4.5 Игры безумных в эпоху безумия

Чужая душа - потемки, а чужая голова - тем более. Что там в этой чужой голове происходит, что за шестеренки там крутятся, что за идеи там рождаются и что за планы внутри планов там возникают, понять невозможно. А если бы и была такая возможность - вскрыть черепушку и увидеть не подрагивающий серый мозг, а все потаенные мысли, - то скорее всего мы бы ужаснулись и закрыли бы эту самую черепушку на фиг. Чужая голова - потемки, а во мраке, как известно, обитают чудовища.

Вот, например, приехали два мужика к друзьям в деревню. Приличные два мужика, способные к интеллектуальным беседам и склонные к прогулкам на природе. И вот ведут они эти беседы и гуляют прогулки, всё чинно-благородно, а тем временем в их головах творится ад. И ладно бы это был настоящий такой ад с кровью и кишками аля техасская бензопила, нет, ад вполне себе серенький, посредственный. В этом аду есть цель: свести хозяйскую дочку Генечку с сыном управляющего Каролем и... Ну, не знаю, что там предполагалось дальше, подсмотреть ли как они трахаются или просто попредставлять, как они трахаются, главное было толкнуть этих двоих в объятья друг друга. Пикантная особенность номер раз: Генечка помолвлена с приятным мужчиной, состоятельным соседом, высоконравственным адвокатом. Пикантная особенность номер два: Генечке и Каролю всего по шестнадцать лет. Пикантная особенность номер три: Генечка и Кароль друг к другу совершенно равнодушны. Поэтому надо вылезти из кожи, чтобы все-таки их свести. А пока можно помастурбировать в тиши своей спальни, воображая сплетенье юных тел. Ведь кроме фантазий и самоудовлетворенья нашим "героям" ничего не светит. Впрочем, они и жаждут лишь этого самоудовлетворенья через плотскую связь Генечки и Кароля. Их возбуждают лишь юность, свежесть и невинность, которые можно испачкать, а собственное "я" давно не возбуждает.

Вообще, тема взаимоотношений юности и старости - одна из ключевых в романе. Рассказчик, один из "героев", носящий то же имя, что и автор, постоянно к ней возвращается. Что условный юноша может получить от старика, что условный старик может получить от юноши? С первым вроде бы понятно - опыт. И речь не о сексуальном опыте, это-то как раз спорно, и даже не об опыте житейском, это еще более спорно, а об опыте восприятия. Шестнадцатилетний человек смотрит на мир совсем иными глазами, нежели человек пятидесятилетний (не подумайте чего, я прекрасно понимаю, что пятьдесят - это еще не старость). Шестнадцатилетний человек оценивает увиденное иначе, нежели человек намного его старше. И суть влечения юности к старости именно в этой разнице в оценивании. Тот же закат. Когда в твоей жизни этих закатов еще будет овермиллион, то закат и закат. А когда эти закаты неумолимо сокращаются, и каждый может стать если не последним, то решающим, отношение к закату иное. И речь, конечно, не о закатах. В первую очередь, речь об оценивании самой юности, своего молодого тела, звонкого смеха и легкого дыхания. Для шестнадцатилетнего юноши шестнадцатилетняя девушка - это всего лишь еще одна шестнадцатилетняя девушка. И наоборот. Другое дело, для человека пожилого. Это и напоминание о собственной юности, об упущенных моментах, о пережитых радостях, о силе и энергии, когда-то тебя наполнявшей. Старик смотрит на молодого совсем иными глазами, с завистью, с восхищением. И молодой, чувствуя это восхищение, начинает себя переоценивать, начинает осознавать свои козырные карты. Начинает собой наслаждаться, а не принимать как данное. У меня нет других объяснений, почему Генечка и Кароль вступили в эту игру.

Другая тема книги - это тема греха. Грех предстает перед нами в нескольких ипостасях. С одной стороны, это плотский грех, то бишь совокупление, иными словами, секс. И почти не имеет значения, был ли этот секс осуществлен вне священных уз брака или внутри их. Но плотскость греха подразумевает не только половой акт, но любой грех, осуществленный в физическом плане. Грубо говоря, можно потрахаться за спиной у добропорядочного жениха, а можно кого-нибудь зарезать. И на определенном этапе развития любой грех притягателен. Природа греха здесь рассматривается со всех возможных сторон. Прелюбодеяние и убийство, неверие и противостояние вере. Какой из этих грехов страшнее? Чем активнее вертит автор в своих писательских руках образ неверующего Фридерика (второго нашего "героя"), тем очевиднее читателю становится, что грешен не тот, кто нож вонзил, а тот, кто нож вложил в вонзившие руки. И если бы даже Генечка и Кароль совокупились где-нибудь на конюшне, то это был бы не их грех, а того, кто бы их к этому греху подтолкнул. И тут опять всплывает тема юности и старости, ведь во многих случаях юность даже не осознает греховность своих поступков, то есть, самое понятие греха относится к состоянию старости. Здесь очень сильны библейские мотивы, когда понятие греховности соотносится с осознанием сотворяемого. "Ибо не ведают, что творят..." Кто юн, тот не ведает, а значит без греха. Кто стар, тот знает, а значит греховен. И если старый делится с юным своим знанием/опытом, то вовлекает его в грех.

Третья тема - безумие. Неудивительно, ведь все это происходит во время Второй мировой войны, а ничто не может быть безумнее войны. И хотя в романе война и оккупация затрагиваются довольно мало, несложно провести параллели. Безумное время порождает безумное общество, а безумное общество постепенно заражает всех своих членов. И тогда возникает вопрос: а насколько безумны участники этой драмы и в какой мере их безумие является порождением войны, а в какой мере - их собственных тараканов? Ведь если в самом начале книги легкий оттенок сумасшествия наблюдался лишь у рассказчика с его эротическими фантазиями, то к концу безумны практически все. То, что начиналось как сомнительная игра, оборачивается настоящей трагедией шекспировского уровня. Финал потрясает и своей молниеносностью, и своей ультимативностью. Грех свершился, хоть и не тот, на который рассчитывали изначально. А последние фразы весьма определенно намекают на то, что безумие распростерло свои крылья и вот-вот накроет всех. Страшный финал. Внезапный ужас после долгой сладострастной прелюдии.

Единственным недостатком романа для меня стало решение автора ввести еще одного персонажа ближе к концу. Мне кажется, что Семиан, полевой командир, решивший уйти на покой, был здесь совершенно не нужен. Своеобразный бог из машины, он нарушил камерность произведения, его герметичность. Изначально Гомбрович выстраивает своим совершенно божественным языком такую удушливую паутину, что в моем читательском сознании прорваться сквозь нее невозможно, да и не нужно. А этот Семиан портит эту атмосферу, во-первых, своим неожиданным появлением, а во-вторых своим милитаристским духом. Думается мне, что чем меньше бы упоминалась война на страницах книги, тем резче бы она прорывалась между строк. Есть вещи, о которых не нужно напоминать.

Невзирая на эту придирку, от Гомбровича я осталась в полном восторге. Современным беллетристам есть чему у него поучиться: умению выстраивать интригу вокруг самых обыденных вещей, наделять мелочи громадным значением, прописывать персонажей так, что они перестают быть персонажами и становятся реальными людьми. Умению создавать порнографическое настроение, в конце концов. В романе, который называется "Порнография", нет ни одной сексуальной сцены, но сексом он пропитан насквозь. Одна сцена, когда Генечка откусывает нитку во время шитья, возбуждает гораздо больше, чем все оттенки серого. Впрочем, задачи возбудить у Гомбровича нет, наоборот, читательское возбуждение, могущее возникнуть и в сцене с ниткой, и в описании округлых холмов быстро оборачивается омерзением. И тогда название становится совершенно естественным и единственно правильным. Порнография - грязь, вывалявшись в которой, невозможно уйти незапятнанным. Грязь покрывает всех героев книги, льется со страниц потоками, каким-то непостижимым образом рождая гуманистический шедевр.