3

Посвящается Александру II,
Совершившему первую попытку освобождения населения российских земель

Если б мне платили каждый раз, когда я радуюсь в конце года участию в ДП, я бы бомжевала у библиотек, я бы стала самой бедной из людей. Все дело в том, что по какой-то странной закономерности достаются однотипные книги, и сочинять нечто революционное по смыслу и интерпретациям с каждым разом все сложнее. Так, октябрьское задание представило выборы без выбора мозгу, утомленному поисками глубокого смысла в нечистотах и извращенном сексе. Что может быть спокойнее, чем хроника провинциального духовенства за авторством классического автора XIX века? По аннотации показалось, что «Соборяне» попахивают ранее прочитанным мелким бесом и вот почему.

В романе Федора Сологуба одним из основных вопросов была косность захудалых уездных городков, на 40 лет раньше этой проблемой был озадачен и Лесков, только освещается она под лампами разных эпох. Но автор знаменитого «Левши» смотрит на жителей маленького городка, чтящих старые традиции, скорее с умилением, чем с презрением, а вот гонцы за либеральной модой у него все сплошь и рядом узкомыслящие конъюнктурщики. Главный герой протопоп Савелий противостоит всем подряд: и раскольникам, облюбовавшим этот забытый уголок, и церковной власти, чересчур прямолинейно, по законам царской охранки понимающей слово Божье, и молодым просветителям, ничем кроме курьезов не запомнившимся. В этом представлении священнослужителя, да и в портретах некоторых иных второстепенных персонажей, таких как, например, карлик из дворовых крестьян главной помещицы округи чувствуется тепло и уважение к защитникам отмирающего быта. Лескова обычно причисляют к разряду писателей-почвенников, истово верящих в русскую особистость на фоне гниющего Запада с его бездуховностью. Подобные мысли проскальзывают и в тексте «Соборян» - большинство отрицательных персонажей так или иначе связаны с выходцами из Польши или погрязли в пучине морального разлада европеизированного Санкт-Петербурга, а над наивными провинциалами в глубине души посмеиваются.

Но согласиться с черно-белым портретом Лескова сложно – интеллигенцию в романе представляет только образ трусливого учителя Варнавки, помешавшегося на сделанном собственными руками из костей трупа скелете да чиновничья супруга госпожа Бизюкина, ударившаяся в революционные идеи лишь по причине трендов второй половины XIX века, а в случае необходимости, как флюгер, меняющая направленность носа по ветру. Все же нельзя поверить в то, что у благочестивого протопопа не было соперника равного по силе духа в пределах старгородского уезда, подобный портрет выглядит одномерно и необъективно, а исповедь «карло» Николая на одном из местных праздников, в которой он с теплотой отзывается о жизни у помещицы, по правде говоря, ужасает. Рассказ о наряжании в костюмчики разных народностей, попытках насильной женитьбы – ничто иное, как прямое нарушение прав человека с позиции сегодняшнего дня. Пожалуй, поэтому эту рецензию хочется посвятить именно Александру II, который первым из российских правителей задумался о реформировании вековых традиций, которое предусматривало избавление человеческих душ от принятия как должное принадлежности себя как вещи кому-либо, стоящему на ступень выше другого по социальной лестнице.

Помимо противоречивого смыслового наполнения «Соборяне» смущают и конструкцией. Лесков назвал свое произведение хроникой, поэтому книга напоминает не классический роман, а скорее сборник рассказов-зарисовок из городского быта, непоследовательных и разрозненных. Некоторые из них, как описанная выше история карлика Николая, напоминают уже читанного «Левшу», другие, как история приезда в город чиновника Термосесова, вторит «Мертвым душам», часть из написанного представляет собой дневниковые записи, в которых мы проносимся по полувековой истории города, пропуская целые года и десятилетия. Поэтому от «Соборян» остаются противоречивые впечатления как от образчика традиционной малой прозы, закованной под вывеской большого романа, которая обязывает к большему, чем Лесков в «Соборянах» смог дать.