Сойти с дороги

Глава первая Выжил

Сознание пришло позже, чем руки попытались отжать тело от земли и поставить его в горизонтальное положение.

«Руки работают, значит, жив», – констатировал рассудок. И сразу адская боль ударила в голову, запрещая хоть как-то напрягать мозги.

– Мать, – только и слетело с сухих, треснувших губ парня, пока он падал обратно носом в землю, – жив, все же жив…

Открытие глаз стоило очередной порции головной боли, но ничего, впрочем, не дало. Перед носом была только земля. Осторожно, не рывком, как попытался сначала, молодец сумел подняться на четвереньки, и тут же его стошнило.

«Нужно подниматься, – пролетела шальная мысль, выдав очередную порцию боли, – иначе я могу рухнуть прямо в свою же лужу». Эта мысль хоть и была шальной и глупой, но придала чуть энтузиазма, и, отползя чуть в сторону, Добр все же встал, но тут же рухнул обратно. Теперь уже, правда, на колени. Стоять без опоры он не мог, поэтому стоило найти, обо что можно было опереться. Мутными глазами от само собой хлынувших слез он осмотрелся, наткнулся на темный силуэт справа и пополз к нему. Опершись, Добр встал. Под пальцами поскрипывал уголь.

– Сгоревшая изба, – понял он.

Сейчас нужно вспомнить последнее, что было перед падением без сознания. А воспоминания были все страшные, кровавые, и видеть их снова не хотелось. Но надо.

Деревня Любово стояла недалеко у леса, куда в случае чего бежали прятаться крестьяне, но возле двух огромных полей, на которых они возделывали на продажу жито. Поле со своей рожью было чуть в стороне. А как вы хотели? Кто же будет есть то, за что деньги платят? Вот и получалось, что пшеничную муку возили на ярмарку в Князьгород, а сами кушали хлеб ржаной. Один знахарь мимо идущий сказал, что так даже полезнее.

Стояла деревня Любово на землях Князьгорода, но недалеко от границы с Южнодаром. В отличие от князьгородской пехоты, южнодарцы же предпочитали конницу. Земли Южнодара были куда как плодороднее князьгородских, чистый чернозем, но им все было мало, оттого частенько южнодарцы ходили за свои границы грабить села. Обычно отбирали тоже зерно, иногда девок на продажу в дальние южные страны забирали, но сильно не буянили. А зачем? Доить живую козу лучше постоянно, чем один раз молока попить да мясца поесть. Крестьяне с этим давно смирились, прятали основную часть зерна, девок в лес уводили или совсем все уходили. До Любово южнодарцы доходили редко, тут нечасто появлялись разъезды князьгородские, но бывали.

Обычно население всем скопом бежало прятаться в лес. Но сейчас, летом, когда жито еще не поспело, южнодарцев никто не ждал. А они нагрянули. И нагрянули не грабить, а разорять. Что-то не поделили два князя, и один решил рейдом в отместку пройтись по землям двоюродного брата своего. Не успели любовцы уйти в леса, не успели деток малых да девок красных укрыть, налетела ранним утром, когда петухи еще только просыпались и орать во весь голос еще не собрались, конница лютая. И пошла-поехала кровавая рубка. Мужики да некоторые бабы за топоры и вилы схватились, дома свои защищать, да только куда им супротив умелых воинов на лошадях да при пиках и сабельках. Добр тоже схватился за вилы, и даже успел свалить одного конника, и даже тыкнуть в него лежачего. Но сабелька мелькнула над головой, и свалился парень беспамятно на землю сырую. Больше ничего не помнил он, разве тени какие-то, плач детский, а потом темнота. Думал, что помер, но нет, ожил и даже на ноги встал.

В селе царила странная, небывалая тишина. Нет, конечно же, шелестел листьями ветер, пели птички, это все было. Но обычно в деревне всегда стоит людской гам. Люди делают все с шумом, с разговором. Идешь по деревне и то со всеми поздороваешься, как живут узнаешь, над кем-то подтрунишь, и так один человек, а по деревне, чай, много людей ходит туда-сюда. А сейчас стояла тишина.

– Есть кто живой? – крикнул Добр.

Точнее, ему показалось, что он кричит, а в действительности это было что-то среднее между хрипом и шепотом. Зато он опять получил порцию головной боли. Тишина была ему ответом. Слезы постепенно остановились, глаза потихоньку начали видеть. И что они разглядели, им не понравилось. Добр стоял посреди пепелища, еще недавно зовущегося деревней Любово. Вокруг чернели остатки домов, белели указательными перстами печи, но самое страшное было в витании полчищ мух над лежащими трупами…

И тут в ноздри ударил запах. Жуткий запах разлагающихся трупов, горелого мяса, кострища, и все это одновременно. Добра сразу вывернуло наизнанку. Много в желудке, конечно, не было, но все равно неприятно. В лица людей парень всматриваться не стал, ему и так было плохо. Проведя по затылку рукой, он обнаружил ее всю в крови. Удар пришелся вскользь. Оглушил, нанес рану, но не разрубил черепа, чем и спас человека. Но кровь все еще сочилась из раны, да и состояние было сильно паршивое. Первой мыслью Добра было похоронить всех, кого он сможет. Но сил у него на это не было. Сперва нужно было отлежаться и набраться сил. Возле леса стояла почти незаметная землянка. Напавшие на нее не обратили внимания и не стали жечь, а расстояние до ближайшего строения не дало перекинуться огню сюда. Там внутри рожали бабы, дабы нельзя, чтоб дитятко при всех из тела выходило. Вот туда и направился парень. Землянка была небольшой. Тут не было даже печи. А зачем? Бабы-то только на полдня сюда бежали, когда воды уже отошли. В это время да с потугами даже в лютый мороз не успеешь замерзнуть. Посредине стояло ложе с сеном и шкурами. А еще висели рушники, одним из которых парень замотал голову. После чего Добр упал на ложе и уснул.

Сколько он провалялся в забытьи, он не знал. Может, день, может, два, а может, и больше. Периодически он вставал до ветру. Сначала решил дойти до леса, но передумал и отошел всего пару шагов от землянки. Стесняться было некого. Периодически ходил попить. В колодец еще в начале бойни южнодарцы скинули убитого, Добр тогда не разглядел, кого именно. А значит, пить из него сейчас было нельзя. Благо недалече стояла дождевая бочка для полива, она не загорелась, так как после весны была всклянь наполнена водой. Вот оттуда он и пил.

Через какое-то время Добр проснулся и понял, что голоден. Мамка в детстве всегда говорила, когда парень болел, что если больной проголодался, значит, идет на поправку. Вот только где найти еду, он не знал. Мужики и парубки у печи не сидели и максимум могли на охоте на углях запечь дичь или репы, принесенной с собой, например, на пастбище. Но сейчас у Добра не было ни дичи, ни репы, ничего. Пришлось рыскать по обгоревшим домам и погребам. Сначала было зазорно, но это быстро прошло. Люди, кому принадлежат эти дома, или померли, или угнаны в плен, другого не дано, а значит, не обидятся. Да и брать-то особливо нечего было. Южнодарцы вынесли все, что могли забрать с собой.

Но Добр знал, где те или иные люди могли прятать накопленное, а вот нападавшие не знали. Но и ему не всегда улыбалась удача. Первый раз он наскреб в амбаре только две горсти прошлогоднего зерна, но и это было в его случае победой. Он сварил их так, не перетирая в муку. Получилось не очень, но желудок насытило. На следующий день он уже взял в руки лопату и начал копать одну могилу на всех. Делал он это не быстро, голова еще напоминала о себе болью при любом резком или тяжелом движении. За четыре дня он смог похоронить всех. Это далось ему с трудом. Трупы к этому времени раздулись на солнце и воняли страшно. Но через тошноту и рвоту он выполнил свой долг. После чего выпил залпом припасенную дедом Любом бутылку браги и упал спать. А проснувшись, собрался, взял с собой отцовскую рогатину да простенький щит старосты, который тот не успел даже со стены снять.

Добр шел в город, в Князьгород. Здраво рассудив, что один в сгоревшей деревне не выживет, а в других деревнях его и не ждут. Жизнь в деревнях скудная, все работы давно между своими поделены, и пришлому, как лишнему рту, будут не рады. Нет, если ты хороший кузнец, лекарь или колдун, то есть шанс на обустройство. Но Добр не имел таланта ни в одной из этих областей. Ему поход в другую деревню не сулил ничего. Разве что лишние руки на сбор урожая потребуются, но до него еще долго, да и после него жить-то нужно будет. А в городе всегда найдется работа. Там люд разномастный живет, где-нибудь его руки и пригодятся. Все шансов больше, чем в деревнях.

Дорога ложилась под ноги нелегко. Сказывалось ранение и отсутствие хорошего питания. Была бы жива мамка, она бы выходила свое дитя, хоть он теперь и выше нее на целую голову, за неделю, всякими отварами и взварами, кашами и щами. Но, увы, мамки в живых не было. Он сам положил ее и отца в могилу, впрочем, как и двух старших братьев. Сестер он не нашел, видать, забрали в полон. От мыслей про семью на глазах навернулись слезы.

«Мужчины не плачут, – тут же резанул голос отца, – плачут только девки и трусы! Не будь трусом, сынок!»

– Не буду, – прошептал Добр, стиснул зубы и пошел дальше.

Медленно переставляя ноги, но пошел дальше. Добр был в Князьгороде каждый год на ярмарке, но дорогу, если честно, не помнил. А чего ее запоминать? Сидишь себе на телеге да правишь телегой второй, прямо за первой с отцом едешь. Дорога и не запоминается. Поэтому шел Добр, держа направление по тракту проложенному. Князьгород был севернее, вот туда и шел парень, периодически смотря, на какой стороне мох у деревьев растет. Держался он больше проторенного тракта, здраво полагая, что если не все, то многие дороги ведут в Князьгород. Можно было бы на телегу к кому попроситься, человеку с забинтованной головой мало бы кто отказал, но людей на тракте не было. Пара посыльных конных проскакала мимо, не замечая паренька, и все. Так он шел, пока не дошел до развилки дорог. Один большой тракт в этом месте разделялся на три дороги, уходящие в лес.

Посреди расходящихся дорог стоял огромный камень с высеченными на нем словами. Гласили они следующее: «Налево пойдешь – добро потеряешь, направо пойдешь – голову потеряешь, прямо пойдешь – жив будешь, да себя не вспомнишь».

– О ты ж как, – остановился Добр, размышляя, куда идти, – голову терять мне точно не с руки, да и себя забывать так же, а без добра кому я в городе нужен?

Из добра у парня имелся в загашнике небольшой кошель с медяками. Эти деньги он нашел нечаянно, когда обшаривал насчет съестного остатки сгоревшего дома дядьки Тура, старосты деревни. Старик, видать, копил эти деньги на черный день, а погиб, защищая деревню, но деньги южнодарцам так и не отдал. Хотя мог бы попытаться откупиться. Вряд ли бы получилось, скорее всего, налетчики деньги взяли бы, а сами голову и срубили, но попытаться все же мог. Медяками Добр рассчитывал пользоваться в Князьгороде первое время. Парень был умный, он понимал, что обычного деревенского увальня вряд ли сразу кто к себе в подмастерье возьмет. А нужно же где-то жить и что-то есть.

– И куда ж пойти-то? – сам у себя спросил вслух Добр.

– Никуда не ходи, карр, – раздалось сверху, – везде пропадешь, каррр.

Парень поднял голову – на верхушке ближайшего дуба сидел ворон. Большой такой ворон, жирный, с серыми висками. Видать, птица старая, умная.

– Это ты сказал? – спросил у ворона Добр.

– А ты кого-то еще тут видишь, карр?

– Ты умеешь говорить? – удивлению парня не было границ.

– Это Былинния, олух, тут кто только языком не болтает, каррр, хе-хе-хе, – засмеялся, как показалось Добру, ворон, – бороденку куцую-то вон уже отпустить успел, а ума не набрался еще, дальше околицы своей деревни и не выходил, поди, за всю свою недлинную жизнь.

– Батя в лес далеко не отпускал, говорил, что это опасно, а когда на ярмарку ездили, то только по трактам, в лес не заезжали, – честно признался парень.

– Оно и понятно, каррр, – кивнул ворон, – папка-то твой знал в этом толк, известный ватажник был, хоть и завязавший.

– Ватажник? – удивился новому непонятному слову Добр.

– Ватажник, карр, – подтвердил ворон, – так называют людей, которые собираются в ватаги и рыскают по лесу, степям, горам и холмам в поисках артефактов на продажу, а если узнают, что дорога к Китежу открылась, сразу туда бегут, карр.

– К Китежу?

– Город такой есть волшебный, может в любом озере всплыть.

– Зачем к нему бежать?

– Там артефактов как грязи, карр, выноси сколько хочешь, каррр, если жив, конечно, останешься, каррр.

– Врешь ты все, – махнул рукой Добр, – папка в деревне родился, а теперь и помер, не ходил он ни в какой Китеж ватажником.

– Не буду убеждать, каррр, – не стал настаивать ворон, – потом сам узнаешь, каррр.

– Ты лучше скажи, птица, по какой дорожке мне в город идти?

– Домой иди, каррр.

– Нет у меня больше дома, – горько вздохнул Добр и утер так и не скатившуюся слезу, мне теперь только в Князьгород подаваться, по-другому и жизни нет, один человек не выживает.

– Тогда дам я тебе один бесплатный совет, человек, карр, если хочешь выжить, думай всегда головой, прежде чем руками делать, карр, даже если хочется сразу рогатину по самое древко воткнуть, каррр, – ворон вспорхнул с ветки и направился в лес. – И самое главное, каррр, не будь трусом, каррр, у трусости глаза велики, а дух короткий, каррр…

– Головой думай? – вздохнул Добр, смотря вслед удаляющейся птице. – Ну, давай попробуем.

Самое простое было пожертвовать либо вещами, либо разумом, но не очень-то хотелось. Ну, потеряет он вещи и деньги и что? Придет в Князьгород, и что его будет ждать? А ничего хорошего не светило. Это простофиле кажется, что только дойдя до города, зайдя за его стены, ты сразу заживешь как горожанин, будешь словно сыр в масле кататься, сапоги красные носить станешь да баб за мягкие места щупать. А нет. Отец Добру рассказывал, на ярмарках, как в городах жизнь течет. Это так кажется с первого взгляда, что в граде все люди одинаковые, что горожане все едины. Но на самом деле это не так, совсем не так. Город делится на много улиц и слобод, которые объединяют людей или по родству, или по профессии, и это очень четкое деление. Если ты родился на кузнечной улице, то при пересечении той же портняжной можешь и в зуб получить. Так же как в веснянской слободе будут косо смотреть на человека из поленской. Когда людям нужны доспехи, они идут на оружейную улицу, а если телегу нанять, то на лошадиную. Так же не стоит заходить всякому бедняку в купеческую слободу, там специальные вышибалы контролируют улицы и сразу навешают тумаков заблудшему. Но те же вышибалы к казармам дружины не подходят. А зачем? Те ведь и сабелькой полоснуть могут. Хорошо, когда в городе у тебя родня есть, а если нет, как у Добра, что делать? Никто запросто так кров и еду не предоставит. На любой улице ты чужой будешь, а чужому либо самую поганую работу предлагают, либо никакой. Пойдет Добр по дорожке левой, останется без всего, что делать? Говно из дыр лопатой доставать в городе этом? Не, эта учесть хуже смерти.

Прямо идти тоже смысла не имеет. Себя забудешь – кому нужен будешь? Сам себе не нужен станешь. На ярмарке Добр видал один раз такого себя непомнящего. Страшно. Он сидел, побирался. Точнее, не он сам. Его посадил один мужик, миску перед ним поставил и ушел. А тот сидит, глаза навыкате, слюна на рубаху дырявую пожухлую капает, пятно мокрое под ним расплывается, рукой, а не рукавом утирается. Что-то сам себе лопочет на своем каком-то языке непонятном, пальцами в прохожих тычет, баб близко подошедших за подолы дергает. Ужас. Добр как такого безмозглого вспомнил, как себя на его месте представил, так ему сразу по прямой дороженьке идти-то и расхотелось.

Оставалась только по правой топать. Там обещали головы лишить. Оно, конечно, тоже невесело, зато сразу и не мучаясь с лопатой в дерьме или на ярмарке с плошкой. Да и батька его с рогатиной хорошо натаскал охотиться. Это посмотрим, кто кого головы-то лишит. Батька его с такой рогатиной в одиночку на медведя ходил и все умение свое сыну передал.

– Двум смертям за одним не прийти, – махнул Добр рукой и отправился по правой дорожке.