Гадюка в сиропе

ГЛАВА 1

Я проснулась от того, что луч света пробежался по лицу. Ну надо же, забыла закрыть занавески, а окно моей спальни смотрит прямо на восток. Интересно, который час? Ясно, что семи сорока еще нет, потому что именно без двадцати восемь раздается омерзительный звон будильника, и приходится вскакивать, чтобы разбудить своих. Домашние ненавидят рано вставать и норовят поглубже зарыться в подушки, когда слышат крик: «Подъем!» Поэтому и будильник поставлен на такое странное время – 7.40. Дети вычислили, что 7.45 – уже поздно, а 7.30 – слишком рано. Можно еще десять минут сладко похрапеть.

Со вздохом я вытянула левую руку и принялась шарить на тумбочке, нащупывая крохотный складной «Кассио», подарок Кирюши на Новый год. Но вместо привычной полированной поверхности под пальцами была пустота, и я открыла глаза.

Перед моим взглядом возник огромный бело-голубой шкаф с позолотой, обои, смахивающие на шпалеры петергофских дворцов, и здоровенная фигура из мрамора – тучная дама, держащая в жирной руке абажур, у ее целлюлитных ног пристроилась крошечная каменная собачка…

Секунду я обалдело разглядывала этот «пейзаж», потом вспомнила вчерашние события и села. Я не дома, более того – какое-то время проведу тут, в чужой квартире. Впрочем, начну все по порядку.

Меня зовут Евлампия Романова, Евлампия Андреевна для тех, кто любит обращаться по отчеству. Живу я вместе со своей подругой Катей, по странному совпадению носящей ту же фамилию. Мы не родственницы и не имеем никакого отношения к царскому роду, просто очень близкие подруги. Родные сестры частенько не ладят между собой, деля родительское внимание. Нам выяснять отношения нет никакой причины.

Почему я, имея собственную квартиру и дачу, поселилась у Кати – особая история, вспоминать ее нет никакой необходимости. Просто раньше, до встречи с ней, я была замужем за богатым бизнесменом Михаилом и откликалась на имя Ефросинья, данное мне родителями. Но в один прекрасный момент устоявшийся уклад жизни рухнул. Михаил оказался уголовным преступником, убийцей, и сейчас отбывает срок в зоне где-то в Коми, точно не знаю, мы развелись, и никаких теплых чувств к бывшему супругу в моем сердце нет. Детей у меня никогда не было, впрочем, работы тоже. Любящие родители с детства готовили меня к артистической карьере. Я закончила сначала музыкальную школу, а потом консерваторию по классу арфы. Крайне «нужный» инструмент в современном мире – с ним даже не пойдешь подрабатывать лабухом в ресторан.

Ну представьте такую картину: какой-нибудь кабак или ночной клуб, а на сцене арфистка, вдохновенно нащипывающая жалобно стонущую арфу. Да разъяренные посетители зашвыряют исполнительницу куриными костями и столовыми приборами… Сборных концертов советских времен, когда на сцену вперемежку выходили оперные и эстрадные певцы, чтецы, танцоры, теперь нет. Малочисленные места в симфонических оркестрах давным-давно заняты, оставалось лишь заниматься сольными выступлениями. Но господь не дал мне таланта, отсыпав сверх всякой меры усидчивости и послушания. Играть на арфе я выучилась лишь благодаря редкой трудоспособности. Правда, гениальный Рихтер говорил: «Талант – это, конечно, хорошо, но у музыканта должен быть железный зад». У меня он, наверное, был чугунный. Во всяком случае, просиживала я за инструментом по шесть-восемь часов в день, но толку было чуть. Освоив техническую сторону вопроса, я не сумела ни разу поймать вдохновение. Пальцы автоматически перебирали струны, но душа в этом процессе не участвовала. Контакта с залом не возникало, успеха я не имела и бросила заниматься музицированием, выйдя замуж.

Кстати, родители дали мне имя Ефросинья, но, чтобы полностью порвать с прошлым, я решила называться Евлампией. Честно говоря, новое прозвание пришло на ум как-то сразу, может, следовало сначала подумать, рассудить и стать Таней, Машей или Леной. Но сделанного не воротишь, и я теперь вынуждена откликаться на… Лампу.

У Катюши я веду домашнее хозяйство: готовлю, убираю, стираю, воспитываю ее младшего сына Кирюшу и периодически гашу скандалы, которые устраивает его старший брат Сережка своей жене Юлечке. Еще в доме тучами роятся домашние животные: собаки, кошки, хомяки… и не менее многочисленные гости и родственники.

Многие женщины моментально бы заработали невроз, стоя день-деньской у плиты, а вечер у мойки с грязной посудой. Но я счастлива и искренне считаю мальчиков своими сыновьями. Да и занимаюсь ими больше, чем Катя, ей просто некогда. Она великолепный хирург, вдохновенно оперирующая щитовидную железу. Таких специалистов в России – раз, два и обчелся. Больные стоят к Романовой в очередь, приезжают не только из бывших союзных республик, но и из Германии, Франции, Италии. Хитрые иностранцы хорошо умеют считать деньги и понимают: мадам Романова сделает операцию первоклассно, а по затратам выйдет на порядок меньше, чем дома.

Катюша просто не способна отказать страждущим и порой проводит в день по три операции, частенько оставаясь потом в отделении до ночи.

Так что, когда я пришла в их безалаберный дом, там ели пельмени, сосиски и яичницу, а в качестве апофеоза кулинарии готовили в выходной суп «Кнорр». Но только не подумайте, что Катюша ленива, ей просто некогда… Поэтому хозяйство в этой семье стала вести я и распоряжаюсь всем – деньгами в первую очередь. У меня есть такая большая серая тетрадка, где я пытаюсь планировать траты. Ну, например. Приход – пять тысяч, расход – шесть. Как ни стараюсь, концы не хотят сходиться. Чего я только не предпринимала – делила деньги на кучки, каждую заворачивала в отдельную бумажку и писала сверху: «Еда с 7 по 14 февраля», «Питание с 15 по 22 февраля…». Но потом Кирюшка рвал брюки, у Сережки портилось зажигание в машине, Юлечке требовались колготки, а собаки, «удачно» наевшись отбросов у помойки, должны были пить левосульгин по цене двести рублей за три таблетки… Приходилось влезать в следующую неделю…

Поняв, что «кучкообразная» система не проходит, я применила «баночную». Купюры разложила по стеклянным емкостям из-под кофе и запрятала в разные места, наивно полагая, что, если процесс поиска денег затянется, они окажутся целее… В результате две тысячи рублей испарились вместе с банкой. Я перерыла шкафы, комод, диван, но так и не нашла столь надежно спрятанную «захоронку».

Вся моя жизнь – борьба за уменьшение расходов и увеличение доходов. Но в конце концов в этой битве я потерпела сокрушительную неудачу. Что только я не придумывала: меняла рубли на доллары, немецкие марки, а один раз даже на японские иены… но все равно через день-другой приходилось бежать вновь в обменный пункт и совершать обратные операции. Все это очень напоминало анекдот о голодных чукчах, которые вечером сеяли картошку, а утром ее выкапывали, потому что очень кушать хотели.

Правда, пару раз мне самой удалось заработать, но наш бюджет строился не на этих редких и случайных суммах. Впрочем, и Катюша, и Сережка, и Юлечка пытались принести побольше, но… Именно желание заработать хорошие деньги и привело к тому, что сейчас я тоскливо разглядываю чужую вульгарно-дорого обставленную комнату. Справедливости ради следует сказать, что у меня есть большая дача и коллекция картин русских живописцев. И то, и другое осталось в наследство от моих родителей. Но дачу в Алябьеве мы не собираемся продавать, там так чудесно всем жить летом, а о том, чтобы отнести на аукцион хоть одну из картин, не хочет слышать никто из моих домашних. Не мы собирали, не нам и продавать, останется детям и внукам.

Вчера, в понедельник, Катерина улетела в Майами. Американцы пригласили ее на год поработать в отделении, специализирующемся на операциях щитовидной железы. Оклад предложили такой, что она вначале решила, будто факс просто ошибся и припечатал лишние нули. Но телефонные разговоры развеяли ее сомнения.

Кирюшка, естественно, отправился вместе с матерью. Катюша, не желавшая расставаться с Сережкой и Юлей, поставила американцам условие: старшему сыну двадцать пять лет, но он вместе с женой тоже едет в Майами. Главный врач клиники настолько хотел заполучить классного специалиста, что моментально согласился и даже нашел Сережке работу в дизайнерском агентстве. Наверное, это оказалось непросто сделать, но принимающая сторона скорей всего привыкла к капризам великих хирургов. Во всяком случае, когда Катерина заявила, что собаки: мопсы Муля и Ада, стаффордширская терьерица Рейчел – и кошки Клаус и Семирамида тоже едут с ней, американцы не стали возражать, только попросили оформить ветеринарные свидетельства.

В понедельник я, обливаясь слезами, обнимала их у стойки таможенного контроля.

– Цирковые актеры? – поинтересовался пограничник, разглядывая клетки с животными.

Потом пластмассовые клетки погрузили на тележку, и Кирюшка поехал на паспортный контроль. Обернувшись, он крикнул:

– Лампушечка, любимая, не скучай, только год пройдет, это быстро.

Я покорно закивала головой: конечно, быстро. Кирюша показал пальцем на свою курточку и хихикнул. Я вздохнула. В глубине кармана сидит строго запрещенная к ввозу в Америку жаба Гертруда… Проводив их, я вернулась домой и походила по пустым комнатам. Сердце тяжело сжалось – никто не вопил: «Лампа, есть давай!» или «Лампец, погладь рубашку»… Не играли собаки, не мяукали кошки, не орали телевизоры, не шумел Кирюшка, не возмущалась Юля, и не пел в туалете Сережка. Как иногда мне хотелось тишины, но теперь, когда покой наконец наступил, он мне решительно не понравился. Впрочем, уже вечером мне предстояло, заперев квартиру, отправиться к месту работы.

Да, Катюша предлагала мне просто переждать год.

– Лампушенька, – говорила она, – с деньгами теперь проблемы нет. Будем посылать тебе с оказией.

Но я пришла в настоящий ужас. Остаться одной, в пустой квартире! И потом, всю свою жизнь я сижу за спиной у кого-то. Сначала у любящих родителей, потом, когда умер папа, под надежным маминым крылом, затем возле мужа, следом подле Кати… И очень хорошо, что американцы отказались дать мне, незамужней женщине, визу на въезд. Возраст подкатывает к сорока, и пора наконец мне стать самостоятельной.

Несколько дней мы пытались найти для меня достойную работу. Учительница музыки? Переписчица нот? Собачий парикмахер? Агент по продаже недвижимости? Торговка «Гербалайфом»? Ну скажите, чем может в наше время заниматься женщина не первой свежести, не имеющая эксклюзивной профессии?

– Иди в мою школу училкой на продленку, – посоветовал Кирюшка.

– Ну уж нет! – отрезала я. – Я отнюдь не обладаю христианским смирением. А на этом месте требуется крайне выдержанный человек, вроде твоей Галины Алексеевны Криворучко.

Наконец Катюша нашла выход.

– Лампуша, – сказала она, – ты читала книги Кондрата Разумова?

Еще спрашивает! Да я обожаю детективы до дрожи и проглатываю все, что появляется на прилавках. Правда, больше люблю женщин – Маринину, Дашкову, Полякову, но и некоторых мужчин читаю с удовольствием, например, Леонова и Вайнеров, впрочем, и томики Кондрата Разумова иногда беру в руки. Хотя многие его романы не очень мне нравятся – плохо заканчиваются, а все герои малосимпатичные люди.

– Так вот, – продолжала Катерина, – у меня лечилась его жена Лена. А сегодня она позвонила с просьбой. Понимаешь…

Конечно, я понимаю, почти все Катюшины больные потом становятся ее хорошими знакомыми и частенько обращаются к хирургу за помощью. У нее записная книжка лопается от номеров телефонов, и она с легкостью решает чужие проблемы.

– Лампа, – обозлилась Катя, – слушай внимательно.

– Да, да, – забормотала я, пытаясь вникнуть в ее слова.

Так вот, супруга модного и преуспевающего литератора пожаловалась ей, что в доме у них настоящий бардак. Горничные, как одна, нахалки и воровки, кухарка готовит дрянь, деньги, бешеные тысячи, которые выдаются на хозяйство, исчезают, как в черной дыре, дети расхлябанны, а гувернантки, вместо того чтобы заниматься их воспитанием, моментально, как только наймутся на работу, начинают строить глазки Кондрату и вертеть перед мужиком полуголым задом. Словом, требуется найти экономку, желательно даму лет сорока, не озабоченную сексуально, честную и деловую, которая твердой рукой наведет порядок. Нет ли у Кати на примете подходящей кандидатуры? Жить надо у Разумовых в квартире постоянно, оклад соответствующий.

– Как раз для тебя! – радовалась Катюша.

– Интересное дело, я не хочу быть домработницей!

– Экономкой, – поправила Катя. – У тебя под началом будут кухарка и горничная, да еще домашние учителя-репетиторы их старшей дочери. Она не ходит в школу.

– Почему?

Катюша пожала плечами:

– Не знаю. Может, здоровье слабое. Впрочем, не хочешь, не надо, но, на мой взгляд, место неплохое.

Поколебавшись немного, я согласилась, и Катерина перезвонила Разумовой.

– Леночка, – защебетала она в трубку, – кажется, я нашла нужную кандидатуру. Зовут ее Евлампия Андреевна. Нет, нет, ей около сорока, просто имя такое. Она мастер на все руки, человек безукоризненной честности. Последний год работала у меня, но я уезжаю в Майами… Рекомендую как себя. Что ты, душенька, ей и в голову не придет соблазнять Кондрата, если уж на то пошло, у нее есть молодой любовник, она с ним по четвергам, в свой выходной, встречается.

– Ну какого черта ты придумала про хахаля! – возмутилась я.

Катюша захихикала:

– Лена у Кондрата четвертая жена. Он очень на баб падок, вот она и волнуется.

– Пусть старых нанимает!

– Во-первых, – веселилась Катя, – многие старухи не прочь развлечься с молоденьким, а во-вторых, какие из них работницы? Нет, наемная сила должна быть молодой, но это чревато нежелательными последствиями. Ну, решайся!

– Ладно, – безнадежно пробормотала я, – согласна.

В понедельник вечером, тщательно закрутив кран газа, вырубив электропробки и поставив квартиру на охрану в милиции, я с небольшим саквояжиком в руках прибыла на место службы.

Дом, где обитал Разумов, сразу давал понять: тут живут обеспеченные люди. На двери подъезда имелись домофон и видеокамера. Внутри, у лифта, сидел консьерж. Да не какая-нибудь трясущаяся от болезни Паркинсона убогая бабка, а бравый парень лет тридцати, в черной форме. Лестница застелена ковровой дорожкой, в лифте сверкает зеркало и пахнет коньяком, французскими духами и отличным куревом.

На пятом этаже было всего две двери. На одной золотом горели цифры 110. Очевидно, Разумов объединил несколько квартир в одну или, разбогатев, отселил своих соседей.

Я нажала на звонок. За дверью, явно железной, обитой дорогой натуральной кожей цвета кофе с молоком, раздалась приятная музыка. Я усмехнулась. Звонок играл «Маленькую ночную серенаду». Интересно, чем так приглянулся гениальный Моцарт производителям мобильных телефонных аппаратов и дверных звонков? Почему именно его музыку они выбирают для услады ушей потребителя? Может, просто никогда не слышали про других композиторов? На мой взгляд, к двери удобнее бежать под «Танец с саблями» Хачатуряна, бодрит и держит в тонусе.

Но у Разумовых не торопились открывать. Серенада длилась и длилась. Наконец откуда-то из-под потолка донеслось:

– Чего надо?

Однако мило и интеллигентно разговаривают в семье литератора.

– Здравствуйте, я Евлампия Романова.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась бабища лет пятидесяти, огромная, как русская печь. Подушкообразная грудь свободно колыхалась под безразмерной трикотажной кофтой, длинная юбка почти полностью скрывала ноги, из-под нее торчали лишь огромные тапки с ярко-зелеными помпонами. Волосы красавицы были стянуты в хвостик, лицо серое, а глазки противно-маленькие и хитрые.

– Вы Елена? – ошарашенно спросила я.

– Хозяйка в спальне, – буркнула небесная красавица и, хлопая тапками о голые пятки, тяжело переваливаясь с боку на бок, удалилась.

Я в растерянности осталась стоять в прихожей, но тут где-то далеко послышался дробный стук каблучков, и на меня выскочила тоненькая прехорошенькая девочка лет пятнадцати. Светло-каштановые кудри блестели в свете яркой хрустальной люстры, щеки покрывал румянец, пурпурные губы улыбались. Не девчонка, а статуэточка.

– Ты, наверное, дочка Кондрата Разумова, – ласково сказала я, снимая пальто. – Давай знакомиться. Я ваша новая экономка Евлампия Андреевна. Впрочем, надеюсь, мы подружимся, так что зови меня так, как зовут хорошие приятели, – Лампа. А где твоя мама?

– Очень приятно, – улыбнулась девчонка и подала мне тонкую бледную руку с изящным бриллиантовым кольцом. – Я Елена Михайловна, супруга Кондрата Разумова.