Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Сharles Bukowski. Women
Copyright © 1978 by Charles Bukowski
© М. Немцов, перевод с английского, 2009
© ООО «Издательство «Эксмо», издание на русском языке, оформление, 2011
Благодарность выражается редакторам антологии «Огни большого города № 4», «Интенсива первого лица», «Хастлера» и «Рогнерз мэгэзин», где первоначально публиковались некоторые главы отсюда.
Сколько хороших мужиков оказалось под мостом из-за бабы.
Этот роман – художественное произведение, и ни один персонаж не призван намеренно изображать реальное лицо или сочетание реальных лиц, живых или же мертвых.
1
Мне уже стукнуло 50, и в постели с женщиной я не был четыре года. Друзей-женщин у меня не водилось. Я смотрел на женщин всякий раз, когда проходил мимо на улицах или еще где, но смотрел без желанья и сознавая тщетность. Дрочил я регулярно, но сама мысль завести отношения с женщиной – даже на несексуальной основе – была выше моего воображения. У меня имелась дочь 6 лет, внебрачная. Она жила с матерью, а я платил алименты. Я был женат много лет назад, когда мне исполнилось 35. Тот брак длился два с половиной года. Моя жена со мною разошлась. Влюблен я был всего один раз. Она умерла от острого алкоголизма. Умерла в 48, а мне было 38. Жена была на 12 лет моложе меня. Я полагаю, сейчас и она уже умерла, хотя не уверен. 6 лет после развода она писала мне длинные письма к каждому Рождеству. Я ни разу не ответил…
В точности не помню, когда впервые увидел Лидию Вэнс. Лет 6 назад, наверное, я только-только бросил службу на почте, где просидел двенадцать лет, и пытался стать писателем. Я был в ужасе и пил больше обычного. Пробовал писать первый роман. Каждую ночь за работой я выпивал пинту виски и две полудюжины пива. Курил дешевые сигары, печатал, пил и до зари слушал классическую музыку по радио. Я поставил себе целью десять страниц в ночь, но всегда только на следующий день узнавал, сколько написал на самом деле. Обычно я поднимался утром, блевал, потом выходил в переднюю комнату и смотрел на тахту – сколько страниц. Свою десятку я всегда превышал. Иногда там лежало 17, 18, 23, 25 страниц. Конечно, работу каждой ночи нужно было либо чистить, либо выбрасывать. На первый роман у меня ушла двадцать одна ночь.
Хозяева двора, где я тогда обитал, сами жившие на задворках, считали меня полоумным. Каждое утро, когда я просыпался, на крыльце у меня стоял большой коричневый бумажный пакет. Содержимое менялось, но обычно внутри лежали помидоры, зеленый лук, редис, апельсины, банки супа, красный лук. Довольно часто по ночам я пил с хозяевами пиво, часов до 4–5 утра. Старик отрубался, а старуха и я держались за руки, и я ее иногда целовал. В дверях всегда припечатывал ей по-настоящему. Она была ужасно морщиниста, но что ж тут поделаешь. Она была католичкой и выглядела очень славно, когда надевала розовую шляпку и воскресным утром отправлялась в церковь.
Я думаю, что познакомился с Лидией Вэнс на своем первом поэтическом чтении. Оно проходило в книжном магазине на Кенмор-авеню – в «Подъемном мосту». Опять-таки, я был в ужасе. Надменен, но в ужасе. Когда я вошел, оставались только стоячие места. Перед Питером, заправлявшим лавочкой и жившим с черной девчонкой, лежала куча налички.
– Вот говно же, – сказал он мне, – если б я всегда мог так их сюда напихивать, мне б еще раз на Индию хватило.
Я вошел, и они зааплодировали. В смысле поэтических чтений мне предстояло порвать себе целку.
Я читал 30 минут, потом попросил перерыв. Я еще был трезв и чувствовал, как на меня из темноты пристально смотрят глаза. Подошли поговорить несколько человек. Затем во время затишья подошла Лидия Вэнс. Я сидел за столом и пил пиво. Она возложила обе руки на край, нагнулась и посмотрела на меня. У нее были длинные каштановые волосы – приличной длины, – выдающийся нос, а один глаз не совсем сочетался с другим. Но от нее исходила жизненная сила – от такой не отмахнешься. Я чувствовал, как между нами побежали вибрации. Некоторые – замороченные и нехорошие, но все равно они были. Она посмотрела на меня, я посмотрел на нее. На Лидии Вэнс была замшевая ковбойская куртка с бахромой на вороте. Груди у нее ничего. Я сказал ей:
– Мне бы хотелось содрать с вашей куртки бахрому – с этого мы могли бы начать.
Лидия отошла. Не сработало. Никогда не знаю, что говорить дамам. Ну и корма же у нее. Я наблюдал за этой прекрасной кормой, когда Лидия отходила. Зад джинсов обнимал ее, и я следил за этой женщиной, пока она отчаливала.
Я закончил вторую половину чтений и забыл о Лидии, как забывал обо всех женщинах, которых обгонял на тротуарах. Забрал свои деньги, подписал несколько салфеток, несколько клочков бумаги, потом поехал назад, домой.
Я по-прежнему работал каждую ночь над первым романом. До 6.18 вечера я никогда писать не садился. В это время я отмечался на проходной своего крыла терминала на почтамте. А они заявились в 6 вечера: Питер с Лидией Вэнс. Я открыл дверь. Питер сказал:
– Смотри, Генри, смотри, что я тебе привез!
Лидия запрыгнула на кофейный столик. Джинсы сидели на ней еще туже. Она мотала длинными каштановыми волосами из стороны в сторону. Она была безумна; она была дивна. Впервые я задумался, не заняться ли с ней любовью. Она принялась читать стихи. Свои. Это было очень плохо. Питер пытался ее остановить:
– Нет! Нет! Никаких рифм в доме Генри Чинаски!
– Да пусть читает, Питер!
Я хотел поглядеть на ее ягодицы. Она расхаживала взад-вперед по старенькому кофейному столику. Затем пустилась в пляс. Она размахивала руками. Поэзия была ужасна, тело и безумие – отнюдь.
Лидия спрыгнула.
– Как тебе понравилось, Генри?
– Что?
– Поэзия.
– С трудом.
Лидия замерла со своими листиками стихов в руке. Питер ее облапал.
– Давай поебемся, – сказал он ей. – Кончай, давай поебемся!
Она его оттолкнула.
– Ладно, – сказал Питер. – Тогда я уезжаю.
– Ну и вали. У меня своя машина, – ответила Лидия. – Я к себе и сама доберусь.
Питер подбежал к двери, остановился и обернулся:
– Ладно, Чинаски! Не забывай, что я тебе привез!
Он хлопнул дверью и был таков. Лидия присела на тахту, поближе к двери. Я сел примерно в футе и посмотрел на нее. Выглядела она великолепно. Я боялся. Я протянул руку и коснулся ее длинных волос. Они были волшебны. Я отдернул руку.
– И все эти волосы в самом деле твои? – спросил я. Я знал, что так оно и есть.
– Да, – ответила она, – мои.
Я взялся рукой за ее подбородок и очень неумело попробовал повернуть ее голову к себе. Я никогда не уверен в таких случаях. Я слегка ее поцеловал.
Лидия подскочила:
– Мне надо идти. Я плачу няньке.
– Послушай, – сказал я, – останься. Заплачу я. Останься на немного.
– Нет, не могу, – ответила она. – Идти надо.
Она пошла к дверям, я следом. Открыла дверь. Потом обернулась. Я потянулся к ней еще один, последний раз. Она запрокинула голову и выделила мне крохотный поцелуй. Затем отстранилась и вложила какие-то машинописные листки мне в руку. Дверь закрылась. Я сел на тахту с бумагами в руке и стал слушать, как заводится ее машина.
Стихи были скреплены вместе, откопированы и назывались «ЕЕЕЕЕ». Я прочел несколько. Интересны, полны юмора и чувственности, но плохо написаны. Авторы – сама Лидия и три ее сестры, все вместе – такие задорные, такие храбрые, такие сексуальные. Я отбросил листики и раскупорил пинту виски. Снаружи было темно. Радио играло в основном Моцарта, Брамса и Бе.
2
Через день или около того по почте пришло стихотворение от Лидии. Длинное и начиналось так:
Дальше поэма рассказывала мне, как хорошо будет танцевать в полях с нимфообразными женскими существами, которые принесут мне радость и истинное знание. Я убрал письмо в комод.
На следующее утро меня разбудил стук в стеклянную панель входной двери. На часах было 10.30.
– Уходите, – сказал я.
– Это Лидия.
– Ладно. Минутку.
Я надел какие-то штаны, рубашку и открыл дверь. Потом сбегал в ванную и проблевался. Попробовал почистить зубы, но только блеванул еще раз: от сладости зубной пасты вывернуло желудок. Я вышел.
– Ты болеешь, – сказала Лидия. – Мне уйти?
– Да нет, все нормально. Я всегда так просыпаюсь.
Лидия выглядела хорошо. Сквозь шторы просачивался свет и сиял на ней. Она подбрасывала в руке апельсин. Тот вращался в солнечном свете утра.
– Я не могу остаться, – сказала она, – но хочу тебя кое о чем попросить.
– Давай.
– Я скульптор. Я хочу вылепить твою голову.
– Ладно.
– Надо будет прийти ко мне. Студии у меня нет. Придется у меня дома. Ты ведь не будешь из-за этого нервничать, правда?
– Не буду.
Я записал ее адрес и как добраться.
– Постарайся подъехать часам к одиннадцати. После обеда дети из школы приходят, и это отвлекает.
– Буду в одиннадцать, – пообещал я.
Я сидел напротив Лидии в обеденном уголке. Между нами лежал крупный ком глины. Она принялась задавать вопросы.
– Твои родители еще живы?
– Нет.
– Тебе нравится Лос-Анджелес?
– Мой любимый город.
– Почему ты так пишешь о женщинах?
– Как – так?
– Сам знаешь.
– Нет, не знаю.
– Ну, я думаю, жалко, если человек, который пишет так хорошо, просто ни черта не знает о женщинах.
Я ничего не ответил.
– Черт возьми! Куда Лиза девала?… – Она стала шарить по комнате. – Ох мне эти девчонки, вечно убегают с маминым инструментом!
Нашелся другой.
– Приспособим вот этот. Посиди спокойно теперь, расслабься, но не шевелись.
Я сидел к ней лицом. Она работала над комом глины какой-то деревянной штукой с проволочной петлей на конце. Помахала мне ею из-за кома. Я наблюдал. Глаза Лидии смотрели на меня. Большие, темно-карие. Даже ее плохой глаз – тот, что не совсем подходил к другому, – выглядел здорово. Я тоже смотрел на нее. Лидия работала. Шло время. Я был в трансе. Потом она сказала:
– Как насчет прерваться? Пива хочешь?
– Прекрасно. Да.
Когда она двинулась к холодильнику, я пошел следом. Она вытащила бутылку и захлопнула дверцу. Стоило ей повернуться, я схватил ее за талию и притянул к себе. Я прильнул к ней ртом и телом. Бутылку с пивом она держала в вытянутой руке, на отлете.
Я поцеловал Лидию. Потом поцеловал еще раз. Она оттолкнула меня.
– Ладно, – сказала она, – хватит. Работать пора.
Мы снова сели, я допивал пиво, Лидия курила сигарету, а глина лежала между нами. Звякнул дверной звонок. Лидия поднялась. Там стояла толстая тетка с неистовыми, умоляющими глазами.
– Это моя сестра, Глендолина.
– Здрасьте.
Глендолина подтащила стул и заговорила. Говорить она умела. Она б говорила, если б даже стала сфинксом, если б даже стала камнем, она бы говорила. Я просто не знал, когда она устанет и уйдет. Даже когда я перестал слушать, похоже было, что меня избивали крохотными шариками от пинг-понга. Глендолина не имела ни представления о времени, ни малейшего понятия о том, что, быть может, помешала нам. Она все говорила и говорила.
– Послушайте, – сказал я наконец, – когда вы уйдете?
И тут начался сестринский спектакль. Они заговорили между собой. Обе стояли, размахивая руками друг у друга перед носом. Голоса набирали пронзительности. Обе грозили друг другу физическими увечьями. Напоследок – когда уже замаячил конец света – Глендолина совершила гигантский изгиб торсом, выбросилась в дверной проем сквозь оглушительный хлопок летней двери и пропала из виду. Но мы по-прежнему слышали ее, заведенную и стенавшую, до самой ее квартиры в глубине двора.
Мы с Лидией вернулись в обеденный уголок и сели. Она взялась за инструмент. Глаза ее заглянули в мои.
