Джейк

I. РЕМИДОС

1

Из капсулы для сна Ремидос встает с зудящим чувством тревоги. Чувство это не ново, но не становится привычнее, и в это утро у него радостный привкус. Разум рассчитал ей чуть больше времени на отдых, чем остальным членам команды, другие капсулы уже пусты, и он тепло мигает на её запястье, желая доброго утра. Ремидос улыбается ему в ответ. Выходя из капсулы, она уже чувствует фиолетовый запах – её любимый, свою любимую температуру – холоднее, чем для большинства; она заслужила торжество и тревогу этого дня.

Она могла бы сказать, что это самый важный день в её жизни, если бы помнила все другие дни.

Ремидос стоит, наслаждаясь температурой и запахом, запоминая этот момент, но недолго – Разум открывает перед ней дверь и включает указатели на полу. После пробуждения следует завтрак, важным ритуалом древних, выработанным тысячелетиями рефлексом, и она не нуждается в подсказках, на самом деле.

Остальные уже закончили, и в столовой только Жан и манипулятор Разума. Манипулятор заканчивает вводить данные в репликатор – он уже знает, когда Ремидос встала, и чем будет завтракать еще до того, как она сама успевает подумать об этом. Жан сидит за столом и улыбается, когда она входит; у него спокойная, мягкая улыбка – всегда, будто он единственный не чувствует темной материи во всей вселенной.

– Сегодня, – говорит он вместо приветствия.

– Сегодня, – она кивает.

Репликатор открывается, но Жан жестом останавливает манипулятор и сам приносит поднос с завтраком. Разум сделал ей фиолетовый напиток – пахнет он сильнее, чем в комнате, слаще, и положил две пластинки вкусов – изумрудный и горчичный. Органическая их часть нуждается во вкусах. Ремидос отпивает через трубочку небольшой глоток, кладет под язык первым изумрудный вкус и прикрывает глаза. Тревога внутри неё утихает, и Жан молчит, не нарушая это чувство. Они оба знают – это короткий миг. Проходит меньше минуты, и она открывает глаза. Жан щелкает пальцами, высвечивая над столом шкалу прогресса.

– Девяносто восемь процентов, – озвучивает он и без того очевидное. – Прибор будет готов уже сегодня, к вечеру.

Второй вкус горчит во рту, рассчитано Разумом – именно то, что нужно, чтобы не расслабиться, еще рано, еще слишком рано и останавливаться нельзя. Шкала прогресса над столом пульсирует, отсчитывая оставшееся время, и они ждали достаточно долго, чтобы подождать еще. Ремидос кивает вместо ответа и пьет напиток медленно, его сладостью смывая горечь. Им больше некуда спешить.

У них нет планов на этот день, последние приготовления закончены, и ожидание прямо с утра тянется вязкой, растянутой мукой. Так же, как и в другие дни, все девяносто восемь завершенных процентов.

– Ты уже видел сегодня капсулу? – Ремидос спрашивает, чтобы заполнить хоть чем-то тишину. – Она изменилась?

Ответ не имеет большого значения, они узнают наверняка через два процента, но Жан отзывается с радостью – он любит наполнять обычными действиями, вроде разговоров, их последние дни.

– Я еще не ходил к ней, но Дхавал не отходит от неё с утра. Говорит, она начала вибрировать.

Манипулятор убирает её поднос, Ремидос складывает перед собой руки, и, конечно, она тоже должна пойти и осмотреть капсулу, но ожидание так близко к концу, что выпивает последние силы.

– Не могу поверить, – признается она.

– А стоит. Прибор почти готов.

– Я не могу поверить, что в этот раз у нас получится.

Шестнадцать тысяч сто две попытки – столько было их неудачных, все люди Земли, последние несколько тысяч лет. Ремидос замечает, как сильно сжала руки, только когда Жан накрывает её ладонь своей. Он мог бы сказать, что в этот раз всё точно будет иначе, что в этот раз всё просчитано до мелочей, что её проект особенный – иначе особенный, чем другие, что он верит в неё, что у них нет выбора, им нельзя не верить, но он отличается от любого другого, он сжимает её руку сильнее – тепло, и говорит:

– Я тоже не верю.

Ремидос улыбается ему в ответ, отводит глаза и убирает руку.

– Надо осмотреть капсулу.

– Надо, – соглашается он и встает.

Они выходят вместе из столовой, но ни один из них не идет к капсуле – словно неизбежный провал можно отсрочить, словно метеорит может пролететь мимо Земли, если закрыть глаза. Жан идет в сад, и Ремидос в окна видит, как он медленно ходит между деревьев, когда идет по коридору к своей лаборатории. В лаборатории она в бессчетный раз проверяет вводные данные, заставляет Разум пересчитывать их и проверяет снова, как будто еще можно что-то изменить и перенастроить. Данные сходятся идеально, как и раньше, но она не может заставить себя пойти к капсуле и посмотреть. Кажется, Ремидос слышит её вибрацию.

Днём они снова, не сговариваясь, оказываются в столовой, и Ремидос ловит взгляд Жана над шкалой прогресса.

На шкале девяносто девять процентов, и ей вдруг хочется пойти и отключить питание.

***

Разум сигнализирует о готовности цветом и жужжанием в запястье. Ремидос рассматривает исходные биоматериалы, когда это происходит, и уверена, все другие члены команды, как и она, откладывают сейчас любое другое дело – любое другое менее значимо – и поднимают глаза. Разум высвечивает перед ней шкалу прогресса, и зеленоватая цифра сто неотвратима.

Она собирается и идет неспешно – минуты не имеют значения после тысяч лет ожиданий.

В пристройку с капсулой Ремидос приходит четвертой, и они ждут, пока придут остальные. Ждут в тишине, у них старая, привыкшая друг к другу команда, нет нужды обмениваться и без того понятными фразами. Сейчас. Дхавал не проверяет даже – просто рассматривает все провода и сочленения капсулы, каждый болтик и винтик, ласково оглаживая её бока. Легко поверить, что он занимается этим с самого утра, любуясь и прощаясь – никто не знает, что будет, когда капсула откроется, останется ли она целой. Для него – тоже самое важное творение в жизни, инженеры нежны с металлом.

Капсула огромна, в три раза выше человека, и Дхавалу приходится подниматься на манипуляторах, чтобы осматривать её со всех сторон. Примыкающие к ней провода и трубы опутывают помещение, но больше не гудят, накачивая и перераспределяя материалы – одному Разуму ведомым процессом. Процесс завершен, и даже огоньки датчиков горят ровным светом.

Она действительно дрожит.

Зэмба тоже подходит к капсуле и касается её бока – хотя вибрацию можно чувствовать, не касаясь; он отвечает за связь с другими командами, а не технику, и он не больше Ремидос понимает в механизмах. Зэмба довольно скоро убирает руку, в движении его неловкость, но Жан хлопает его по плечу и отводит в сторону. Жан отвечает за каждого из них.

– Потерпите, – он говорит.

В пристройке темно, тепло, воздух тяжелый и влажный, и Касим первым из них прижимается ладонью к запястью, пытаясь добавить прохлады и света. Разум не отзывается, и Дхавал отвлекается от своего занятия и поясняет возбужденно и радостно, словно это лучшее, что могло произойти:

– Я уже пытался, Разум не дает менять настройки среды. Видимо, прибор очень чувствительный.

Им нужны его чувства.

Амун приходит последним.

Разум с шелестом закрывает за ним дверь и зажигает мягкое потолочное освещение, наконец, придавая событию значительности. В полумраке тени вытягиваются и становятся жесткими, и тяжелая, темная тень капсулы ложится на них; всего лишь люди. Лампа за капсулой освещает её ореолом.

Остается только включить.

Дхавал слезает с манипулятора, вставая рядом со всеми, он спроектировал капсулу – инженер их команды, Чи выбрал материалы, Зэмба узнал о всех попытках других команд, Амун рассказал, что знали древние, Касим распределил каждое дело, Гонзало произвел расчеты, передал Разуму каждую самую незначительную деталь.

Это проект Ремидос, её очередь пытаться сделать прибор.

Но включать его должен Жан, негласной традицией тысячелетий.

Жан подходит к капсуле и вытягивает руку.

Ладонь ложится в специальную выемку, и, сколь бы велик ни был Разум, он создан для человека – и только людское касание имеет значение в самых важных вещах. Жан закрывает глаза, получая от Разума команду активации – набор слов, чтобы включить устройство; код общей программы. Он хмурится – одна быстро проходящая складка между бровей, словно не понимая, желая поспорить с Разумом, но не спорит. Жан кивает, разрешая запуск.

В выемке с ладонью щелкает, и Разум на его запястье загорается ярко, почти ослепительно. Так же вспыхивают и двери капсулы вокруг его ладони, сияние расходится по желобам, заставляя работать каждый из внутренних механизмов. Это белый, лишенный цвета, свет.

Капсула дрожит, трясется сильнее, гул нарастает, и дрожит каждое из её креплений. Манипуляторы не справляются, и несколько труб отскакивают от её боков, от напряжения ударяясь о стены. Вибрация капсулы, звуки глухих ударов отлетевших болтов и шлангов, приборы – вместе они звучат почти музыкой.

Код запуска произносит Разум, и голос его ровный. Он говорит:

"Ты умрешь".

Двери капсулы раздвигаются плавно, с тихим шипением; и свет, и музыка гаснут.

Склизкий, сморщенный сгусток биоматериала шевелится, открывает щель и визжит.

Оно покрыто слизью, красной густой жижей, ошметками органической плоти и комками плазмы, оно пахнет хуже, чем пахнет органика, и кто-то первым – Ремидос видит лишь краем глаза и не успевает понять – отворачивается в гадливости. Она сама может смотреть лишь немногим дольше, хоть она и биолог; и чувствует, отворачиваясь, как горло её сжимается, как кружится голова и подгибаются ноги. Она изо всех сил зажимает руками уши и пытается дышать. Лишь спустя несколько долгих минут они могут справиться с приступом и начинают оборачиваться, чтобы рассмотреть создание – лучшие ученые, исследователи, прожившие многие сотни лет.

Визг его оглушает.

Они стоят, пораженные, и смотрят на то, что точно не видели спасительным прибором.

Манипуляторы окружают прибор, вынимая его из капсулы, обдувая дезинфекторами, и постепенно оно визжит всё тише. Теплый пар еще стелется по полу, когда оно замолкает окончательно.

Слова висят в воздухе, уже сказанные, заглушая даже этот визг, неясные, как гонг, как вся их вековая тревога и дурные предчувствия.

"Ты умрешь".