Фрагменты прошлого

Megan Miranda

Fragments of the lost

Перевод с английского Нины Павливой

Оригинальное название: Fragments of the Lost

Text Copyright © 2017 by Megan Miranda Cover Photograph (girl) Copyright

© 2019 by Mike Fearon / Arcangel Images Door image used under license from Shutterstock

Published by arrangement with Rights People, London Опубликовано по согласованию с агентством The Van Lear Agency LLC

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2019

Часть первая. Фрагменты

Синяя дверь

Узкая лестница, ведущая на третий этаж, не освещена. И перил на ней нет. Лишь деревянные ступени и стены, оштукатуренные во время давнишнего ремонта мансарды. Дверь наверху закрыта, но из-под нее пробивается тонкая полоска света. Наверное, он не зашторил окно.

Дверь кажется темнее обступающих лестницу стен, но без света и с этого ракурса трудно понять, что она синего цвета. Мы покрасили ее летом, найдя в гараже полупустую банку с краской оттенка «Бурное море».

– Неоднозначный цвет для неоднозначной двери, – пошутил Калеб.

Однако цвет, как оказалось, больше смахивал на джинсу. Мазнув в первый раз кисточкой по двери, Калеб отступил, поморщился и вытер ладонью лоб.

– И чувства этот цвет вызывает тоже неоднозначные.

Над его левым глазом остался синеватый след.

– А мне он нравится, – сказала я.

У самой двери я почти слышу запах свежей краски и ощущаю летний ветерок, доносящийся из распахнутого окна. Мы покрасили всю дверь целиком, и порой при открытии она все еще липнет к косяку. Словно краску на нее нанесли чересчур толстым слоем.

На дверной ручке виднеется пятнышко краски. Провожу большим пальцем по его неровному краю. Почему я раньше его не замечала? Делаю глубокий вдох, пытаясь вспомнить, как выглядит комната за дверью, и внутренне подготовиться к тому, что увижу.

Четыре стены, стенной шкаф. Скошенный потолок, на плоском участке которого висит вентилятор – дребезжащая на высокой скорости штуковина. Встроенные в боковые стены полки. Слева – раздвижная дверь шкафа. На дальней стене единственное окно. Постель застелена зеленым пледом. Справа от меня письменный стол. На нем монитор компьютера, под ним – системный блок. Стены серые, а ковер… коричневый. Наверное. Его цвет колеблется и меняется в моей памяти.

Это просто комната. Такая же, как любая другая. Четыре стены, потолок, вентилятор. Я твержу себе это, прежде чем ступить внутрь. Слова тихо шелестят в голове, пока я стою на верхней ступени, положив ладонь на дверную ручку. Мгновение мне чудится, будто по ту сторону двери раздаются его шаги. Но я знаю, что это невозможно. Воображение рисует нас сидящими на полу друг против друга. Наши ноги переплетены. Он наклоняется ближе. С улыбкой.

Ковер бежевый, вспоминаю я. Когда я толкну дверь, она откроется со скрипом. И в зависимости от времени года внутри будет теплее или холоднее, чем в остальной части дома. Эти детали прочно засели в памяти. Но от этого мне не легче.

Утро субботы

Меня попросила это сделать его мама. Сказала, что подобное не должно ложиться на материнские плечи. По мне, так подобное не должно ложиться и на плечи бывшей подружки, но его мама вытащила козырь, который мне не побить.

– В этой комнате везде ты, Джесса, – объяснила она, имея в виду фотографии.

Ими завешана вся покатая часть серых стен. И на всех снимках либо я обнимаю Калеба за шею, либо он обнимает меня сзади за плечи. Мне невыносимо видеть эти фотографии, но его мама права: я тут везде. Знает ли она о том, что мы расстались? Рассказал ли ей об этом Калеб? Догадалась ли она сама? Судя по выражению лица, с которым она сейчас снизу наблюдает за мной, нерешительно замершей у двери в мансарду, и тону, каким она попросила меня собрать вещи сына, скорее всего, знает.

Мне зябко здесь, наверху. Но в веющем из-за двери холоде нет ничего сверхъестественного. В комнате, бывшей когда-то чердаком, плохая теплоизоляция. Сквозь щели в оконной раме тепло уходит наружу, а внутрь просачивается ноябрьский воздух.

Одежда Калеба так и лежит на полу, брошенная им в тот дождливый день в середине сентября. Постель не заправлена. Монитор компьютера выключен, и с темного экрана на меня смотрит мое собственное искаженное отражение. Стол завален старыми тетрадями с домашней работой и корешками от билетов. И это лишь их малая часть, остальные в шкафу. Калеб бы тоже не хотел, чтобы его вещи собирала мама. В кровати, между матрасом и пружинной сеткой, лежит кое-что, припрятанное от ее глаз. Сердце сжимается, но, ощущая на себе взгляд матери Калеба, я все-таки вхожу в комнату.

Я не знаю, с чего начать. Не знаю, как начать. Если бы Калеб был здесь, он бы сказал: «Просто начни». Ненавижу это. То, как он все отметал, сосредотачиваясь на чем-то одном – на конкретном деле, проблеме или минуте.

Просто забудь…

Просто оставь…

Просто скажи…

Просто подними его валяющуюся у кровати футболку – ту самую, которая была на нем, когда ты в последний раз касалась его.

Просто начни.

Цепочка со стрекозой

Футболка все еще пахнет им. Его мылом. Одеколоном, аромат которого выдавал его, когда он подходил ко мне сзади. Он не успевал обнять меня за талию и коснуться губами щеки, как я уже расплывалась в улыбке. Я не подношу футболку к лицу. Не смею прижать к себе. Я бросаю ее в угол – она будет первой среди кучи других.

Видишь, Калеб? Я начинаю. Я начала.

Под футболкой лежат джинсы. С протертыми коленями и слегка потрепанными краями штанин. Ткань мягка и знакома на ощупь. Затаив дыхание, проверяю карманы. Я знаю, что лежит в одном из них, поэтому должна быть готова. Я не готова. Цепочка шуршит звеньями, холодя мои пальцы. И тут я ощущаю кое-что еще: запечатлевшееся в памяти тепло кожи Калеба, когда я вложила цепочку в его открытую ладонь.

Я сказала: «Пожалуйста, подержи ее».

Я сказала: «Пожалуйста, сбереги».

Он сунул цепочку в карман. Равнодушно. Поскольку все глазели на нас. Чтобы показать, что и не думает больше проявлять заботу. Во всяком случае, по отношению ко мне. Застежка на золотой цепочке сломана – я отдала ее такой. В кармане цепочка сильно запуталась, до узелков. Я надевала ее на каждый забег, хотя подобное не приветствуется. Прятала стрекозку-амулет под спортивную футболку, чтобы во время бега она не болталась. Я надевала ее на удачу. Это было своеобразным ритуалом, а мне сложно избавляться от въевшихся привычек.

Замок сломался на линии старта, когда я, растягиваясь, подняла руки над головой. Раздался неприятный щелчок. А тело и так напряглось в ожидании стартового выстрела. Я осмотрела толпу и нашла взглядом Калеба… Как всегда. Мне даже в голову не пришло, что на забеге ему больше нечего делать. Я этого просто не отразила. Не увидела в этом ничего необычного, охваченная приступом паники из-за порвавшейся цепочки и того, что состязание должно начаться с минуты на минуту.

«Подождите», – молила я, стремглав бросившись к Калебу, пока остальные бегуны занимали свои места.

«Пожалуйста, подержи ее».

«Пожалуйста, сбереги».

Он хмуро уставился на лежавшую в его ладони стрекозу, сжал кулак и убрал руку в правый передний карман своих любимых джинсов. Передернул плечами.

Как бы мне хотелось знать тогда, что я вижу его в последний раз. Я бы сделала все, чтобы запомнить его другим, не таким равнодушным. Он безучастно скользнул взглядом мимо меня, и ветер растрепал его волосы, бросив каштановые пряди на глаза и скрыв от меня их синеву. Эта картина выжжена в моей памяти и постоянно стоит перед внутренним взором.

Он ушел еще до окончания забега, наверное, вспомнив, что ему больше не нужно приходить на состязания ради меня. А возможно, по другой причине. Из-за дождя. Оброненного кем-то слова. Воспоминания. В любом случае, он ушел. Вернулся домой. Бросил джинсы на пол – с моей цепочкой в кармане. Переоделся. Переоделся от и до.

Калеб. Сбереги ее.

* * *

В комнате слишком тихо без него и скошенные стены словно давят. Мне хочется убежать отсюда, но я слышу, как внизу ругается его мама. Она ругается с тем, кого я знаю. Максом. Иногда его голос напоминает мне голос Калеба. Иногда, заслышав его, я не сразу вспоминаю: Калеба больше нет.

– Не надо ей здесь находиться, – говорит он. – Я же сказал, что сам это сделаю.

– Это сделает она, – раздается в ответ.

И я понимаю: это мое наказание.

Потрепанная бейсболка

Я убираю цепочку себе в карман, оставив джинсы на полу. Оглядываю груду коробок, выставленных мамой Калеба у стены возле двери. На дверной ручке висит бейсболка, зажатая сбоку коробками. В остальном комната не тронута, она точно такая, какой была в то мгновение, когда Калеб в последний раз ее покинул.

Я так ясно себе это представляю – то, что происходило в этой комнате тем полднем, – словно находилась тут рядом с ним. В окно стучит дождь, над головой жужжит вентилятор. Калеб переодевается, скидывая на пол футболку и джинсы. Наверное, он спешил, поскольку одежда так и лежит здесь, а он обычно не ленился убирать грязное белье в корзину, которая стоит в трех шагах от его кровати в шкафу. Затем он уходит. На узкой лестнице перепрыгивает разом через пару-тройку ступенек, отталкиваясь ладонями от стен. С Калебом всегда создавалось ощущение, будто он куда-то спешит.

Я представляю, как эта комната навечно остается такой – застывшей во времени, с запертой дверью, к которой никого не подпускает его мама. Вот только его семья уезжает. Уезжает отсюда, уезжает из города. Оставляет все позади. Прошел месяц с похорон, полтора месяца с половодья, почти два месяца с разрыва наших отношений. Но я стою в его комнате, и мне кажется, будто этих двух месяцев не было. Приходится напоминать себе: Калеб не войдет сюда и не спросит, что я здесь делаю.

Я слегка прикрываю дверь, чтобы взять первую коробку и видавшая виды бейсболка Калеба покачивается из стороны в сторону. Она синего цвета с белым логотипом фирмы «Найк». Козырек выгнут, края обтрепались и поблекли, выцвели от соли и солнца. Бейсболка напоминает мне о том, как Калеб повернул в мою сторону лицо в нашу первую встречу позапрошлым летом, на пляже.

Мы с Хейли сидели рядышком на полотенцах, потягивая последнюю холодную газировку из кулера для охлаждения напитков, в котором растаял весь лед. Послеполуденное солнце нещадно жгло обнаженную кожу. На Хейли падала тень от Софи Бартоу – в прошлом году у них был какой-то совместный урок, но я Софи знала плохо. Она забила рядом с собой местечко и, обернувшись, подзывала кого-то к себе. Сначала я увидела Макса. По слухам, этим летом он начал встречаться с Софи. Макс шел, размахивая полотенцем и болтая с Калебом. Увидел поджидавшую его Софи, поймал мой взгляд и помахал рукой. Я помахала в ответ.

Калеб склонил голову набок и что-то ему сказал. По его словам, в тот день он впервые меня увидел и спросил друга, кто я такая. Макс ответил: «Джесса Уитворт. Сестра Джулиана». Макса я знала давным-давно, еще со времен младшей лиги. Они с Джулианом играли в одной команде. Макс же знал меня как младшую сестренку их звездного игрока, которая подсчитывала очки, вела статистику и подносила им спортивные напитки. Я этим занималась, пока не подросла и пока меня все это не достало.

– Привет, Джесса, – поздоровался Макс, сев рядом с Софи.

Калеб же встал прямо передо мной, загородив собой палящее солнце.

– Привет. Я Калеб, – сказал он.

Я знала его – так, как обычно знаешь большинство учеников со своей параллели или годом старше, когда настолько наслышан о ком-то, что создается ощущение, будто ты действительно знаком с этим человеком. А вот тех, кто младше, обычно не замечаешь, как не замечал меня Калеб. Он уселся рядом на мое пляжное полотенце, словно мы с ним давние знакомые, и отпил моей газировки. Меня это покоробило.

– Ты меня не перепутал со своей подружкой? – спросила я, чем здорово насмешила Калеба.

– Нет. Но мы ведь можем подружиться?

Я кивнула. Он наклонился ко мне и прошептал:

– На дух не выношу новую девицу Макса.

Вздрогнув, я отстранилась:

– Что ты делаешь?

– Признаюсь тебе в том, в чем не признавался даже лучшему другу. И я верю, что ты меня не выдашь. Ну как, друзья?

Я фыркнула:

– Тебе хочется газировки?

– Ты даже не представляешь насколько! Помираю от жажды!

Я прищурилась:

– Обменяю ее на солнцезащитный крем. Чую, у меня вот-вот сгорит нос.

– Не любишь солнце?

– Наоборот, обожаю. Но по жестокой прихоти судьбы без крема с высокой степенью защиты мы выносим друг друга не больше получаса. И время у нас, увы, вышло.

Калеб расхохотался, и мне было приятно слышать его смех. Он снял с головы бейсболку, надел ее на меня и поправил козырек. Я заткнула за уши доходившие до плеч волосы, и Калеб убрал пальцами упавшую мне на лицо светлую прядь.

– Так лучше? – спросил он.

Я взглянула на него из-под козырька. На его светло-каштановые волосы, местами выгоревшие почти до белизны, на кожу золотистого оттенка, на изогнутый в улыбке уголок губ. Он выглядел так, будто они с солнцем созданы друг для друга.

Калеб тоже смотрел на меня. Я сделала долгий глоток газировки и протянула напиток ему. Так мы и стали друзьями. И наш круг знакомых соединился по цепочке: от Хейли к Софи, от Софи к Максу, от Макса к Калебу. Прежде чем стать парой, мы еще где-то с месяц просто дружили, но Калеб сразил меня в сердце прямо там, на пляже. Легко и непринужденно, поймав на удочку своим секретом.