4

Представьте, что в Твин Пикс вместо агента Купера приезжает Вождь из "Кукушкина гнезда". Без удостоверения, в больничной рубахе и с обломком швабры в руке. А остальное все оставьте, как было.

Имеет ли это смысл читать?
Имеет, но сугубо не всем.
Но кому именно?

Камрад А приходит к камраду Б, известному способностью читать книжки, и подает ему увесистый том под названием "Математические приближения в моделировании психологических механизмов поэтического".

- Слушай, — говорит камрад А камраду Б — тут вот книжка... Говорят, хорошая, мощная такая... Глянь, мне вообще стоит ее с собой в отпуск брать?

Камрад Б берет, листает. Долго листает. Хмурится.

- Не бери.

- Что, плохая?

- Хорошая, бро, отличная книга. Но, эээ, не бери.

- Ну почему тогда? Что там в ней?

Камрад Б пожимает плечами.

- Ну, аппроксимация там... ну блин, я не могу тебе в двух словах объяснить!

Камрад А хватает книгу, открывает в случайном месте:

- Ну смотри, картинки!

- Это график негауссова распределения с двумя пиками, а не лежащая женщина, — терпеливо объясняет камрад Б.

- А это? Это ж прям... порнуха!

- Это столбчатая диаграмма.

- Так куда ее деть?

- Отнеси сдай в библиотеку, — хмуро говорит камрад Б и вдруг озаряется: — а я ее вставлю в список обязательного чтения для студентов!

Кхм.

В так называемой "малой психиатрии", то есть в описаниях не психотических, а скорее неврологических состояний, есть один довольно примечательный синдром, входящий краешком в аутичный спектр. Я говорю о нарушении произвольности внимания. Иногда этот синдром связан с гиперактивностью, иногда нет.

Так вот, человек с этим синдромом не умеет отвлекаться. То есть помните, как главному герою "Заводного апельсина" вставляли специальные держалки в глаза, чтобы он не мог не смотреть? У человека с именно этим нарушением внимания такие держалки вставлены изнутри головы, и не только на зрение, но вообще на весь внешний поток. Он постоянно видит, слышит обоняет, осязает то, что вокруг него происходит, и ощущает (проприоцептирует) расположение себя в происходящем и частей тела относительно друг друга. Не просто видит — а смотрит. Не просто слышит — слушает. Присутствует в процессе полностью.

у людей с этим синдромом есть несколько типичных признаков:

они почти все амбидекстры;

они часто выглядят значительно младше своих лет;

у них выпадают из памяти какие-то промежутки времени от слова "совсем" — то есть не "не помню толком, чем я занимался седьмого числа", а "в смысле сегодня уже девятое???" просто потому, что для перегрузки кванта памяти из кратковременной в долговременную подгрузка восприятия должна прерваться, а этого-то и невозможно сделать;

они очень плохи — по тем же причинам — в тайм-менеджменте, в связи с чем редко или очень-очень поздно получают высшее образование;

и они очень слабо ассоциируют себя с именем, и могут совершенно всерьез свое забыть. Имя и вообще Я-концепция — это продукт абстрактного мышления, а с этим синдромом абстрактно мыслить очень трудно, некогда (попробуйте абстрактно мыслить на стадионе, забивая гол)

То есть да-да, Дилэни описывает в качестве главного героя не просто какого-то странного чувака, а чувака с совершенно определенной неврологической поломкой, не такой уж и редкой, кстати.

Первые двести страниц романа автор терпеливо _показывает_ читателю, как это работает. В, понимаешь, негауссовых распределениях и столбчатых диаграммах. Ну, да, он не врёт, все адекватно. У такого человека нет возможности сбежать в привычное нейротипичным людям умозрение, он присутствует в своем "сейчас" всегда, всем сознанием. Жесткий шорох трусов, сползающих по ляжкам и дергающим за мелкие волоски на них. Холодный пластик сидушки. Гулкое эхо из унитаза. Вот это все, понимаете? Постоянно. Всегда. (да, многие такие люди очень любят наркотики и суицид, и я их, пожалуй, понимаю). Это, кстати, не мешает образовываться нормальным автоматизмам, просто вы, когда чистите зубы, обычно или разглядываете себя в зеркале, или обдумываете, чего соорудить на завтрак, или вообще еще сон досматриваете, а он наблюдает как слегка дрожащие со сна руки выдавливают капельку пасты на размахрившуюся щетку, кончики щетинок заплавлены в прозрачный пластик, изнанка вывернутых букв лейбла на щетке видна насквозь, язык касается шершавой после сна внутренней вогнутой поверхности зубов, вот удар химического холода во рту и щетинки больно колют десну между зубами...

Еще раз повторю — я не виню тех из них, что начинают утро с водки.

Те же, кто как-то привыкает к происходящему, обретают довольно любопытные с социальной точки зрения черты. Во-первых, это страшно толерантные люди. Чем вы можете удивить человека, который осознает каждый раз, что происходит, когда сам у себя моет за ушами? У кого-то есть гениталии? Ха-ха. Секс? Насилие? Кстати, секс это не так плохо, так же противно, ярко и тесно, как и все остальное, но яркие телесные ощущения — нифига себе — иногда на некоторое время отвлекают. Реально, отвлекают! На очень недолгое. Но оно стоит того.

В общем, с кем, такому человеку, по большому счету, безразлично. Красота и уродство — это концепции, а он видит как есть, не фильтруя. Собственно, именно способность ФИЛЬТРОВАТЬ, то есть отбрасывать заранее выбранную часть информации, позволяет нам абстрактно, в том числе социально, мыслить: чтобы сказать "три яблока", надо заставить себя проигнорировать "правое и среднее желтые, а левое зеленое с красным боком, среднее погрызено червяком, у правого листик". Приемлемость, неприемлемость, красота, некрасота, хорошо, плохо — это концепции, возникающие еосле фильтра, а наш персонаж не фильтрует. Вот Х, Х предлагает секс, ну ладно, давай.

Но секс это не самое смешное. Забавнее то, что окружающие очень часто ведут себя с таким человеком не как друг с другом. Его внимание, его открытость к (беззащитность от) вашему присутствию — это то, чему долго и большими трудами учат психологов — так называемое "включенное внимание\\активное слушание", он слушает всем собой, а не пытается вставить свою реплику, и людей это опьяняет.

И вкупе с этим, наш персонаж смотрит и слушает людей не только тогда, когда те хотят, чтобы их слышали и видели. А всегда, когда он тут включенный есть (он бы рад вас, уродов, не видеть и не слышать, но ему нечем). И нет, не возмущается. Мы помним — он привык. Он к себе-то привык, чем вы можете его удивить? От вас хоть можно уйти.

В результате наш герой знает (не всегда сознательно) о людях очень многое, и может вести себя в отношениях с людьми очень точно. Просто по интуиции. Попадать в ожидания, в струю, в баланс просто потому, что ну вот же, все уже рассказано, все уже увидено. Постепенно среди знакомых расползается убеждение в том, что наш герой — убедителен, безошибочен и харизматичен.

(Он еще сильнее убеждается в том, что люди — абсолютно больные существа, но собственно, а что, были сомнения?)

Этот человек внушает к себе серьезное уважение тем, что в общем мало запаривается с вещами, которые принято воспринимать, как ужасные. Сползать на дно лифта за разбитым трупом подростка? Ну да, опыт как опыт, не страшнее, чем в ванне помыться. Отнять у осатаневшего психа доску? ну, тоже неприятно, но а вы пробовали просыпаться после группового секса или блевать в полном сознании? Вот-вот.

Но и это еще не все. Если этот человек находит себе нехимический способ соскочить из этой своей проклятой наблюдательной будки в голове — он подсядет на него точно так же, как на химию. Убежище. Убежище! Таким убежищем может стать — если есть хоть крошечная способность — говорение и фиксация слов (или любые визуализации). Слово НАПИСАННОЕ наблюдаемо так же, как вся остальная поступающая жуткая ботва, но в отличие от основного массива поступающих сенсорных сигналов, у слов есть смысл (Дилэни добрый автор, он проговаривает разницу между сенсорными данными и информацией прямым текстом в диалоге героя и космонавта). Зацепившись за _слова_, герой может хоть ненадолго выдохнуть, побыть в выбранном потоке, а не в происходящем извне — то есть конструирует через сознание и поведение умение произвольно концентрироваться на том, на чем мы сами выбрали — умение, которое есть у меня и у вас примерно с шести-семи лет.

И когда вот такой человек начинает что-то писать, рисовать, говорить, то его вся предыдущая чудовищная наблюдательность сказывается — он попадает. Он попадает метко, попадает больно, вас резонирует, он — оказывается — талант.

Ну да, оно так и работает, ребята.

А все остальное, в общем, финтифлюшки и эээ, столбчатые диаграммы, и невыносимая, невыносимая, бесконечная тяжесть присутствия, чертова невыключаемого телевизора с реалити-шоу "про меня".

Разумеется, _выраженность_ синдрома бывает разная, кого-то штаны надевать не обучишь, потому что штаны шкребут кожу (почитайте про чувствительность аутистов и СДВГшек к текстурам и прикосновениям, посочувствуйте их родителям и воспитателям), у кого-то легкий сдвиг к залипанию. Но вот среди тех, кто видит мир как под микроскопом и разбивает нам сердца вдребезги какими-то вроде бы простыми актами искусства — людей с этим синдромом каждый первый.

Как-то так. Ну и примерно с трехсотой страницы мы наблюдаем, как сам факт присутствия такого зеркала в небольшом социуме корежит социум, как расходятся по нему круги восхищение, преклонения, зависти, восторга причастности, ужас и отвращение смутного понимания. Как герой со все той же флегмой (всё это не хуже, чем случайно наступить в мочу босой ногой) наблюдает происходящее и только боится того, что возможность делать _это_, делать _это_ словами — у него будет отнята.

А имя, да блин, зовите меня Майкл. Или там, Билл. Или просто Пацан, я буду отзываться, мне пофигу.

Не берите эту книжку в отпуск, не надо.