4.5 Не хлебом единым

Я начинаю привыкать, что сначала идет электронная книга, а потом возникновение/отсутствие желания найти бумажную. Так было и на этот раз, сначала я вчитался в текст Коллманн, а потом пошел искать издание 2001 года (благо букинистов в Питере много). Кто бы не захотел поставить себе на полку исследование, в котором автор долго и красочно описывает термины, которыми ругали друг друга московиты XVI-XVII веков? И не просто ругали, а что они в эти слова вкладывали, от «лысого дьявола» до «гривенного воеводишки».

Коллманн в этой книге, как и в «Преступлении и наказании» , пишет о том, что Россия раннего нового времени была частью Европы, в том смысле, что все наши особенности укладываются в общий континуум европейских режимов, всему есть аналогия, то в Англии, то в Италии, то во Франции (пожалуй, проблемы только с местничеством, оно уникально по форме, но не по содержанию). Собственно, борьба за признание/непризнание России частью Европы/Западного мира/мейнстрима имеет, как кажется мне, социологические/политические основания – Коллманн среди прочего рассказывает, что во времена Холодной войны тоталитарная теория расползлась и втянула в себя не только советский период нашей истории, но и Петра I, и Ивана IV. Потом этот душок быстро и незатейливо проник в работы отечественных специалистов, писавших на рубеже 80-90-х, тогда как на Западе, наоборот, окончание противостояния двух систем позволило выйти за пределы этой политически ангажированной парадигмы.

Коллманн как раз пытается качнуть маятник как можно дальше. Так, саму книгу о роли чести в московском обществе предваряет очерк устройства Московской Руси, в котором автор рисует картину гетерогенного общества, в котором центральная власть вынуждена делегировать полномочия, подстраиваться под региональные элиты (пытаясь в процессе перемоделировать их под себя), находить модус вивенди с землевладельцами. Этот образ далек от юридической фикции, согласно которой в России уже было неограниченное самодержавие. Собственно, Коллманн утверждает, что эта фикция наполнилась содержанием только к Екатерине II, от которой можно вести отсчет просвещенного абсолютизма, но и в этом случае не стоит переоценивать независимость самодержцев от влияния среды.

После того, как теоретическая рамка задана, Коллманн рассказывает о делах чести. В каком-то смысле книга Коллманн служит хорошим аналогом книги Натальи Старченко, которая пишет о делах чести на Волыни, входившей в то время в состав Речи Посполитой. Возможность сравнения радует, ибо очень уж много параллелей возникает (и несомненных сходств). Любопытнее всего мне показалось общее негативное отношение к необходимости приносить клятву в доказательство верности своей позиции. Почти всегда дело не доходило до этого, ведь, если верить Старченко, церковь порицала принесение клятв как таковых (Коллманн не знает причины отказов, просто фиксирует их), поэтому часто дела превращались в поединок воль – кто раньше дрогнет и перестанет требовать от противной стороны присяги (сам процесс по обеим сторонам границы, если верить исследовательницам, был практически одинаков).

В целом большая часть дел (а Коллманн создала базу данных на основе архивных документов) не доходила до приговора – у вызова в суд почти всегда было самостоятельное общественное значение, не предполагавшее решения суда. Однако очевидно, что суды из-за оскорблений, из-за местнических споров, из-за пренебрежения установленными нормами сексуального поведения были привычной частью жизни московитов – само обилие дел делает их рутинными. Коллманн к тому же утверждает, что европейский опыт и его российский извод позволяют говорить, что количество дел об оскорблении чести растет при изменении самого общества – обычно власть имущие больше обижаются, когда их социальному положению что-то угрожает.

В этом плане курьезнее всего выглядит местничество. Коллманн считает его специфическим ответом на разрастание привилегированного слоя в XV веке – объединение Руси при Иване III привело к тому, что осязаемая группа сановников вокруг князя превратилась в большую, без личных контактов группу. В этот момент иерархия старшинства стала инструментом, который смог позволить интегрировать эту группу в работающий механизм. Дальнейший рост, однако, все усложнил, ибо часто люди оказывались в одинаковых позициях к предкам и друг другу, что приводило к дрязгам и раздорам. И хорошо, если дело ограничивалось спорами на пирах – два случая поразили мое воображение, когда один гордец отказался сидеть ниже другого, был насильно усажен, но все время пира сползал с лавки под стол, чтобы не позориться, и когда, узнав рассадку, другой гордец просто не явился на пир и был принесен на него завернутым в ковер. Но ведь такие споры могли мешать военным кампаниям, поэтому относительно быстро стала использоваться присказка «без мест», т.е. данная расстановка не создавала прецедента на будущее.

Но, если верить Коллманн, основной особенностью российского понимания чести было то, что ее имели не только дворяне и бояре, но почти все население страны. Штрафы привязались к годовому доходу, налагались в зависимости от соотношения рангов (Коллманн рисует схему и описывает (если ранг 5 оскорбил ранг 2, то штраф такой, если 2 оскорбил 5, то такой, etc.)).

В итоге получается картина живого, динамичного общества, имеющего свой этос, который описывал идеальное состояние, к которому пытались приблизиться, использую развитую правовую культуру. Все судились со всеми, все пеклись о своей чести, а царь вынужден был поддерживать эту систему. Картина очень уж благостная, понятно, что в жизни было сложнее, но в чем-то такой подход нужен, чтобы скрасить однообразный рассказ о вечной российской авторитарной/тоталитарной матрице.

P.S. Коллманн много и любопытно пишет о гендерных ролях, утверждая, что официальный патриархат давал женщинам, принимающим условия игры, довольно много возможностей для реализации амбиций. Крайне пуританская система имела несколько системных багов, которые в умелых руках позволяли женщинам играть важную роль в обществе. Было бы любопытно почить об этом больше.