Кошки ходят поперек

Не совсем пролог

Я чуть не умер. Мне было восемь лет, а я уже чуть не умер.

Мы жили тогда совсем плохо, в одном северном городе, в бараке, недалеко от угольного террикона. Зимой было холодно, а в мае пол заливала вода, и по комнате можно было запускать пароходы из газет или лодочки разные. Правда, тогда я был совсем еще мелкий, в пароходах не смыслил, зато очень хотел крокодила. Отец тогда как раз купил цветной телевизор, и я посмотрел тот самый мультик, после чего очень захотел крокодила. У парня из другого конца барака был, бабушка привезла ему из Болгарии.

А я страдал от бескрокодилья, мучился и мучился.

Но раздобыть рептилию нигде не удавалось – отец сказал, что их вроде как сняли давно с производства, но потом тетя Люба, знакомая матери, нам его принесла.

Крокодил был не новый, подержанный, но в хорошем состоянии. Сделан в далеком 1984 году из толстой зеленой пластмассы, руки-ноги-голова-хвост и даже глаза вертелись в разные стороны. Почему-то рукав на правой лапе был ярко-морковного цвета, этакая красная рука, тогда как левый рукав бело-розовым. Может, крокодил лежал на солнце, а может, еще что-то там с ним произошло, и он выцвел.

Глаза крокодил имел большие и желтые, если хорошенько нажать на живот, эти глаза выскакивали и катились под диван.

Шляпы не было, видимо, она потерялась раньше, вместе с гармошкой – о былом наличии этих предметов свидетельствовали дырки на крокодильих ладонях и крокодильем темечке. Я зачем-то вставлял в дырки спички, они проваливались и гремели в пластиковом нутре, звук получался смешной, шепотливый какой-то.

Крокодил очень скоро оказался забит спичками под завязку.

А шляпу мать потом сшила из кожаных лоскутков, вырезанных из старых ботинок. В результате этой операции ящер приобрел гангстерский вид, автомата Томпсона под мышкой только не хватало.

Крокодил был велик. Я так любил его, что решился на святотатство – накалил гвоздь и выплавил сзади как раз под воротником свое имя.

Женя Кокосов.

Чтобы никто не украл.

Велик был крокодил. Теперь таких не достать, теперь все крокодилы какие-то ненастоящие, со слащавым китайским прищуром. Как уже говорилось, я был в восторге и спал с крокодилом в обнимку, хотя он был достаточно жестким и почему-то пах марганцовкой.

Потом я узнал, почему он пах марганцовкой.

Тетя Люба шла по улице и увидела старушку. Старушка продавала игрушки – кубики, машинки, разное, короче. Игрушки были старые, поигранные, и крокодил в том числе. Старушка сказала, что недавно закрыли детское отделение при женской тюрьме, детей распределили по другим местам, а игрушки раздали бывшим сотрудникам. Старушка там нянечкой работала, ее собственные внуки уже выросли, а выбрасывать было жалко. Старушка помыла игрушки в дезрастворе и стала продавать.

Так тетя Люба купила мне крокодила.

Эта история меня потрясла. Я весьма смутно представлял, что такое тюрьма, в основном по мультикам и кинофильмам. И уж никак я не мог представить, что в тюрьме зачем-то содержат еще и маленьких детей. Я представил, как они лежат в зарешеченных люльках и играют в зарешеченных манежах. Это было тяжело, даже представлять тяжело. Потом я подумал, что моим крокодилом тоже играл какой-нибудь маленький узник, и от этого делалось еще невыносимее. Я шарахался от крокодила, наверное, неделю, я боялся его. А потом полюбил еще сильнее. У него была своя история, и от этого он мне казался чуть ли не живым, что ли.

Как-то раз, мы тогда жили уже не на Севере и вообще жили гораздо лучше, чем раньше, мать собирала игрушки для детей из детского дома. Она до сих пор чего-то собирает, чаще всего письменные принадлежности, старую одежду, старые книжки – в помощь неимущим ребятам. Ну, вот игрушки тоже. Я хотел отдать старые машинки и уже собрал их целую коробку, но отец посмотрел на все это и сказал, что надо добавить крокодила.

Я злился, наверное, два дня. Но отец сказал.

Когда-то тебе достался крокодил. Ты жил с ним несколько лет, засыпал с ним, играл с ним. А у других детей этого не было. И сейчас нет. У них вообще ничего нет, они очень тупо живут, безрадостно, не будь задницей.

Я снова представил. Только теперь маленьких детей, которые спят в одинаковых постелях с одинаковыми одеялами, на обед едят макароны с таком, а игрушек у них совсем не имеется, – и крокодила отдал.

Потому что это было правильно.

Только мне не хотелось, чтобы мой крокодил лежал вместе с остальными подарками, в скучных коробках из-под телевизоров. Эти коробки хранились у нас в гараже. В японских телевизорах хранились растрепанные книжки, в немецких – старые курточки и штаны, в корейских – игрушки. В большинстве своем мягкие – щедрый дар одной фирмы из соседней области. Впрочем, были и нормальные: в одной коробке я обнаружил электрический конструктор, в другой автомобильчик на дистанционном управлении, правда, без левого переднего колеса. Все коробки были забиты под завязку, но с помощью чудес перекладывания и вталкивания я выкроил место для своего крокодила. Я отыскал хорошую коробку от кроссовок, набил ее мятой бумагой, поместил крокодила туда и собственноручно погрузил в угол, между нелепым синим львом и стопкой сдутых футбольных мячей со следами бутс.

Спал в ту ночь я плохо. Мне все время казалось, что ему как-то нехорошо рядом с футбольными мячами, я все хотел спуститься в гараж и проверить, но начался дождь, и выходить на улицу мне не захотелось. А когда я побежал туда утром, оказалось, что коробки уже увезли.

Это меня очень неприятно удивило, можно сказать, разочаровало в жизни. Нет, я уже распростился со своим крокодилом, но мне хотелось посмотреть на него в последний раз, а оказалось, что это невозможно.

Коробки увезли.

Я тупо бродил по гаражу, искал чего-то, перебирал какие-то свечи зажигания и фильтры в блестящих упаковках, потом увидел книжку. Вернее, даже не книжку, а ее часть. Страницы с семнадцатой по пятьдесят третью. Ни обложки, ни названия, ни автора, вообще ничего. Бумага плохая, буквы косоватые, но не самодельная, самопал всегда видно. Скорее всего она вывалилась из коробки с японскими телевизорами. Я был тогда так расстроен, что уселся на покрышке и принялся читать, хотя раньше ничего почти не читал, даже сказки. В моем классе многие уже читали всякую там литературу, а я тогда не читал совсем. А эту вот книжку я вдруг стал читать, начала не было, а я стал читать. Сидел в покрышке и читал.

В книжке рассказывалось про одну девчонку, которая очутилась в какой-то невиданной стране. В этой стране вроде как осуществлялись все желания, даже не самые причем заветные. Над мозгами там никто не стоял, а хулиганам можно было легко навесить. Хорошо, короче, было и привольно. Там были еще разные приключения и опасности, все стреляли и на конях скакали, мне понравилось, а на сорок восьмой странице указывалось три способа, с помощью которых можно было бы попасть в эту самую страну. Мне понравился второй. Меня все это так захватило, что я читал до вечера, а к утру с помощью некоторых химических препаратов изготовил смесь…

Короче, все очень сильно взорвалось.

С тех пор я стал гораздо, гораздо умнее.

А вообще, конечно, это история про лю, если кто еще знает, что это такое.

Глава 1. День Дурака

Кокосов Евгений Валентинович, четырнадцати лет, учащаяся молодежь, рост 165, вес пятьдесят два кэгэ, это я, собственной персоной, эсквайр.

Наш дом на улице Маслобойникова, это на самой окраине, а раньше вообще было за городской чертой, дальше только трамвайная линия. А сейчас уже в черте. Но район престижный. Три километра от почтового отделения, восемьсот километров от Москвы, мать хотела жить в Москве, ходить в театр. Или в консерваторию, моя мать любит романсы. Про весну, неповторимую и давно позабытую, которая прошла и не воротится никогда. Короче, морковь последняя чиста, а мир починит красота, это хорошо идет под ананасы в сиропе.

Кстати, о весне.

Настоящая весна начинается первого апреля, в День дурака. В это можно не верить, но это действительно так. Первого апреля, именно. Все, что до, это еще зима, а с первого апреля уже как надо. Грачи прилетели.

Первого апреля, в День дурака, я наблюдал за последней сосулькой. Сосулька растянулась почти на метр, стала похожа на копье, потом оборвалась, хлопнулась о черепицу гаража и разлетелась на прозрачные кругляшки. Я выбрался на улицу и обнаружил, что кругляшки исчезли, испарились под солнцем. Это была последняя сосулька. Сосулек уже давно нигде не висело, почти месяц, а тут вот, объявилась.

Весна, типа, пришла. Что-то рано в этом году. И зимы толком не было, и весна раньше чуть ли не на месяц разгулялась. Погода самая теплая за последние сто пятьдесят восемь лет, уже в середине марта полезла мать-и-мачеха, а в конце месяца так и трава даже.

Но это не радовало. Не люблю весну, гнусное время. Как ни крути, а весной начинаешь чего-то ждать. Это оттого, что все вокруг тоже чего-то ждут. Загарного солнца, мороженой клюквы, подснежников, наступления рыболовного сезона, кто как. Все ждут – и ты ждешь. Ждешь-ждешь, а ничего не происходит. Весна – лживая девчонка, каждый год водит тебя за нос.

Поэтому я весну и не люблю. Если раннюю весну еще как-то можно терпеть, то весна повсеместно зеленая – это сплошное затяжное уныние. Поэтому, когда хлопнулась сосулька, я загрустил. День не задался.

Я отдыхал в шезлонге на веранде, поставил на рэндом флэшник, слушал по кругу песню про странные происшествия на мексиканской границе и про призрачный отель, в который раз въедешь, а потом уже и не выедешь. Сколько ни старайся. В духе С. Кинга песенка, жутковатая. Как раз для весеннего настроения.

Я прослушал песенку уже три раза, как на веранде соседнего дома появился соседский мальчишка. Малолетний хулиган и брутал Алик Окинин по прозвищу Окиша. Окиша был совсем еще юн, ходил в третий класс, но уже сейчас ему прочили большое будущее гопниковского короля. Окиша вредил всему живому, находившемуся в границах его гнусной досягаемости.

Сейчас в пределах его досягаемости находился я. Окиша вытащил на балкон большое овальное зеркало и принялся пускать в меня зайчиков. Сначала я терпел, поскольку прекрасно знал, что у Окиши пока еще нет главного качества подлинного хулигана – терпения. Знал, что, если не подавать виду, Окише быстро надоест хулиганствовать, и он отправится мучить своего толстого сибирского кота, кастрата и такого же человеконенавистника, как сам Окиша.

Окише и в самом деле быстро надоело пускать обычных зайчиков. Он удалился, а через минуту появился с приспособлением. Я подивился зверской Окишиной изобретательности. Окиша поставил перед зеркалом вращающийся круг с дырками, запустил его, и солнечные зайчики теперь пулялись в меня с раздражающим мельтешением.

Это было тяжело, я скрипел от ярости. Перед глазами плясали бешеные солнечные пятна, но я был все-таки непробиваем. Могуч был я.

Тогда Окиша пустил в ход тяжелую артиллерию. Он оставил свою солнечную активность, остановил круг и унес зеркало. Зато принес виолончель.

Виолончели я вынести не мог. Вообще Окиша играл довольно неплохо, так как занимался в музыкальной школе и даже входил в состав подросткового струнного квартета. Но сейчас Окиша играл нарочно скверно. Даже не играл – пилил смычком по струнам, рождая безумные дребезжащие звуки, от которых у меня начинала чесаться голова и здорово ныли руки.

Я не выдержал и скрылся в доме. Под торжествующий смех Окиши. Впрочем, я не собирался сдаваться. Я даже собирался отомстить за испохабленное начало дня. Быстро сбегал за пейнтбольным ружьем старого, вышел с другой стороны коттеджа, прокрался с пластиковой лестницей вдоль забора, вскарабкался наверх.

Окиша настырно терзал инструмент. Повернувшись ко мне худой хулиганской спиной, весь во власти деструктивного вдохновения.

– Эй, Ростропович! – позвал я.

Окиша перестал пилить и боязливо съежился, выставив в небо острые лопатки. Я прицелился и выпустил в эти вражеские лопатки длинную сладостную очередь.

Желатиновые шарики с хлюпаньем разбивались о спину Окиши, оставляя на ней большие разноцветные кляксы. При каждом попадании Окиша вздрагивал и втягивал в плечи голову. Я кровожадно улыбался.

Шарики кончились, ружье плюнулось воздухом, я опустил оружие.

Окиша встал, осторожно, даже бережно прислонил виолончель к стулу, потом разразился диким болезненным ревом. Побежал в дом.

– Музыка, – сказал я сам себе. – Парю, парю, как сладостно, однако, крапива…

После чего снова устроился в кресле. Насладиться тишиной, насладиться прохладой.

Через минуту на веранде соседского дома появился отец Окиши. Я продолжал нагло сидеть в шезлонге. Отец Окиши был в прямом подчинении у старого, и я прекрасно понимал, что ругать меня не будут. В соответствии с неписаной корпоративной этикой.

Окинин-олд поднял виолончель, внимательно ее осмотрел, буркнул что-то неприветливое и удалился к себе.

Я оставался в шезлонге.

В три часа с работы вернулся старый.

Старый разогрел в микроволновке дряньбургер и, вгрызаясь зубами в холестерольную котлету, рассказал о происшествии, имевшем место сегодня у них в аэропорту. Ровно в половине первого над летным полем зависли летающие блюдца, числом три штуки. Блюдца совершили противозенитный маневр, отстрелялись тепловыми ракетами и приземлились прямо перед зданием аэровокзала с приветственными сигнальными огнями.

Я слушал, отвалив челюсть, а когда старый принялся рассказывать, как по трапу принялись сходить инопланетяне, ликом зеленые, но в цилиндрах и смокингах, я засомневался. А как дошло дело до потчевания зеленых хлебом-солью, так я засомневался еще сильнее.

Тут-то старый рассмеялся и сказал, что сегодня первое апреля, а первого апреля просто необходимо кого-нибудь обмануть.

Пусть даже родного сына.

Иначе не будет удачи. Я согласно покивал и сказал, что удачи и так нет, весна тупо ранняя, озимые померзнут, не взойдет зябь, случится голод. К тому же не далее как вчера учредительный совет Лицея поднял плату за обучение в пять с половиной раз, причем вносить ее надо не постепенно и безналом, а сразу и кэшем, а кто не внесет плату, тот будет незамедлительно отчислен как собака…

Старый вскочил и завопил, что в договоре предусматривается повышение платы не более чем на двенадцать процентов в год, что он затаскает учредительный совет по судам, что в стране все-таки остались законы, а он законы хорошо знает…

Я рассмеялся и сказал, что сегодня первое апреля, а первого апреля просто необходимо кого-нибудь обмануть.

Пусть хоть родного отца.

Иначе удачи не будет.

Старый промолчал. Сжал дряньбургер, наружу выскочил салат, кружок помидора, маринованный лук, корнишоны, соус капнул.

Мощная кисть, ничего не скажешь.

– Чего, по-нормальному нельзя? – Старый сбросил бутербродную кашу в урну. – Нельзя без борзот?

– Без каких борзот-то? – сказал я.

Мне совсем не хотелось ругаться сегодня, сегодня и так был трудный день.

– Ты не ходил на учебу… – Старый стал припоминать.

Я обмакнул палец в соус и стал рисовать на столе букву «Г».

– Ты не ходил на учебу две недели, – закончил отец. – А, между прочим, я за нее плачу…

Ну вот, опять началось. Я плачу за твою учебу, в твои годы твой дед командовал эскадрильей… И между прочим, я проболел вовсе не две недели, а гораздо меньше, двенадцать дней. И при всем при том я не какая-то глупая сволочь, я знаю, чего хочу от жизни.

Я хочу стать летчиком.

Это не романтика, не киношная глупость, это династия. Мой дед был летчиком, во время войны гонял на «Ил-2», летающем танке. Отец хотел стать летчиком, но зрение подвело, и он стал юристом. Но работал все равно в летчицкой отрасли – в частной авиакомпании «Джет-авиа».

К тому же летчики неплохо получают. Особенно если куда-нибудь в Бруней устроиться, к шейхам. Там даже машину летчикам бесплатно выдают.

– Я же по уважительной причине не ходил, – сказал я. – У меня вегетососудистая дистония. Возрастная.

Это было вранье.

– Завалишь экзамены – просить не пойду. – Старый с демонстративным лицом принялся мыть руки. – Можешь даже не рассчитывать. Дядя Сеня, тот который в Москве, мог бы взять тебя в свою фирму на практику. Учился бы и работал одновременно. А потом он бы тебя пристроил в академию. Тебе надо думать о будущем.

– А я думаю о будущем, – сказал я. – Все время думаю. И уже договорился с Носовым…

– На визажистов учиться, что ли, пойдете? – с презрением спросил старый.

– Да нет. В конно-балетную академию двинем, у Носова там кузен работает. Старшим коннобалетчиком…

Люблю позлить старого. Когда старый злится, он похож на человека.

– Коннобалетчиком, говоришь…

Старый хотел сказать еще что-то, скорее всего, непристойность какую, но плюнул и ушел к себе наверх. Сначала лупил по груше, затем обрушился на диван и врубил своих дебильных «Бомбардировщиков». Старый, а такую плесень слушает. Да ладно…

Я тоже плюнул и ушел в трубу, вставил в уши американские беруши, стал читать «Краткую историю времени», а между чтением все думал, как собака. Думал, что весна начинается просто изумительно, впрочем, как и любая весна, весной может случиться разное.

Хотя, если честно, предчувствий у меня никаких не было, ни плохих, ни хороших.

Книга американского астронома С. Хокинга.