5 Военные будни гвардейского офицера

Дневник Павла Пущина. 1812—1814. Издание подготовил В. Г. Бортневский. — Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1987.

В середине 1980-х годов советский историк В. Г. Бортневский, изучавший в то время материалы предреволюционной эпохи, наткнулся на подшивку одесской черносотенной газеты «За царя и Родину» за 1908 год. В номере от 29 февраля ему попалось на глаза следующее объявление:

От конторы редакции.
Контора имеет честь довести до сведения гг. подписчиков нашей газеты, что с воскресенья, 2 марта, в отдельных фельетонах будут помещаться по воскресеньям и средам записки из дневника офицера Семеновского полка генерал-майора П. С. Пущина за 1812, 1813 и 1814 годы Отечественной войны, записанные им последовательно на каждый день. Записки эти сохранились у внука его — Павла Сергеевича Аркудинского, столь любезно предоставившего их в наше распоряжение.

Кто-то другой, возможно, не обратил бы особого внимания на это объявление. Дневники 1812 года (не мемуары, а именно дневники!) можно пересчитать по пальцам, и все квалифицированные историки знают, где именно и что именно было опубликовано. В частности, военный дневник П.С. Пущина был опубликован, в переводе с французского, в фундаментальном сборнике документов: Отечественная война 1812 г. Исторические материалы лейб-гвардии Семеновского полка / Сост. С. П. Аглаимов. Полтава, 1912. В этом издании помещён был и портрет П.С. Пущина в старости (иные до настоящего времени не известны).

Казалось бы – какая в том сенсация, что открыта предшествующая газетная публикация? Но Бортневский чутьём профессионала сразу выделил в газетном объявлении главное: «…за 1812, 1813 и 1814 годы». Между тем известная ранее публикация охватывала только 1812 год… Последующее сопоставление текстов показало, что объём новооткрытой газетной публикации 1908 года (в номерах за март-июнь) более чем вдвое превышает объём ранее известной публикации в вышеназванном сборнике документов. При этом содержание дневника за 1813 и 1814 гг. не менее интересно, чем за 1812 г. Некоторые записи содержат уникальную информацию.

Виктор Георгиевич Бортне́вский (1954—1996). Единственная ныне известная фотография.

Бортневский сразу понял, что наткнулся на золотую жилу. Рукописный оригинал дневника (франкоязычный) давно утрачен; следовательно, газетная публикация (как и в сборнике 1812 года, это перевод с французского) становится основным источником текста. В 1986 г. Бортневский напечатал в «Вестнике ЛГУ» небольшую, но весьма содержательную статью «Декабрист П. С. Пущин и его дневник», а год спустя, под эгидой Ленинградского университета – сам текст дневника, с вступительной статьёй и комментариями. Тираж книги огромный для издания такого рода: 25 тыс. экз. В наше время текст легко найти в Сети.

Автор дневника, Павел Сергеевич Пущин (1789—1865), сделал к 1812 году неплохую карьеру: имел чин капитана гвардии и был ротным командиром в знаменитом Семёновском полку. За первые 10 лет службы ему пришлось понюхать пороху один-единственный раз, зато не где-нибудь, а в «битве трёх императоров» под Аустерлицем. Здесь 16-летний подпоручик участвовал в штыковой атаке семёновцев и преображенцев (которая опрокинула первую линию французов, но, увы, не переломила неблагоприятный ход сражения). В 1812 г. Пущин проделал с 1-й Западной армией всю «ретираду». На Бородинском поле он в рядах своего полка несколько часов находился под перекрёстным огнём неприятельской артиллерии, но не был даже ранен. Сравнительно легко отразили семёновцы атаку французской кавалерии.

Шульц К.Ф. Эпизод Бородинского сражения: атака французских кирасир на Семеновский полк. 1843. Х., м. Собрание М. Цапкина

В дальнейшем Пущин участвовал в целом ряде кровопролитных сражений и дослужился до полковника гвардии, командовал батальоном. Как он ухитрялся в походе почти ежедневно вести дневник – уму непостижимо. Война, как становится очевидным из дневниковых записей – это прежде всего утомительные переходы, нескончаемые поиски более-менее сносного ночлега, недосыпание, недоедание, бестолковые приказы начальства, холод и болезни. Чтобы в таких условиях находить время и силы что-то писать – надо иметь колоссальную силу воли и очень много здоровья.

При выступлении из С.-Петербурга в 9-й роте, которой я командовал, находилось 4 офицера, 16 унтер-офицеров и 165 рядовых (это полный комплект), а при вступлении в Вильно из офицеров был один я, два унтер-офицера и 22 рядовых. Все остальные роты были в таком же составе, так что все 12 рот, составлявших полк, едва могли выставить до 300 человек. Такая громадная убыль в людях произошла больше вследствие утомительных переходов, холода и болезни, а не столько от неприятельских пуль и огня.
(с. 85, запись от 23 января 1813 г.)

Дневник добавляет несколько ярких штрихов к портретам Александра I и графа Аракчеева. У этого последнего П. С. Пущин, благодаря своим столичным связям, был в большой милости. Про императора читайте сами, кому интересно (с. 93, запись за 12 марта 1813 г.; с. 110-111, запись за 19 июня 1813 г.). А вот описание первого дня великой «Битвы народов» под Лейпцигом, 4(16) октября 1813 г., настолько выразительно, что удержаться от длинной цитаты нет сил. Увидим здесь, между прочим, и Аракчеева.

<…> Все союзные армии ещё не прибыли, а у Наполеона все силы были уже стянуты. Наша кавалерия была отброшена к 4 часам дня, понеся большие потери, между прочим, лишились генерала Шевича, командовавшего гвардейскими гусарами. Чтобы предотвратить опасность, выдвинули наши колонны, и три сотни гвардейских казаков, составлявших конвой государя, напали на неприятельскую кавалерию и остановили её преследование нашей кавалерии.

Гвардейская пехота находилась под ружьём, осыпаемая неприятельскими ядрами, до ночи. Полки Егерский и Финляндский приняли большое участие в деле. Все оставались ночевать на поле битвы в ожидании, что неприятельская пушка, огонь которой прекратился только вследствие ночной темноты, разбудит рано утром.

Я не могу обойти молчанием одно маленькое обстоятельство, касающееся графа Аракчеева, произошедшее в 5 часов пополудни сегодня. Когда наша кавалерия была отброшена и наши колонны выступили в боевом порядке, чтобы остановить успехи неприятеля, государь со всей свитой поместился за нашими линиями, и, пока казаки конвоя строились для своей лихой атаки, граф Аракчеев, отделившись от группы, проехал к батальону, с которым я стоял, подозвал меня и завел приятельскую беседу. Как раз в этот момент французские батареи приблизились к нам, и одна из их гранат разорвалась шагах в 50-ти от места, где мы беседовали с графом. Он, удивленный звуком, который ему пришлось услышать впервые в жизни, остановился на полуслове и спросил меня, что это означает? «Граната», — ответил я ему, приготовившись слушать прерванную так неожиданно фразу, но граф при слове «граната» переменился в лице, поворотил свою лошадь и большим галопом удалился с такого опасного места, оставив меня в печальном положении. Сопровождал графа в этой знаменательной поездке его адъютант Клейнмихель, который только пожал плечами, когда генерал поворотил свою лошадь и дал ей шпоры. По возвращении в Петербург я имел неосторожность сообщить об этом случае любовнице графа г-же Пукаловой, и с этого времени я впал в немилость.
(с. 127-128, запись за 4 октября — 7 октября 1813 г.)

Последняя фраза показывает, между прочим, что военный дневник подвергся авторской ретроспективной редактуре и содержит вставки мемуарного типа. Но это делает его ещё интереснее.