4.5 Спойлер Он мучился от любви к этой стране, как только может мучиться мужчина от любви к бросившей его женщине.

Что получится, если смешать историко-политическую биографию, латиноамериканский магический реализм и настроения не то пикарескного, не то рыцарского романа? Самобытный и оригинальный роман отечественного писателя Ставецкого «Жизнь А.Г.». Притом насыщенный таким количеством балансирующих на грани между реальностью и сюрреалистичной фантазией мотивов и жаром испанского солнца, что на протяжение чтения не раз и не два ловишь себя на мысли — а это точно творение отечественного производства? Тем более, что при первом прочтении аннотации на ум приходит «Праздник Козла» Льосы — тоже полуреалистичный, тоже о диктаторе, показанном с человечной стороны.

В опаленной солнцем юной Испании, еще не обагренной цветами коммунизма, к власти приходит Аугусто Гофредо Авельянеда де ла Гарда — вымышленный диктатор, которому суждено пережить на страницах романа собственное низложение и тяжелые годы узничества, чтобы затем прийти к тому концу, отменить который не способен для себя даже знаменитый тиран.

Читать этот роман — занимательное приключение, когда ты историк. Начало вызывает закономерное удивление: зачем вообще писать о жизни вымышленного человека, политика, главы государства, если она основана, очевидно, на жизни реально существующей личности — Франсиско Франко. Параллели неизбежны: сам авторитарный режим Испании в романе и в реальности, титул Каудильо, которым величают Авельянеду, приход к власти и мелькающий на страницах яркий образ Марокко — тоже общий топоним для обоих диктаторов.

Это недоумение проходит позднее по мере того, как тропинки Авельянеды и Франко начинают медленно расходиться: надо сказать, что здесь-то и начинается самое интересное, а сам роман начинает напоминать своеобразную «Алису в стране чудес» или знаменитую голливудскую экранизацию «Волшебника страны Оз», где черно-белая лента вдруг обретает цвета, как только Дороти попадает в Оз. Как и там, здесь черно-белый реализм уступает место сюрреалистично-сказочному действу, в котором бывший диктатор оказывается запертым в клетке и выставленным на испанских plaza перед его бывшим народом — народом, что отвернулся от того, кому поклонялся совсем недавно. Испания — главная и величайшая любовь Авельянеды — предала его, сделала из него животное в цирковой клетке, в которое проходившая мимо девчушка кидает банан, клоуна, унизила и втоптала в грязь его достоинство. Всегда смотревший на Испанию с влюбленным, но слепым восхищением Гэтсби к Дэйзи Бьюкенен Авельянеда впервые видит ее с нового ракурса.

Авторские интонации, то и дело проскальзывающие в строках, иронично-снисходительны, что влияет и на восприятие читателем происходящего, но чем дальше, тем больше из-под этой иронии пробивается настоящая человеческая трагедия. Авельянеда не похож на тех диктаторов, с которыми мы сталкиваемся, изучая историю, более того, он не похож на диктаторов XX века. Вечно грезивший то о старой Испании доблестных дворян (очевидно, этот образ у него — политика — выходит неправдоподобно идеализированным, но ведь и сознание масс при словах о прошлом вспоминает прежде всего балы из кинолент и трагичную красоту дуэлей, а не крепостное право и минимум гигиены, правда?), то об утопической будущей Испании в космосе (причем даже когда вектор мечтаний Авельянеды сменяется с прошлого на будущее, сама их суть остается прежней), он и сам будто бы дитя не своей эпохи. Он — Алонсо Кехано, который перестал быть самим собой и стал Дон Кихотом (а, может, и наоборот). Он — Дон Кихот, который вместо мельниц принимается сражаться с высмеивающей его за решеткой клетки толпой (притом удачно), а вместо Санчо при нем выступает пьянствующий, но верный скрипач. В своих многолетних страданиях и рефлексии он неожиданно становится бесконечно привлекательным для читателя — в его твердости, несгибаемости, благородстве, с которым он принимает поражение, и чести старого дворянства, с которой приходит к месту своей казни. Неудивительно, что в ежедневно выставляемом напоказ перед народом Авельянеде происходит постепенная трансформация, он приходит к принятию своего положения и меняется, но удивительно, что притом лучшие его черты лишь закаляются и становятся ярче.

Вместе с Авельянедой особый путь проходит и читатель. По мере того, как накаляется сказочно-фантастическая атмосфера вокруг Авельянеды — вплоть до превосходно обыгранного мотива двойника, ставшего достоянием испанского фольклора, связанного с их бывшим диктатором, — рассеиваются иллюзии героя (а вместе с ним — и читателя) по поводу самой Испании. Лично мне было сложно осуждать прошлое Авельянеды — не только потому, что видим мы его, в основном, уже после свержения, а в том, что касается прошлого, Ставецкий делает самые яркие акценты на бытовых вещах вроде любви диктатора к космосу и его ночных наблюдений за звездным небом, а не на политике (нет, она в тексте тоже занимает важное место, но в память читателю врезаются именно звезды), — но и потому, что его рассуждения о светлом будущем Испании окутаны флером какой-то детской наивности. Эта иллюзия идеальных людей и идеальной страны истончаются к финалу все сильнее и сильнее, но в тот момент, когда на языке должно остаться горькое послевкусие безнадежности, звучат финальные аккорды. В которых романтизированные иллюзии и преувеличенные грехи Испании выравниваются, и Авельянеда наконец видит настоящую страну. Настоящих людей, настоящее общество, что подпирало его трон столько лет. И прощает их.

Это очень трогательный — настолько, насколько может быть трогательным повествование о человечности диктаторов и обществе, обвиняющем его в казнях, которым само же способствовало, над людьми, на которых оно и указывало своим перстом, — роман. Он неторопливый и размеренный, атмосферный донельзя, прекрасно выполненный с точки зрения стилистики, и вызывающий печальную усмешку там, где должен. При всем своем сходстве с испаноязычной литературой (здесь надо оговориться, что это сходство гораздо более глубокое, чем попытки многих современных авторов писать про викторианскую Англию, основываясь на киномелодрамах с подобным сеттингом и стереотипных представлениях) «Жизнь А.Г.» очень самобытна, и язык ни в коем случае не поворачивается назвать ее подделкой под чужой культурный код. Хотя после того, как пролистываешь последнюю страницу, где-то на задворках и бьется хулиганская мысль — а как бы выглядел подобный роман о вымышленном тиране, свергнутом с его престола, с нашим отечественным сеттингом?

Пока что гоню ее от себя, ведь это уже совсем другая исто… а, может, и точно такая же?