних веков, классического такого Дюма. А тогда, в революцию, Франция знала более красивые драмы, чем умирание от тоски по погибшему любовнику, да ещё и под аккомпанемент эгоистичной просьбы «матушка, я хочу умереть у вас на руках!» - мда... хоть мать бы пожалела, моль бледная и глупая. Франция знала двух юных девушек, двух сестёр. оказавшихся в тюрьме после 9 термидора. Одна - за то, что вдова погибшего робеспьериста. за то, что мать его пятинедельнего сына, тоже посаженного в тюрьму - он ведь такой матёрый заговорщик! Другая - за то, что невеста Робеспьера. Их мать была убита в тюрьме за то, что была другом «тирана». Они провели в тюрьме более полугода. В голоде, холоде, лишениях и издевательствах. И юная, смешливая двадцатидвухлетняя Бабетта, любимица семьи, сохранила своего сына, сохранила верность мужу, отказавшись выйти замуж за нужного человека и сменить фамилию погибшего любимого человека. А строгая задумчивая Элеонора не угасла меланхолично от тоски, не ушла в монастырь, не отравилась. Она помогала сестре, она заботиась о племяннике, пока сестра зарабатывала на жизнь прачкой, она прожила ещё 38 лет. умерла в годовщину термидора, не вышла замуж - и все эти годы носила траур по единственному человеку, которого любила всю свою жизнь и который любил её - только берёг её лучше, чем Морган свою Амели. Так что извини, Амели, но на фоне своих старших современниц ты не катишь, оставь свои драмы Старому порядку.
Трезюмируя, можно сказать слеующее: Дюма выбирает только одну сторону конфликта, при этом свой выбор не рефлексирует, считая его единственно верным и объективым. Поэтому рассказывая о своих героях Дюма здесь впадает в романтическое сюсюканье, потому что романтичекие преувеличения - для разговоров о революции язык неподходящий, а без них Дюма не может - а это даже и не плохо, поскольку они много где уместны. И это одностороннее сюсюканье крайне раздражает.