4.5 Ангелы, свертывающие небеса

У меня есть несколько десятков книг, которые медленно, рывками перекочевали в Питер из «родового поместья». Большая часть из них, в свою очередь, попала в это самое поместье от дальнего родственника бабушки, которого непонятно почему называли «дядя Саша». В молодости, до войны, он косил под Маяковского (судя по фотографиям из Крыма 30-х), в войну побывал в немецком лагере для совслужащих после захвата Воронежа, но особо не пострадал, после войны женился и остепенился, но детей не завел, так что вел жизнь советского джентльмена, собирая книги (по рассказам, тысячи), наблюдая за птицами (с дневниками и прочими атрибутами) и участвуя в судьбах бедных родственников.

Странно читать их, эти книги, странно видеть карандашные пометы (синим или красным, черты на полях, подчеркивания, галочки и ‘N.B.’), когда этого человека давно нет. И странно видеть, что ты подчеркнул бы эти же строки, по крайней мере процент совпадения обычно высок, будь то книга Зикмунда и Ганзелки , Керам или вот Д.С. Лихачев.

Брошюра эта очень мила (30 000 экземпляров, 1962 год). Она и артефакт, ибо видны в ней давно отмершие концепции, она и живое исследование, ибо сквозь эти концепции пробивается нормальный язык, стиль, вполне уместный, например, у Кларк или Добренко .

Основное содержание – второе южнославянское влияние, которое Лихачев описывает как процесс взаимообогащения культур Руси, Сербии и Болгарии, т.е. отказывается видеть происходившее как простой процесс заимствования. В целом ему куда больше импонирует термин «предвозрождение», которым он описывает большую психологичность литературы, живописи и архитектуры.

Меня, как обычно, привлекли не рассуждения о взаимовлиянии стилей, перетекании учения о языке между церковными интеллектуалами, и даже не образы Феофана Грека и Андрея Рублева (Феофан привлекает больше, эта удивительная суровость пророков с арановым узором волос). Меня удивили детали, преломляющиеся в другом свете сейчас.

Так, говоря о начале пушечного дела на Руси в конце XIV века, Лихачев упоминает, что появление у нас казнозарядных орудий было заметным прорывом и существенно опережало появление оных в Западной Европе. Что это, отзвук компании борьбы за русские приоритеты второй половины 1940-х? Крякутной и Ко? Забавно, что подумал бы Лобин о таком комментарии Лихачева.

Академик занятно пишет о психологизации жизни на примере растущей популярности истории о Петре и Февронье. Предположу, что в 60-е это было очевидной экзотикой, само упоминание, теперь же это элемент набившей оскомину госпропаганды.

Занятно было и читать про Стефана Пермского. При первом чтении этой брошюры я не запомнил, что Лихачев несколько раз к нему обращался, рассказывая о том, как писатели обрабатывали сюжет обращения и создания азбуки. Не вспомнил и потом, когда Сердце пармы читал, а ведь там он неоднократно упоминается Ивановым.

Но любопытнее всего было читать об эволюции образов богатырей. Прежде всего об Александре Поповиче (вот не задумывался никогда, что Алеша-то не от Алексея), который прошел за короткий срок, если верить источникам, путь в литературе от удельного храбра, чьей основной задачей было крошить дружины соседних князей, до общерусского богатыря, потеряв по пути все реальные привязки, замок, князя, которому служил, да еще и удревнившись на двести лет.

Лихачев пишет о Епифании Премудром и Рублеве с нежностью, с душевной такой интонацией. Интересно, не попадалась ли Тарковскому на глаза эта брошюра? При всей несхожести жанров, знаменитый фильм в чем-то перекликается с этой работой о Предвозрождении.