Кратко: хорошая книга с приятным языком, которая прошла мимо меня. Осторожно, субъективизм!
«Вино из одуванчиков» — роман-настроение. Удовольствие от прочтения прямо пропорционально тому, насколько быстро и ловко сумеешь запрыгнуть в проходящий мимо состав чувственного повествования. А вот я так и осталась стоять на перроне. На меня пахнуло терпким запахом вина, повеяло зноем от раскаленной солнцем земли, взгляд зацепился за гирлянды одуванчиков и приятные улыбки пассажиров поезда... Но все это не смогло меня захватить, потому что не было моим, личным.
Автор предлагает окунуться в уютную атмосферу провинциального городка 1928 года, вспомнить, как здорово было собирать одуванчики, есть мороженное, бросать монетки в старинные автоматы и радоваться нескончаемой летней поре. Вот только лето моего детства было совсем иным. О мороженном, кинотеатре и магазинных обновках не приходилось и мечтать, поскольку каникулы я проводила у бабушки в деревне, расположенной в таком глухом углу, что рассчитывать можно было разве что на пакет зубодробительных карамелек или залежалых пряников из автолавки, доезжающей до нас раз в неделю. В селении, некогда насчитывающем около тридцати домов, обитаемыми оставались только шесть, потом пять, четыре, три... Нынче там не сыскать ни одной целой избы, лес вырубили, лесовозы разворотили всю дорогу, а поле затянуло молодыми березами. А тогда мы втроем, я и дети из двух соседних домов, гуляли по тропинкам и лугам, постепенно сдающим позиции подступающим с болота кустарникам. Нам невообразимо повезло, что мы были друг у друга, старшие братья и сестры вскоре прекратили приезжать, а с ровесниками из окрестных деревень, таких же запустелых, мы как-то не пытались сдружиться. Наши дни не были беззаботны. У нас была работа: поливка и прополка огорода, уборка сена, тягание воды и дров, домашние хлопоты. Но вечером или в свободное время днем мы собирались вместе, играли, гуляли, катались на велосипедах, забирались в давно покинутые дома, рвали яблоки, вишню, черемуху, крыжовник и смородину в заросших бурьяном садах, прокладывали лабиринты в зарослях иван-чая, обустраивали собственные резиденции в отдельно стоящих группах деревьев — «Березках», «Осинкиах» и «Рябинках», ходили за ягодами в лес, рассказывали сказки и истории или просто разговаривали и смеялись.
В моем лете были парное молоко, салютики из колосков кукушкиных слезок, закадычные друзья теленок и поросенок, вкусные травинки и соцветия, утаптывание сена в сарае, бардовые георгины, клубника в огороде и земляника на отдаленном лужке, чудесный вид на выгон и дальние поля с горы, единственные сладкие яблоки во всей округе в саду моей прабабушки, караси, выловленные кастрюлей из пересыхающей канавы, крупный красный клевер на поле и огромные рулоны сена на нем же позднее, гуляющие сами по себе кошки, солнце, встающие над дальним лесом и полями, затянутыми туманом, которое я встречала сидя верхом на огородном заборе... А над всем этим — бесконечный отсчет времени. Мы постоянно считали дни до того момента, когда приедут родители, или когда наконец придет пора ехать домой. Прибытие родственников всегда превращалось в праздник с кучей гостинцев, подарков и вкусностей. Перед сном я выстраивала поминутную картину их возвращения, а день подготовки к встрече гостей превращался чуть ли не в ритуал. Но еще всеохватнее, хоть и незримо, была атмосфера запустения. Однажды колонка перестала давать воду из-за поломки водонапорной башни, и мы вынуждены были брать воду в отдаленном ключе, давно заросшем, восхитительно прохладном в жару. В ста пятидесяти метрах от дома начинался сосновый лес, светлый, полный черничных кочек, а дальше — маленькое болотце, коварное, с бездонными окнами и коровьим черепом среди мха, морошкой и голубикой. Лес так или иначе окружал все пространство и неизменно наступал зарослями ольхи на давно не вспахиваемые поля. Мама и бабушка рассказывали, как там, где сейчас нет ни единой приметы, стояли овчарня, мастерская и глубокий колодец, из ключа вода вдоль леса вливалась в поварню, где женщины стирали белье, а дальше — в озеро, где люди купались вместе с лошадьми, а мальчишки плавали на плоту. Озеро, которое я помню не иначе как полным вязи и обросшим по краям высоким камышом. А как-то мы дошли до дальней деревни, в которой находилась легендарная по местным меркам барская усадьба. Селение пустовало уже около трех десятков лет. Увидели вдалеке пригорок с рядом стройных берез, но осталось ли там что от имения, было не разобрать, а пробираться ближе — невозможно, да и опасно. А на то, что деревня была именно здесь, указывали лишь заросли иван-чая, дырявый чугунок на дальней рябине, ржавое полотно пилы напротив да истлевший остов подстанции возле самой дороги.
Когда автомашины перестали проезжать через поле, и за хлебом пришлось ходить в соседнее селение, а затем все дальше и дальше, мы были вынуждены переехать в другую деревню. И только там я осознала, какой бесконечный простор был на старом месте. Можно было днями и неделями не видеть никого постороннего, идти в любую сторону и не встретить ни единой души. И какой толк от автобусной остановки и двух магазинов, если с одной стороны дома до дороги и придорожных зарослей, а с другой — поле, перегороженное непереходимым ручьем? Но и там запустение подкрадывается со всех сторон, окружает, и когда-нибудь поглотит и это место.
Для меня лето Брэдбери чересчур цивилизованное и одомашненное, где заброшенность таится лишь в дальнем углу, боится подступающего прогресса. В нем слишком многолюдно. Автор предлагает погрустить о теплом уютном прошлом, подмятом бездушным развитием, а я грущу о том труде и росте, что оказались позабытыми и напрасными. У Брэдбери лето вкуса вина из одуванчиков, а у меня — только что сорванных огурцов со свежим медом. И то, и другое — овеществленные кусочки солнечного света, но у каждого из них свои собственные, совершенно не похожие друг на друга вкус, настроение и чувство.
Не срослись отношения с персонажами. Не по душе мне все эти дети с глазами стариков и старики с глазами детей. Я очень хорошо помню, что любуясь цветами и деревьями в детстве, всегда воспринимала их как должное. Сознательно созерцать природу как постоянное и вечно меняющееся чудо я научилась лишь во взрослом возрасте. И тогда же сакральная аура лета охватила для меня весь год, и я стала наслаждаться сменой времен года, самолично принимая участие в сезонных ритуалах. Детское время слишком длинное для этого. Еще я отлично помню, как идя от подруги домой поздним вечером в темноте, держа в одной руке палку, а в другой — зажигалку, отчаянно боясь зверей и монстров из леса, этот ужас вытеснил все другие чувства и мысли. А стоять на краю жуткого оврага и размышлять о тщетности бытия... Ну не верю я ни этим непомерно рассудочным детям, ни нарочито мудрым взрослым, все они кажутся искусственными.
Большинство микро-рассказов о друзьях и соседях, встроенных в повествование, не заинтересовали. История о машине счастья выглядит блекло и невыразительно по сравнению с шикарным раскрытием этой же темы у Станислава Лема в последних сказках роботов о Трурле и Клапауцие . Происшествия с клубом «Жимолость» и Душегубом показались откровенно лишними. Вообще все эти рассказы полны столь личных воспоминаний и мыслей, что напоминают фотоальбомы, показываемые в гостях. Остается только вежливо улыбаться и кивать, дожидаясь окончания потока чужих воспоминаний. Так же истории из жизни обитателей Гринтауна сбивают общее ностальгическое настроение, царящее в начале, и возвращается оно лишь под конец. Но финальный эпизод о бабушке, кулинарии и тете Розе вызвал у меня совсем не те чувства, которые предполагалось. Я понимаю, что это такое торжество старых традиций и обычаев над новыми, пусть и более удобными, но ситуация выписана очень уж по-детски. Ну не верится мне, что весь секрет вкусной пищи скрывался в старых банках и всеобщем беспорядке. Я с уважением отношусь к людям, которые способны приготовить вкусное блюдо из того, что имеется в холодильнике, поскольку сама всегда нуждаюсь в тщательном планировании и расчете. Но тогда такой человек должен быть способен без проблем сориентироваться в новом порядке вещей. А тут... Было жаль бабушку, ежедневно готовившую еду для оравы гостей, и стыдно за дюжину взрослых людей, не способных позаботиться о себе, и потому отправляющихся спать голодными.
Я с облегчением вздохнула, когда последний вагон поезда лета Брэдбери скрылся в дали, и, наконец, можно было встрепенуться и пойти дальше. Немного жаль, что действительной теплоте, скрывающейся среди страниц этой книги, не нашлось места у меня в душе. Все время прослушивания постоянно приходилось делать короткие перерывы на что-то иное, поскольку чувства, навеваемые романом, не были родными и вскоре начинали тяготить. Не разделяю желания вернутся в светлую пору детства, вероятно, потому, что сейчас я счастливее, чем тогда. Не разделяю и прочих вздохов по прошлому, ах, нет ничего лучше дум во время стрижки газона. Кто-то другой может добавить, что нет более подходящего занятия для размышлений, чем стирка белья на камнях в реке, стрижка овец вручную, вырезание собственной ложки к обеду или разделывание туши собственноручно пойманного оленя. Но глядите-ка, люди отказались от огромного количества теплых ламповых дел и промыслов, а небо до сих пор не упало на землю! В общем, пора для вина из одуванчиков для меня уже прошла или пока не настала, а сейчас все не то — не то время, не тот возраст, не то настроение.
Очень понравилось исполнение Степана Старчикова. Приятный тембр голоса и грамотная речь. Музыка, звуки природы и эффекты подобраны отлично, и по громкости отлично оттеняют читаемый текст.
