4

Читать начала после цитат из "Уолдена" в "Куда бы ты ни шел - ты уже там".

Для тех, кто не в курсе, что это
Уолден, или Жизнь в лесу (англ. Walden; or, Life in the Woods) — главная книга американского поэта и мыслителя Генри Дэвида Торо.
Весной 1845 года 27-летний автор, проникнувшись трансценденталистскими идеями Эмерсона, решил поставить эксперимент по изоляции от общества и сосредоточении на самом себе и своих нуждах. Он поселился на окраине Конкорда (штат Массачусетс) в построенной им самим хижине на берегу Уолденского пруда.
Всё необходимое для жизни он обеспечивал самостоятельно, проводя большую часть времени за огородничеством, рыбалкой, чтением классиков, плаванием и греблей. В общей сложности в уединении Торо провёл два года, два месяца и два дня. При этом он не прятался от людей и регулярно общался с жителями Конкорда, включая самого владельца пруда — Эмерсона.
Описание жизни Торо в лесу, впервые опубликованное им в 1854 году, не вполне соответствует действительным обстоятельствам его биографии. Так, главы расположены в хронологическом порядке в соответствии со сменой времён года и создают впечатление, что автор прожил на берегу пруда ровно год.
Своим экспериментом Торо стремился дать понять современникам с их культом материального преуспевания, что хорошо и счастливо жить можно и вне общества, удовлетворяя все естественные потребности собственным трудом. Промышленной революции и зарождающемуся обществу потребления он противопоставил свободу от материальных забот, уединение, самодостаточность, созерцательность и близость к природе.
Книга делится на 18 эссе, в которых Торо делится с читателем своими наблюдениями за звуками и запахами леса и воды в разные времена года, рассказывает о своих отношениях с муравьями, сурками и прочими лесными жителями, приводит целиком старинную поэму Томаса Кэрью и выдержки из собственных стихов.
Книга Торо стала культовой в XX веке, в связи с обострением экологической проблематики и возникновением движения за сохранение окружающей среды. Современники же Торо приняли её холодно: Роберт Луис Стивенсон назвал побег автора от общества трусостью, и за 5 лет было продано всего 2 тысячи экземпляров «Уолдена».

Для тех, кто в курсе
Мне очень понравилось. Правда, до конца я не дочитала одно эссе или два: эх, не хватает мне этой всей медитативности и буддизма)) Но я обязательно перечитаю и дочитаю всё, в новый период.
Но зато я до сих пор чувствую этот Уолденский лес и мягкую атмосферу книги и Генри Торо, который живет в гармонии с миром.

И у меня остались цитаты!
Вот эта, например, здорово перекликается с Пастернаком:

Бывало, что я не мог пожертвовать прелестью мгновения ради какой бы то ни было работы – умственной или физической. Я люблю оставлять широкие поля на страницах моей жизни. Иногда летом, после обычного купанья, я с восхода до полудня просиживал у своего залитого солнцем порога, среди сосен, орешника и сумаха, в блаженной задумчивости, в ничем не нарушаемом одиночестве и тишине, а птицы пели вокруг или бесшумно пролетали через мою хижину, пока солнце, заглянув в западное окно, или отдаленный стук колес на дороге не напоминали мне, сколько прошло времени. В такие часы я рос, как растет по ночам кукуруза, и они были полезнее любой физической работы. Эти часы нельзя вычесть из моей жизни, напротив, они были мне дарованы сверх отпущенного срока. Я понял, что разумеют на Востоке под созерцанием, ради которого оставляют работу

Местами проскальзывает морализаторство, но оно такое не снобисткое, милое, светлок детское и мягкое, что совсем не задевает.
Цитат куча, но вот про моду и одежду мне нравится, совпало с моими мыслями того периода:

Я советую вам остерегаться всех дел, требующих нового платья, а не нового человека.
Если сам человек не обновился, как может новое платье прийтись ему впору?
Если вам предстоит какое-то дело, попытайтесь совершить его в старой одежде. Надо думать не о том, что нам еще требуется, а о том, чтобы что-то сделать, или, вернее, чем-то быть. Быть может, нам не следовало бы обзаводиться новым платьем, как бы ни обтрепалось и ни загрязнилось старое, пока мы не свершим чего-нибудь такого, что почувствуем себя новыми людьми, – и тогда остаться в старой одежде будет все равно, что хранить новое вино в старом сосуде.

Наша линька, как у птиц, должна отмечать важные переломы в нашей жизни. Гагара в эту пору улетает на пустынные пруды. Змея тоже сбрасывает кожу, а гусеница – оболочку в результате внутреннего процесса роста, ибо одежда – это лишь наш наружный кожный покров, покров земного чувства. Иначе окажется, что мы плаваем под чужим флагом и в конце концов неизбежно падем и в собственном мнении и в мнении людей.

Мы сменяем платье за платьем, наподобие экзогенных растений, растущих путем наружных добавлений. Наше верхнее, чаще всего нарядное платье, – это эпидерма, или ложная кожа, не связанная с нашей жизнью; ее можно местами содрать, не причинив особого вреда; наша плотная одежда, которую мы носим постоянно, – это наша клетчатка, или cortex, а рубашка – это наша liber, или склеренхима, которую нельзя снять, чтобы не окольцевать человека, т.е. не погубить его. Думаю, что все народы, хотя бы в известное время года, носят нечто подобное рубашке. Человеку следует быть одетым так просто, чтобы он мог найти себя в темноте; и жить так просто, чтобы быть готовым, если неприятель возьмет его город, уйти оттуда, подобно древнему философу, с пустыми руками и спокойной душой.

*
Когда я пытаюсь заказать себе одежду определенного фасона, портниха важно говорит мне: "Таких сейчас никто не носит", не уточняя, кто не носит, и словно повторяя слова авторитета, безличного как Рок. Мне трудно заказать себе то, что мне надо, потому что она просто не верит, что я говорю всерьез и действительно могу быть так неблагоразумен. Услышав ее торжественную фразу, я погружаюсь в раздумье, повторяя про себя каждое слово в отдельности, пытаясь добраться до сущности и уяснить себе, кем мне приходятся эти Никто и почему они так авторитетны в вопросе, столь близко меня касающемся. И мне хочется ответить ей так же торжественно и таинственно, не уточняя, кто такие "никто": "Да, действительно, до недавних пор никто не носил, но сейчас начали". К чему ей, спрашивается, обмерять меня, если она измеряет не мой характер, а только ширину плеч, точно я – вешалка? Мы поклоняемся не Грациям и не Паркам, а Моде. Это она со всей авторитетностью прядет, ткет и кроит для нас.