Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

IX. Дорога

Только настала ночь, проводники открывают магазин – выносят к дрезинам вещи, которые не успели провонять смазочным маслом, тавотом, какой-то рогожей, и грузят, понукая пассажиров. Издали, сидя вдоль темных стен, на них поднялись головы некоторых голодных. Через любое масло запах муки из мешков вынюхивают – проникает в желудки. Они поджимают животы, передвигаются, всматриваясь, но скоро одна за другой громоздкие дрезины, освещенные фонарями, с вещами, проводниками и пассажирами, хватающимися руками, убегают по рельсам.

Голодные засыпают, другие бродят, ища глазами по земле платформы: «Вдруг что-нибудь!..» Кое-кто пробирается в вонючий кипятильник. Там спят на спине, головой вниз, тяжело дыша, но зато тепло. Пришедшие устраиваются в углах за баками обогреться и долго слышат, поднимаясь на локтях, как ночью гремят колесами дрезины, унося запрятанную в чемоданы, мешки и узлы пищу. Дрожащие на досках ящики раскрываются, бегущие ноги доносят жадные руки, и они уцепились за крышки. Дрезины останавливаются. Толпа окружает поодиночке лакомые вещи, и голодные шепчутся сквозь храп.

В это время в дверях манит рукой веснушчатый, наевшийся объедков Холодай. Кажется, он подкрепился… Он божится догнать, заботится поднять тех, которые посильней. Повсюду, снизу, прислушиваясь, встают, других будят. Набралась живая куча. Он передает, что говорил проводник из окошка о том, что через воду перетягивать на руках до утра – и вот по шпалам, мелкими шагами, молча вышли голодные, и за ними, догоняя первых бегом, незаметно в темноте, оставшиеся поднимаются, отстающие томятся ревнивой завистью, и мокрыми рваными ногами каждый торопится оставить за спиной едоков. Последним бежит худой старик с опущенными веками, ощупывая шпалы длинной палкой. Только первые потерялись в темноте – с робостью остановились, вслушались в шум шагов, побежали к отставшим, первые опять заторопились, голоса за спиной ободрили, не теряя их, стремятся от них. А дрезины далеко, добегают до обвала.

Мимо лиц мелькают тени столпившихся деревьев, ветер с легким дождем прохватывает их, люди кивают, засыпая в такт движущимся рукам, фонари секут мелькающие шпалы. Дрезины работают, разожглись… Часам к шести утра, считая версты, дрезины постукивают реже. Скоро в серых потемках мерещится провал, все видят глубокий овраг, пересекающий насыпь; на дне его шумит мутная вода, перебивая друг через друга камни. Рельсы над ней провисли, качаясь на шпалах. Проводники столпились у края обрыва глубиной в пятнадцать метров. Пассажиры заглядывают через их плечи, подавая советы, потом корзины сдвигают, натужась, с дрезин, стаскивают на руках вниз к самой воде в мокрую траву, на мокрые камни, их обдает брызгами. «Ох, эта серая ночь!..» Поднимаются за ними много раз, тяжело карабкаясь, скользя.

В это время наверху со склона горы слева от насыпи сорвалась сова с ощипанной курицей в когтях. Сова, улетая вверх, разжимает когти и упускает вареную добычу. За упавшей на край горы курицей бросаются две фигуры, нагибаются в траву и сидят в ней, согнувшись над пищей, отрывая лапы. Сова исчезла над лесом. Женщина и сын объедают кости, разжевывают их и смотрят вниз, замечают людей и дрезины. Мать запрятала кусок мяса на плоской кости к себе за пазуху. Она подходит к самому обрыву над насыпью и разглядывает людей – их пятнадцать. Одни спускаются измерить глубину потока, другие пилят сосну у воды. Кое-кто отдыхает у вещей, снявши с дрезин последние. Молодой проводник, озорничая, ползет по висящим в воздухе шпалам. Ему кричат и машут руками, чтоб он не трепался, а шел пилить. Женщина сверху рассматривает насыпь, дрезины, овраг и кучу узлов, чемоданов, корзин и мешков и несущуюся воду. Она свесила вниз любопытствующее лицо, желтое как из глины, с острым носом. Рядом с ней ее сын высовывается над откосом. Она его тянет назад и, быстро шагая то в гору, то вниз, бегом с холма, уходит через лес, через густую траву; за ней бежит мальчик. Сестра не приходила в табор. Мужики ушли за шишками. Табор пустует. Женщины сторожат трех лошадей, пережевывающих желтыми зубами полную воды траву.

Кладбищенский сторож с утра наполняет телегу сеном. Лидочка тащит чайник и узелок с остатками консервов, кутаясь в макинтош, а сестра – портплед с подушками; мужчины складывают вещи. Хозяева сидят впереди. Правит кривой сын старика. Петька и попутчик на задке, а сестры в середине. У Лидочки слипаются глаза, кончики рукавов промокли, макинтош защищает от дождя, но чулки прилипают к ногам. Пальцам холодно, они побелели в туфлях. Телега бросает, удары отдаются в боку. Это длится час, они катятся вниз. Лидочка засыпает. Ее разбудил ливень и голод. Брезент, накинутый им на головы, промок и провис; лицо и волосы мокры, губы озябли. В страхе холодных прикосновений трудно заставить себя двинуться, чтоб отодвинуть острый угол корзины, режущий ногу. Мужчины сдвинулись плечами. Телега все скачет, мокрые руки напрасно хватаются за края. Все старания устроиться удобно напрасны. «Хоть кусочек бы мяса. Кажется, болит сердце». Капли грязи запятнали руки. Внутренности дрожат от тряски. В желудке у Лидочки бурчит, и сердце рвется. Сестра доедает рядом остатки орехов на ее долю: «За суетой не запаслись пищей, но скоро должна быть деревня. Там сало. За этой горой». Передвигаясь под косым дождем то на правый, то на левый бок, привставая на коленях, с напряжением вытягиваясь, несмотря на холод, стараясь не дышать, чтоб не так больно, Лидочка сжимает руки и стискивает зубы. Терпеть все труднее, она побледнела: дурно. Телега взобралась на гребень холма к самому небу. Она переваливает вниз, и люди видят вместо деревни далеко вокруг несущийся разлив и несколько обвалившихся черных крыш, торчащих из воды.

Кривой натягивает вожжи, останавливает. Мужчины вылезают и глядят. Лидочка переводит дух и дышит, раскрывши рот, зажимая бок рукой.

Из-под ног им слышны крики. Это с деревьев сыпятся шишки. Не расслышать, что кричат, не видно людей, мужики трясут ногами ветки, сидя в хвое, другие подбирают. Под лесом едва видны шалаши – это табор. Три лошади пасутся между редких сосен.

Река залила дорогу, приходится гнать через сопку. Мужчины сели: «Это недолго – три версты; там же дорога к морю». Снова в бок садится нож. Платье поднято, тихонько раздвинуто, материя растянута по белой коже, и нож до ручки с каждым толчком движется в боку, каждое движение натыкает на лезвие новые части мяса. Он внутри перерезает жилы. Лидочка стонет и просит остановить, подождать. Она слезает с телеги и идет за ней, спотыкаясь на камнях, по лужам, через корни.

В это время доехали до верха сопки. Лидочка садится на корень за разветвлением дороги. Подвода стала. Старик говорит, что отсюда направо дорога к морю: «До табора – налево – две версты, но не проехать – все размыто. Что положено, все исполнили сполна». Он с сыном принимается разворачивать телегу. Лошадь, пятясь, надвигает задок на Лидочку. Она встает с трудом и отходит назад, ступая по глубокой хвое. Петька приступает к старику ехать до табора: «Может, лошадей не достать, тогда на станцию обратно». Тот медлит; Кривой с молчаливым недовольством заносит задок, выправляет телегу: «Езды не долго, если можно проехать». Решают попробовать налегке.

Лидочка не может дальше. Под дождем остается у дерева. Мужчины не знают, как быть, боятся упустить неохотную готовность хозяев. Тут вверху замечают торчащий столб и красный дрожащий флюгер. Никто не знает, что там под столбом уцелел навес. Возчики торопят: нужно стащить вещи – большая грязь. Их складывают под навесом и, найдя сухие ветки, разводят костер. Сидят, запах завораживает сестер. Вера остается с Лидочкой.

«Мы скоро будем». Телега спускается вниз и, въехав в глубокую грязь, исчезает за стволами. Минуя колесами выбоины, она кружит по дороге, но скоро доезжают до табора. Там никого нет. Пять худых женщин встречают и говорят, что мужики скоро вернутся и довезут куда нужно. Попутчик остается ждать, а Петька на телеге возвращается обратно.

Возчики на разветвленье придерживают для расчета, слезают, крутят газетные обрывки и склеивают слюной козьи ножки. Петька торопится заплатить – «скорей наверх, к навесу». Телега тарахтит и пропадает быстро. Он бросается наверх, как будто бы уже все сделано и дальше дело пойдет. Он находит женщин у столба, дрожащих живых молодых женщин, а особенно девочку. Дождь прекратился, и как будто посветлело. Они сидели, терпеливо ожидая и прислушиваясь; ожившая Лидочка бежит за пищей. Петька заставляет кончить консервы, уверяет, что в таборе поел, роется в карманах, выколупывает из мусора два-три кедровых орешка и съедает. Подводы нет. В беспокойстве он решает пойти навстречу. Сестры ждут с нетерпением, его долго нет. Им становится неспокойно. Они боятся идти на поиски. Лидочка к вечеру расплакалась.

Настала ночь, а мужчин все нет. Дождь учащается. Пламя шипит по земле. Внезапно сестрам слышится шум сзади. Они оборачиваются с радостью, но вместо Петьки на освещенную землю вбегает черный щенок. Он отряхивается от дождя и глядит на них. От криков он не уходит, а устраивается рядом с Лидочкой и закрывает глаза. Сон клонит головы сестер. Дождь поредел. Костер задушил их дымом и мало греет, скорей опаляет, но сухие одеяла их угрели, а угольки побелели на рассвете. Они засыпают обе.