Буржуй ищет таланты

Глава 2

Рестораном, в котором работала Веро, заправляла одна вдова – особа уже немолодая, но порывистая и импульсивная. Всегда взбудораженная, словно лошадь, учуявшая опасность, она никому никогда не доверяла, заставляя и других поминутно оглядываться. При виде ее даже чашки с буфета падали, переволновавшись, что их поставили ручкой не туда повернув. За неровность и отрывистость персонал ресторана прозвал хозяйку Росомахой и всегда помнил, что Росомаха сначала нападает, потом зарывает, потом ест в три приема.

Не будучи злой от природы, но все больше чувствуя власть, Росомаха сильно расслабилась, и граница между желанием, чтобы человек работал в ресторане, и тем, чтобы он там жил, у нее заметно размылась. Стандартная ошибка всех рабовладельцев: ты просто уже не знаешь, когда остановиться.

– Представляешь… – сказала однажды Веро Алессандре, – не могу теперь ходить в рестораны – ненавижу официантов.

– А за что их любить? – хмуро отозвалась та.

Они стояли у барной стойки, как два не вымирающих динозавра, и смотрели, как Принчипесса проводит очередное собеседование на место официанта.

– Как ты думаешь, сколько протянет? – с надеждой спрашивала Веро, думая о выходных. – Месяца четыре? Она с виду крепкая.

– Да нет, месяца два, – вздыхала Алессандра и тоже думала о выходных. – Ты посмотри, какая улыбчивая. А при нашей работе нужен или стержень, или полная апатия к жизни… Но улыбаться перестанет быстро. Это точно.

Так и было. Проходило три, четыре недели, и новенькие отползали из банкетного зала, как раненые бойцы с поля боя, и гвардия оставалась в прежнем составе. И когда стало совсем плохо, в ресторане появился Удав.

После этого все с ностальгией стали вспоминать те хорошие времена, когда было плохо.

Откуда он свалился, еще долго никто не понимал. Ходили слухи, что у него в Италии был свой ресторан, он там случайно отравил главаря местной мафии, и, пока боссу в госпитале промывали желудок, пришлось ему удирать на все четыре стороны. Но Удав не растерялся, побродил немного по свету и со своим талантом приспосабливаться нашел себе страну и работодателя. Сменил климат, сменил гражданство, но не поменял любимое занятие – жить за счет других и ничего не делать.

Росомаха его как-то быстро признала, даже доверилась, полагая, что он, итальянец, в еде и напитках толк понимает. И не прогадала, в этом Удав понимал – и пожрать, и выпить был не дурак. К тому же умел создать видимость работы – рвался в нетерпении, когда Росомаха была рядом, а в остальное время сидел за барной стойкой и мотал ногой.

– Я так устал, так устал, – жаловался он, откупоривая очередную бутылку вина, – я уже два года без отпуска.

За это время откормился, располнел и почти посадил печень. Дело в том, что Удав был итальянцем сильно выпивающим, но ему приходилось это скрывать, потому что Росомаха пьянства на дух не переносила. Наверное, это была самая большая неудача Удава – отсутствие правильного собутыльника и необходимость вечно прятать бутылку.

К персоналу он был пренебрежителен и зол, жизнь научила его не принимать людей близко к сердцу. Он даже язык не стал учить, обходясь итальянскими жестами, хотя сам был не дурак, а, напротив, очень был даже умен, все подмечал – недостатки, слабости – и умело ими пользовался. И наверное, мог в правительстве занимать не последнюю должность (не зря же так интриги любил), но незаметно разменялся, и день и ночь думая о своем кармане…

А еще Удав не сохранил бы такую лошадиную выдержку, выпивая две бутылки вина за вечер и умудряясь каждый раз добираться до выхода своими ногами, если бы не прислушивался к своей интуиции, которая ему всегда подсказывала, где дверь.

И вот и однажды, похмельным утром, помятый, но бдительный Удав опрокинул две чашки эспрессо и окинул ресторан мрачным взглядом. Что-то неладное чудилось ему в воздухе, какой-то заговор. Удав закурил, поморщился, потушил сигарету. Неспешно слез со стула. Пошатываясь, незаметно прокрался на кухню. Открыл дверь, споткнулся обо что-то мохнатое, взвыл от ужаса, вскочил на табуретку, вспомнил любимую маму…

Потом орал на всех с таким сердцем, такие доводы приводил, что даже Робертино смолчал, отступил к персоналу и закрыл его своей широкой итальянской спиной. Удав еще раз чертыхнулся, слез с табуретки и торжественно пообещал, что всем головы оторвет. Потом направился к Росомахе смертные приговоры подписывать.

После этого Робертино медленно обвел притихший персонал прощальным взглядом. Чуть дольше задержался на Веро и Принчипессе. Принчипесса тогда гордо голову подняла, готовая пойти в бой за свои убеждения. А Веро малодушно голову в плечи втянула, она в бой никогда не ходила. Она обычно в кустах сидела.

«А при чем здесь Веро? – недоуменно скосила она взгляд на свои ботинки, шнурки разглядывая и стараясь не встречаться взглядом с Робертино. – Как что, так сразу Веро! Эту кашу, на минуточку, все заваривали. Каждый как мог себя проявил!»

Она как сейчас тот день помнила. На дворе стоял сентябрь. Дождь лил беспросветно уже третьи сутки, будто бы еще больше старался усилить обострившуюся осеннюю хандру. Веро выскочила из дома без зонта, возвращаться времени уже не было, пошла так. Очень опаздывала, понимала, что надо бы ускориться, а лучше пробежаться, но ноги и без того волочились с трудом. По дороге заглянула в аптеку посмотреть, сколько антидепрессанты стоят. Вышла в немом изумлении.

«Надо же… – подумала она, задрав голову и разглядывая затянувшееся черное небо, – те, кто могут позволить себе купить курс из расчета по две капсулы на четырнадцать дней, напрасно думают, что у них все так плохо».

Но дойдя до ресторана, Веро узнала, что утро может быть куда как хуже.

У ступенек сидел печальный, похожий на мокрого лисенка пес. Он был уже не щенок, а скорее подросток, и хотя с родословной явно были вопросы, но Веро сразу разобралась, что даже через год выше ее колена пес не вырастет. На груди у собаки светлым окрасом выделялось белое, словно у аристократа, жабо, но сейчас оно уныло свесилось, так же как печальные мокрые уши, как несчастный рыжий хвост. Ручейки дождя, не останавливаясь, бежали по его шерсти, скатывались на мостовую, и промокший, озябший пес застыл с выражением полной безнадеги в глазах. Иногда он вдруг вздрагивал, отряхивался и вглядывался в прохожих, словно надеялся кого-то увидеть, но люди спешили, спрятавшись под зонтами, дождь все больше и больше заливал улицу, и пес снова опускал голову, с каждым разом все ниже и ниже.

На его носу повисла огромная, похожая на слезу капля. Заметив, что на него смотрят, пес поднял голову и исподлобья посмотрел в ответ. Капля, сорвавшись с носа, упала на мостовую.

Веро продолжала стоять как зачарованная, не отводя взгляда от собаки, дождь стал еще сильнее, на ее носу тоже повисла капля. Веро подумала, что это полный привет и лучше бы ее с утра пристрелил кто-нибудь.

Ей вдруг припомнилось, что в холодильнике у Робертино были припрятаны котлеты. Сначала они, конечно, были приготовлены для посетителей, но срок годности не бесконечен и ходили упорные слухи, что персонал сегодня кормить будут ими.

Веро, конечно, любила Робертино, но иногда ее так и распирало спросить:

– Серьезно? Это наш обед? А ты сам-то это есть будешь?

«И все же, все же, – размышляла Веро, заходя в ресторан и затылком чувствуя взгляд собаки, – как бы достать ту котлетку».

В подсобке натолкнулась на Принчипессу. Та, мрачно вглядываясь в зеркало, оправляла черную футболку. Веро подумала, что сегодня она особенно похожа на одичалую ворону – ту, что и рада к стае примкнуть, но гордость не позволяет.

– Опаздываешь, – бросила Принчипесса хмуро.

– А ты не опаздываешь? – огрызнулась Веро. – Сама меня на минуту опередила, я твою спину видела, когда ты в ресторан заходила.

Принчипесса не ответила, зашвырнула в угол туфли и, пнув чью-то сумку, хлопнула дверью. Веро вышла следом, по-шпионски огляделась и крадучись направилась в кухню. От хандры не осталось и следа, мысль о котлете удивительным образом придала ее жизни смысл.

Утро на кухне уже было в самом разгаре – звон тарелок, хлопанье крышек, окрики Робертино. Тут вовсю жарили, варили, запекали. Робертино отдавал указания.

– Чеснока мало – больше чистите! Свежую зелень привезли? Почему до сих пор сыр не натерт?! Мяту не трогай! Кто взял мой нож?! Кому руки оторвать?!

Веро неуверенно потопталась на месте – храбрости у нее заметно поубавилось. До холодильника был один прыжок, но Робертино тоже одним ударом наотмашь бил.

«Не пойму, в каком он настроении, – щурилась она. – Попросить? Не попросить? О, Принчипесса! А она что здесь делает? И тоже к холодильнику. Оп! Уступаю… Робертино как раз свой нож нашел».

– Робертино, я котлеты возьму? Что? Что ты смотришь как бешеный, я тебе чек принесла. Я за них заплатила, говорю. Понимаешь, заплатила. Ну и взгляд у тебя. Тебе плохо? Веро, а ты почему не в зале? Мы открываемся.

Еще пару секунд Робертино приходил в себя.

– Что?! – взревел он. – Да как ты смеешь?! Веро! Да как она смеет?! Ты видела?! Своими ручищами в мой холодильник! Без разрешения! Такая наглая… такая… Такая…

– Да, да, да, – закивала Веро, но в душе смутно шевельнулась надежда, – такая дрянь. Я тебе всегда об этом говорила. Но она уже убежала. Робертино! Я тебя прошу, не махай так ножом!

И, подобострастно улыбнувшись, сделала два шага к выходу, почти вывалилась из кухни и помчалась за Принчипессой. Сама себе не верила, перескакивала через ступеньки, боялась все кино пропустить. Очень запыхалась, прибежала к самым титрам, но тоже понравилось. Пес стоял за окном и с блаженством на морде уплетал котлеты. Принчипесса потрепала его по загривку, улыбнулась, став на мгновение даже на человека похожа, и вернулась в ресторан.

– Уже пять минут, как открыться должны, – рыкнула она на застывшую у входа Веро. – Ты чего встала у прохода?! И пятно на скатерти. Почему не поменяли?!

– Да пошла ты, орать с утра, – бросила в ответ Веро… Но как-то с уважением.

…С тех пор пес повадился ходить в ресторан каждый день. Принчипесса показала ему вход у кухни, приказала ждать там и незаметно перевела на трехразовое питание. Назвала Буржуем.

– Имя какое-то дурацкое, – неодобрительно морщилась Веро, глядя, как белое жабо у пса на груди от сытой жизни расправляется, а сам он весь становится круглее и круглее, как колобок в лучшие годы его откормки у бабушки и дедушки.

Как только Принчипесса взяла опеку над Буржуем, Веро вмиг перестала терзаться его судьбой.

Поначалу, как обычно бывает в незнакомом обществе, Буржуй немного стеснялся, присматривался, всем спасибо говорил. Но потом пообвык, обнюхался, выбрал себе вожака. Стал каждый вечер Робертино до помойки провожать.

– Что, опять со мной пойдешь? – усмехался Робертино, вынося вечером тяжелые мешки трудового дня. – Ну, пойдем-пойдем. Только под ногами не путайся.

И Буржуй, очень довольный, семенил рядом, украдкой поглядывая на усталого великана, который, наступив на него случайно, мог запросто его прикончить.

После этого Робертино доставал из кармана что-нибудь вкусное, какую-нибудь особенную сахарную косточку. Буржуй повизгивал от удовольствия, осторожно брал ее из рук и, довольный, убегал куда-то спать. А уже утром поджидал у порога заспанного Томми – тот выходил с чашкой эспрессо, неторопливо закуривал и, небрежно потрепав пса по голове, угощал его ломтиком ветчины.

Так Буржуй стал общим любимцем. Алессандра, Хорошая и Принчипесса охотно делились с ним обедом, кидали мячик и чесали за ушком.

– Что это за клуб любителей Буржуя? – сердито недоумевала Веро.

Сама-то она с ним едой никогда не делилась. Правда, Буржуй подошел к ней однажды, когда она в обед уныло накручивала макароны на вилку. Сев на задние ноги, пес нетерпеливо шевельнул хвостом и по-хозяйски посмотрел в ее тарелку. Веро даже жевать перестала.

– Совсем обалдел?! Это единственный раз в день, когда я ем! Давай-давай, чеши отсюда! Принчипесса придет, вот у нее и попросишь.

Буржуй с первого раза все понял, и к Веро больше не подходил. Но Веро тоже однажды, беспокоясь, что отстала от коллектива, попыталась быть милой – взяла мячик, неловко его покрутила и, пробормотав: «Ну, раз все…», бросила Буржую. Тот даже интерес не стал изображать – смерил Веро таким взглядом, что ей самой неудобно стало.

Но невольно они держали друг друга в поле зрения.

«Да я тебя насквозь вижу, – щурилась Веро, протирая стол у окна, – что ты пялишься? Я знаю, кто вчера сожрал лазанью, которую Томми себе на обед разогрел».

«А я вижу, что ты видишь, – спокойно отвечала собака, почесывая живот, – и я тоже знаю, кто умял в обед три куска пиццы, хотя всем по два полагалось».

И Веро вспыхивала от раздражения.

Одна надежда оставалась – на Росомаху, на то, что, узнав про Буржуя, она положит этому конец. Но план по укрывательству собаки у персонала был хорошо продуман: все в порыве лучших чувств объединились, временно отложив взаимную неприязнь. И как только на кухню собирался Удав или Росомаха, кто-то из официантов, суматошно махая руками, мчался предупредить Буржуя, и сообразительный пес бежал прятаться за помойку. Действовали сообща, и даже Принчипесса бегала активно.

Веро не бегала.

– А кто тогда будет тарелки носить? – огрызалась она. – Все теперь, вместо того чтобы работать, на кухню носятся.

Но однажды план по спасению Буржуя, как и все великие идеи персонала, все-таки провалился. Удав как-то капитально напился, проснулся наутро с головной болью и обостренным желанием испортить жизнь любому ближнему. Пришел в ресторан, сел за барную стойку, и, опрокинув две чашки эспрессо, почувствовал что-то неладное. Помятый, но бдительный, он на цыпочках спустился на кухню, подкрался, выследил и в кромешной тьме наступил на Буржуя, у которого ночь тоже прошла так себе и пес решил вздремнуть, развалившись у холодильника.

После этого оставалось только дожидаться решения Росомахи, и все почтительно сели на краешек стула.

Но Росомаха поразила всех. Оказалось, что она истинная женщина, и как истинная женщина, которая может иногда размякнуть и побыть тряпкой, Росомаха сломалась перед обаянием пса, все простила, а потом и вовсе пустила его жить в ресторан.

Но этому предшествовала другая, уже драматическая, история…

У Росомахи была кошка – толстое ленивое создание по кличке Туша. Росомаха в ней души не чаяла – кормила, баловала, и даже улыбалась иногда, когда кошка, отдавая дань уважения хозяйке, терлась о ее ноги.

Всю свою жизнь Туша только и делала, что шла на обед и возвращалась с обеда. Веро ее порой неделями не видела. Туша в коллектив не тянулась – не любила, чтобы ее гладили, ласкали, – и единственным человеком, к кому она охотно шла на руки, был Удав.

Он и сам поначалу не понимал такого внимания, морщился, переживал, раздраженно шерсть стряхивал. Но потом привык. Заметил, что Росомаха его стала больше ценить, и незаметно для себя втянулся – скучал, искал взглядом, если кошка долго к нему не приходила. Удав, конечно, полагал, что дело в его исключительности – он свято верил в свой успех у всех женщин. Но Веро подозревала, что это больше алкоголь. Вечерами от Удава так сильно разило, что Туша, надышавшись, впадала в транс, расслаблялась, и после этого ей море было по колено.

Море в ресторане тоже имелось.

Небольшой декоративный бассейн был выложен в одном из залов ресторана. В бассейне плавали золотые рыбки. Удав в них души не чаял. И если Тушу он любил, потому что начальница обязала, то рыбки ему были дороги по сердцу. То ли потому, что они были золотыми, то ли по другой причине, но только Удав как никогда был участлив – кормил их, заставлял персонал воду менять. Купил за счет ресторана прибор для подачи кислорода, чтобы рыбкам хорошо дышалось.

– Вот гад, – материлась Веро, когда воду в туалет выливала. – Я так понимаю, любишь животных, сам воду в бассейне и меняй, а то, как ухаживать, так сразу другим поручаем.

Сначала Удав переживал, что Туша, которая жрала все без разбору, сожрет и его рыбок, но кошка равнодушно отнеслась к идее лезть в воду за тем, что ей и так дают без ограничений. Зато ей полюбилось после завтрака дремать под фикусом, что стоял у бассейна. Она лениво приоткрывала глаз, сыто вздыхала и прислушивалась, как где-то там плещутся рыбки.

А фикус был роскошным. Был милым, был зеленым. Стоял у бортика, впитывал влагу и имел безупречную репутацию. Росомаха сама этот фикус взрастила, взрыхлила – всю себя отдала, и теперь проходя мимо непременно останавливалась, умиленно наблюдая как одна ее радость, валяется у кадки другой ее радости – обе довольны, ничего не просят, никуда не увольняются. Росомаха вообще цветы обожала. Горшки с растениями стояли повсюду – фиалки, бегонии, даже розы. Росомаха за ними ухаживала, поливала, делала это со страстью. Разрешала кошке полежать под каждым. Но кошка была непреклонна – только фикус.

И вот однажды Веро доверили закрывать ресторан – Принчипесса куда-то убегала, у Удава было очередное похмелье, у поваров короткий день. Веро наконец-то почувствовала свою значимость. Очень переживала, все проверила, десять раз обошла ресторан. В раздумье остановилась перед бассейном. В полной тишине прибор для подачи воздуха тревожно бурлил. Веро постояла, посомневалась, вспомнила, что вроде бы Удав его на ночь отключал. И с мыслью, что лучше выключить больше, чем меньше, вытащила шнур из розетки.

Наутро рыбки сдохли. Все ужасно расстроились.

Веро как могла держалась независимо: «Ну, сдохли и сдохли… все мы когда-нибудь…» – бормотала она храбро, но ладошки ужасно потели.

И как себя ни настраивала, увидев на лестнице мрачного Удава, споткнулась, не удержалась и, пролетев два пролета, рухнула прямо к его ногам. Тот присел на корточки, приблизил к ней лицо и, пока у Веро сердце останавливалось, зловеще прошептал:

– Не пытайся ускорить свой конец…

Росомаху уверили, что рыбки умерли своей смертью. Другого ничего не сказали, потому что пришлось бы объяснять, почему Веро доверили ключи от ресторана. Но после этого Удав в журнале хозяйского инвентаря переписал Веро из графы «Терпимо» поближе к Хорошей, где несколько раз подчеркнул: «Ненавижу!!!».

Но Туша отдыхать под фикусом не разлюбила и по рыбкам не тосковала – сидела себе на кафеле, где приятно холодило, и смотрела на блики воды, в которых отражалось солнце. Воду в бассейне не спускали. Видимо, тоже в память…

В то незабываемое утро, незадолго до открытия, Туша хорошо позавтракала и даже немного переела. Надо было срочно полежать. Кошка отправилась к бассейну, но, пока шла, передумала ложиться на кафель.

«Осень, – размышляла она по-женски, – продует». Притормозила, по-хозяйски огляделась и запрыгнула к фикусу в кадку. Фикус покачнулся, было тесновато, но кошка была несгибаемой оптимисткой.

«Главное, найти правильный угол, – решила она, перекатываясь с боку на бок, – и все, нирвана».

Но фикусу не понравилось, что в его кадку залезли без приглашения.

«Рыбой воняет, – морщилось недовольное растение, – и шерсть лезет».

Кошка еще немного поворочалась. Фикус покачнулся.

«Мяу!» – тревожно сказала кошка. Фикус накренился.

Кошка насторожилась. В ее маленькой голове что-то медленно заработало, но так медленно, что, только она успела подумать: «Какой идиот не закрепил кадку, и зачем я в эту кадку полезла, дура!», фикус устал ждать, потерял равновесие и с воплем опрокинул кошку в воду.

Почувствовав холодное дно бассейна, Туша с надрывом оттолкнулась, всплыла на поверхность и, безуспешно стараясь зацепиться за скользкие края бассейна, с ужасом поняла, что одной ей не выбраться. Перепуганная, несчастная, нахлебавшись воды, Туша подняла к небу глаза и пообещала то, что всегда обещают в таких случаях: если выживет – бросит пить, курить и обжираться рыбой.

В это самое время Буржуй в ожидании завтрака обхаживал ресторан, томился под окнами и все видел. Сначала не поверил своим глазам, подошел поближе, припал к оконному стеклу.

– А-а-а, Туша. Знаем-знаем.

– Мяу! – горестно воскликнула кошка.

– Да-а-а. Мощно не повезло.

– Мяу! – проорала Туша.

– Так я же не просто так. Я сочувствую, – Буржуй как мог старался быть честным, – просто подвиги – это не мое. Понимаешь?

Туша тоже собак не любила, но там, за окном, в лучах заходящей жизни Буржуй показался ей самым прекрасным парнем на земле.

– Мяу! – последний раз взмолилась кошка, и в ее огромных глазах Буржуй вдруг увидел отражение своей совести.

Его так перекосило от этого, что от неожиданности он завалился набок.

Тут как раз Томми подошел ресторан открывать. Загремел ключами, подмигнул ловящей ртом воздух собаке.

– А-а-а, ты уже здесь, – зевнул Томми, спросонья пытаясь попасть в замочную скважину. – Лежишь? Я бы тоже сейчас полежал.

Буржуй мужественно поднялся.

– Голова болит, не представляешь, словно кто-то кувалдой по темечку стучит. Да-а-а… В бар вчера с мужиками ходили.

Томми все никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

Буржуй, стараясь ничем не выдать своего нетерпения, сел на задние лапы.

– С такими девчонками познакомился. Они мне свои телефоны дали. Все три, представляешь? Опять же, эта проклятая проблема выбора.

Буржуй слушал, чуть склонив все понимающую морду, и размышлял про себя, откроет ли Томми эту чертову дверь или кошка сдохнет раньше.

Наконец, у Томми получилось. Буржуй не стал себя больше сдерживать, отдался на милость природы, перепрыгнул через Томми и рванулся спасать кошку.

Мчал вперед через ступеньки, через преграды, сам собой любовался, надеялся, когда уже примчит, помощь его не понадобится – сколько же можно барахтаться! Но потом услышал душераздирающий вопль и, как ни замедлял шаг, расстояние до бассейна пересек в два прыжка.

Кошка, с остервенением наматывая круги по воде, вполне еще была себе живая. Буржуй подбежал к бортику. Лапой потрогал водичку.

– Бр-р-р… Холодная…

Туша что-то там стремительно прокричала.

Буржуй, морщась, лапа за лапой полез в бассейн. Туша с воплем счастья бросилась к нему на шею. Буржуй, не ожидая такого напора, сразу пошел ко дну, потом всплыл. Потом стал оплевываться от воды.

– Это не выход, – хрипел он, отстраняясь от прижимающейся кошки. – Как вылезать-то будем, безумная?

Туша пожала плечами и блаженно навалилась всем весом. Буржуй, что есть силы, греб вдоль бортика.

– Шею не дави! Ты меня сама утопишь! Я вообще не понимаю, как можно нажраться до такой степени, что самой начать тонуть и других тащить на дно.

– Мур, – нежно ответила кошка.

Лапы Буржуя стали неметь.

– Значит, так, мохнатая, отпусти шею. Я тебя так не вытащу.

Кошка испуганно замотала головой и прижалась сильнее.

– Отпусти, говорю, дура! – не сдержавшись, заорал пес.

Огромные глаза Туши наполнились слезами: «Он меня дурой назвал?! Меня?! Королевну?!»

Буржуй подергался. Оскорбленное женское начало в кошке заметно ослабило хватку.

«Да как он мог, подлец! Я ему всю себя отдала!»

Буржуй, воздав хвалу женской истерике, вывернулся из кошачьих объятий. Подплыл к бортику, зацепился за край, выскочил на берег. Тут же упал, почувствовал, как отпускает судорога, благодарно лизнул кафель: «Земля…»

Пришел в себя, подполз к краю бассейна, примерился, схватил Тушу за шкирку. Собрав всю волю, стал тащить кошку на берег. Пока тащил, все думал: «Эти женщины, эти их концерты! И почему не любит, почему цветы не дарит! И каждой принца подавай, и каждая хочет, чтобы ее непременно спасли! Немудрено, что мы живем меньше».

Туша, почувствовав, что думают о ней, польщенно подвигалась. Буржуй потерял равновесие, центр тяжести сместился к бассейну – кошка с собакой снова опрокинулись в воду. Рассерженный и злой, Буржуй вновь подплыл к бортику, выбрался на сушу, отряхнулся. Мрачно посмотрел вниз. Там, захлебываясь от страха, то скрываясь под водой, то выныривая, боролась за жизнь Туша.

«И ведь не тонет… Зараза…»

Пес опять подполз к краю бассейна и схватил кошку. На этот раз Туша была умницей – повисла клубочком и даже дышать боялась. А тут уже и Томми прибежал. Рассказывал потом, как у бассейна, почти обнявшись, лежали кошка с собакой – измученные, но счастливые. Росомаха больше всех растрогалась.

Воду в бассейне спустили. Буржую разрешили пожить в ресторане, пока не найдут ему хозяина.

А Веро, нет-нет, да и задавалась вопросом: «А стал бы Буржуй спасать Тушу, если бы не знал, что она хозяйская кошка?»