3.5

Всегда любопытно знать, какими мы видимся со стороны, какой видят нашу культуру иностранцы, как они воспринимают произведения из школьной программы по литературе. Элиф Батуман - американка турецкого происхождения, публицист и журналист. Книга - не то чтобы полноценное исследование или эссе, скорее автобиографические сцены из жизни автора, связанные с изучением русского языка, встречей с той или иной книгой, наследием того или иного автора.

Элиф говорит, что русский язык и литература стали ее любовью в жизни. Ей было бы намного проще изучать турецкую литературу, чем продираться сквозь сложности русского языка, но любовь - есть любовь, ты не выбираешь, что тебе любить, ты просто любишь. Ее идея в том, что в русской классике есть жизнь, которая понятна любому человеку в независимости от его происхождения, и что она прочитала «Бесов», а затем приехала в Турцию, чтобы убедиться, что и там эти бесы повсюду.

Что вам, наверное, нужно знать, так это то, что книга написана в своеобразном публицистическом жанре, распространенном у них там в Америках, когда автор не только говорит о предмете данной работы, но и выдает при этом много личной информации и своих переживаний. Так, Элиф рассказывает о Пушкине, Толстом, Чехове и параллельно говорит о своем парне, доме своей бабушки в Анкаре, своем первом учителе музыки, потерянном чемодане (проклятый Аэрофлот, ты и мой чемодан потерял!). Наверняка в английском есть специальный термин для такого типа публикаций, но я его не знаю. В любом случае, если вы читаете англоязычные источники или хотя бы статьи Клуба Переводчиков здесь же на ЛБ, то вас не удивят подобные истории:

Второй раз я читала Бабеля в аспирантуре перед семинаром по литературным биографиям. Это были дневники 1920 года и «Конармия»; я прочла их в один присест, пока в февральскую дождливую субботу пекла торт «Черный лес». Для потомков Бабель увековечил военный позор бездарной русско-польской кампании, а для меня – кулинарный позор этого торта, который на выходе из печки напоминал старую шляпу: после того как я оптимистично вылила на торт половину двухдолларовой бутылки киршвассера, органы чувств опознали в нем старую шляпу, замоченную в сиропе от кашля.

Конечно, меня сильно покоробило, когда она назвала «Слово и дело. Книга первая» Валентин Пикуль бульварным романом. Пикулю есть что предъявить, но точно не однодневность и дешевизну его произведения, на которое он потратил десять лет своей жизни.

Не хочу судить содержательность (она минимальная, на мой взгляд), но читать было интересно, особенно под конец, где в стэнфордских съемных студенческих хатах появляется свой балканский Ставрогин.