«Я жил тогда в Одессе пыльной…»

«(Всё дальше, дальше от разлуки…»

(Всё дальше, дальше от разлуки,
Всё ближе, ближе к расставанью,
Что ожидало впереди.
Ещё верста, ещё мгновенье,
Ещё случайная надежда, —
Одесса скрылась за холмом.)
…Меня задумчивый Никита —
Под стать Харон в убогой лодке, —
К судьбе жестокой увлекал.
Скрипели старые рессоры,
Мелькали спицы, словно пяльцы
В худых руках моей судьбы.
Над головой синело небо,
Как мячик, в нём катилось солнце,
И я катился по степи.
Друзья, друзья – песок сквозь пальцы
Иль в испытаниях опора? —
Кто в бедах выстоит со мной?
А если нам случится встреча,
То улыбнётесь ли открыто,
Подняв цилиндр над головой?
И, подойдя ко мне поближе,
Держа поэта за жилетку,
Вы назовёте ли с теплом
Лицейских лет мою проказу,
Фигурным оголовьем трости
Прикрыв улыбку на губах?
Иль вдруг зачнёте озираться,
Как черепаха, образ прятать
В своих тугих воротниках,
Что высоко поднялись к солнцу,
Как накрахмаленные крылья,
И верховодят в белизне?
Для большинства я – сочинитель,
К тому, на грех, весьма опасный,
Что лучше бы меня не знать;
В кругу дородного семейства,
Во избежание скандала
Не поминать меня в ночи.
Ну, что ж, держитесь стороною…
Не прокурор я, не защитник,
Друзья, друзья… Вы кто? Вы где?
Я обращался в бесконечность
И только слышал пустоту…
Обида, горечь и терзанье,
Усталость, грусть и раздраженье,
Унынье, скука и тоска,
Как птицы, вились над коляской,
На миг меня не оставляя,
А я сидел в углу сычом.
Какое дело до поэта
У партизан большого света,
Что в Петербурге иль в Москве?
А свет холодный и жестокий,
К чужим страданьям равнодушный
Проводит время без тревог.
Тут говорят, что дело света
Нести культуру, просвещенье
Во все отечества углы;
Что ныне главная задача
Всех представителей beau monde —
Смягченье нравов по стране;
Что свет достойно претендует
Средь нас на званье авангарда
Цивилизации. Затем
И чтут блистательные люди
Завет условности общенья,
Где во главе – хороший тон!
Они в политику вникают,
Бывают в курсе всех событий,
Своей земли, на стороне,
С тем элегантную одежду,
Не хуже царственной особы,
Всегда стараются носить.
Но, прежде пестуют душевно
Произведения под солнцем,
Что рождены живым умом.
По той же искренней причине
И покровительство искусствам
Они стараются нести.
Порой и сами же не против,
Уединившись в кабинете,
За сочинительство засесть.
Порой моральную поддержку,
А с ней и денежную помощь
Они готовы оказать
Как литераторам, по слову,
Так и художникам, по кисти,
Средь них – актёрам и певцам,
И музыкантам, как по нотам.
По сути, творческим персонам
Достойно свету помогать.
Мне говорят, что в руководстве
В стенах прекрасного Парижа
Мартен-Фюжье так написал,
И ту науку, слово в слово,
По грязной варварской России
Неплохо бы и учредить.
Ведь это выгодно, полезно,
Поскольку модно и приятно
Себя к искусству причислять.
Но, господа, прошу заметить,
Что ныне модно для французов,
Для русских будет через век,
Коль в демократии ущербны
И мы, простите, не готовы
Себя со смердами равнять —
Шнур отношений и приличий,
Подобно тягостной удавке,
На дух накинут, как аркан,
Стесняя горло побуждений,
Ломая кости обязательств
И превращая нас в рабов.
Ум изгибается привычно,
Во всём потворствуя коварству,
А наш язык всечасно лжёт,
Само ж лицо, актёр искусный,
Играет роли по заказу,
Какие требует момент.
Всегда идёт от обстоятельств
С улыбкой деланных приличий,
Стремясь всё вызнать наперёд.
Мы только в свете народились
И только встали с колыбели,
Уже за нас всё решено,
Как стоит нам держать осанку,
А прежде кланяться усердно,
Кому – в особенном числе,
Как стоит нам вести беседу
И как нам следует влюбляться —
Задолго определено, —
Когда же делать нам визиты
И что, порой, дарить на свадьбу,
Как быть достойным на балу?
Свобода света несвободна,
Коль от условности зависит,
И человек, войдя в пределы,
Мораль не ведает в себе;
Коль настроеньем не владеет
И за себя не отвечает,
Но поступает, как закон
Большого света принуждает,
В себе теряя самобытность,
И умирает ЧЕЛОВЕК…