5 Предметы спора

...справедливость извечно была предметом споров, а сила всегда очевидна. И поэтому гораздо легче сделать, увидеть или назвать Сильное — справедливым, чем Справедливое — сильным.

Ну, так о чём же этот роман? О, о многом.

Ну, конечно, о силе и справедливости. В их разных вариациях, интерпретациях и жизненных обстоятельствах. Древний спор, аналогичный тому, в чём Бог - в силе или в правде, и тот ли прав, кто сильнее, или тот силён, кто прав? У Вайнеров хороший конец, и справедливость восторжествовала, хоть и противостояла вполне определённой, даже скажем так, организованной преступ... в смысле силе. Но злоумышленники схвачены, высокомерные выскочки разоблачены, доброе имя участкового Позднякова восстановлено, МУРовец Тихонов может немножко передохнуть. Ну и величайший врач своего времени Парацельс тоже дождался справедливости. Об этом последние строки доктора, на долю которого выпало много скитаний и страданий: Разошлись по миру ученики, читают врачи написанные мною «Парамирум» и «Парагранум», изданы тома моей «Большой хирургии». Более полутысячи рукописей оставляю я людям.

Книга о коварстве и добропорядочности, о верности и предательстве. Верным можно быть человеку, науке, любимому делу, семье. Наконец, себе. Но часто будучи верным себе не можешь быть верен всему остальному, и отдаваясь любимому делу, теряешь человека, как Поздняков, а отдаваясь своему дела (в том виде, в каком его сам видишь) теряешь и себя, и людей вокруг себя (как Панафидин). Лыжин, пожалуй, видится здесь честнее всех остальных, но именно его временно помешательство хватило. Вот и будь после такого порядочным во всём.

Книга - ну конечно же, если упростить - о милицейском расследовании, как по крупицам советский милиционер собирает правду и восстанавливает честь мундира своего коллеги, у которого первоначальная версия потери пистолета и служебного удостоверения кажется чушью и нелепицей. И не испорчено это расследование какими-то государственными суперинтересами. Обыденность процесса расследования, пусть и при довольно необычном деле, делает сюжетную линию простой, но не лишённой интереса.

И подумал я о том, что расследование трудных, запутанных дел тоже сильно напоминает съемки кинофильма — я снимаю жизнь с разных концов, и попадают ко мне ненумерованные куски пленки с событиями, не имеющими никаких логических предпосылок, никак не связанные с накатом жизни, не обусловленные предыдущими словами или поступками моих героев. У меня ведь нет в руках сценария, по которому они должны поступать так, а не иначе, и обязательно в предписанном им порядке и последовательности.

Мне надо, просмотрев все эти километры пленки, на которых запечатлены продуманные и вынужденные поступки людей, разложить их в строгой последовательности; но я не режиссер, у меня нет еще многих кусков пленки, и склеивать проекцию жизненной ленты еще рано…

Книга о страстях, кипящих вокруг учёных. Или об учёных, которые варятся в этих страстях до такой степени, что следователь МУРа вынужден окунаться в премудрости химии.

А вот важный вопрос - на кого похож древний врач Парацельс? По сюжету заболевшему Лыжину кажется, что Парацельс это он. И да, по постоянному стремлению дойти до истины, доказать миру свою правоту, верности себе взвинченности и неуёмности характера - да, это Лыжин. А вот по твёрдости и последовательности он очень напоминает Тихонова. И потому он второй главный герой романа. Не Лыжин, не Панафидин, не Шарапов - а доктор Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, которого чаще называют Парацельсом. Пусть ему места в романе по количеству страниц отведено очень немного.