5

«Сны» были куплены в эзотерическом магазине: и до этого я соблазнялась рекомендациями, но, подержав книгу в руках и рассмотрев прелестные югенд-иллюстрации, пропала по-настоящему. Когда-то благодаря сборнику «готической прозы Серебряного века» у меня сложилось превратное мнение о Кондратьеве: типа Гумилева, но слабее. Действительно, в сравнении со страстной мифологической прозой последнего текст Кондратьева казался чуть неопрятным. Теперь я беру свои слова обратно: автор «Снов», похоже, не так уж и близок к тусовке, имена участников которой то и дело мелькают в его посвящениях — Брюсов, Кречетов, Сологуб... В работах Кондратьева сквозит китч, и происходящее в них представляется не в виде киноленты, но — постановкой, где по сцене скользит бумажная волна, а задник не очень реалистично изображает пейзаж — ива да мост — где по сюжету должны резвиться толстомясые болотные демоницы. В тысячный раз ставится спектакль, интерес к которому не утихает независимо от того, кто ставит — Фуке или Леся Украинка — спектакль о любви смертных к полубогам.

Китч — или искусство с самом смелом проявлении. Потому что Кондратьев не только вольно трактует библейские апокрифы ("Тоскующий ангел"/Книга Еноха), но и сам создает апокрифические мифы. Так, неназванный, но более чем узнаваемый персонаж — тот, кого распяли близ Урушалайми — был воскресен неким языческим женским божеством; кажется, Астартой. Женская демонология рассказов поражает воображение: здесь и Сатиресса из одноименного романа, открывающего сборник, и русалки с болотницами, и Лешачиха, неназванные бесовки, полуденницы и «сатаницы». По свежим следам забавно было сравнить рассказ «Что случилось потом» с новеллой «Пастух Гаита» Бирса — сюжет во многом схож, и требовательная богиня американца явно находятся в родстве с кровожадной богиней «серебряного» русского автора.

Не знаю, хорошо это или плохо, но, хоть и не будучи безобидными, потусторонние существа здесь походят не на фосфоресцирующих эфирных призраков да порождения стихий, а, скорее, на порождения традиционной «белочки». С юмором в «На берегах Ярыни» все вообще в порядке: так, Огненный Змей напоминает ведьме о необходимости «поцеловать боженьку в хвостик» (я, недавно сетовавшая на шаблонность Шабаша в литературе, была приятно удивлена местным антуражем). Завершающая же повесть («Сны») превосходит чуть ли не все образцы «тёмного» жанра в русской литературе, которые мне попадались, и даже отдельными деталями напоминает творчество американского коллеги Кондратьева — самого Г.Ф.Л. и его нектулхианские новеллы.