Мидиан. Книга вторая

Непоправимо и безвозвратно

Де Снор раздвинул шторы. Даниэль огляделся, особо акцентируя внимание на картинах. У него перехватило дух от их вида, отчасти знакомого ему по эскизам в папке. Но здесь были уже не быстрые зарисовки, а завершённые произведения. От них по коже пробежался мятный приятный холодок, перешедший в восхищение. Ему не было жутко находиться среди мрачных изображений. Персонажи их были куда безобиднее, чем некоторые люди.

Пока для новых знакомых не существовало имён и фамилий, положений их в обществе. Кристиан представлялся Даниэлю загадочным и странноватым творцом, истерзанным сплином. А Даниэль являлся для де Снора гораздо большим. Вместе с ним в комнату ворвался тонкий холод с улиц, проникла аура ясная и жгучая, как ночь его бесконечных волос, сочно-лазурная, как взгляд. Он казался энергией, воплощённым светом.

Де Снор не знал, с чего ему следует начать. Опыт общения с людьми сводился у него к трафаретам, к предсказуемым алгоритмам и ограничивался или заказчиками, или любовницами. Они не просили у него сокровенного, не хотели его как человека. Им нужен был или его талант, или его похоть. Теперь он должен открыться. Ему до смешного трудно говорить о себе. Пока он робел и цепенел, негодовал и волновался, чувствовал, как сушит немеющий рот, то Даниэль обнаружил среди картин что-то донельзя примечательное. Это был лист с вдохновенно быстрым силуэтом. Пастель в растушёванных, но явных чертах передала некий женский образ.

– Да неужели! Вы её знаете – эту особу? – спросил Даниэль, указывая на изображение.

Кристиан подошёл и недоумённо сначала посмотрел на Королеву, а затем на гостя. Дани повторил вопрос, предположив, что художник просто его не расслышал. Но он расслышал – и крайне отчётливо.

– А сами-то Вы знаете её? – де Снор на мгновение запечатлел на сухих губах улыбку и оперся рукой на спинку софы, точно его держал лишь воздух.

– Нет, я не знаком с ней, если Вы об этом. Но я видел её два раза: на Штернпласс недавно и сегодня на кладбище. Словно она по пятам ходит за мной! – ответил он, понимая, что становится свидетелем чёрт знает чего.

– Я изобразил это в поезде, когда направлялся сюда, – пробормотал де Снор.

– И что же из этого?! Я не понимаю тебя! – воскликнул Дани.

– Раз Вы её видели, то у меня всё хорошо. У меня всё прекрасно!

И сдвинутые жалобные брови Кристиана утончённо выпрямились, уголки губ поджались так, как это бывает у надменных и честолюбивых людей. Лёгкий прищур задумчиво обрамил его уже не потерянный, а твёрдый и уверенный взгляд. «И Торесен меня тоже, кажется, преследует!» – подумалось Даниэлю, когда перед ним на мгновение мелькнул образ его отца.

Художник деликатно предложил гостю присесть. И сказал ему, заволновавшемуся и тихому, что сейчас внесёт ясность. Когда он «вносил ясность», то не мог находиться в одном положении, поскольку в нём двигались стихии чувств и эмоций, захлёстывая его. Он несколько раз непроизвольно сменил место: он то сидел напротив, то облокотился на подоконник, прошёлся маятником в один угол комнаты, затем встал в центре. Всё сопровождалось выразительной жестикуляцией изящных его рук, живостью мимики и, самое важное, тем тембром и интонацией низкого голоса, что сакральным мраком окутывал его повествование.

Он говорил:

– Приблизительно неделю назад мне приснилась Алая Королева. Совершенство. Идол красоты. Я прекрасно её запомнил и даже имел смелость её, лучезарную, изобразить на холсте. Она сама снизошла, чтоб я удостоился написать её. История этого холста удивительна, но это другое, другое! Это не имеет значения. И на площади я увидел её. Настоящую! Плоть и кровь! Ни голограмма, ни бред рассудка, ни галлюцинация и ничего сродни! Понимаете? Сначала я, как лицезрел её во сне, готов был жизнь отдать лишь за то, чтоб моя мечта стала реальностью. Я влюбился совершенно искренне в неё, возжелал её, как четырнадцатилетний мальчик. А когда наблюдал её перед собой, то мне стало невероятно ужасно и жутко. Первая мысль была о том, что я немного полетел с катушек. Но это хотя бы оправданно: мне жаль было бы сойти с ума, так и не познав, что такое мною искомый идеал. Теперь я понимаю, что реальность и фантазия у меня не мешаются, раз Вы её наблюдали. Получается, я безумен лишь в одном: в моей любви к ней! Как Вы своевременно появились! Вас Бог сюда направил!

Даниэль задумался в тот момент над тем, что в доме Артура он тоже появился неожиданно. Всё тогда произошло непреднамеренно, спонтанно и выглядело незначительным. Он просто пришёл странником в жилище к господину, а в итоге оказался свидетелем его гибели и полноправным наследником. В тот момент тоска по Артуру безжалостно хлестнула его.

Когда Кристиан завершил свой монолог, то внутри его затеплилось спокойствие. Он вернулся к жизни, чего бы не свершилось без снисхождения этого ангела. Де Снор прочёл глубокую и покорную печаль в чертах своего спасительного духа.

Они помолчали.

– У Вас замечательное лицо. Только подумать! Какое у Вас лицо!.. Если бы я был изгнанным демоном, тот вспомнил бы о небесах, глядя на Вас, – склонив голову набок, медленно сказал художник.

– Вы так хорошо знаете падших ангелов? – быстро очнулся Даниэль.

Кристиан открыл в себе новое качество – желание поделиться чем-то личным с другим человеком. Сейчас ему огромное удовольствие доставлял сам факт такого разговора. Душистым медом в яде его одиночества растворялась возможность их беседы, и он упивался ей. Увлечённо он произнёс:

– Падшие ангелы иногда руководят моей кистью. Мои картины – доказательства. Они не пугают Вас?

– Меня пугают люди, исподволь творящие зло с милейшей улыбкой. Или люди, которые распинают, но лицемерно прикрываются крестом и добродетелью. А Вы-то что? – ответил Даниэль, отводя взгляд.

– Я должен был писать фрески в соборах. Вот такой я латентный ортодокс. Так в моей семье хотели. У меня в роду огромное количество и монахов, и священников. Они вращаются вокруг праведности давным-давно, как кольца Юпитера. А я покинул орбиту, привлечённый космическим холодом или другой особенной для меня звездой. Может, Денницей? «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера». Мидиан – на краю севера, поэтому я так тянулся сюда. И я среди господнего воинства своих родственников являюсь чем-то другим.

Даниэль нашёл совпадение в том, что он тоже являлся для династии Велиаров «чем-то другим». Оба они – отступники. Он ответил откровенности де Снора взаимностью:

– А я сейчас должен жить образцово и просто на родном морском побережье. А мне так хотелось мятежа и скитаний!

– Да! Мятежа и скитаний! – вырвалось у Кристиана. Эта фраза звучала у него не так романтизированно, как у Дани, а бурно и воинственно, с вызовом, с предложением дуэли. Он продолжил:

– Признаться, если бы я не стал тем, чем я являюсь, то я…

– Спился бы от скуки! – выскользнуло у Даниэля.

Кристиан засмеялся:

– Да! Не иначе! Может, имена наши тоже одинаковы? Меня зовут Кристиан. Чем не христианин?

Даниэлю казалось, что на ветхозаветном древе познания Добра и Зла крона должна иметь такой же оттенок зелёного, как взгляд этого художника.

– А я просто Дани Велиар, – прозвучал ответ.

Живописец первый протянул руку, которая привыкла держать кисти, бокал с вином, мундштук, женскую грудь, поэтому рукопожатие отдавало новизной.

– О! Велиар! Дух разрушения, блуда и мирового бесчинства! Как прекрасно! Как в одном из посланий: «Какое согласие между Христом и Велиаром?» Даниэль Велиар, ты пьёшь вино? – с этими словами Кристиан, легонько ударил босой ногой о тумбу, чья дверца тут же открылась с визгом, а там… а там то, на что де Снор не мог скупиться: в ряд стояли дорогие элегантные сосуды с виноградным дурманом.

– Я знаю это вино! Оно росло со мной по соседству. И мне некуда спешить, – ответил Дани выжидающему Кристиану, и тот охотно принёс с кухни бокалы.

Они сидели на полу по-турецки напротив друг друга. Фоном для их профилей служил монитор телевизора, на котором – серое Ничто. Они успели за то время, пока потягивали первый бокал, изрядно начадить крепким дымом. Когда хрусталь наполнился повторно багровым миро, то Дани проговорил:

– Это вино мне напоминает о доме, где прошло моё детство. Мидиан в моих пресловутых мятежах и скитаниях – первый город, который смог меня так наградить. Я не ожидал таких резких манёвров своей жизни, пока я не оказался здесь. Значит, всё весьма неслучайно.

Держа полный бокал перед собой так, чтобы робкий свет растворялся в багровом зелье, Кристиан мечтательно протянул с прохладной улыбкой:

– Я верю, что нет случайностей. Значит, мы на своём месте. Вероятно, здесь мы должны вершить что-то важное, Даниэль? – художнику сейчас было приятно произносить имя собеседника, как свидетельство того, что он не один.

– Мы на своём месте – непоправимо и безвозвратно.

– Тогда у меня есть тост. За то, что мы здесь непоправимо и безвозвратно. И за то, что нас тут ждёт.

Звон бокалов.