Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
2. О методологическом значении понятия «общественно-экономическая формация»
В связи с выяснением методологического значения понятия «общественно-экономическая формация» остановимся прежде всего на логической стороне проблемы. По своей логической структуре категория общественно-экономической формации является (согласно принятой в настоящей работе терминологии) общим историко-типологическим понятием (общим историческим типом). Как мы помним, основная познавательная функция этого рода понятий заключается в установлении общих черт различных исторических процессов. Причем данную функцию общие исторические типы, в отличие от локальных исторических типов, способны выполнить лишь при условии абстрагирования от конкретных пространственно-временных условий существования исследуемых объектов. Только в этом случае логически оказывается возможным воспроизведение общего содержания данных объектов.
Но напомним, что логическая однородность общих историко-типологических понятий нисколько не исключает многообразия их проявлений. Характер этих понятий зависит от конкретных познавательных задач, выполняемых ими. В частности, благодаря общим историко-типологическим понятиям могут воспроизводиться как отдельные повторяющиеся стороны исторических процессов и явлений, так и системное единство этих процессов и явлений.
Категория общественно-экономической формации относится как раз к последнему виду общих историко-типологических понятий. Строясь отвлеченно от конкретно данных пространственно-временных условий существования объектов исследования, данное понятие в то же время направлено на обобщенное воспроизведение определенных реально данных социально-исторических систем и выражение присущего им общего типа социальных отношений и культуры.
В частности, когда мы говорим о рабовладельческой общественно-экономической формации, то мы имеем в виду не просто рабство как историческое явление. Как определенный тип общественных отношений рабство встречается на самых различных этапах общественного развития, в самые различные эпохи, начиная с седой древности и кончая современностью. Однако сам факт наличия рабства как определенного вида общественных отношений ни в коей мере не дает нам еще рабовладельческой общественно-экономической формации, хотя последняя и основана на данном типе общественных отношений. О рабовладельческой общественно-экономической формации правомерно говорить лишь в том случае, если имеется в виду исторически данная система общественного устройства, предполагающая господство рабовладельческих производственных отношений. В данном случае определяющим моментом является не просто наличие того или иного элемента, а характер соотношения его с другими элементами социальной системы и его воздействие на целое.
Но это лишь одна сторона отмеченной проблемы. Другая сторона ее состоит в том, что подобная система в реально данной истории человечества естественным образом должна быть ограничена определенными временными рамками и предполагает определенную последовательность исторического развития, хотя эти временные рамки, а также последовательность исторического развития систем представляют собой, так сказать, переменные величины и не могут быть однозначно выражены.
Учет того обстоятельства, что понятие «общественно-экономическая формация» направлено на воспроизведение целостных систем общественного устройства, предполагающих в конечном итоге какие-то временные рамки и определенную последовательность исторического развития, очень важен в связи с тем, что в современном идеалистическом обществознании наблюдается ярко выраженная тенденция отказа от построения подобных понятий. Данная тенденция, обусловленная формально-внешним подходом к исторической действительности, неизбежно приводит к такой односторонней трактовке и использованию общих историко-типологических понятий, когда один из видов этих понятий рассматривается как единственно возможный. В результате понятие «формация», выражающее целостное образование, возникающее в определенную историческую эпоху, всецело подменяется понятиями, не связанными с какой-либо одной исторической эпохой. Эта тенденция довольно рельефно намечается, в частности, уже у одного из наиболее видных обществоведов-идеалистов XX в. Макса Вебера (старшего брата упомянутого Альфреда Вебера), хотя его позиция и носит противоречивый характер в связи с тем, что он не дает однозначного решения рассматриваемой проблемы.
Тут не место сколько-нибудь подробно останавливаться на разборе методологической концепции Вебера. Это тема особого исследования. В данном случае мы рассмотрим систему взглядов Макса Вебера лишь под углом зрения проблем, вставших в связи с задачей определения общей логической природы понятия общественно-экономической формации. В этой связи интересно прежде всего отметить отношение Макса Вебера к марксизму. По словам одного из учеников Вебера Макса Рейнштейна, система его взглядов явилась ответом на вызов, который бросил своими исследованиями Карл Маркс.
Несмотря на хорошее знакомство с марксизмом, Вебер не сумел по-настоящему осознать научное значение историко-материалистической концепции и прежде всего заложенной в ней идеи монизма. Высоко оценивая исследования Маркса, он вместе с тем считал теорию исторического материализма «односторонней» и в связи с этим поставил перед собой «стратегическую» задачу «научного преодоления» этой односторонности. И именно в этой неспособности осознать суть теории исторического материализма лежит основная причина того, что Максу Веберу, несмотря на все его качества выдающегося ученого, не удалось правильно ответить на кардинальные вопросы методологии общественных наук. Поставленная им перед собой центральная задача оказалась ложной, и чем больше он старался «преодолеть» марксизм, тем дальше он уходил от истины.
Очень хорошо это заметно на примере трактовки им проблемы капитализма как определенного исторического явления. Взгляды Вебера на этот счет весьма противоречивы. Пытаясь преодолеть «односторонность» исторического материализма, Вебер в то же время воспринял некоторые важные положения марксизма и прежде всего идею историчности капиталистического способа производства. Именно осознание, под влиянием марксизма, того факта, что капитализм является продуктом исторического развития и по своей основной структуре не имеет аналогий в прошлом, привело его к постановке проблемы, разрешение которой он считал самоцелью своей научной деятельности: установление причин, почему капитализм и его культура зародились впервые в Западной Европе, а не в Китае, Индии и т. д.
Ключ к решению данной задачи Макс Вебер видел в сопоставлении и сравнительном изучении основных религиозных идеологий человечества – буддизма, конфуцианства, иудаизма, ислама и связанных с ними культур – с целью выявить их отличительные и общие черты с христианством.
Уже в одной постановке этой задачи мы видим существенный отход Вебера как неокантианца от логики Риккерта, от его идеи «исторического индивидуума», неповторимость которого сама по себе снимала задачу сравнительно-исторического исследования. Этот отход от Риккерта и сказался в выработке Вебером его сложной системы «идеальных типов», понятий, которые, по его замыслу, должны были помочь разобраться в бесконечном многообразии исторической действительности. «Типами» они являются в силу их основного назначения – вобрать в себя наиболее существенные и характерные черты исследуемого социально-экономического или культурного явления, а «идеальный» характер их вызывается тем, что в чистом виде они в эмпирически данной действительности не встречаются.
«Идеальным типом», по мнению Вебера, является также и понятие «капитализм». Хотя Вебер в противоположность многим буржуазным историкам и экономистам и признавал историчность капиталистической системы хозяйства, что отмечалось выше, тем не менее ему была глубоко чужда марксистская идея общественно-экономической формации. И это обстоятельство, закономерно обусловленное исходными теоретическими посылками общей системы взглядов Вебера, приводило его к непреодолимым трудностям и противоречиям.
Наиболее ценная сторона трудов Макса Вебера выражалась в его стремлении сблизить теорию с эмпирическим исследованием, социологию с историей, что обычно ему удавалось сделать. Но в этом же коренилось и наиболее слабое место его теоретической системы взглядов в целом. Свое стремление избежать догматизма и исторического схематизма он доводит до крайности и вообще отказывается от систематически сформулированных теоретических выводов. По мнению Вебера, никакой систематически дельной научной социальной теории наподобие естественно-научных теорий создать невозможно. Задача социальной науки, согласно данной точке зрения, должна состоять в том, чтобы посредством системы идеально-типических построений устанавливать и исследовать конкретные взаимоотношения различных сторон и факторов социально-исторической действительности. Причем очень важно иметь в виду, что, согласно Веберу, построение идеально-типических понятий всецело определяется точкой зрения исследователя. Нас, например, может интересовать роль экономических факторов в общественной жизни. В таком случае мы можем построить идеально-типическую теорию господства экономического фактора над остальными социальными факторами. С равным успехом мы можем построить и любую иную теорию общества, каждая из которых будет так же правомерна, как и теория господства экономического фактора. По мнению Вебера, все социальные теории справедливы в той мере, в какой они выражают различные, одинаково правомерные познавательные точки зрения, и определяются особым углом зрения, под которым рассматривается действительность. Неправомерна, по Веберу, лишь претензия на абсолютное значение какой-либо из этих теорий. Лишь в этом случае они оказываются ошибочными. В этом утверждении как нельзя лучше сказывается субъективизм Вебера, ведущий неизбежно к релятивизму. И именно эта сторона концепции Вебера заслуживает первоочередного внимания марксистской критики. Однако условием ее плодотворности должно быть ясное осознание той реальной гносеологической проблематики, из которой в данном случае исходил Вебер.
Субъективизм Вебера, как нам представляется, проистекает прежде всего из абсолютизации активности человеческого познания и прежде всего того несомненного факта, что познавательный процесс обязательным образом предполагает выдвижение различных точек зрения и целевых установок. Как уже отмечалось выше, человеческое мышление не способно охватить одновременно различные стороны и состояния изучаемых сфер действительности. Познание становится возможным лишь в результате абстрагирующей деятельности мысли, членения и изоляции соответствующих сторон исследуемого предмета из бесконечно сложной системы взаимоотношений и рассмотрения их под определенным углом зрения. Известно, что каждый предмет обладает огромным множеством признаков, и для того чтобы произвести отбор существенных признаков и исключить из сферы исследования признаки несущественные, в каждом отдельном случае необходима определенная точка зрения.
Все это является совершенно бесспорным. Предмет спора между материалистической и субъективно-идеалистической гносеологическими концепциями состоит вовсе не в признании или непризнании научной правомерности выдвижения в исследовании различных познавательных точек зрения, а в другом. Он начинается, в частности, при определении критериев отбора существенного от несущественного в процессе познания.
Субъективные идеалисты усматривают подобные критерии лишь в мышлении познающего субъекта, в частности в выдвигаемой им точке зрения. Согласно мнению многих из них, существенные признаки – это лишь те признаки предмета, которые оказываются более важными при рассмотрении данного предмета или данной группы предметов с той точки зрения, с какой мы хотим узнать их.
Если попытаться в связи с этим выяснить, на чем основывается данное утверждение, то мы убедимся, что оно исходит во многом из относительного характера различий между существенными и несущественными признаками предметов. На первый взгляд может даже показаться, что подобное утверждение является правильным. Ведь действительно, одни и те же признаки предмета, в зависимости от того, с какой стороны он познается, могут в одном случае быть для исследователя существенными, а в другом – нет. Так, например, для социолога, обобщающего соответствующие социально-исторические процессы, индивидуальные различия истории являются несущественными с интересующей его точки зрения, и он даже преднамеренно отвлекается от них. Для историка же, наоборот, данные индивидуальные различия могут оказаться весьма существенными, и он может сделать их предметом специального исследования.
Субъективно-идеалистически мыслящие исследователи, исходя из отмеченной относительности характера различий между существенными и несущественными признаками и абсолютизируя эту относительность, переносят критерий их различения всецело в сферу сознания. Отрывая этот критерий от самой познаваемой действительности, они отказываются признать наличие такой группы определяющих существенных признаков предмета, которая не зависит от познавательной точки зрения и связана с процессом объективного функционирования и развития данного предмета.
Подобная группа признаков в литературе получила наименование группы существенных признаков предмета в безотносительном смысле. «Такая группа существенных признаков, – пишет В. Ф. Асмус, – относительно которой могут быть указаны другие (зависящие от нее) признаки предмета, может быть названа группой признаков существенных в безотносительном смысле. Напротив, всякая группа признаков, которые существенны лишь в каком-нибудь строго определенном отношении, при решении какой-нибудь определенной задачи, но не могут быть основанием для уяснения других (зависимых) признаков предмета, может быть названа группой признаков, существенных в относительном смысле. Так, кольца Сатурна представляют признак существенный, если иметь в виду только задачу отличения Сатурна от других планет. Это признак – существенный в относительном смысле потому, что из него не могут быть выведены другие признаки, характеризующие эту планету, например, наличие у нее обширной атмосферы, состоящей из метана, наличие в ее атмосфере широких полос облаков, параллельных экватору, малый удельный вес, скорость суточного вращения, расстояние от солнца, время обращения вокруг солнца и т. д.»
Несколько далее В. Ф. Асмус продолжает свою мысль: «Признаки существенные в безотносительном смысле составляют только одну, строго определенную группу черт предмета. Однако группа эта особенная. Особенной ее делает связь со всеми производными от нее признаками, возможность перехода от нее к группам производных признаков. Понятие о предмете, мыслимое посредством такой группы существенных признаков, есть уже не просто мысль о той или другой стороне предмета, а мысль о стороне главной. Понятие, выделяющее в предмете группу признаков, существенных в безотносительном смысле, есть понятие о сущности предмета».
Возвращаясь к Максу Веберу, можно сказать, что одна из главных черт его гносеологической концепции состоит в том, что он склоняется к отрицанию наличия существенных признаков предмета исследования в «безотносительном» смысле, т. е. такой группы признаков, существенность которых определялась бы не той или иной познавательной точкой зрения, а объективно присущими самому предмету свойствами. И в этом следует видеть наиболее уязвимое место его системы взглядов, а также главный источник характерных для нее противоречий, которые Вебер безуспешно пытался преодолеть. Противоречия эти возникали прежде всего между сознательно преследуемой им основной целью «преодоления» историко-материалистической точки зрения и той объективной логикой исследования, которой он невольно придерживался.
На это противоречие системы взглядов Вебера обращает внимание С. А. Оранский. Очень характерным для самого Вебера, пишет Оранский, является то обстоятельство, что он много места уделял исследованию причинной связи между хозяйством и религиозными идеологиями. В своих замечательных работах по социологии религий Вебер специально останавливается на вопросе об экономической функции религий, на их экономической обусловленности, с одной стороны, и обратном влиянии их на хозяйственную жизнь – с другой.
Если бы на основании этих работ, продолжает Оранский, кто-либо обвинил Вебера в близости к марксизму, Вебер решительно отмежевался бы от этого. Он заявил бы, что вовсе не считает экономику базисом, над которым идеологии являются надстройками. Все в обществе находится во взаимодействии. Его интересовала причинная связь между двумя родами явлений – экономикой и религией. Он выделяет поэтому эти явления, изучает их взаимную связь, абстрагируясь от всех других явлений.
Таким образом, отмечает далее Оранский, если из произведений Вебера можно вывести, что экономика является базисом, которым определяется развитие религий, то это, согласно его точке зрения, лишь методологический прием – условно рассматривать явления религии как хозяйственно обусловленные, чтобы лучше понять взаимную связь этих явлений. С таким же успехом можно изучать взаимоотношения религии и национальности или еще каких-либо других явлений.
Оранский, констатируя то обстоятельство, что Вебером и другие общественные явления – право, политический строй и т. д. – рассматриваются в их взаимоотношении именно с экономикой, задается вопросом, почему это так происходит? Потому, ответил бы Вебер, что меня интересовал этот аспект связей, объективно здесь никакой более тесной связи, чем в других случаях, не существует.
И в заключение Оранский делает следующий вывод: «Вебер, – пишет он, – был слишком чуткий и тонкий исследователь, его историческое чутье ему подсказывало, что именно анализ взаимоотношения экономики с другими элементами общества сулит наиболее благоприятные перспективы для исследования. Почему? На это Вебер ответить не мог, ибо все способы рассмотрения одинаково закономерны. Ему оставалось поэтому в полном согласии с предпосылками своего субъективизма ссылаться на свой личный интерес».
С этими замечаниями Оранского нельзя не согласиться. Он хорошо подметил существующее расхождение между Вебером-философом и Вебером – конкретным исследователем. Как философ Вебер выдвигает релятивистскую концепцию равноправия различных социологических точек зрения. Исходя при этом из факта взаимодействия различных сторон общественной жизни человека, он всецело отвергает идею какой-либо их устойчивой субординации.
Между тем как конкретный исследователь он невольно приходит к установлению определенной субординации между различными элементами общества, а именно обусловленности идеологических факторов экономическим, хозяйственным, объясняя это личной направленностью мышления, личным познавательным интересом. На самом же деле та система субординативной связи между компонентами общественной жизни, установление которой Вебер пытается объяснить своим личным интересом ученого, есть не менее объективный, т. е. независящий от познавательной точки зрения, факт, чем взаимодействие различных общественных факторов.
Выше мы уже говорили, что для общества, представляющего собою органическую систему, характерны два основных вида связей ее частей: координация, выражающая их взаимодействие и взаимообусловленность, и их субординация, т. е. тот устойчивый и закономерный способ, которым они связаны между собой и благодаря которому достигается единство системы.
Вебер признает лишь один тип связей частей социальной системы – их координацию, и в этом его теоретическая односторонность, ведущая к серьезным философским ошибкам. Признание лишь координативного типа связей частей социальной системы неизбежно ведет к социологическому плюрализму. И Вебер в этом случае не представляет никакого исключения. Несмотря на все его оговорки, он по своим социологическим взглядам несомненный плюралист.
По-видимому, Вебера можно считать наиболее выдающимся представителем этого направления социологической мысли, а его исследования – прекрасным показателем тех объективных лимитов, которые ставит перед ученым плюралистическая трактовка социальной истории. Эмпиризм, которым так гордится Вебер, достигался им ценой отказа от построения систематически цельной теории, ценой отказа от решения исходных теоретических проблем общественно-научного знания.
Социологический плюрализм Вебера неизбежно выступал как препятствие при рассмотрении объектов исторического исследования в виде определенных систем. Отвергая идею субординации частей социальной системы, Вебер тем самым, хотел он того или нет, по сути дела теоретически отвергал и последовательный системный подход к изучению истории человечества, поскольку, как мы уже знаем, лишь благодаря субординации своих частей органическая система способна выступать в виде специфически интегрированного целого.
В свете этого становится понятным, почему Веберу оставалась чуждой марксистская идея общественной формации, а также то обстоятельство, что, признавая вслед за Марксом историчность капиталистической системы хозяйства, он в то же время склонялся к расширительной трактовке капитализма и не ограничивал ее одной эпохой.
Как мы уже указывали выше, учение об общественно-экономических формациях направлено на воспроизведение органически целостных исторических комплексов, обладающих устойчивой, специфической структурой и предполагающих определенную последовательность исторического развития. И лишь благодаря этому, кстати сказать, это учение способно выделить соответствующие этапы общественного развития, ибо понятие «этап» развития необходимым образом предполагает системное рассмотрение различных вычленяемых исторических состояний (вне понятия системы идея этапа, ступени развития оказывается бессодержательной). Поэтому теоретической основой построения понятия формации необходимым образом должна выступать идея субординации частей исторического целого, т. е. та самая идея, которую отвергал Вебер, признававший лишь их (частей) взаимодействие или, иначе говоря, координацию.
При этом Вебер, точно так же, как и многие другие буржуазные исследователи, исходит из порочной в корне альтернативы: или взаимодействие частей социального целого, или же их субординация. Всецело противопоставляя данные понятия, они рассматривают их как взаимоисключающие друг друга.
Очень ярко это взаимоисключение сказалось в теории «стадий экономического роста» У. Ростоу. Во введении к своей основной работе Ростоу подчеркивает: «Но одно указание необходимо сделать сразу же: хотя метод стадий роста состоит в экономической оценке общества в целом, он отнюдь не предполагает, что политика, социальная организация и культура являются только надстройкой над экономикой и выводятся исключительно из нее. Напротив, с самого начала мы признаем правильным представление об обществе как организме, части которого взаимозависимы. Это представление было в конце концов отброшено Марксом, а Энгельс принял его только в самом конце своей жизни». Конечно, продолжает он далее, изменения в экономике влекут за собою политические и социальные последствия, но сами экономические перемены рассматриваются в этой книге как следствия политических и социальных сил. Что же касается мотивов поведения человека, то многие из важнейших экономических сдвигов рассматриваются нами как следствия внеэкономических мотивов и стремлений людей.
И в данном случае мы сталкиваемся с явным непониманием той функции, которую выполняет принцип историко-материалистического монизма в построении социальной теории. Идея взаимодействия частей социального организма вовсе не является противоречащей исходным принципам историко-материалистической концепции, как это представляется Ростоу. Марксистами отрицается не само взаимодействие различных факторов социального целого, а правомерность сведения их отношений между собой лишь к данному виду детерминации. В частности, для исторического материалиста, точно так же как и для Ростоу, не является секретом то несомненное обстоятельство, что в процессе функционирования и развития общества экономика, влияя на остальные компоненты социальной системы, в свою очередь получает определенное обратное воздействие со стороны последних. Это вынужден признать и Ростоу в примере с Энгельсом. Но, согласно его мнению, признание подобного взаимодействия между экономическими и остальными факторами общественной жизни означает отход от «ортодоксальной» марксистской точки зрения. И именно тут коренится ошибка Ростоу в понимании историко-материалистической концепции и системы взглядов ее основоположника – Маркса.
Из чего исходил Маркс, выдвигая тезис об определяющем значении общественно-производственного, экономического фактора в социально-исторической жизни людей? Неужели он не видел того, что человеческое общество представляет собою сложнейший, переплетающийся клубок взаимодействий различных его факторов, процесс, в котором причина и следствие постоянно меняются местами? Несомненно, видел. Но Маркс в социально-исторической жизни людей сумел усмотреть также и нечто такое, что обычно ускользало из поля зрения многих других исследователей. В сложном взаимодействии различных компонентов социальной системы он сумел обнаружить также определенное постоянство отношений между ними, выражающее собою особый вид детерминации частей исследуемого целого. Именно на это постоянство, субординацию частей социального целого сделал Маркс упор в процессе своих дальнейших изысканий, что и дало ему возможность, вскрыв исходную структуру общественно-исторической жизни людей, сделать открытие величайшей для всей сферы общественно-научного знания важности.
Понятие общественно-экономической формации представляет собою научную абстракцию, которая призвана воспроизвести социально-исторические системы под углом зрения характерных для их частей устойчивых и существенных связей и тем самым дать возможность понять исторически данные состояния общества как единый социальный организм (Ленин). Части этого организма, модифицируясь в соответствии с общей природой того целого, которое они выражают, несут на себе его неизгладимую специфическую печать.
При этом очень важно помнить, что понятие «общественно-экономическая формация», как и всякая научная абстракция, должно строиться так, чтобы объект исследования воспроизводился им в максимально чистом виде, освобожденном от всего, что может затемнить его общую специфическую природу. Вполне понятно, что в реальной действительности социально-исторические системы не могут проявлять себя в подобном чистом виде и представляют гораздо более сложные и неоднородные образования, отдельные элементы которых несут печать как прошлых страниц истории, так и зародышевые характеристики нарождающегося ее будущего.
Уже в силу этого детерминирующее воздействие реально данной социально-исторической системы на свои элементы не может быть одинаковым. Часть их полностью выражает ее внутреннюю специфическую природу, другие несут ее печать в меньшей степени, а третьи продолжают оставаться по своему характеру инородным для данной системы телом. Таким образом, понятие общественно-экономической формации выражает собою обычно господствующий для реально данной социально-исторической системы тип социальных отношений и культуры, обусловливаемый соответствующим способом производства материальных благ.
Учение об общественно-экономических формациях ни в коем случае не должно рассматриваться как некая окончательно сформулированная схема-рецепт, под которую следует подгонять всю историю человечества. В данном учении (как и во всей марксистско-ленинской теории) важна не буква, а принципы, которые в нем заложены. Поэтому любая догматическая трактовка учения об общественно-экономических формациях, которая во имя сложившейся на том или ином этапе развития знания схемы не желает считаться с объективными фактами истории, игнорирует эти факты, неизбежно приносит большой вред. Очень показательна в данном случае история вопроса о так называемом «азиатском способе производства», который оживленно обсуждался советскими историками в 30-е годы, а затем на длительное время был снят с «повестки дня». Лишь в самые последние годы проблема «азиатского способа производства» была вновь поставлена в печати.
Самым печальным при этом является то обстоятельство, что данная проблема была снята с «повестки дня» не силой научной аргументации, а путем создания такой атмосферы в советской исторической науке, когда один лишь факт выступления в защиту точки зрения «азиатского способа производства» расценивался как проявление «антимарксизма». И это несмотря на то, что данное понятие было введено самим Марксом!
Но дело не только и не столько в этом. Понятие «азиатский способ производства», гипотетически введенное Марксом, в дальнейшем могло быть снято самим развитием исторической науки, если бы оказалось, что оно противоречит фактам. Но все дело в том, что этого не произошло. Как раз наоборот! Факты исторической науки убедительно свидетельствуют, что понятие «азиатский способ производства» выражает реальную и весьма важную проблему исторического знания, обойти и игнорировать которую невозможно. Опять-таки и тут совершенно неправомерно отождествлять данную проблему с той или иной конкретной трактовкой ее как в прошлом, так и в настоящем. В связи с этим то или иное ошибочное обоснование рассматриваемой проблемы никак еще не может служить достаточным аргументом для ее ликвидации и снятия с повестки обсуждения.
Значение понятия «азиатский способ производства» состоит, в частности, в том, что оно отражает проблему специфического своеобразия двух, характерных для народов древнего мира путей становления и развития классовых обществ. Один из них был связан с разложением сельской общины и утверждением рабовладельческих отношений в качестве господствующих отношений производства, для другого же было характерно сохранение и консервация общины в виде исходной производственно-экономической единицы. Второй тип развития классовых обществ был преобладающим в странах Древнего мира и именно для его характеристики Маркс ввел понятие «азиатский способ производства» в отличие от «античного», т. е. господствующего в древних Греции и Риме. Эта дифференциация различных, характерных для классовых обществ Древнего мира способов производства проведена Марксом, в частности, в его знаменитом предисловии к работе «К критике политической экономии».
В настоящей работе мы не собираемся делать каких-либо конкретных суждений по поводу правомерности приложения понятия «азиатский способ производства» к различным конкретным обществам Древнего мира. Мы лишь хотим воспользоваться данным понятием для постановки некоторых узловых методологических вопросов, связанных с использованием категории общественно-экономической формации.
Как уже отмечалось выше, понятие общественно-экономической формации, подобно всякой научной абстракции, должно строиться таким образом, чтобы объект исследования воспроизводился им в максимально чистом виде, освобожденном от всего, что может затемнить его общую специфическую природу. В реальной же действительности социально-исторические системы не могут проявлять себя в подобном чистом виде и представляют гораздо более сложные и неоднородные образования. Особенно это касается классовых обществ. Они обычно характеризуются сосуществованием в пределах единой системы нескольких экономических укладов, один из которых занимает господствующее положение (если не считать переходные периоды развития) и тем самым определяет собой общий характер социального целого.
В связи с этим вполне понятно, что при отнесении исследуемого классового общества к той или иной формации мы должны исходить из господствующих в этом обществе социально-экономических отношений, которые выражают характерный для него способ производства материальных благ. Такова исходная методологическая посылка, которой должен руководствоваться при изучении истории классовых обществ исследователь-марксист.
Возвращаясь вновь под этим углом зрения к понятию «азиатский способ производства», можно сказать, что основная проблема, которую оно ставит перед марксистской исторической наукой, состоит прежде всего в соответствующей классификации обществ, относящихся Марксом к этому понятию. Являются ли данные общества специфическим проявлением рабовладельческой формации, или же они образуют особую формацию? Так можно сформулировать суть рассматриваемой проблемы.
Сторонники первой точки зрения обычно ссылаются на наличие в этих обществах (к ним относится большинство древних классовых образований Азии, Африки и Америки) более или менее развитых рабовладельческих отношений. Но само по себе наличие этих отношений никак не может служить аргументом в пользу отнесения их к рабовладельческой формации. В данном случае важен не сам факт наличия рабовладельческих отношений, а то, какое значение эти отношения имели для производственной деятельности рассматриваемых обществ, «удельный вес» этих отношений в процессе данной деятельности. В связи с этим возникает вопрос: возможно ли вообще господство рабовладельческих отношений в производственной деятельности обществ при сохранении в них общины в виде исходной экономической единицы. Именно на этот вопрос следует прежде всего ответить при решении проблемы «азиатского способа производства».
Обычно противники введения данного понятия (возражения терминологического характера в данном случае не могут идти в счет) в марксистскую схему общественно-экономических формаций опасаются того, что, мол, это поставило бы под сомнение идею о единстве исторического процесса. Действительно ли это так?
Идея внутрисистемного единства истории человечества вовсе не предполагает прохождения всеми без исключения народами одинаковых стадий развития. Подобно тому как действие закона нисколько не зависит от количества его проявлений, подобно этому тот или иной этап развития не теряет своего необходимого, закономерного характера в силу того, что он в количественном отношении не является всеобщим. До сих пор в общественном развитии характером подобной всеобщности обладала лишь первобытно-общинная формация, поскольку она являлась этапом становления самого человеческого общества. Все остальные формации, в том числе и рабовладельческая, носили гораздо более ограниченный в количественном отношении характер. Их непосредственными выразителями были далеко не все народы и страны.
Выше уже говорилось о том, что понятие общественно-экономической формации, будучи направлено на воспроизведение исторически данных комплексов, выражающих общие типы социальных отношений и культуры, тем самым необходимым образом предполагает учет определенной последовательности развития. Однако в каком смысле следует понимать в данном случае идею последовательности развития? Означает ли данная идея наличие общеобязательной «нормы», согласно которой общественные формации сменяют друг друга? Мы специально останавливаемся на этом вопросе, ибо неправильное его понимание часто ведет к различного рода недоразумениям и вульгарной трактовке учения о формациях.
Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прежде всего выяснить те функции, которые понятие «формация» выполняет при классификации исторического процесса. Конкретизируя проблему, можно ее сформулировать следующим образом: выражают ли обязательным образом воспроизводимые понятием «формация» типы социальных отношений и культуры последовательную смену различных этапов поступательного исторического развития человечества, или же понятие «формация» может выражать также и качественно различные и в целом исторически «равноценные» проявления какого-либо общего этапа развития? Нам думается, что хотя важнейшей функцией понятия общественной формации и является воспроизведение последовательно следующих этапов поступательного развития человечества, было бы, однако, ошибочно не видеть и другую функцию, которую оно выполняет в общем процессе исторического познания. Эта функция состоит в выражении понятием «формация» и различных «эквивалентных», и «параллельно» идущих планов исторического развития.
Непосредственным поводом для постановки данной проблемы служит бесспорный факт качественно различных путей, по которым шел общий процесс образования раннеклассовых обществ. Этот факт уже неоднократно отмечался в нашей литературе. Представляет, в частности, интерес статья Л. С. Васильева и И. А. Стучевского, в которой авторы руководствуясь данным К. Марксом анализом трех видов первобытных общин (античной, германской и азиатской), пытаются обосновать равноправие трех различных путей перехода из «первичной» (доклассовой) во «вторичную» (классовую) формацию.
Основная задача, которую ставят перед собой Л. С. Васильев и И. А. Стучевский, состоит в том, чтобы показать неправомерность рассмотрения характерных для античного мира процессов образования классовых обществ в качестве эталона и для других районов земного шара. Характеризуя, в частности, специфику образования классового общества у древних германцев, они пишут: «Такова вторая модель. Из контекста “Форм, предшествующих капиталистическому производству” явствует, что эта модель по идее самого Маркса – была вполне равноправной с первой (т. е. с античной. – Э.М.) и отражала вполне самостоятельный и параллельный с первым путь развития от первичной (доклассовой) формации до вторичной (классовой)…
Таким образом, и Маркс и Энгельс были согласны в том, что крепостничество как форма эксплуатации могло существовать и существовало и в древнем мире, что рабство и крепостничество суть две параллельные формы, две равноправные модели развития разлагавшихся первичных обществ. Эта мысль, к сожалению, долгое время находилась в забвении и очень часто заменялась другой, сводящейся к тому, будто возникновение феодализма у древних германцев (или славян) было результатом аккумуляции ими производственно-технических достижений рабовладельческой античности».
Авторы статьи не отрицают большого значения влияния Древнего Рима (или Византии) на окружающие их племена. Более того, они допускают, что влияние Рима, будучи немаловажным в определении темпов развития феодальной Европы, сыграло в конечном итоге решающую роль в том, что именно Европа указала миру путь к капитализму и социализму. Однако, по их мнению, это бесспорно огромное влияние римской античной культуры ни в коей мере не объясняет еще того, почему у германцев или же у славян складывались именно феодальные, а не рабовладельческие отношения. Главным и определяющим, согласно точке зрения Л. С. Васильева и И. А. Стучевского, было своеобразие вступивших на путь классообразования общин германцев или славян, своеобразие условий их развития.
«Иногда, – пишут они далее, – вторую, феодальную модель считают неравноправной первой, рабовладельческой, на том основании, будто производительные силы рабовладельческого общества были заведомо более отсталыми, чем общества феодального. Вопрос о производительных силах решается далеко не так просто, как это иногда представляется. Исследователи подчас исходят из того, что век бронзы способен породить лишь рабовладельческое общество, тогда как феодализм не может возникнуть ранее, чем в век железа. Хотя эти абстрактные рассуждения ничем не подкрепляются, многим они кажутся само собой разумеющимися (Семенов Ю. И. Проблема социально-экономического строя Древнего Востока // Народы Азии и Африки. 1965. № 4). Между тем этот априорный вывод весьма далек от истины.
Что нам доподлинно известно о производительных силах, необходимых для возникновения классового общества? Из марксистской политэкономии со всей определенностью явствует, что для этого необходимо появление таких орудий труда, при использовании которых в данных конкретных условиях можно было бы произвести прибавочный продукт, который в конечном счете и является катализатором развития классового общества, вторичной формации. Но ведь уже сама постановка вопроса предопределяет ответ на него. Суть этого ответа сводится к тому, что в разных конкретных условиях эти орудия могут, даже должны быть различными».
В подтверждение этой своей мысли авторы статьи останавливаются на различных исторических примерах, доказывающих, что один и тот же экономический эффект может достигаться при использовании разного типа орудий. В частности, они напоминают о том, что в условиях мягких аллювиальных почв речных долин в сочетании с теплым климатом в ряде районов Азии еще в глубокой древности применение каменных и деревянных орудий (не говоря уже о меди и бронзе) давало такой экономический эффект, который послужил реальной основой для возникновения на Востоке классовых социально-исторических образований. Что касается природных условий Средиземноморья (особенно западного), то они требовали для производства прибавочного труда уже железных орудий; некоторые же народы, жившие в более суровых условиях (например, германцы), даже имея в своем распоряжении довольно совершенные железные орудия труда, долгое время не могли вступить на путь развития классов и государства.
Мы специально остановились на статье Л. С. Васильева и И. А. Стучевского, поскольку в ней затрагиваются и довольно отчетливо формулируются вопросы, которые за последние годы оказались в центре внимания марксистской исторической науки. Центральной проблемой, вокруг которой группируются эти вопросы, является проблема оценки методологической эффективности той трактовки учения об общественно-экономических формациях, которая господствовала в нашей литературе в течение примерно трех десятилетий. Как убедительно свидетельствует целый ряд проведенных дискуссий и исследований последних лет, эта трактовка учения о формациях страдает целым рядом существенных недостатков и не может удовлетворить современное историческое знание. «Ахиллесовой пятой» ее является неспособность дать объяснение многообразию путей образования и дальнейшего развития классовых обществ в различных районах земного шара. Основную же причину этого следует видеть в том, что данная трактовка учения о формациях базируется главным образом на обобщении истории Западной Европы, а последовательность основных этапов, которая характерна для данного русла всемирно-исторического процесса, объявляется непреложной «нормой» для становления и дальнейшего развития классового общества вообще. Более того, некоторые исследователи даже считают эту последовательность в том виде, в каком она дана в истории докапиталистических классовых обществ Европы, важнейшим положением марксистской концепции общественного развития.
Отчетливо выражена эта мысль, в частности, одним из участников дискуссии об «азиатском способе производства» в Институте народов Азии В. А. Ромодиным, который считает, что отказ от схемы «сначала рабовладельческий способ производства, потом – феодальный» равносилен отказу от одного из основных положений марксистской теории поступательного развития формаций.
Нам думается, что в данном случае идея поступательного стадиального развития человечества истолковывается совершенно неверно. Она вовсе не означает того, что возникновению феодальной формации обязательно должна предшествовать рабовладельческая формация. Как раз наоборот, факты свидетельствуют о том, что в ряде случаев феодальная формация возникла независимо от рабовладельческой. Марксистское понимание поступательного развития человечества для рассматриваемого периода означает признание общей тенденции перехода от первобытно-общинного бесклассового общества к классовому, т. е. того, что Маркс называл переходом от «первичной» ко «вторичной» формации. Данная тенденция в зависимости от конкретных географических и исторических условий в различных районах земного шара пробивала себе путь по-разному, и это вполне естественно, ибо единство исторического процесса вовсе не исключает его многоплановость. Одна из основных задач марксистской теории общественного развития состоит именно в том, чтобы суметь правильно типизировать благодаря понятию «формация» эти различные русла развития всемирно-исторического процесса. Между тем до сих пор эта задача часто подменялась навязыванием схемы, сконструированной главным образом на основе обобщения пройденных этапов (историей Европы).
Некоторые советские социологи и историки опасаются, что современные искания в марксистской исторической науке означают попытку пересмотра самого учения об общественно-экономических формациях. Нам думается, что эти опасения излишни. Наоборот, эти искания в целом выражают стремление привести в соответствие схему формаций с исходными принципами, выражающими данное учение, и тем самым сделать ее методологически более эффективной. Ведь, как уже неоднократно отмечалось выше, важнейшая функция понятия «формация» состоит в воспроизведении основных общих типов социальных отношений и культуры, характерных для истории человечества. Лишь при наличии подобных общих типов общественной организации (а не отдельных ее элементов) правомерно говорить о социально-экономической формации. Вся ценность понятия «формация» в том и состоит, что оно дает возможность выделять исторические состояния общественной жизни в виде определенных системных единств, характеризующихся общим типом социальных отношений и культуры. И хотя эти типы предполагают определенную последовательность своей смены, к формулировке этой последовательности следует подходить с большой осторожностью. Например, хотя соотношение рабовладельческой и феодальной формаций для истории европейского региона выступает как соотношение последовательно сменяющихся этапов развития, в другом случае, при сравнении «параллельно» идущих в различных регионах процессов, скажем, при образовании и развитии классовых обществ у древних римлян, с одной стороны, и славян – с другой, их соотношение выступает как соотношение «равноправных» по своей общей исторической роли формаций.
Учет того обстоятельства, что понятие «формация» направлено не только на воспроизведение поступательно сменяющих друг друга социально-исторических систем, но может также выражать, хотя и качественно различные, но тем не менее «параллельно» идущие и «равноценные» по своей исторической роли процессы, имеет, на наш взгляд, чрезвычайно важное значение. Дело в том, что подобная теоретическая перспектива позволяет узаконить целый ряд положений, бесспорность которых хотя и признавалась на словах, но далеко не всегда учитывалась при использовании учения о формациях. Эти положения касаются проблемы непосредственной зависимости исторических закономерностей от условий их действия. Многообразие условий, в которых функционировали и развивались социально-исторические системы в различных районах земного шара, не могло не предопределить собой многоплановый характер истории человечества, который особенно сильно сказался на ранних его этапах.
Многоплановость истории человечества, как уже было отмечено, нисколько не исключает собой ее внутрисистемного единства. Правильно понятая идея единства истории человечества означает вовсе не необходимость прохождения всеми обществами одинаковых ступеней развития и аналогичной последовательности в их смене, вне зависимости от конкретных условий (подобное наивно-вульгарное понимание единства истории не выдерживает никакой научной критики), а наличие общих закономерностей функционирования и развития социально-исторических систем (например, закона конечной зависимости характера и общего типа внеэкономической деятельности от способа экономической деятельности), которые в зависимости от наличия тех или иных конкретных условий, обнимающих собой как географическую, так и историческую среду, могут быть выражены в различных исторических типах социальных отношений и культуры.
Идея многоплановости делает естественным предположение, во-первых, о возможности различий в последовательности поступательной смены общественных формаций в соответствующих регионах и, во-вторых, о выработке при определенных специфических условиях таких своеобразных типов социальных отношений и культуры, которые могут и не иметь места при других условиях. Об этом свидетельствуют и постоянно напоминают многочисленные факты истории, и именно этими фактами обусловлены теоретические искания в современной марксистской исторической науке, получившие свое непосредственное выражение в дискуссии о так называемом «азиатском способе производства».
Многоплановый характер развития человечества вовсе не снимает с повестки дня самое проблему «нормы» общественного развития, которая предполагается самой идеей закономерного характера исторического процесса, а лишь делает необходимым более вдумчивый и осторожный подход к ней. Данная теоретически почти совершенно не разработанная в нашей литературе проблема требует своего тщательного обсуждения. Хотя мы и можем говорить о большей или меньшей степени зрелости развития той или иной формации в различных общественных образованиях, об их «классическом» выражении, на сегодняшний день ясно то, что общая «норма» развития человечества никак не может быть создана на базе простого обобщения одного из русел всемирной истории, поскольку эти обобщения неизбежно будут нести на себе печать местных специфических условий, отсутствующих в других регионах. Для построения подобной «нормы» необходим дальнейший процесс «идеализации» социально-исторических систем, предполагающий мысленное создание идеальных условий их функционирования и развития.
Итак, основная познавательная функция понятия общественно-экономической формации состоит в типизации социально-исторических систем под углом зрения их общей структуры. Обобщения, на которых основывается понятие формации и которые оно в свою очередь призвано стимулировать и направлять при исследовании истории человечества, ни в коей мере не ограничиваются лишь сферой экономической практики, как это думают некоторые. Наоборот, вся огромная теоретическая ценность марксистского понятия формации обусловлена именно прежде всего тем, что выраженные в ней принципы позволяют свести к внутреннему единству и обобщенно воспроизвести однотипные социально-исторические системы в качестве единого структурного целого, охватывающего как экономическую, так и внеэкономическую деятельность. Сложность проблемы, которую ставит перед историческим знанием понятие общественно-экономической формации, состоит именно в задаче комплексного обобщения социально-исторических систем, т. е. воспроизведения их в качестве действительных системных единств. Между тем часто данная задача в нашей литературе подменялась искусственной классификацией социально-исторических систем по одному или нескольким, произвольно из социального контекста вырванным признакам при игнорировании других весьма существенных характеристик системы. Очень ярко это проявилось, в частности, в подведении под понятие «рабовладельческая формация» порой совершенно различных по своей исходной структуре обществ согласно одному основанию – наличию рабовладельческих отношений.
Задача комплексного обобщения исторической действительности, которую ставит перед исторической наукой использование понятия общественно-экономической формации, необходимым образом требует систематически проводимых сравнений между социально-историческими системами, направленных на тщательное и многостороннее изучение их общих и отличительных черт. К сожалению, в нашей литературе подобные исследования проводились совершенно недостаточно. Между тем лишь на базе подобных исследований возможно создание продуманной историко-типологической системы, способной выразить социально-исторический процесс как с точки зрения его содержательной общности, так и с точки зрения локального своеобразия. Но для этого необходимо прежде всего теоретическое осмысление общего метода, согласно которому должны проводиться исторические сравнения. Ниже будет сделана попытка общей характеристики метода сравнительного изучения социально-исторических систем и установления основных аспектов его использования.
