Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Stuart Turton
The Seven Deaths of Evelyn Hardcastle
Copyright © Stuart Turton, 2018
Endpapers art © Emily Faccini, 2018
© А. Питчер, перевод, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018
Издательство АЗБУКА®
Моим родителям, которые дали мне все и не просили ничего.
Моей сестре, первому и самому взыскательному читателю, от шмелей и так далее.
И моей жене, чья любовь, поддержка и требования периодически отрываться от клавиатуры сделали эту книгу тем, на что я и не смел надеяться.
Приглашаем вас
на бал-маскарад
в Блэкхит-хаус, имение семейства Хардкасл,
где вам окажут самый радушный прием
лорд Питер Хардкасл и леди Хелена Хардкасл,
а также
их сын Майкл Хардкасл,
их дочь Эвелина Хардкасл.
В числе гостей:
Эдвард Дэнс, Кристофер Петтигрю и Филип Сатклифф, адвокаты семейства,
Грейс Дэвис и ее брат Дональд Дэвис, светские особы,
капитан Клиффорд Харрингтон,
отставной офицер военно-морского флота,
Миллисент Дарби и ее сын Джонатан Дарби, светские особы,
Даниель Кольридж, профессиональный игрок,
лорд Сесил Рейвенкорт, банкир,
Джим Раштон, констебль,
доктор Ричард (Дикки) Эккер,
доктор Себастьян Белл,
Тед Стэнуин.
Слуги:
Роджер Коллинз, дворецкий,
миссис Драдж, повариха,
Люси Харпер, старшая горничная,
Альф Миллер, конюх,
Грегори Голд, художник-реставратор,
Чарльз Каннингем, камердинер лорда Рейвенкорта,
Мадлен Обэр, камеристка Эвелины Хардкасл.
Гостей просят воздержаться от разговоров
о Томасе Хардкасле и Чарли Карвере,
дабы не расстраивать хозяев
напоминанием о трагических событиях.
1
День первый
Делаю шаг и тут же все забываю.
Выкрикиваю: «Анна!» – и удивленно закрываю рот.
В голове пусто. Не знаю, кто такая Анна и зачем я ее зову. Не знаю даже, как я сюда попал. Стою посреди леса, прикрывая глаза рукой от моросящего дождя. Сердце колотится, от меня несет потом, ноги дрожат. Наверное, я бежал, но не помню куда.
– Как… – Я осекаюсь, заметив свои руки. Костлявые, уродливые. Чужие. Я их совсем не узнаю.
Охваченный приступом внезапного страха, пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь о себе: имена родных и близких, домашний адрес, свой возраст, да что угодно. Бесполезно. Не помню даже, как меня зовут. За миг все, что я знал, вылетело из головы.
Горло перехватывает, дышу прерывисто, хрипло. Лес кружит, перед глазами мелькают черные пятна.
«Успокойтесь».
– Не могу вздохнуть, – сиплю я, оседая на землю; пальцы впиваются в грунт, в ушах гудит.
«Можете. Для начала успокойтесь».
Внутренний голос звучит уверенно, подбадривает:
«Закройте глаза, слушайте лес. Возьмите себя в руки».
Повинуясь голосу, закрываю глаза, слышу только свое прерывистое дыхание. Оно заглушает все остальное, но я медленно, осторожно проделываю дырочку в страхе, подпускаю к себе посторонние звуки. По листьям стучат дождевые капли, над головой шелестят ветки. Справа от меня журчит ручей, в кронах деревьев кричат вороны, хлопают крыльями, взлетая в небеса. В траве что-то шуршит, где-то совсем рядом прыгает кролик. Я сплетаю нити воспоминаний, одно за другим, кутаюсь в пятиминутное полотно прошлого. Ненадолго отгоняю страх.
Неуклюже встаю, невольно удивляясь своему росту, – я такой высокий, земля так далеко. Пошатнувшись, стряхиваю с коленей мокрую листву, впервые замечаю, что на мне фрачная пара, белая сорочка перепачкана грязью, залита красным вином. Наверное, я был на званом ужине. В карманах пусто, я без пальто. Значит, ушел недалеко. Это хорошо.
Похоже, светает. По-видимому, я бродил здесь всю ночь. Фрачную пару не надевают те, кто собирается провести вечер в одиночестве, так что мое отсутствие наверняка уже заметили. Где-то там, за деревьями, скорее всего, стоит дом, его обитатели просыпаются, поднимают тревогу, отправляют людей на поиски. Я вглядываюсь в лесные заросли, смутно надеясь увидеть, как из-за кустов выходят друзья, хлопают меня по плечу и мы, перешучиваясь, возвращаемся домой. Увы, мечты не выведут из леса, бесполезно сидеть и ждать, пока меня отыщут. Меня пробирает дрожь, зубы стучат. Надо двигаться хотя бы для того, чтобы согреться, но вокруг одни деревья. Неизвестно, куда идти, в какой стороне меня ждет спасение.
В растерянности я обращаюсь к последнему действию того, кем я был:
– Анна!
Очевидно, именно из-за нее я оказался в лесу. Вот только я не в состоянии ее представить. Может, она моя жена? Или дочь? Нет, не похоже, но имя чем-то притягивает. Для меня она явно с чем-то связана.
– Анна! – отчаянно, безнадежно зову я.
– Помогите! – откликается женщина.
Я резко оборачиваюсь на голос. Перед глазами все плывет, но вдали за деревьями мелькает фигура женщины в черном. Спустя несколько секунд через кусты ломится ее преследователь.
– Эй, стой! – кричу я, но мой слабый голос еле слышен за топотом ног.
От неожиданности застываю на месте. Они почти скрываются из виду, и тут я бросаюсь следом с быстротой, поразительной для ноющего, усталого тела. Увы, я не могу их нагнать.
Обливаюсь потом, ноги не держат, подгибаются, вконец отказывают – и я шлепаюсь в грязь. Копошусь в палой листве, с трудом встаю и снова слышу, как по лесу разносится заполошный крик. Его обрывает выстрел.
– Анна! – отчаянно зову я. – Анна!
В ответ звучит угасающее эхо пистолетного выстрела.
Тридцать секунд. Вот как долго я мешкал после того, как заметил ее в первый раз. Вот на каком расстоянии от нее находился. Тридцать секунд замешательства, тридцать секунд полного бездействия.
Замечаю под ногами толстый сук, поднимаю, замахиваюсь для пробы. Увесистый, с грубой корой, он придает мне уверенности. Разумеется, обломанная ветка, даже толстая, не защитит от пистолета, но все же лучше бродить по лесу с ней, чем с пустыми руками. Я все еще с трудом перевожу дух, все еще дрожу после недолгой пробежки, но чувство вины влечет меня туда, откуда слышался крик Анны. Я стараюсь не шуметь, осторожно отвожу низко нависшие ветви, ищу то, что видеть совсем не хочется.
Слева от меня хрустит ветка.
Затаив дыхание, я напряженно вслушиваюсь.
Хруст звучит снова, шуршит листва, трещит хворост под ногами. Меня обходят сзади.
Кровь застывает в жилах, я замираю. Боюсь оглянуться.
Шорох все ближе, за спиной дышат – ровно, неглубоко. У меня снова подгибаются ноги, сук падает на землю.
Я бы взмолился, но не помню слов.
Теплое дыхание щекочет шею. Пахнет спиртным, сигаретами, немытым телом.
– На восток, – хрипло произносит мужской голос.
Неизвестный сует мне в карман что-то тяжелое.
И уходит. Шаги удаляются в чащу. Я обмякаю, прижав лоб к земле, вдыхаю запах прелой листвы и перегноя. По щекам катятся слезы.
Облегчение удручает, трусость угнетает. Я побоялся даже взглянуть на своего мучителя. Что я за человек такой?
Через несколько минут страх отпускает, ко мне возвращается способность двигаться, и я в полном изнеможении прислоняюсь к дереву. Подарок убийцы оттягивает карман. Дрожа от ужаса, я запускаю туда руку, вытаскиваю серебряный компас.
– Ой! – удивленно восклицаю я.
Стекло с трещиной, корпус в царапинах, на нем выгравирован вензель «СБ». Не знаю, что он означает, но слова убийцы становятся понятны. По компасу мне нужно на восток.
Я виновато гляжу на лес. Труп Анны где-то неподалеку, но, если я его отыщу, что сделает убийца? Мне страшно. Может быть, я остался в живых потому, что не обнаружил тела. Стоит ли и дальше полагаться на милосердие злодея?
«Если это и впрямь милосердие».
Я долго смотрю на подрагивающую стрелку компаса. Сейчас я мало в чем уверен, но твердо знаю, что убийцам милосердие несвойственно. Убийца ведет какую-то непонятную игру, его советам веры нет, но если я не последую этому совету, то… Я снова оглядываю лес. Куда ни посмотри, везде деревья, без конца и края, под небом, полным злобы.
«Это ж как надо заплутать, чтобы положиться на дьявола в поисках дороги домой?»
А вот так, решаю я. Так, как я заплутал.
Я отстраняюсь от ствола, кладу компас на раскрытую ладонь. Стрелка рвется на север. Я поворачиваюсь на восток, против ветра и холода, против целого мира.
Надежда меня оставила.
Я слепец в чистилище, куда меня привели незримые грехи.
2
Ветер воет, ливень усиливается, струи дождя хлещут деревья, отскакивают от земли, заливают лодыжки, а я иду по компасу.
В сумраке замечаю яркое пятно, бреду к нему. К дереву прибит красный носовой платок, след какой-то давней детской игры. Ищу еще один, нахожу через несколько шагов, а потом вижу и третий. В сумраке бреду от одного к другому и наконец выхожу из леса на опушку, точнее, к величественному георгианскому особняку из красного кирпича, увитому плющом. Судя по всему, особняк заброшен. Подъездная аллея заросла сорняками, прямоугольные лужайки по обе стороны превратились в топи, цветочные бордюры завяли.
Пытаюсь обнаружить хоть какие-то признаки жизни, оглядываю темные окна и наконец замечаю слабый отсвет на втором этаже. Мне чудится, что я наткнулся на какое-то спящее чудовище, огромное и ужасное, а мерцающий свет в окне – ровное биение его сердца. Может быть, убийца подарил мне компас для того, чтобы отправить меня прямо в зловещую пасть?
Вспоминаю об Анне, через силу делаю первый шаг. Она рассталась с жизнью из-за моего тридцатисекундного замешательства, а теперь я снова в нерешительности. Нервно сглатываю, смахиваю с лица дождинки, пересекаю лужайку, поднимаюсь по выщербленным ступенькам к входной двери. С детским нетерпением колочу в нее, трачу последние силы на стук. В лесу свершилось ужасающее злодеяние, но преступника еще можно изловить, если мне удастся разбудить обитателей особняка.
А у меня ничего не получается.
Бьюсь в дверь до изнеможения, но ее не открывают.
Приложив ладони к лицу, поочередно прижимаюсь носом к высоким окнам по обе стороны двери, но витражи покрыты слоем грязи, так что внутри можно разглядеть лишь желтоватые пятна. Стучу по стеклам ладонью, возвращаюсь к парадной двери, пытаюсь сообразить, как попасть в дом. И тут вижу ржавую цепочку дверного звонка, увитую плетьми плюща. Выпутываю цепь, дергаю изо всех сил и продолжаю дергать, пока не замечаю какое-то движение за окнами.
Дверь открывает заспанный тип наистраннейшей наружности, и несколько секунд мы стоим, ошеломленно разглядывая друг друга. Кособокий коротышка изуродован ожогами, жуткие шрамы покрывают половину лица. Просторная пижама болтается на нем как на вешалке, а на кривые плечи накинут ветхий бурый шлафрок. В этом создании почти нет ничего человеческого, словно он последний представитель какой-то исчезнувшей ветви нашего эволюционного древа.
– Ох, бога ради, помогите, – говорю я, приходя в себя.
Он смотрит на меня, разинув рот.
– У вас есть телефон? – спрашиваю я. – Надо позвонить в полицию.
Никакой реакции.
– Да не стойте же столбом! – кричу я, встряхиваю его за плечи, протискиваюсь в вестибюль и сам невольно раскрываю рот от изумления.
Здесь все блестит и сверкает, в шахматных плитках мраморного пола отражается хрустальная люстра с десятками свечей. По стенам развешаны зеркала в тяжелых рамах, широкая лестница с замысловатыми перилами ведет к галерее второго этажа, по ступеням стекает узкая ковровая дорожка, алая, как кровь убитого зверя.
В дальнем конце комнаты хлопает дверь, из глубины особняка появляется вереница слуг, человек пять или шесть, с охапками розовых и лиловых цветов, аромат которых перебивает запах растопленного воска. Оживленная болтовня стихает, как только слуги видят запыхавшийся кошмар у входа. Один за другим они поворачиваются ко мне, затаив дыхание. Воцарившуюся тишину нарушает только звук воды, льющейся с моей одежды на чистый пол.
Кап.
Кап.
Кап-кап.
– Себастьян?
Импозантный блондин в крикетном джемпере и льняных брюках сбегает по лестнице, перепрыгивая через две ступени за раз. Он чуть старше пятидесяти, но возраст делает его не усталым и изможденным, а лишь немного потрепанным – сказывается привычка к излишествам. Не вынимая рук из карманов, он устремляется ко мне. Перед ним поспешно расступаются слуги, но он их как будто не замечает, не сводит с меня глаз.
– Дружище, что с вами? – спрашивает он, участливо наморщив лоб. – Когда мы…
– Немедленно вызывайте полицию, – говорю я, хватая его за руку. – Анну убили.
Слуги взволнованно перешептываются.
Он недоуменно смотрит на меня, косится на слуг, которые потихоньку подходят ближе, негромко повторяет:
– Анну?
– Да, Анну. За ней гнались.
– Кто?
– Кто-то в черном. Надо вызвать полицию!
– Да-да, конечно. Но сначала давайте поднимемся к вам в комнату, – ласково предлагает он и подталкивает меня к лестнице.
Перед глазами все плывет, то ли из-за того, что в доме жарко натоплено, то ли от облегчения при виде дружелюбного лица; крепко держась за перила, я нетвердыми шагами поднимаюсь по ступенькам.
На лестничной площадке нас встречают высокие напольные часы; механизм проржавел насквозь, секунды осели пылью на маятнике. Оказывается, что утро уже далеко не раннее, почти половина одиннадцатого.
От лестницы коридор простирается в обе стороны, в противоположные крылья дома, но вход в восточное крыло перекрывает бархатная портьера, наскоро приколоченная к потолку; к портьере пришпилено объявление «Ремонтные работы».
Мне не терпится рассказать об ужасном утреннем происшествии, и я снова завожу речь об Анне, но мой добрый самаритянин таинственно качает головой, требуя молчания.
– Проклятые слуги за полминуты разнесут по дому сплетни, – поясняет он сдавленно и глухо, будто сквозь стену. – Лучше поговорим наедине.
Он обгоняет меня на два шага, но я еле держусь на ногах и не поспеваю за ним.
– Дружище, да на вас лица нет! – восклицает он, заметив, что я отстаю.
Он приобнимает меня, ведет дальше, ладонь лежит на спине, пальцы касаются позвонков. В простом жесте ощущается настоятельное нетерпение. Он подталкивает меня вперед, мы идем по сумрачному коридору со спальнями по обе стороны; в них прибираются горничные. От запаха краски слезятся глаза, – похоже, стены недавно красили – еще одно свидетельство поспешных ремонтных работ. Полы кое-где натерты мастикой, устланы коврами, чтобы приглушить скрип рассохшихся досок. Высокие спинки кресел прикрывают трещины в стенах, а картины и фарфоровые безделушки отвлекают взгляд от выщербленных лепных карнизов. Впрочем, все попытки скрыть разруху и запустение остаются безуспешными. Под коврами – руины.
– А вот и ваша спальня! – Мой спутник распахивает дверь в конце коридора.
Струя холодного воздуха ударяет в лицо, я немного прихожу в себя, но мой спутник решительно направляется к открытому окну, чтобы опустить створку. Я вхожу в уютную комнату, где в самом центре красуется роскошная кровать с балдахином, царственное величие которой несколько портят обвисшие складки ветхого полога, расшитого облезлыми птицами. В левом углу комнаты стоит складная ширма, сквозь щели между створками виднеется чугунная ванна. Спальня обставлена скудно; из прочей мебели – прикроватная тумбочка, буфет и платяной шкаф у окна, все растрескавшиеся и обшарпанные. Из личных вещей здесь только зачитанная до дыр Библия короля Иакова в обтрепанном переплете; она лежит на прикроватной тумбочке.
Пока мой добрый самаритянин сражается с разбухшей оконной рамой, я подхожу к нему, выглядываю в окно, и мысли моментально путаются. Особняк стоит в густом лесу, в плотном зеленом покрове нет прорех – ни деревеньки, ни дороги. Без компаса, без милосердия убийцы я никогда не добрался бы до особняка, а сейчас не могу отделаться от ощущения, что меня заманили в западню. Если злодей убил Анну, а меня оставил в живых, значит у него есть какие-то далекоидущие планы. Но что ему от меня нужно? Почему он не расправился со мной в лесу?
Мой спутник наконец опускает створку окна, жестом приглашает меня сесть в кресло у зажженного камина, вручает мне белое полотенце из шкафа и, присев на краешек кровати, закидывает ногу на ногу.
– Ну, старина, а теперь рассказывайте обо всем по порядку, – просит он.
– Некогда! – Я сжимаю подлокотник кресла. – Я вам потом все расскажу, но сначала надо вызвать полицию и обыскать лес. Там прячется безумец.
Он окидывает меня любопытным взглядом, будто ищет правду в складках моей перепачканной одежды.
– К сожалению, вызвать полицию мы не сможем, телефонную связь сюда еще не провели, – отвечает он, потирая шею. – Разумеется, мы обыщем лес, а если что-то обнаружим, то пошлем кого-нибудь из слуг в деревню. Вы не хотите переодеться? А потом покажете, где это случилось.
– Видите ли… – Я нервно скручиваю полотенце. – Это затруднительно. Я заблудился и…
– Тогда опишите убийцу. – Он поддергивает штанину, открывая щиколотку в сером носке. – Как он выглядел?
– Я не видел его лица, только черное пальто.
– А Анна?
– Она тоже была в черном. – Я осознаю, что других сведений у меня нет, и щеки обжигает жаром. – И… в общем, мне известно только ее имя.
– Простите, Себастьян, я думал, вы с ней знакомы.
– Нет-нет… – бормочу я. – Ну, то есть, может быть. Я не уверен.
Мой добрый самаритянин, свесив руки с коленей, со смущенной улыбкой подается вперед:
– Погодите-ка, я что-то не пойму. Вы знаете, как ее зовут, но не уверены, что…
– Да у меня память отшибло, черт побери! – восклицаю я, сбрасывая с плеч тяжелый груз признания. – Даже своего имени не помню, и как зовут друзей – тоже не знаю.
Его глаза скептически поблескивают. Впрочем, ничего удивительного; для меня самого все это звучит нелепо.
– Но память не имеет отношения к тому, что я видел, – настаиваю я, цепляясь за обрывки правдоподобия. – Я видел, как за женщиной кто-то гнался, она закричала, но выстрел оборвал крик. Надо обыскать лес!
– Понятно, – вздыхает он, стряхивая пылинку со штанины; следующие слова он подбирает медленно, осторожно, как будто предлагает их мне: – А может быть, вы столкнулись с влюбленной парочкой? Вдруг они затеяли какую-то игру в лесу, а звуком выстрела мог быть треск обломанной ветки. Или стреляли из стартового пистолета? Из ракетницы?
– Нет, что вы, женщина звала на помощь. Она была напугана! – Я взволнованно вскакиваю с кресла, отбрасываю грязное полотенце.
– Да-да, разумеется, – успокаивает он, глядя, как я мечусь по комнате. – Я вам верю, дружище, но полиция во всем требует точности. Да и потом, полицейские любят выставлять на посмешище людей из светского общества.
Я беспомощно гляжу на него, чувствуя, что тону в море банальностей. Внезапно вспомнив о компасе, я вытаскиваю его из кармана; компас заляпан грязью, приходится стереть ее рукавом.
– Убийца дал мне вот это. Сзади на корпусе – вензель, – указываю я дрожащим пальцем.
Сощурившись, он методично осматривает компас, крутит его в пальцах.
– «Эс Бэ», – медленно произносит он, глядя на меня.
– Да!
– Себастьян Белл. – Он умолкает, заметив мою растерянность. – Это ваши инициалы, Себастьян. Вас зовут Себастьян Белл. Это ваш компас.
Я открываю рот, но не издаю ни звука.
– Может быть, я его потерял. А убийца нашел.
– Все может быть, – кивает он.
Его доброта меня убивает. Он наверняка думает, что я полоумный пьяный дурак, который всю ночь плутал по лесу, а под утро заявился домой и теперь несет всякий бред. Самое страшное, что он меня ни в чем не упрекает, а наоборот, жалеет. Гневные упреки весомы и осязаемы, их можно опровергнуть, хотя бы и кулаками. А вот жалость – туман, в котором сразу теряешься.
Я падаю в кресло, сжимаю виски. По лесу бродит убийца, но я не могу убедить собеседника в грозящей нам опасности.
«Убийца, который показал вам дорогу домой».
– Я точно знаю, что именно я видел, – настаиваю я.
«Вы даже не знаете, кто вы такой».
– Разумеется, – произносит мой спутник, не понимая причины моего заявления.
Я смотрю в никуда, думаю о женщине по имени Анна, которую убили в лесу.
– Послушайте, вы пока отдохните. – Он встает. – А я пока узнаю, все ли на месте. Может быть, что-нибудь прояснится.
Он говорит благожелательно, но равнодушно. Доброта добротой, но мне он не верит, а значит, его расспросы ни к чему не приведут. Вот сейчас дверь за ним закроется, он для порядка обратится к прислуге, а тело несчастной Анны так и останется в лесу.
– Я видел, как убивают женщину. – Я устало поднимаюсь с кресла. – Я не смог ее спасти. Поэтому теперь обязан найти доказательства, даже если для этого придется обыскать весь лес.
Он пристально смотрит на меня, и моя неколебимая уверенность несколько развеивает его сомнения.
– И откуда вы собираетесь начать? – спрашивает он. – Вокруг тысячи гектаров леса, и даже из самых лучших побуждений у вас сейчас ничего не выйдет – вас ноги не держат. Все равно эта ваша Анна уже умерла, ее убийца бежал. Подождите часок, я подниму людей на поиски и расспрошу прислугу. Кому-то должно быть известно, кто эта женщина и откуда взялась. Честное слово, мы ее отыщем, вот только сделать это надо без спешки, как полагается. – Он похлопывает меня по плечу. – Вы согласны? Подождете часок?
Я порываюсь возразить, но понимаю, что он прав. Мне надо отдохнуть, восстановить силы и, хотя смерть Анны тяжким грузом лежит на моей совести, одному возвращаться в лес не хочется. Я ведь и сам чудом спасся.
Я соглашаюсь, сокрушенно киваю.
– Спасибо, Себастьян, – говорит он. – Вам уже готовят ванну. Приведите себя в порядок, а я тем временем пошлю за врачом и велю своему камердинеру подобрать вам одежду. Отдохните, а к обеду встретимся в гостиной.
Надо бы узнать у него, что это за особняк и почему я здесь, но сейчас важнее другое: чем быстрее он всех расспросит, тем быстрее начнутся поиски. Однако же меня волнует кое-что еще, и, пока я подбираю слова, он уже открывает дверь.
– А здесь есть кто-нибудь из моих родственников? – спрашиваю я. – Наверное, они волнуются…
Он участливо глядит на меня с порога:
– Вы холостяк, старина. И родственников у вас нет, если не считать какой-то престарелой тетушки, которая обещалась отписать вам свое состояние. Друзей у вас много, вот я, например, но об этой Анне я никогда не слыхал. Даже имя от вас узнал впервые.
Под моим разочарованным взглядом он смущенно отворачивается и исчезает в холодном коридоре; дверь хлопает, пламя в камине вздрагивает.
