4 Спойлер В мире животных

Жизнь, растраченная для наслаждений, — рабская жизнь, достойная животного.
(По мотивам «Никомаховой этики» Аристотеля)

Яблочко от яблочка недалеко падает. Яблочки Дарреллов недалеко разлетелись. Один упал в Город — Александрию. Там стоял высокий, испепеляющий полдень. На мостовой что-то расплескали, и пятна быстро иссыхало причудливым узором. Вот этот-то пятнистый узор — и есть даррелловский роман, первый из четырёх. «Жюстин» — это высушенный солнцем рисунок секса, страхов, сомнений, чувства вины, безволия и жажды жизни, тоски и радости обладания, а также бегства от этого обладания.

В романе стоит отметить две черты: способ построения сюжета и нравственную составляющую. На них я и сосредоточусь.
Композиция. Роман будто состоит из коробок: трёх больших и одной маленькой. В каждую из коробок автор поместил заметки главного героя, сделанные на вырванных листках, счетах, конвертах, салфетках, закладках, клочках газет и прочем подвернувшемся под руку хламе. Обрывки тщательно перемешаны. В первой коробке хранятся воспоминания рассказчика о том, как в его жизнь пришла Жюстин: раскадровка того, что из себя на тот момент представляла его жизнь с Мелиссой, сцены знакомства с Жюстин и Нессимом, их дружбы, притяжения и одержимости. Во второй коробке: зарисовки европейцев (на жизни их диаспоры, в основном, и сосредоточено повествование), описания образа жизни, пристрастий, любовников и любовниц, страданий и надежд. В третьей — отношения с Жюстин, порабощающие главного героя: вот он любит её, вот он страдает, причиняя боль другой, вот он думает о Жюстин, вот он боится мести со стороны её мужа, вот он шпионит за другом спецслужб, вот он думает о Жюстин, вот он готовится умереть от руки обманутого мужа, вот он думает о Жюстин. Нарастающее напряжение третьей части заканчивается однажды на рассвете единственным выстрелом. В последней коробочке собраны итоги, которые рассказчик решил подвести, прежде чем запечатать рукопись и отправить её другу в Александрию, а потом на веки вечные застыть в отрешённой неподвижности.
Как писал сам ГГ, у использования такой композиции есть своя причина:

Что мне прежде всего следует делать, так это записывать собственные переживания, и не в том порядке, в котором они имели место быть, — это область истории, — но в том, в котором они приобрели для меня значимость.

На месте Даррелла я бы немного изменила порядок. На первых же страницах, кроме того, что он написал (что ГГ уехал на отдалённый остров с дочерью любимой женщины, что Мелисса умерла, что ГГ хочет назвать девочку Жюстин), автор мог бы сразу же приоткрыть завесу над остальным сюжетом. Надо было с самого начала рассказать, что герой никого так сильно не любил, как Мелиссу (даже изменяя ей с Жюстин). Как тяжело Жюстин переживала, изменяя Нессиму с ГГ. И как страдали Нессим с Мелиссой, изменяя тем двоим друг с другом. Вот тогда было бы интересно читать, разбираясь в предпосылках событий. Впрочем, может, это я одна такая? Но слишком уж сложен пятнистый узор на горячих камнях.

Пожалуй, к особенностям композиции я отнесла бы и ещё один ловкий ход Даррелла: поместить внутри текста несколько книг, которые помогут ГГ открыто анализировать Жюстин. Её можно назвать главной героиней только оттого, что ГГ ею одержим. Её дневник и роман о ней («Moeurs» — фр. «Нравы»), написанный первым мужем, описывают женщину с точки зрения «посторонних». ГГ узнаёт Жюстин в каждом абзаце. Я же — не узнаю, поэтому вынуждена довериться автору. Впрочем, может быть, в браке с Нессимом она переменилась, успокоилась и отдалась во власть своей (нимфо)мании с чистой совестью?

Нравственность. Для середины прошлого века, пожалуй, александрийская диаспора была царство разврата, но — продвинутым и терпимым к «порокам» друг друга, на удивление современному читателю. Противоположности «царство разврата» vs. «продвинутое сообщество» борются во мне, однако я понимаю, что они принадлежат не мне, а тем людям, среди которых я живу. Это не я, а сомшелые консерваторы заклеймили бы описанный Дарреллом мир как развратный. И это не я, а сексуальные меньшинства вместе с им сочувствующими превознесли бы тот мир как райский. Ведь в Городе никто никого не осуждал за его увлечения, не лишал работы, не мешал жить, не притеснял. На самом деле, обе позиции мне чужды, но я не могу не признать, что «Жюстин» явно до сих пор актуальна.
Сам автор свою работу исследованием современной любви, и как подлинный учёный не принимал ничью сторону — аморального и высоконравственного в тексте примерно поровну. Но мы с автором, наверное, по-разному понимает, что такое «любовь». На мой взгляд, герои занимались сексом, но любили не друг друга, а идеализированные иллюзии, созданные силой собственного воображения. Главный герой любил не Жюстин, а то, что думал и читал о ней, не Мелиссу, а то что видел в ней и что от неё получал. Не знаю, можно ли назвать чувства Мелиссы к ГГ любовью, но, во всяком случае, чем-то максимально близким. А вот Жюстин никого не любила, а хотела только получать от других дары (нематериальные, разумеется, в виде чувств и идей), чтобы заполнить ими собственную пустоту и, возможно, наконец-то полюбить саму себя. Нессим стремился только к обладанию Жюстин, и так как он был умён и богат, ему это даже удалось. Может быть, в этом и была задумка автора: показать, что «современная любовь» — это нравственный упадок, а нимфомания, гомосексуализм, педофилия, воздержание и измены — всего лишь его симптомы, а не пороки сами по себе. Но последует ли за упадком взлёт? Станет ли «современное» общество стать «продвинутым»?

К слову о продвинутости. Обычно я не обращаю на подобное внимания, но в этом романе интересно не только то, как жили и любили друг друга европейцы Александрии, — но и то, какое место в жизни Города занимали женщины. Как читательница я не могла не примерять на себя жизнь в Александрии — и чем дольше слушала книгу, тем яснее мне становилось, что я доселе не встречала столь обширной череды женских ролей в обществе. Не сказать чтоб уж очень желанных или приятных, но их разнообразие всё же навело на мысли, а правильные ли ориентиры я поставила перед собой. Впрочем, речь сейчас не о личном.

Впечатления. Меня позабавило, что Жюстин имела какую-то непреодолимую слабость к писателям. Главный герой (её любовник), Арноти (первый муж), Персуорден (её кумир) — все писатели. Не очень понятно, чем её покорил нынешний муж — Нессим, — но он (если очень утрированно и помимо прочего) и нужен-то лишь для того, чтобы ему изменять. А сам факт измены в каком-то смысле является двигателем сюжета: если бы между ГГ и Жюстин не пробегали всё время тени её мужей, кумиров, любовников, насильников и прочих тёмных личностей, их отношения подошли бы к развязке намного быстрее. А так — было чем заполнить коробочки первой и третьей частей.
Насколько я поняла, вторая коробочка часть нужна, чтобы подготовить в читателе почву для следующих книг «Александрийского квартета»: там мы познакомились с другими (помимо Жюстин) «ключами» к Городу — Бальтазаром, Клеей и их ближайшим окружением. Кроме того есть небольшая шпионская игра-отступление — правда, пока не знаю, зачем она была нужна.
Я несколько дней, почти не прерываясь, провела с этой книгой. Не скажу, что было легко, но когда посторонние мысли не отвлекают, чтение ничем и не осложняется. Особенно замечательно было слушать книгу в душной бездумности лета: не анализируя, не фантазируя, не углубляясь, а просто плывя сквозь тёплый воздух пространства и времени. Автор не принуждал меня вникать в сюжет, разбираться в его хитросплетениях — никакого насилия над читателем, только над героями, но их создателю можно всё. Скользящий по поверхности текста стиль чтения как нельзя лучше подошёл к стилистике и композиции романа. Жар снаружи воссоздал жар внутри. И сюжет при этом вдосталь и вполне ясен, легко улавливается и укладывается в хорошенькую, но такую тесную читательскую головку.

P.S. Правда, потому пришлось потратить ещё день на то, чтобы разобраться, к кому относился тот или иной запомнившийся мне отрывок, и правда ли чтец сказал то, что я услышала. Но к нему (Заборовскому Юрию) как раз никаких претензий, это просто мне очень не хватало по временам спойлеров, поэтому я не могла разобраться, что к чему относится, и не понимала услышанного. Может быть, бумажную книгу читать было бы легче, но этого я уже никогда не узнаю.