4 Мгновения жгучей радости

Мир стал плоским и маленьким. Поблек, съежился. Потерял в объеме. Стал простым, понятным, а значит - унылым. Когда-то, в детстве, казалось, что там за поворотом лежит чудесная страна, и тебя ждут необыкновенные приключения. Техника и интеллект изрядно потрудились, чтобы развеять эти надежды. Вечное стремление к большему («Проси, себе иного царства, потому что это слишком мало для тебя»), сменилось примирением с философией малых величин. Других царств не будет. Только такое – маленькое.
Человек стремился к звездам, а в итоге запер себя в виртуальной реальности, ограничил мир размерами диагонали монитора. Никуда уже не надо спешить и стремиться. «Счастье найдено нами». У нас есть айфон или айпад – бытие покорено нами, оно запуталось во всемирной паутине, уместилось в прокрустово ложе картинок и гиперссылок. Мы пронзаем пространство на скоростных самолетах. Но что такое время полета, как не время пустоты, которой мы только и овладели?
Некогда Писемский сетовал на то, что железная дорога убила литературу: «Теперь человек проезжает много, но скоро и безобидно, оттого у него никаких сильных впечатлений не набирается, и наблюдать ему нечего и некогда, - все скользит. Оттого и бедно».
В суждении этом слышны отголоски стариковского, консервативного ворчания, но есть и правота: слишком уж мы стали скользить, слишком обеднели в плане впечатлений. Потому и романы многие, несмотря на то, что герои их вроде бы скачут по всему земному шару, напоминают перемещение из одного угла комнаты в другой. Человек становится рабом замкнутого пространства, прореживаемого пустотой межполетных отрезков. Свидригайлов боялся загробной бани с пауками, а мы торжественно выстроили ее уже на этом свете.
Роман «Радости Рая» Анатолия Кима, знаменитого автора «Белки», «Отца-леса», попытка воспротивится устоявшейся современной картине мира. Мир не пуст. Он по-прежнему велик и чудесен. И счастье, «райские радости» - должны быть обретены нами. А для этого, неплохо бы исходить Вселенную своими ногами.
Конечно, есть некая двойственность, запутанность подобного искания. «У тебя есть то, что ты не терял» - гласит часть известного софизма. Точно так обстоит и с радостью бытия. Она потеряна не столько по факту, сколько в восприятии. Райскими радостями, неполный перечень которых приведен в книге, пронизана каждая минута нашей жизни. Мы не замечаем этого и в слепоте своей считаем, что жизнь нужна лишь для того, чтоб мыслить и страдать.
То есть, речь в романе Кима идет о своего рода слепоте, узости нашего восприятия, боязни безбрежных просторов Вселенной, о перегородках между временами и культурами, искусственно возведенными человечеством.
Но дух веет там, где хочет, и герой романа, альтер эго самого Кима отправляется в ничем не стесненный полет на поиски радости по временам и континентам. Время человека – вечность, место бытия – везде. И да, Гераклит был прав: «все течет, все изменяется».
Понятно, что у читателя, привыкшего к комнатному, далекому от космизма, мировоззрению современной литературы (в которой человек – пуп земли, а последняя имеет плоский вид и ограничивается пределами субкультур и многоэтажек) в процессе чтения книги вполне может начинаться приступ агорафобии. Но для Кима принцип всеприсутствия незыблем, поэтому его мысль и воображение не знает преград и стеснения. И нет ничего удивительного в том, что как-то где-то, что значит везде, сошлись три мужика – Александр Македонский, Александр Ким (дед автора) и Константин Эдуардович Циолковский, сошлись и заспорили: кому живется весело вольготно в бытии?
Ответ почти некрасовский: всем и никому. В какой-то момент Ким приходит к вполне очевидной идее взаимосвязи печали и счастья. В этой причудливой смеси тоже таится своего рода радость.
В своем романе Ким ломает условные перегородки между литературными жанрами (в «Радостях Рая» есть черты фантастического, исторического, философского романа, признаки автобиографического повествования), разрушает границы между вымыслом и реальностью, наукой и поэзией, богословскими догмами и метафизической реальностью, социальной действительностью, флорой и фауной, живым и неживым, космосом и человеком. Это абсолютно свободный роман, в котором понятие пространства-времени, любая определенность становятся эфемерными и малозначимыми. «Радости Рая» - книга, в которой подчеркивается иллюзорность концов и начал - этой философии смертности, питающей эгоизм, империализм и стяжательство. И конечно же, перед читателем настоящее пиршество языка и стиля, роскошной космической поэзии. Самое оптимистическое чтение за последние годы.
Все длится, продолжается и взаимопереходит друг в друга. Все есть. Не следует заслонять радость бесконечной трансформации печалью безвозвратного ухода: «Дорога жизни вела меня повсюду, не имела никакого начала, не привела меня ни к какому концу, которого тоже не было».
Кто такие люди? Ожившие звезды. Как мы могли забыть об этом? Как мы запамятовали о том, что пришли в мир познать его радости, а не заниматься эволюциями, цивилизациями, революциями и всякими прочими мастурбациями».
Все сияет. Смерти нет. «Живое живет живым». Раем пронизаны и вечность, и мгновение: «Я увидел бомжа Пушкина в драном, без пуговиц, камер-юнкерском мундире. О, было мгновение жгучей радости в том мире, уносимом потоком наводнения из созданных цивилизацией вещей, - когда ты вдруг увидел среди разрушительного хаоса, на краю вздыбленного потока разломанных вещей ноосферы, стоявшего на самом коньке грохочущей железной крыши милого тебе маленького курчавого человека!»
Мы не одиноки. Это главная и тоже позабытая радость: «О, как я теперь понимал Робинзона! Брести или ехать на тележке Земли по космическому пространству долгими годами в одиночестве – это невыносимо!»
«Радости Рая» - роман непростой для чтения. Но ведь это и понятно, проще горя ничего нет, а радость устроена сложно. До беды недалеко, она всегда под рукой. А радость еще следует разглядеть в ежедневном событийном нестроении, которое мы ошибочно принимаем за истинное бытие.