4 Пора выписывать Победоносцева из консерваторов?

Прежде не помешало бы прочесть основательную биографию Томаса Торквемады, дабы представить, есть ли в самом деле какие-либо основания для титулования Победоносцева его именем, поскольку сам герой повествования не брал его за образец для подражания. Можно подумать, кроме сомнительной мрачной инквизиторской репутации причин для подзаголовка биографии и нет, хотя может статься, и Торквемада заслуживает в целом положительного отношения, как, например, доказывает А.Ф. Лосев относительно Джироламо Савонаролы, которого следует считать за достойного религиозного активиста.

А.Ю. Полунов, который ещё в 1990-е отметился рядом публикаций и исследований о жизни К.П. Победоносцева, относится с симпатией к идее консерватизма и тем, кто её разделяет. Подбор использованных источников, но не их анализ, можно счесть весьма качественным. Такой великий человек как Константин Петрович заслуживает и гораздо более подробной биографии, с самым тщательным освещением в первую очередь неизвестных сторон частной жизни и государственной службы. Пока приходится довольствоваться небольшим томом в популярной серии ЖЗЛ на 300 стр. (чего выпустил в 2016 г. в крупном подарочном томе С.Л. Фирсов о КПП, страшно представить, зная другие книги петербургского историка, но когда-нибудь взглянуть придётся, мало ли что).

При предварительном знакомстве с часто переиздаваемыми ныне основными сочинениями героя книги, у Александра Полунова особенно интересно оказывается выискивать отрывки из неопубликованных писем К.П. Победоносцева. Автор почти не использует дневник, который вёл КПП десятилетиями. Дневник почему-то обычно обходят историки, хотя он по содержанию и по значительной ценности схож с дневником Николая II – это перечень встреченных за день лиц и посещённых учреждений, редко когда перемежаемый острыми фразами на злобу дня. Его бы как следует расшифровать и откомментировать. Мало или вовсе не использована переписка с женой. Впрочем, писем послано и получено по роду занятий столь много, что биограф вынужден пропускать почти все или ограничиваться краткими изъятыми фразами.

Из крупных ляпов А.Ю. Полунова можно назвать использование широко известного письма Герцену, которое на самом деле никогда Победоносцевым писано и отправляемо не было.

Биограф не занимается выявлением и целенаправленным разоблачением разновидностей самой подлой клеветы на К.П. Победоносцева вроде еврейского кровавого навета о планах или желании выслать и уничтожить по половине иудейского населения.

В основном же автор хорошо передаёт суть творческой работы и политические ориентиры обер-прокурора. Превосходна, например, передача представлений Победоносцева о достоинствах и недостатках крестьянской общины и временном характере потребности в ней. Тут обошлось без надоевших крайностей социалистического превозношения общины или либерального занижения. Но историографическое поле нашпиговано минами такого рода, которые подрывают самостоятельность исследования и останавливают работу историка на месте.

На Александре III постепенно "консервативный" историк буксует и начинает писать про "реакционные меры" (с.242) пользоваться абсурдным термином "контрреформы" (с.246), и выуживает прям-таки "утопичность" (с.247) воззрений обер-прокурора Синода, а всё потому что в консервативном (?) лагере не все придерживались генеральной линии партии, ведь не было в Российской Империи ни линии, ни партии. Утопичность – слишком сильное слово, какое совершенно не подходит для демонстрации наличия у различных министров, деятелей Г. Совета, Великих Князей, своих политических проектов и предпочтений, которые все не могут быть приняты и воплощены. И что, стоит тебе кому-то уступить или отойти от дел, – ты уже утопист? Такое определение (если не ругательство) лучше оставить по адресу революционных фантазёров, но никак не такого последовательного, доподлинного реалиста как Победоносцев, понимавшего все слабости гуманизма и потому не строившего никаких иллюзий о человеке разумном (точнее - потенциально разумном), каких иллюзий и нам не следует иметь.

Да, Победоносцев не был выдумкой советской ленинианы, он не всезнающий, всегда и во всём правый. Важнее того, не единственно правый сравнительно с окружавшими его сановниками и самими Государями. Это вполне различимо и по написанной мною биографии Д.С. Сипягина. Ничего такого уж драматического здесь видеть не следует. Царские министры же не планировали поворачивать сибирские реки, раскапывать целину, загонять людей в колхозы, устанавливать государственную монополию на все капиталы, основывать концентрационные лагеря, завоёвывать весь мир или покупать себе карманные партии агентов влияния в каждом государстве, ну и на что ещё богата фантазия настоящих утопистов и поборников революционной демократии и социализма. Поэтому очень важно хорошо себе представлять: несмотря на обиды, ожесточённые споры, неприязненные отношения и другие монархические альтернативы ледорубу, наркомату водного транспорта или гласному пристреливанию взбесившихся собак, расхождения между царскими министрами являются не столь уж принципиальными, как можно вообразить по тому, кто кого первым отмемуарит.

Поскольку автор не знает или не в состоянии изобразить подлинную закономерность развития Российской Империи, её политики, экономики и культуры, факт скоростного устремления развития, приводивший к самым впечатляющим достижениям монархического строя, игнорируется, и в полной противоположности к всякому здравому смыслу объявляется кризисом патриархальности.

Следовательно, оказывается возможным обнаружить, что именно неуклонное устремление К.П. Победоносцева к религиозному возвышению практики государственной политики и высказываемые им неудовольствия свидетельствуют, как обер-прокурор вовсе не являлся консерватором, в отличие от его биографа и всех тех консервативных писателей, которые в своём междусобойчике ходят из угла в угол треугольника контрреформы – третьеиюньская система – кризис самодержавия. Нежелание видеть ничего иного в истории русской политической культуры свидетельствует о терминологической узости и академическом застое.

Читая и цитируя письма К.П. Победоносцева, автор не в состоянии сопоставить их с другими источниками и исследованиями. Биограф Победоносцева, игнорируя всякое развитие науки, не нашёл ничего лучше, как сверх архивных ссылок относительно общего состояния Российской Империи и её правительственной политики, изредка ссылаться только на советское старьё пятидесятилетней давности.

Качественный разбор работы отдельных министерств, в сравнении с письменными отзывами К.П. Победоносцева вполне позволяет отвергнуть банальности зла коммунистической псевдонауки и прийти к радикально иным выводам.

Не что иное, как чрезвычайная высота нравственных политических идеалов К.П. Победоносцева, наряду с осознанием пределов человеческих возможностей к их воплощению, его удручали, тем более, чем сильнее побуждения религиозного чувства. Однако своеобразное христианское сознание человеческой греховности не может свидетельствовать об идейном, политическом и каком бы то ни было кризисе самодержавной системы. Высота духовных запросов Победоносцева свидетельствует, напротив, об образцовых принципах подбора бюрократической элиты Российской Империи, характерном отсутствии у неё успокоенности и самодовольства.

А.Ю. Полунов совершает типовую ошибку историков, которые пишут о Царской России, рассматривая её с точки зрения соответствия враждебным самодержавию демократическим и пантеистическим запросам. В данном случае, если К.П. Победоносцев не испытывает ощущения безбрежного счастья, не упивается исполнительной властью и мысленно или письменно не “голосует” за того или иного сановника, восхищаясь его гениальным вождизмом, значит обязательно надо искать, кто вызовет обожание и обожествление, а без такого генсека мы прозябаем без всякой надежды.

Такого рода исследовательскую беспомощность являет Александр Полунов, рассказывая нам, как Победоносцев, выдвигая наиболее компетентных чиновников на министерские и иные высшие административные посты, в итоге ими разочаровывался, т.к. они затем руководствовались не его указаниями, а той профессиональной компетенцией, которая у каждого управителя чужого ведомства была всё же выше, чем у самого Победоносцева с его специализацией. Особенно следует учитывать, чего наш биограф отродясь не делает, что персонификация политики в личности одного управляющего условна и в значительной степени она всегда является продуктом работы служебного аппарата и экспертных консультаций, на которые руководящее лицо опирается.

Вот не странно ли, что когда одураченные массивной медиапропагандой и театрализированными предвыборными представлениями избиратели потом всякий раз неизбежно разочаровываются в очередном президенте, никто не выводит из того системный кризис демократического вранья и либерального нарциссизма, и не требует избавляться от стародавних замшелых конституций. Самые обычные же разочарования в меняющихся с той же периодичностью царских министрах непременно надо обставить самыми нелепыми обобщениями.

А.Ю. Полунов не показывает, что из себя представляли противостоящие К.П. Победоносцеву силы и потому его представления об охранительной политике Российской Империи оказываются продуктом мёртвых и лживых схематических построений – красных кирпичей дороги к рабству.

Читая дискриминационные двойные стандарты историков, усматривающих в брюзжании личных писем некий существующий в грешной реальности кризис целого государственного строя, подлинный и самый безысходный кризис видишь в интеллектуальной немощи самих писателей и их консерватизме, в самом худшем смысле слова.