Приключения Джона Девиса

Глава I

Мой покойный отец, капитан Эдвард Девис, командовал английским фрегатом «Юнона». Лет сорок назад ему оторвало ногу ядром, пущенным с корабля «Мститель», который предпочел гибель капитуляции. Возвратившись в Портсмут, где уже было известно о победе, одержанной адмиралом Гоу, отец получил чин контр-адмирала, к несчастью, одновременно с этим его уволили с флота: по всей видимости, господа лорды Адмиралтейства подумали, что колченогий контр-адмирал Эдвард Девис не в состоянии уже служить отечеству так, как служил бы с обеими ногами.

Мой отец был одним из тех истых моряков, которые думают, что земля пригодна только для вяления рыбы. Он родился на фрегате, и первым, что он увидел, были небо и море. В пятнадцать лет отец стал мичманом, в двадцать пять – лейтенантом, к тридцати уже был капитаном, лучшую часть своей жизни он провел на корабле, а на суше бывал только иногда, да и то по необходимости. Он с закрытыми глазами мог провести судно по Берингову проливу или морю Баффина, а из Сент-Джеймса на Пикадилли без провожатого не добрался бы. Поэтому можете себе представить, как его опечалили последствия, которые повлекло за собой ранение. Когда отцу случалось размышлять о том, какие беды могут поджидать моряка в жизни, ему приходили в голову и кораблекрушения, и пожары, и сражения, а об отставке он и подумать не мог. Он был готов к любой смерти, но только не в своей постели.

Выздоровление шло медленно и долго, однако крепкая натура восторжествовала наконец и над физическими страданиями, и над душевным недугом. Пока он болел, за ним ухаживал один матрос, несколькими годами старше отца. Этот матрос всегда был при нем, с тех пор как отец поступил мичманом на корабль «Королева Шарлотта» и до того злополучного дня, как лишился ноги на палубе «Юноны». И хотя ничто не принуждало Тома Смита оставить корабль и он тоже всегда надеялся, что умрет славной смертью воина и упокоится, как моряк, однако же преданность капитану пересилила привязанность к фрегату. Как только командира уволили, Том попросился в отставку и получил небольшую пенсию.

Таким образом, двое старых друзей – в отставке различия в чинах между ними уже не существовало – вдруг перенеслись в жизнь, к которой не были готовы и которая заранее пугала их своим однообразием, но делать было нечего. Сэр Эдвард вспомнил, что в нескольких милях от Лондона у него должно быть поместье – наследство от отца, а в городе Дерби жил управляющий, которого он знал только потому, что иногда, получив награду и не зная, куда девать эти деньги, пересылал их ему. Отец написал управляющему, чтобы тот приехал в Лондон и привез отчет о состоянии дел, который понадобился ему впервые в жизни.

Получив это приглашение, мистер Сандерс прибыл в Лондон и привез приходно-расходную книгу, куда с величайшей аккуратностью были внесены доходы и издержки по поместью Вильямс-Хаус за тридцать два года, со дня смерти моего дедушки, который построил это поместье и дал ему свое имя. Тут же были отмечены все суммы, поступившие от нынешнего владельца, моего отца, и показано, на что они потрачены: бо`льшую часть денег использовали на благоустройство поместья, которое благодаря стараниям управляющего находилось в превосходном состоянии. При расчетах оказалось, что у отца, к великому его удивлению, есть две тысячи фунтов стерлингов годового дохода, что вместе с его пенсией составляло от шестидесяти до семидесяти тысяч франков в год. Сэру Эдварду попался честный управляющий!

Почтенный контр-адмирал был большим философом и по природе, и по воспитанию, однако это открытие его очень порадовало. Конечно, он охотно отдал бы все свое богатство, только бы вернуть оторванную ногу и снова выйти в море, но уж если жить в отставке, то лучше иметь порядочный доход, чем одну пенсию. Отец покорился судьбе и объявил Сандерсу, что намерен жить в своем поместье. Управляющий тотчас отправился туда, чтобы приготовить все к прибытию владельца.

Сэр Эдвард и Том целую неделю скупали все книги о море, какие только могли найти, – от «Приключений Гулливера» до «Путешествия капитана Кука». К этому сэр Эдвард прибавил огромный глобус, циркуль, квадрант, компас, дневную и ночную подзорные трубы; этим богатством они нагрузили дорожную карету и пустились в самое дальнее путешествие, какое только им случалось совершать по суше.

Места, по которым они проезжали, были удивительно прекрасны, однако сэр Эдвард оставался равнодушным – ему не могло нравиться еще что-нибудь, кроме моря. Англия – огромный сад, усеянный рощами и лугами, орошаемый извилистыми реками. Вся страна исчерчена дорогами, а дороги усыпаны песком, как садовые аллеи, и обсажены по обочинам тополями. Но, как ни прекрасно было это зрелище, оно, по мнению отца, все же много теряло по сравнению с горизонтом, всегда одинаковым и всегда новым, где волны смешиваются с облаками и небо сливается с морем. Изумруды океана казались ему несравненно роскошнее зелени лугов, тополи – не настолько гибкими, как мачта под парусами, а ровные и гладкие дороги, конечно, не могли идти в сравнение с палубой и рангоутом «Юноны». Итак, древняя земля бриттов не прельщала старика контр-адмирала, и он ни разу не восхитился пейзажами, хотя дорога проходила по самым лучшим графствам Англии. Наконец, когда карета въехала на один из холмов, он увидел свое поместье, раскинувшееся на равнине.

Поместье находилось в чрезвычайно живописном месте: речка, вытекавшая из гор между Манчестером и Шеффилдом и извивавшаяся между тучными пашнями, разливалась озером, а дальше опять продолжала свое течение, проходила через Дерби и, наконец, впадала в Тренту. Этот пейзаж я не видел уже лет двадцать, но помню во всех подробностях. Кругом была свежая зелень, словно только что началась весна, окрестности дышали безмятежностью, а по горизонту тянулась цепь живописных гор. Что касается поместья, то оно было великолепно меблировано по тогдашней моде, и хотя уже лет двадцать пять или тридцать никто в нем не жил, однако мистер Сандерс содержал покои в таком порядке, что ни позолота на мебели, ни рисунок на обоях нисколько не выцвели.

Таким образом, это поместье было бы весьма приятным убежищем для человека, который, устав от света и выбрав уединение, добровольно бы там поселился, но на сэра Эдварда оно произвело совсем другое впечатление. Тишина и великолепная природа казались ему однообразными в сравнении с беспрерывным волнением океана, с его бескрайними горизонтами, островами величиной в целые материки, материками, составляющими целые миры. В печали он прохаживался по этим большим комнатам, постукивая о паркет своей деревянной ногой и останавливаясь у каждого окна, чтобы со всех сторон изучить свое поместье. За ним следовал Том. Старый матрос скрывал под презрительной улыбкой удивление, которое вызывали в нем все эти богатства, каких он отроду не видывал. Окончив осмотр, сэр Эдвард обернулся к своему спутнику, оперся обеими руками на костыль и сказал:

– Ну что, Том, как тебе здесь нравится?

– Ничего, ваше превосходительство, между палубами чистенько, теперь надо посмотреть, каково в трюме.

– О, Сандерс, верно, позаботился и об этой важной части! Пожалуй, сходи и туда, я подожду тебя здесь.

– Да ведь вот дьявольщина, ваше превосходительство, я не знаю, где люки-то!

– Если прикажете, я вас провожу, – сказал кто-то из соседней комнаты.

– А ты кто? – спросил сэр Эдвард, оборачиваясь.

– Я камердинер вашего превосходительства, – ответил тот же голос.

– Ну так явись! Марш сюда!

По этой команде в дверях возник рослый лакей в ливрее.

– Кто ж тебя определил ко мне? – удивился сэр Эдвард.

– Мистер Сандерс.

– А что ты умеешь делать?

– Брить, стричь, одевать, чистить оружие – одним словом, все, что нужно знать слуге моряка.

– Где же ты всему этому научился?

– Я служил у капитана Нельсона, ваше превосходительство!

– Так ты бывал на кораблях?

– Был три года на «Борее».

– Да где ж это Сандерс нашел тебя?

– Когда «Борея» расснастили, капитан Нельсон уехал в Норфолк, а я возвратился в Ноттингем и женился.

– А где твоя жена?

– Она тоже нанята к вашему превосходительству. Она заведует прачечной и скотным двором.

– А кто отвечает за винный подвал?

– Пока никто, ваше превосходительство. Это место настолько ответственное, что мистер Сандерс не посмел никого назначить без вашего согласия.

– Да, Сандерс – человек бесценный! Слышишь, Том, при винном подвале еще никого нет!

– Однако он ведь не пустой? – произнес Том с некоторым беспокойством.

– Не угодно ли, сударь, взглянуть? – спросил камердинер.

– Прикажете, ваше превосходительство? – поинтересовался Том.

Сэр Эдвард кивнул, и Том отправился с камердинером.

Глава II

Опасения его оказались напрасны. Том был знатоком в этом деле, а потому сразу заметил, что тут распоряжался человек знающий. Бутылки были выстроены в зависимости от места производства и возраста вина, ярлыки на палочках, воткнутых в земляной пол погреба, показывали, где какое вино и какого года урожая, и, таким образом, служили знаменами этим отдельным корпусам, расположение которых делало большую честь стратегическим познаниям почтенного Сандерса. Заметив, что рядом с каждым отделением стоит бутылка в виде образца, Том захватил этих передовых часовых и явился с ними к командиру.

Мой отец сидел у окна в комнате, которую выбрал для себя и откуда открывался вид на озеро. Это великолепное зрелище пробудило в душе сэра Эдварда старые воспоминания и сожаления, но, услышав, что в комнату кто-то вошел, он, словно стыдясь, что его застали в раздумьях и со слезами на глазах, тряхнул головой и кашлянул – так он обыкновенно делал, когда хотел отогнать тяжелые думы и придать мыслям другое направление. Том тотчас понял, какие чувства волнуют его командира, но сэр Эдвард обратился к нему, приняв веселый вид:

– Ну что, Том, видно, кампания удалась! Ты взял пленных?

– Надо сказать, ваше превосходительство, что местность, которую я обозревал, прекрасно заселена и вам всю жизнь будет что пить во славу Англии.

Сэр Эдвард машинально протянул руку к Тому, равнодушно проглотил поданный им стакан бордо, которое не стыдно было бы подать даже королю Георгу, просвистел какую-то мелодию, потом вдруг встал, обошел всю комнату, поглядывая на украшавшие ее картины, и снова приблизился к окну.

– Впрочем, Том, я думаю, что здесь нам будет так хорошо, как только может быть хорошо на суше.

– Не знаю, как вы, ваше превосходительство, – сказал Том, пытаясь утешить командира, – а я через неделю, думаю, забуду о нашей «Юноне».

– А «Юнона» была прекрасным фрегатом, Том, – продолжал сэр Эдвард со вздохом, – легким на ходу, послушным рулю, стойким в бою. Его построили на моих глазах… Но не будем больше говорить об этом. «Юнона» была моей любимой дочерью… Теперь она будто вышла замуж и покинула старика отца. Дай бог, чтобы муж хорошо с ней обходился; если бы с ней случилось какое-нибудь несчастье, я бы всю жизнь об этом жалел. Давай пройдемся, Том.

И старик, уже не скрывая чувств, взял своего компаньона под руку и начал спускаться по лестнице, ведущей в сад.

Это оказался один из тех прекрасных парков, в обустройстве которых англичанам нет равных. Там были и цветники, и тенистые аллеи, а местами попадались очаровательные домики.

У дверей одного из них сидел Сандерс. Сэр Эдвард пошел прямо к нему, управляющий тотчас поспешил навстречу.

– Очень рад, что вижу вас! – воскликнул сэр Эдвард. – Мне хотелось поблагодарить вас, вы, право, человек редкий!

– А я очень рад, ваше превосходительство, что вам вздумалось пойти в эту сторону, – сказал Сандерс, почтительно поклонившись. – Вот дом, где я живу уже сорок лет. Тут умер мой отец, здесь же родился я… Но, может быть, вашему превосходительству будет угодно как-то по-другому его использовать?

– Покажите мне ваш домик, – попросил сэр Эдвард.

Сандерс провел его и Тома в свой дом. Он состоял из небольшой кухни, столовой, спальни и кабинета, где в величайшем порядке были разложены все касающиеся имения бумаги. Везде царила удивительная чистота.

– Сколько вы получаете жалованья? – спросил сэр Эдвард.

– Сто гиней, ваше превосходительство, это жалованье назначил моему отцу ваш покойный отец. Мой отец умер, и хотя мне было тогда только двадцать пять лет, однако я получил и место его, и жалованье. Впрочем, если вам кажется, что это слишком много, то я готов получать и меньше.

– Напротив, – возразил сэр Эдвард, – я назначаю вам сумму втрое больше. И можете выбрать себе в доме любые комнаты.

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, – ответил Сандерс, кланяясь. – Но позвольте доложить, что такая значительная прибавка мне не нужна. Я не трачу и половины того, что получаю, а я не женат: копить мне не для кого. Что касается комнат в доме… – прибавил он, замявшись. – Ваше превосходительство, я готов послушаться вас и переехать, если прикажете, но…

– Что? Говорите!

– Но я привык к этому дому, а он – ко мне. Я знаю, где лежит каждая вещь: мне стоит только протянуть руку, чтобы взять то, что нужно. Я провел здесь всю свою молодость, мебель стоит там же, где и прежде: вот у этого окна всегда сидела моя матушка в своем большом кресле, это ружье повесил над камином мой покойный отец, вот постель, на которой он отдал Богу душу. Я уверен, что дух его и теперь еще здесь витает. Извините, ваше превосходительство, но мне показалось бы святотатством изменить что-нибудь. Если вы прикажете, дело другое.

– Избави бог! Я уважаю чужие воспоминания, почтеннейший, и не хочу оскорблять память ваших родителей. Что касается жалования, то мы его утроим, как я уже говорил, а вы посоветуйтесь с приходским священником, нет ли какого-нибудь бедного семейства, которому вы могли бы помогать. Во сколько вы обедаете, мистер Сандерс?

– В двенадцать часов, ваше превосходительство.

– Я тоже, и отныне и навсегда прошу вас ко мне обедать, когда вам угодно. Не играете ли вы в карты?

– Случается, ваше превосходительство, когда у господина Робинсона есть время; я хожу к нему, или он приходит ко мне, и мы, проработав целый день, позволяем себе провести вечер за картами.

– Так вот как мы сделаем: в те дни, когда он не приходит к вам, милости прошу ко мне, а когда он будет у вас, приводите и его с собой, если ему угодно.

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, за эту честь!

– Я всегда буду рад вам. Так это дело решенное?

Сандерс поклонился чуть ли не до земли. Сэр Эдвард снова взял Тома под руку и пошел дальше.

На некотором удалении от домика управляющего стояло жилище егеря, который также заведовал и рыбной ловлей. У него были жена и дети – благословенное семейство! Счастье будто поселилось в этом укромном уголке.

Все население поместья сначала испугалось, что сэр Эдвард, приехав в замок, все в нем переиначит, но теперь все совершенно успокоились. Мой отец был известен на флоте своей храбростью и взыскательностью по службе, а в частной жизни я не встречал человека добрее и снисходительнее его.

Он вернулся в поместье несколько утомленный, потому что еще ни разу не ходил так долго с тех пор, как лишился ноги, но тем не менее довольный, несмотря на тоску, которая поселилась в его сердце. Он решил преобразовать все в доме на корабельный манер, чтобы не менять старых привычек. О своем решении он торжественно объявил Тому и Джорджу, камердинеру. Последнему было нетрудно подчиниться, потому что он не забыл еще дисциплины на корабле «Борей». Повар получил надлежащее приказание, и на другой же день все в доме было устроено по правилам, существовавшим на фрегате «Юнона».

На рассвете колокол вместо барабана будил всех обитателей дома, до начала работы было отведено полчаса на завтрак – так всегда делалось на военных кораблях, и сэр Эдвард никогда не допускал, чтобы матросы на пустой желудок подвергались действию сырого утреннего воздуха.

После завтрака слуги, вместо того чтобы драить палубу, принимались натирать полы в комнатах, затем переходили к чистке меди, что также всегда делалось на кораблях. Содержание в порядке замков, ручек каминных лопаток и прочего требовало соблюдения такой же строгой дисциплины, как и на «Юноне». В девять часов сэр Эдвард обходил весь дом и делал смотр, за ним шли слуги, которых наняли с условием, что в случае неисполнения обязанностей они будут подвергаться наказаниям, применяемым на военных судах. В полдень все работы прерывались, и начинался обед; с часу до четырех сэр Эдвард гулял в парке, как прежде, бывало, прохаживался по рангоуту, а слуги между тем занимались, в случае необходимости, починкой окон, мебели, белья; в пять часов звонили к ужину. Наконец, в восемь часов половина прислуги, как на кораблях, шла спать, остальные, то есть вахтенные, несли службу.

Эта жизнь была лишь пародией на ту, к которой сэр Эдвард привык: в ней присутствовала вся монотонность жизни на море, но не было приключений, которые составляют всю ее прелесть и поэзию. Старому моряку недоставало качки, как новорожденному движения, к которому он привык в утробе матери. Ему недоставало бурь, когда человек борется со стихией, недоставало тех страшных игрищ, в которых моряк защищает свое отечество, слава венчает победителя, стыд постигает побежденного. В сравнении с этим всякое другое занятие казалось ему мелким и ничтожным.

Между тем отцу удавалось скрывать свои чувства от окружающих. Один только Том, обуреваемый теми же настроениями, с беспокойством наблюдал за сэром Эдвардом. Последний часто бросал тоскливые взгляды на свою деревянную ногу, после чего начинал прохаживаться взад-вперед и насвистывать, как бывало во время бури или сражения. Это горе сильных характеров, которое не изливается, а питается молчанием, есть самое ужасное и опасное, оно не процеживается по капле слезами, а копится в глубине души, и опустошения, произведенные им, становятся видны только тогда, когда сердце разбивается.