4 Не заставишь собак молчать, если сам начнешь в ответ лаять.

Эстонский писатель Яан Кросс – открытие для меня.
Не могу утверждать, что то, единственное произведение, что мне пока удалось прочитать, «Час на стуле, который вращается», произвел такое сильное впечатление, что я просто брошу все и стану читать и догонять то, что упустила в свое время. Нет, это не так. Сначала мне было очень скучно. Я ожидала какого-то прорыва от такого писателя, который сам пережил многое в своей жизни – арест во время оккупации немцев Таллина, потом лагеря советские и ссылка.
Сначала меня даже чуть раздражала манера автора, вернее, манера действующего лица, раскачивающегося на стуле. Мне даже казалось, что я слышу скрип этого стула. И ко всему прочему, восьмидесятилетний сын основателя первой большой газеты эстонского народа, пытается защищать имя своего отца, который давно умер, спасти его честное имя, замаранное происками противников. Его обвиняли в том, что он брал взятки от немцев и вел в газетах их пропаганду. То есть сдавал свою газету под их цензуру.
Под старость сын решил это сделать, но ведь в юности, его бескомпромиссность практически убила отца, вращающегося в этом самом кресле.
Повесть стала затягивать, и я уже не могла оторваться от того, как изменяется со временем не только твоя внешность, но и мысли становятся другими, юношеская поспешность, максимализм и несговорчивость не всегда приносят только положительные результаты. Именно сын убил отца своей правдой о нем.

Когда я оглядываюсь на свою жизнь… я жил как бы как бы на двух разных плоскостях – на одной, более высокой – как достаточно зоркий наблюдатель и достаточно строгий суд, и на другой – пониже – как гражданин и член общества, как практичный индивидуум и человек компромисса … внизу я был не бог весть какой многоречивый, однако достаточно словоохотливый, но там, наверху, я был абсолютно нем. Абсолютно нем. И каждая из половин моего «я», вот уже скоро восемьдесят лет, взирала на другую косо, иронически, осуждающе. Видевший идеалы, по мнению цензора, был достойным сожаления дурнем. А цензор, по мнению человека идеалов, был ничтожный циник. Но что самое существенное, каждая из половин смотрела на вторую намеренно полузакрыв глаза, намеренно сторонясь полной ясности, намеренно сквозь плохо протертые очки. И таковы ведь мы все. Несомненно, все. С той лишь разницей, что иные, может быть, иные потому честнее, что мансарду с идеалами и помойную яму своих жизненных потребностей они, не обольщаясь, хранят в себе порознь, и это дает им возможность, не замарав одежды, подниматься и спускаться по своей внутренней лестнице.

Любопытная повесть. С двойным дном. С отпущенным на волю журавлем.
Он пытается защитить поруганное имя отца. Пытается. И это ему очень нужно. Всю свою жизнь он презирал всех тех, кто не смог понять и принять работу отца, пытавшегося через свою газету поддержать борьбу за свободу эстонского народа.
Точка. И все.
В основе повести лежит полемика между сыном Янсена, отца эстонской журналистики, хотя, к сожалению, было принято считать его предателем своего народа. И это, к сожалению, под каким-то углом тоже не ложь. И историком литературы Аугустом Пальмом. Любопытно.