4

Дмитрия Быкова нужно просто читать — не задумываясь и не рефлексируя. И тогда можно получить колоссальное удовольствие. Такие кунштюки проделывает писательское сознание, что начинает кружиться голова.

Но стоит остановиться и перевести дыхание, как сразу же возникают вопросы.

Быков — человек творческий. Там, где допустимы вольные художественные и эссеистические высказывания, не всегда найдется место строгим критическим и тем более филологическим. И наоборот.

С одной стороны, такая ситуация помогает находить оригинальные идеи, но с другой, подпитывает самоуверенность и безапелляционность.

«Сентиментальный марш» заявлен как сборник биографических (отмечено «Молодой гвардией») и литературно-критических очерков (отмечено автором). На деле же оказывается, что тот или иной шестидесятник становится лишь поводом для быковского самоанализа и пространных размышлений обо всем на свете.

Давно замечено: о ком бы ни писал Дмитрий Быков, все сворачивается к нему самому. Это было хорошо видно по биографии Маяковского — и видно сейчас. Возьмем первый попавшийся эпизод.

О ком здесь идет речь: «Тезисы, которые он защищает, вообще вторичны. Первичны отвага и страсть, ненависть к любой зависимости, постоянная самурайская готовность к худшему, гигантская работоспособность, фанатическая целеустремленность — то, без чего не стать человеком новой эпохи»? Под данные определения многое можно подверстать. Абсолютно неважно, какие тезисы выдвигаются. На первый план выходит интонация, эпатаж, парадоксальность.

А писалось все это — про Солженицына.

Иногда Быков все-таки оговаривается. Вот как строятся рассуждения о Евтушенко: «Масштаб явления определяется тем, сколько народу его ненавидят, а не тем, сколько любит; в этом смысле [поэт] в большом порядке (не беспокойтесь, это я исключительно о нем, а не о себе)».

Может быть, так получается, оттого что Быков выбирает для своих работ исключительно близких по типу и темпераменту авторов?

В книгу вошли эссе о Высоцком, Асадове, Слуцком, Самойлове, Вознесенском, Ахмадулиной, Н. Матвеевой, Шпаликове, Бродском и Слепаковой. Как видно, под шестидесятниками понимается не столько классическая группа Евтушенко и компании, сколько максимально широкий диапазон официальной и полуофициальной советской поэзии. И в таком ракурсе становится хорошо видно, что строго необходимы еще почвенники, неподцензурные авторы и авторы русского зарубежья. Но это поправимо.

Если принять не филологическую, а именно писательскую вседозволенность Быкова; если закрыть глаза на фирменное противоречие самому себе (у автора это называется амбивалентностью) не то что на протяжении всей книги или даже одного эссе, а буквально в рамках одной страницы — то книга обрадует читателя кульбитами остросоциальной мысли.

Согласитесь, есть же здравое зерно в таком суждении: «…в России вообще почитается „сдвиг“, в том числе профессиональный: прямое соответствие профессии выглядит узостью, специалист подобен флюсу, Россия чтит универсала, умеющего все и выступающего в каждой ипостаси чуточку непрофессионально <…> Наибольшим успехом пользуется то, что существует между жанрами, на стыке профессий, в поле, которое не ограничено жестко навязанными установлениями». И эта формула рождается из размышлений о Высоцком — барде, актере и поэте.

Или очень здраво, хотя и эпатажно выглядит суждение Быкова о русском почвенничестве: «Проблема в том, что [оно] по сути было глубоко западным, заемным, с сороковых годов XIX века росло из немецкого романтизма». А далее идут рассуждения о гофманианстве Ю. Кузнецова и близости к фольклору Окуджавы и Самойлова. Парадоксально? Да, но только на первый взгляд.

Точный в формулировках, а еще чаще — точечный, Быков очерчивает штрих-пунктиром целую эпоху. Было бы меньше безапелляционных нот (в идеале они должны отсутствовать вовсе) и больше аргументации — у нас появился бы блестящий филолог.

А пока — поэт во всей красе. Читайте и наслаждайтесь.

«Звезда»