4 «Разбуженная сверхсобака».

Фанатизм – явление страшное. Бывает так, что увлечение становится единственным смыслом жизни, затем ставится выше морали, оборачивается наказанием для всего окружения – а зачарованный человек и не понимает, что не так, отчего его занятия приносят неприятности другим, а его самого затягивают в воронку душевной боли.

Чарли повезло родиться в благополучной и обеспеченной семье. Свой богатый дом, любящие и заботливые родители, хорошие перспективы, возможность поступить в лучший университет. С детства Чарли тянулся к старине, любил больше всего гулять по старым кварталам родного города и мечтал свою увлеченность историей сделать профессией. Все знают, какими странными бывают ученые, так? Вот и за Чарли не беспокоились. Занимается юноша историей, что-то раскапывает, учит отжившие языки – и что с того?

И стал бы этот замкнутый и умный юноша ученым, может быть, замечательным историком (с его-то упорством!) – но узнал однажды Чарли, что является потомком некой местной знаменитости этак 18 столетия, и захотел узнать, что же там с его родственником случилось. Естественно заинтересоваться своими корнями? Пожалуй.

С дальним родственником Чарли не повезло. Занимался тот алхимией. И что, скажете вы? Ну, скажем, еще он раскапывал покойников сотнями, использовал полуразложившиеся тела в своих «магических» экспериментах. Якобы сделал катакомбы под своим домом и держал там пленников, испытывал что-то на них. И главное – алхимик пугал местных своей вечной молодостью. Жил лет сто, если не больше, а оставался юношей.

Разумный человек, наслушавшись жутких рассказов о родственнике, не стал бы копать глубже – зачем это, тем более что давно это мертво? Но Чарли лишь распалили страшные слухи. Кем был его родственник? Действительно ли он раскрыл великие секреты? И вместо того, чтобы оставить прошлое за мертвыми, Чарли бросает учебу, отрекается от давних мечтаний и погружается с головой в забытые тексты, и повторяет: «Я открою небывалое, все во имя науки!»

Больше всего в этой истории поражают близкие Чарли. Позже отец Чарли в моих глазах реабилитировался, но поначалу я поражалась его терпимости. Единственный сын, понимаете ли, вдруг меняется, запирается в своей комнате, ставит опыты на неизвестных веществах, часами громко читает заклинания, пытаясь вызвать злые силы, разговаривает сам с собой разными голосами – а что родители? Право, заметить я этакое за своим ребенком, как минимум бы постаралась с ним поговорить. Мало ли… секта? А, может, он запрещенным балуется? А что, не бывает так? Но родители Чарли до последнего притворяются, что беспокоиться не за чем. Окажись они внимательнее к новым странностям сына, возможно, история бы сложилась иначе. Но зато Лавкрафт не солгал, получилось жизненно: часто мы вмешиваемся, когда уже поздно.

Лавкрафт спрашивает, какое значение в нашем развитии играет наследственность. Интересно, почему его так занимал вопрос родства. По Лавкрафту получается, что человек обречен из-за врожденных своих качеств. Вот кто-то способен играть на скрипке, кто-то починит любую вещь, а Чарли не может не увлечься стариной, не может не мечтать об открытиях невыносимо прекрасного – он таков, измениться не может. Отчего? Наследственность. Яблоко от яблони, как говорится. Чарли обречен пройти по пути предка, а это ужасно, преступно с его стороны.

Чарли по-человечески жалко. Но Лавкрафт в который раз напоминает, что не все знания полезны. Увы, но знание о некоторых сторонах жизни может обратиться против любопытного человечества. «Во имя науки» – но поинтересовался ли Чарли, полезны ли людям его изобретения? Так ли важна эта истина, если речь о нашем благополучии, о нашей жизни? Возможно, и наука не может существовать без морали. Отказываясь от норм, за которые человечеству пришлось заплатить огромной кровью, наука рискует привести нас к открытиям, способным обнулить человека с его цивилизованностью.

Несмотря на оптимистичный (оптимистичный ли?) финал, Лавкрафт не оставляет надежды читателю. Человек у него – страшное, непознанное, и нельзя ему «растягиваться», нельзя ему пытаться стать больше, чем он есть. Каким бы ни был путь к возвышению, он закономерно должен закончиться одним – смертью.