4 Литературно-философская головоломка

Я люблю «экспериментальные» романы и давно присматривалась к этой книге, сохраняя ее на тот случай, когда будет «и скучно, и грустно» или захочется просто размять мозги. Для этих целей у меня лежала недавно прочитанная «Кочерга Витгенштейна» Д. Эдмондса и Д. Айдиноу и продолжает лежать «Дом Витгенштейнов» - просто я думаю, что через «период Л. Витгенштейна» в самообразовании стоит пройти любому, кого в принципе интересует мир и язык, так же, как должен быть «период Хайдеггера» или «период Бахтина».

И что же? Открыв, сразу же наткнулась на предисловие Д. Быкова, ни много ни мало именующего себя в нем гением, что почему-то воспринимается не как юмор, а как заявка на самопозиционирование. Конечно, при всей рассчитанной узости читательской аудитории книги вроде «Любовницы Витгенштейна» требуют некоторой гуманитарной подготовки, но это предисловие лучше смотрелось бы послесловием: тому, кто хоть как-то знаком с Л. Витгенштейном, эти словесные наставления вряд ли нужны, а тому, кто взялся за книгу из простого любопытства, стоило дать возможность разобраться во всем самому, а уж потом при необходимости обратиться к подобным спойлерски ориентированным комментариям.

Сама же по себе книга действительно любопытная. Построенная в стилистике самого «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна, она содержит скрытые и явные отсылки к нему (и ко многому другому) и служит прямой иллюстрацией того, как мир распадается на факты, особенно если ты с ним оставлен один на один, и как эти факты взаимодействуют со словами, в которые их хочет заключить индивидуальное сознание. Поначалу многое непонятно и на какое-то время у меня даже возникли параллели с недавно прочитанным «Пиранези», хотя все должно было бы быть наоборот и на деле непараллельно («Пиранези» и в подметки не годится «Любовнице…»).

Что-то случилось до того, как мы попадаем в жизненное пространство некоей женщины средних лет, и по ходу чтения решаем две задачи: пытаемся восстановить реальность происходящего и понять действительность этой Кейт, доносящуюся до нас через фразы, которые она печатает на пишущей машинке. Это не совсем поток сознания, скорее, монологические попытки констатировать и рефлексировать нечто видимое и чувствуемое, распиленное на крошечные эпизоды. Она просто нанизывает один за другим ассоциативно связанные или даже не связанные факты, сама удивляясь скачкам, которые совершает ее мышление. Проблема в том, что сознание героини представлено в романе как единственное, которому противопоставлены культурные артефакты, медленно мутирующие в материальные объекты, поскольку Кейт уверена, что она – последний человек на Земле. И это иллюстрирует тезис Л. Витгенштейна: «Я есть мой мир»: раз она одна, весь мир – ее, только ей нечего с ним делать, потому что никакое сознание не в состоянии вместить, объять собою всё, всю реальность, да и факты, оказывается, это еще не весь человеческий мир. И на протяжении всего романа она ищет хоть кого-то еще, пусть даже кота или чайку. Зачем? Чтобы их любить, чтобы хоть о ком-то заботиться, чтобы быть кому-то нужным.

Не зная, что произошло, можно просто пытаться реконструировать нечто из цитат и аллюзий, которыми пестрит книга (сам Л. Витгенштейн, Б. Паскаль, С. Кьеркегор, М.Хайдеггер), или раздумывать о возможностях и ограничениях познания, или углубляться в психологические контексты одиночества и тревоги, сводящие с ума. Но по сути это все же философский роман-головоломка, и в какие-то моменты я даже думала, что это некая иллюстративная модель столкновения логического позитивизма Л. Витгенштейна и фундаментальной онтологии М. Хайдеггера, данная в литературной форме. Вероятно, именно поэтому Кейт в своих «записках сумасшедшей» все время вопрошает во вполне витгенштейновской манере («Если бы в мире не осталось ни одного экзамепляра “Анны Карениной”, назывался бы роман по-прежнему “Анна Каренина”»?) и играет сама с собой в языковые игры («Руины дома», «Кто-то за окном на картине»). Но опустевший фактологический и логический мир, каким он мыслился Л. Витгенштейну, совсем не подходит человеку – в нем (с ним?) невозможна коммуникация, нет личностно-эмоционального отношения ни к чему. Без надежды найти Другого все теряет смысл, хайдеггеровское Dasein превращается в ничто, все человеческое размывается, распадается на ничего не значащие фактологические пиксели.

И только в конце этого странного и пугающего монолога вспыхивает самое главное – тоска по прошлому: сыну, мужу, своих чувствах, своей ответственности, всему тому, что и составляет человеческое в человеке – заботе, любви, принятии, отклику взаимности. Не просто отсутствие, но тотальная невозможность обретения всего этого окончательно сводит с ума героиню. Финал можно понимать либо по-витгенштейновски, и тогда мир превращается в ничто, распадаясь на атомы-факты, либо по-хайдеггеровски, и тогда оставшееся бытие должно надломиться, разрушиться, чтобы конец превратился в новое начало и пошло время новых событий. Не случайно сознание Кейт дрейфует от приверженности материальным артефактам (часам, аккумуляторам, календарям и пр.) к обращению к мифологически-архетипическому потоку архаического сознания, к его первозданной тишине. Она в буквальном смысле слова сходит с ума, спускаясь на дорациональный уровень включенности в реальность, слиянности с ней, где только и возможно начало чего-то нового, пока вероятностного.

В целом мне понравилось даже не столько читать эту книгу, сколько думать в процессе чтения, прислушиваться к ее звучанию в самой себе и по-новой осмыслять идеи таких разных и таких бесконечно умных философов. Читая, я думала, что роман стоило бы назвать не «Любовница…», а «Любительница Витгенштейна», по крайней мере в начале Кейт кажется именно такой. Но как хорошо, что в конце, принимаясь за «нечитаемые» книги М. Хайдеггера, она приходит к пониманию, что глубокие экзистенциальные ощущения, испытываемые человеком перед лицом реальности (тревога, вина, стыд, ответственность, совесть), проигрывают логике и верифицируемости «фактов». И – да! Я бы, как Кейт, тоже хотела, чтобы «Витгенштейн был со мной вчера в подвале и как-нибудь помог мне с этим Dasein».