5

У книг есть свойство вести к другим книгам. Когда я читала Айтматова ( Ч.Айтматов "И дольше века длится день" ), меня привело к Григору Нарекаци, и этот армянский монах Х в. настолько поразил меня своими сетованиями в “Книге скорби”, что мне захотелось найти бумажную версию этого памятника (а это случается далеко не всегда).

Пытаясь разместить Нарекаци в линейке немногочисленных любимых поэтов-философов, я осознала, что он мне так приглянулся, потому что я понимаю его намного больше своих современников. И это притом, что Григора от меня отделяет переводчик (пусть и замечательный Наум Гребнев) и больше тысячелетия исторических перипетий.

"Книга скорбных песнопений" в чем-то схожа с "Исповедью" Августина: то же уничижение, тот же страх, те же попытки понять божественный замысел. Песнопения Григора не оставляют места для прощения, они строги, как византийские иконы с их отрешенными взглядами. И в то же время, какая эмоциональная сила прорывается сквозь строки:

И сонмы сил, недобрых и благих -
Любовь и гнев, проклятья и молитвы, -
Блистают острием мечей своих
И дух мой превращают в поле битвы!

Или вот в этой песни, "идущей из глубин сердца":

Собранье песен сих, где каждый стих
Наполнен скорбью черною до края,
Сложил я - ведатель страстей людских,-
Поскольку сам в себе их порицаю

Григор Нарекаци, как поэт, надеется, что его песнопения помогут потомкам обрести себя в Церкви, в Боге, и эти прошения о памяти, о не-забвении вырываются из религиозного контекста, вставая в один ряд со строками о нерукотворных памятниках. В конечном счете, "Книга...", наполненная библейскими мотивами, читается не как религиозное произведение, а скорее как чуткое размышление, обращение к надежде, попытка наполнить наше бренное существование глубинным смыслом.

За такие моменты сближения с прошлым, когда время сворачивается и исчезает, за такие мгновения близости с людьми, которых я никогда не видела и никогда не узнаю лично, я и люблю книги.