5

Колосья подкосило колесо,
Эх, да ехали да мужики да на телеге,
Эх, да ехали, да пили кюрасо...
Со стихами Глазкова я познакомилась в старшей школе, и с этого вечера всё изменилось. То есть формально не изменилось ничего. Я, подобно любой сельской девочке, снящей сны о чём-то большем, исправно млела над ахматовским "Бухты изрезали низкий берег, Все паруса убежали в море...", страшно сказать, аж Гумилёвым зачитывалась, но мой мир был не миром Гумилёва или Ахматовой. Я существовала во вселенной Н. Глазкова и знала это наверное. Серебряный век был профессорской квартирой, куда младую пейзанку пускают повосхищаться и следят, вымыла ли она руки и надела ли тапочки, простите за сравнение. Поэзия Глазкова была...
С бокальчиком чокается бокальчик,
В бокальчиках пиво пенится.
Весь подвальчик-ресторанчик
Как огромная пепельница,
У которой стенки гулки.
Водка тоже не вода.
Наши души, как окурки,
Богом брошены туда.

Самое главное, я совершенно не представляю, как это анализировать. Стихи Глазкова существуют вне школьных правил анализа, предписывающих раскрыть тему, перечислить фигуры речи, выразительные приёмы и техники. Глазков - поэт антишкольный и антиучебный: "Ибо умный научится без меня, А дурак ничему не научится..." Его работа - едва ли не лучший пример того, что стихотворение не есть красивость, вычурность, унесение в лучшие миры на крыльях эльфов, цвельфов и сифилид (c) Владимир Маяковский. Все эти тропы, метафоры и прочие разные синекдохи из признаков избранничества обращались тем, чем, собственно, и являются: мнемоническими приёмами:
Зачем нужны стихи? Кому какая польза
От ритма, рифм и прочих пустяков?
А вы попробуйте запомнить столько прозы,
Сколько на память знаете стихов!

Стихотворение не есть уход от реальности. Оно есть создаваемая реальность. Данная в ощущении. Притом данная весьма недвусмысленно:
Был снег и дождь, и снег с дождём,
И ветер выл в трубе.
От армии освобождён
Я по статье 3-Б.
Вздымался над закатом дым,
И было как пожар,
А я всё шёл ко всем святым
И не соображал.

3-Б тогда была статья психиатрическая. Глазков был алкоголик, безумец и пророк. Часто цитируется его строфа 1941 года:
Гитлер убьёт самого себя,
Явятся дни ины.
Будет девятое сентября
Последней датой войны.

Если контаминация 9 мая и 3 сентября, несколько лет отмечавшегося в СССР как государственный праздник, не убеждает, то читаем дальше:
Господи! Вступися за Советы,
Охрани страну от "высших рас",
Потому что все Твои заветы
Гитлер нарушает чаще нас.
Оглуши фашистов нашей глушью,
А мелькнула чтобы новизна,
Порази врагов таким оружьем,
Враг которого ещё не знал.

Вот и думайте.
Собственно, Глазков тем меня и привлекает, что у него никогда нельзя (и не надо!) разобрать, серьёзен он или ёрничает, искренне говорит или, как Шиш Московский: "а это, дяденька, для рифмы". Рассказывают, что он был неистощимый импровизатор. Однажды у него спросили, что такое омофон. Ответ последовал в ту же секунду: "На диване - Надя Ваню".И сразу возникает мысль: если столь далёкие понятия так неразрывны в рифме, то значит, они того же порядка и так же немыслимы друг без друга, как кровь с любовью.

Мне наплевать, как ни томись мы,
На дебри воплей и оваций.
Суть подлинного оптимизма -
В любой трясине целоваться.

Поглядеть велит сам Бог нам
На сирень перед окном,
Потому что передОхнем,
Если не передохнЁм!

Все цветочки полевые
Свои части половые
Выставляют напоказ.
Всё у них не как у нас!

Ну и уж совсем классическое:
Слава - шкура барабана,
Каждый колоти в неё,
А история покажет,
Кто дегенеративнее!

Да что я тут рекламирую, вы обязательно знаете поэта Николая Глазкова. Официантки как трамваи, когда их ждёшь, то не идут... Или зацитированное, а спроси того, кто цитирует, редко получишь правильный ответ:
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый - век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!

А вообще странно и непонятно. Почему взгляд из-под столика оказался в конечном счёте вернее, чище и ироничнее, чем все эти бесчисленные орлиные взоры с поднебесья? Впрочем, в поднебесье Глазков тоже бывал, но не по-орлиному, не по-уверенному, не по-хищному.

Да, летающий мужик Ефим у Тарковского - это тоже Глазков. Вот так я представляю себе нашу Россию.