Жизнеописание Петра Степановича К.

IX

– Шафером-то шафером, – думал Петр Степанович, проснувшись на следующее после сельхозсоюзовской вечеринки утро, – а не пора ли тебе и самому, милый друг, жениться?

Кривил вчера Петр Степанович душой, кривил, когда про мировые законы-то говорил Ивану Григорьевичу. Атомы – атомами, а он ведь и сам последнее время подумывал насчет женитьбы. Ей-богу! Ему сейчас двадцать восьмой год, пока женишься, се да то, да пока дети вырастут, то будешь и стариком. Не думайте, что он погорячился, расчет у него был правильный.

Петр Степанович посчитал еще в 1922 году, что советской власти никто не прогонит, а если и будет переворот, то такого… внутреннего порядка, – это раз; во-вторых, кризис миновал и пойдет жизнь страны на материальные накопления; наконец, рано или поздно жениться необходимо, ибо сама жизнь этого требует, – это три.

Петр Степанович на службе чувствовал себя прямо-таки великолепно. Особенно хорошо он почувствовал, когда оборудовал себе целых две комнаты в главном доме, купил кровать, ковер и стол, в одну из командировок в Харькове приобрел охотничье ружье и даже, чтобы быть загадкой, нацепил на стенку портрет Ленина. Таких женихов – еще поискать!

Пока не думал Петр Степанович жениться, до тех пор никто об этом даже не напоминал. А теперь зайдет тот же сторож хозяйства, Макар, в две комнаты Петра Степановича, скажет что-нибудь по делу, а потом улыбнется широкой-широкой улыбкой, до ушей, и скажет:

– Не хватает вам, Петр Степанович, женушки! Хе-хе-хе… Сироточкой, Петр Степанович проживете. Вот и вешалочки некому пришить, – воротничком просто нацепили одежину, и гардиночек нету-то на оконушках. Да, необхо…

– О, я еще не собираюсь жениться, – отвечает Петр Степанович, сдерживаясь, чтобы не поделиться своею тайною мечтою с Макаром.

В союзе тоже: Анастасия Васильевна обязательно поднимет разговор приблизительно такого сорту:

– Ну, если уж такие не поженятся, Петр Степанович, как вы, это я уж не знаю, где нашей сестре деваться!

Как-то встретился Петр Степанович со своим учителем, еще по реальному училищу, и тот, сейчас же после приветствия:

– Еще, Петя, не женился?

В праздничный день выйдет Петр Степанович в сад, ляжет на коврике под яблоней или старой душистой грушей, почитает роман, возьмет ли сухую книжечку по специальности, но не читается. Невольно в мыслях начнет перечислять своих знакомых девиц, но… нет подходящих! Вера – старая, Сима – глупая, высока уж больно ростом. Нюся – не окончила гимназию, а жениться на модистке… Ксения – подходящая, но она на третьем курсе медицинского и не пойдет, а если пойдет, то с нею никакой любви не может быть: ты ей с поцелуем, а она в это время будет думать, что во рту все выстлано эпидемией, – ты ей о цветах, о пчелках, о солнышках, а она будет прислушиваться к воркотанию желудка и представлять, как эти кишечные сосочки всасывают питательные вещества… бр… Так Петр Степанович иногда долго перечисляет знакомых девиц, подходит к ним со всех точек зрения, критикует – и в каждой обязательно найдет недостатки, а раз недостаток, то ничего из этого и получиться не может.

Читатель может вообразить, что Петр Степанович уж больно наивен и даже подумает, что мы своего Петра Степановича просто сочинили для романа: неужели Петр Степанович до 27 лет никого не любил из женского персонала?

Категорически отвечаем: Петр Степанович много раз любил. Но кто из нас не любил в ученические годы? Каждый любил! Любили все мы, сильно любили, чисто любили… Петр Степанович один раз даже стреляться хотел… После этого случая любил еще несколько раз. А во времена учительства в профшколе Петр Степанович даже ночевать домой не ездил, так крепко привязался к одной учительнице, поселившись у нее в комнате на правах мужа. Мы больше скажем: Петр Степанович чуть-чуть не вскочил с этой учительницей, извините за выражение, в алиментную путаницу, – но хорошо, что в эти годы советская власть была занята белыми, зелеными и другими бандами, и еще как следует не расписали алиментных законов. При теперешних-то законах Петру Степановичу пришлось бы обязательно выплачивать по одной трети своего жалования. Кстати ребенок умер, а то, возможно, что старая история могла бы быть возбуждена теперь, и платить все равно пришлось бы.

Так что наш герой, как видите, герой не без любовных историй – даже стреляться хотел! В общем, герой, как герой, без всяких там подделок, подтасовок, подрисовок, а что с невестами Петр Степанович был как бы в некотором затруднении, то кто только после гражданской войны не был в затруднении! При всех других прочих условиях, Петр Степанович, может быть, даже не терял бы связи еще с той девицей, из-за которой хотел стреляться, но в голодовку, в войну, во всю эту жизненную помеху революцией у многих жизнь сложилась не так, как предполагалось. Перед концом института были еще у Петра Степановича некоторые отношения с однокурсницей Степанидой, но Петр Степанович посчитал, что ему этих отношений хочется меньше, чем ей, и они как-то разъехались, хотя она и добрая была, и даже плакала.

Ну, да это все – прошлое. С лета 1922 года стали в учреждения поступать машинистками, регистраторшами, счетоводшами и на другие службы деликатные барышни, с которыми преды, завы и секретари имели не только служебно-официальные отношения, но тут стали вмешиваться в дела и глазки, и ручки, и губки, и всякая такая другая штука. До 1922 года люди делали одолжение правительству, что служили, а теперь стало наоборот: учреждения стали делать одолжения, что напринимали такую массу белокуреньких, черненьких, шатенок, рыженьких и разных других оттенков. Штаты переполнялись и мужчинами, но это уже по другим причинам. Не редкость в 1922 году встретить в учреждении за шуршащими бумагами барышню, что раньше ходила с папкой «Musik», надеясь быть пианисткой, но обстоятельства… обстоятельства складывались так, что надо служить. Фу! черт его знает: начали писать об одном, а переехали на другое! Ну, извиняемся. Просто это получилось от того, что Петр Степанович часто начал ездить в город, в правление и в другие учреждения, и на него эти учреждения с каждым днем производили большее и большее впечатление. Например, Лизе дали повышение, а на ее место посадили Марусю Карасик, а Маруся Карасик в хороших отношениях с бухгалтером, а бухгалтер путем… э, надо бросить об этом: заедем снова в дебри.

При поездках в город, по делам и без дела, Петр Степанович, продолжал внимательно присматриваться к своим знакомым девицам. Он увеличил число мест своих посещений, и можно было видеть привязанным его жеребца возле: упродкома, уисполкома, правления потребительской кооперации, своего правления, типографии, даже возле яичного склада! В каждом из этих управлений сидели девицы, знакомые Петру Степановичу еще по гимназии. Одни печатали на машинках, другие рылись в бумагах, третьи почему-то сидели недалеко от какого-нибудь райпродкомиссара, четвертые еще чем-нибудь занимались.

Бывали случаи, что Петр Степанович встречался со своим начальством, и начальство задавало вопрос:

– Чего это ваш жеребец стоит возле земуправления?

– Передавали мне, чтобы я как-нибудь заехал взять план нашего хозяйства, – невозмутимо спокойно отвечал Петр Степанович, хотя никто ничего не передавал, и никакого плана не нужно было.

Никто не мешал после этого разговора, через полчаса, жеребцу стоять привязанным возле военного комиссариата.

Да и к нему в совхоз приходили правленские барышни – посмотреть, как он успешно хозяйствовал. Приходила даже Анастасия Васильевна, собственно, не барышня, а дама, но муж ее сошел с ума и теперь находился где-то в доме умалишенных, что Анастасии Васильевне не мешало жить, радоваться, улыбаться и даже флиртовать. Приходила сюда машинистка Союза, Нина, очень полная и краснощекая девица, интересная особа: она, например, жаловалась на малокровие, что вызывало со стороны громкий смех, шутки по ее адресуй снова смех; реже в хозяйстве являлась Катя, пока служившая регистраторшей в Союзе, но ей могут дать и более солидную должность, если будет вакансия. Ее знал Петр Степанович еще гимназисткой, и она ему очень нравилась.

Катя была среднего роста, черненькая, очень красивая, с черными большими глазами. Раньше у Кати были замечательные волосы, всегда убранные в толстую длинную косу, но теперь уже коса сделалась короче, – однако Катя была прелестной девицей, хотя ей и было уже двадцать четыре года. Кате очень нравились романы Тургенева и особенно его героини; влияние тургеневских романов было так велико на впечатлительную душу хорошенькой Кати, что она и сама напоминала тургеневскую героиню. Когда на Катю смотришь, то невольно ее хочется представлять не иначе, как гуляющей в большом, заброшенном парке возле обрыва, с книгой в руках, и ветер должен ей развевать локоны, а глаза глубокие-глубокие смотрят куда-то вдаль, и чувствуется в Кате всегда что-то возвышенное, чистое, и ее хочется любить. За Катей до сих пор серьезно не ухаживали. До революции не успели, а в революцию люди были заняты добыванием куска хлеба, куда, собственно, и уходила вся энергия.

Теперь, наконец, можно было бы и поухаживать за Катей, но нравы у мужчин после революции и гражданской войны стали другие, нежели это было в тургеневские времена: теперь требуются девицы покладистые, чтобы в первый вечер можно было бы поцеловать, обнять, а Катя такой вольности допустить не могла. Если уж любить, то любить на всю жизнь… Ах, виноват, как мы увлеклись Катей и расписались, что сами не заметили, что на это ушло время! Но все-таки к Кате мы еще вернемся!

Вчера Петр Степанович заснул так неожиданно, что даже не успел убрать в стол начало своей рукописи. Теперь же, когда, отдав должное мыслям о женитьбе и ощутив их, если можно так сказать, всем своим телом, он встал со своего одинокого ложа и увидел чистый лист бумаги, то с раздражением вспомнил Макара, который все время мешал ему теми или иными обращениями по совершенно пустяковым вопросам. Правда, Петр Степанович еще перед тем, как он совершенно неожиданно заснул, и сам стал сомневаться в своей силе: не надо было ему заходить в торговый отдел, тем более, не один раз. Но никто ведь не знает – не засни Петр Степанович так быстро, может, полежал бы он на кровати с полчасика, а потом присел бы за стол и, действительно из-под его пера вышло бы что-нибудь величественное? Пусть он и не написал в ту ночь ни одной строчки, если не считать заглавия, но читатель ведь знает, какими большими вопросами была наполнена в ту ночь голова Петра Степановича. Да если бы он напечатал в брошюре под заглавием «В омуте жизненной лжи» все то, что у него бродило в голове, то мы уверены, что Бухарин, Сталин, Калинин, Чемберлен, Бриан, Кулидж и все, все, все политические деятели после прочтения брошюры Петра Степановича сразу поняли бы, на каком ложном пути они стоят, и заявили бы единогласно:

– Теперь мы снимаем с себя всякую ответственность и находим всякие коминтерны, палаты, съезды и т. д. абсурдными и не имеющими под собой никакой логической увязки…

А ведь никто и не подозревает такой грандиознейшей потенциальной энергии в Петре Степановиче! Гордиенко, вероятно, ставит Петра Степановича далеко ниже себя. Эх, сколько великих, но не высказанных мыслей носят в своих головах люди! Но мы не желаем подливать масла в огонь, зная, что Петр Степанович еще жив, а его рукопись уже начата. Нет, довольно об этом! С огнем не шутят!