4 Простодушие вопрошающего

Горький недаром был одним из ближайших друзей Леонида Андреева - их художественные миры похожи, на самом деле, похожи прежде всего своей тотальной богооставленностью, темными силами, властвующими в мире. Единственное отличие в том, что Андреев Бога не отрицал, но постоянно с него взыскивал, Горький же пытался Бога (пере)создать. Впрочем, это не столь важно в контексте разговора о первом романе (хотя сам автор определял "Фому Гордеева" как повесть) Горького, хотя очень отдаленно тема богоискательства в нем присутствует.

Трагедия Фомы в том заключается в первую очередь, что вопросы, которые он задает на протяжении своего сознательного жизненного пути, кому бы они не были адресованы, остаются всегда без ответа. В мире, в котором общество представлено людьми в высшей степени практичными с одной стороны, и людьми вроде как увлеченными и идейными, но на деле начисто каких-либо идей лишенными, с другой, подобные онтологические по своей природе вопрошания будут либо осмеяны, либо сведены к донельзя пошлой житейской морали "каждый сверчок знай свой шесток". Лишив себя изначально возможности появления каких-либо идеалов, отбросив "высокую" культуру и за всюю жизнь прочитавший только Книгу Иова Фома оказывается чуть ли не вольтеровским персонажем, над которым его окружение, при этом, хоть и посмеивается вроде как, но все же держит за своего. Порода, преемственность. Вопросы крови, будь она не ладна.

Путь Гордеева-младшего интересен уже тем, что он движется к своему "просветлению" не по пути подражания, а наоборот - постоянным отрицанием любого навязанного примера. Этот герой не то чтобы стремится быть не таким как все - он просто не хочет иметь ничего общего с каждым в отдельности. Его главный внутренний конфликт заключается в том, что он, в общем-то, вполне представляет себе свой собственный житейский идеал, воспринятый им еще в детстве не без помощи отца; он даже не презирает никоим образом людей, этому идеалу соответствующих, а напротив, наблюдает их с интересом и некоторым уважением. И все же - все это отвергает. Но отвергает он и противоположный, "гулящий" образ жизни, нигде не находя своих - ни на бирже, ни в кабаке.

Главная составляющая любого трагического сюжета (а в какой-то степени жизненный путь героя Горького все-таки трагедия) - не давать персонажу возможность к отступлению. Нарратив должен строиться так, что герой в любом случае придет к уготованному ему судьбой (а трагедии всегда строятся на абсолютном детерминиизме) финалу. Если в античном театре функцию перилл, ограничивающих персонажа и не дающих ему вырваться из тесного загончика его судьбы, играли боги и связанные с ними явления чудесной природы (будь то пророчества, предзнаменования, ect.), то в романе Горького таким ограничителем является отсутствие если не Бога, то хотя бы какого-либо внешнего авторитета, способного вопрошающему дать ответ на его вопросы. В конечном итоге Фома сам уподобляется Иову из своих детских полусонных грез: возвышаясь в своих глазах до небес, поднявшись над столь опостылевшем ему окружением, он оказывается в итоге жалким, скрюченным и барахтающемся на земле юродивым.

По сути, здесь все та же тема молчания мира, что и у горьковского товарища Андреева. Задавая вопросы самому себе, Фома не может дать на них ответа, а провидение в ответ на любые его восклицания только и может, что в очередной раз спрашивать в ответ: "Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?" В конце концов, трагедия Фомы еще и в том, что, получив бы столь желанные для себя ответы, он навряд ли нашел в них то, что искал. Бог молчит - вот и ты помолчи.