Цитаты

Летом те, кому повезло, отправлялись в пионерские лагеря. Там они бегали с деревянными винтовками, играя в войну, а вечерами репетировали вокально-хореографическую композицию “Оборона Севастополя”. Воспитание было пуритански строгим. В брежневские годы журнал “Огонек” наставлял: “Девушки должны учиться уважать себя. Тогда не понадобятся законы, запрещающие поцелуи и объятия на улицах. Женская скромность подогревает мужскую половую энергию, но бесстыдство отвращает мужчин, и тогда интимные отношения терпят полное фиаско”. В 1980 году один американский исследователь опубликовал книгу “Секс в Советском Союзе”. Он цитировал газетную статью, где утверждалось, что добрачный секс ведет к нервным расстройствам, импотенции и фригидности. Другая статья учила, что “идеальная продолжительность полового акта” - две минуты, а мужчина, задерживающий семяизвержение ради удовольствия партнерши, наносит своему здоровью “страшный вред”, который может привести к “импотенции, неврозам и психозам”. И это печаталось в то время, когда русские женщины, не имея эффективных средств предохранения, делали один аборт за другим.

Если мы участвуем в выборах и уверены, что полноценные выборы будут и в дальнейшем, то мы знаем, что в следующий раз сможем исправить свои ошибки. Таким образом, демократия превращает в политическую предсказуемость свойство людей ошибаться и помогает нам ощущать время как устремление вперед, в будущее, на которое мы отчасти можем повлиять. А если мы приходим к убеждению, что выборы – это просто ритуальная поддержка, демократия теряет свой смысл.

Демократия гибнет тогда, когда люди перестают видеть ценность в голосовании. Вопрос не в том, проводятся ли выборы, а в том, свободны ли они, честны ли. Если да, то демократия порождает ощущение времени, ожидание грядущего, примиряющее с настоящим. Смысл каждых демократических выборов – в надежде на следующие выборы.

В 1976 году Стивен Кинг опубликовал рассказ “Я знаю, что тебе нужно” – о молодой женщине и ее поклоннике, умевшем читать мысли. Она не знала об этом: он просто давал ей то, что она хотела в настоящий момент (например, земляничное мороженое). Постепенно он изменил ее жизнь, сделал ее зависимой, поскольку она не имела возможности осмысливать свои желания. Подруга заметила, что происходит нечто странное, и выяснила правду. “Это не любовь, – предупредила она. – Это самое настоящее насилие”. Интернет устроен отчасти так же. Он многое знает о нас, но взаимодействует так, что мы не сознаем этого.

For Europeans, Africa remained the supplier of valuable raw materials—human bodies and elephant tusks. But otherwise they saw the continent as faceless, blank, empty, a place on the map waiting to be explored, one ever more frequently described by the phrase that says more about the seer than the seen: the Dark Continent.

После путча я наблюдал, как в перерывах на парламентской сессии в Кремле Жириновский произносит двухчасовые монологи перед группами завороженных депутататов. Свои имперские планы он излагал с натиском и ускорением, обдавая слюной слушателей и телекамеры:

“Первым делом я разберусь с прибалтами и прочими мелкими народностями. Мне плевать, признает их там ООН или нет. Никаких вторжений, ничего такого. Я просто закопаю вдоль литовской границы радиоактивные отходы и поставлю мощные вентиляторы, и по ночам буду гнать в их сторону зараженный воздух. Днем я буду их выключать. У них у всех там начнется лучевая болезнь! Они от нее подохнут! А когда они либо все вымрут, либо приползут к нам на коленях, я остановлю это. Я диктатор. То, что я хочу сделать, плохо, но для России это хорошо. Если меня изберут, у славян будет все, чего они пожелают.

Я снова введу войска в Афганистан, и на этот раз они победят… Я восстановлю царистскую внешнюю политику… Я не буду заставлять воевать русских. Воевать будут узбеки и таджики. А русские офицеры будут просто отдавать приказы. Как Наполеон. «Узбеки, на Кабул!» А когда всех узбеков перебьют, - «Таджики, на Кабул!» Башкиры могут двигать в Монголию, там как раз туберкулез и сифилис. Остальные республики будут угодьями России. А Россия будет мозгом.

Я скажу прямо: когда я приду к власти, будет диктатура. Я обставлю американцев в космосе. Я окружу планету нашими космическими станциями, чтобы они боялись нашего космического оружия. Мне наплевать, что меня называют фашистом, нацистом… Ленинградские рабочие мне сказали: «Даже если наденешь пять свастик, мы за тебя пойдем голосовать! У тебя есть четкий план». Страх - лучшее средство заставить людей работать. Только кнут, никаких пряников. И без всяких танков на улице. Кого надо арестовать - тех арестуем по-тихому ночью. Может, придется расстрелять сто тысяч человек, но зато другие триста миллионов будут жить в мире. У меня есть право расстрелять эти сто тысяч. Право президента”.

Such a look would have confirmed that only in Africa could Leopold hope to achieve his dream of seizing a colony, especially one immensely larger than Belgium. There was no more unclaimed territory in the Americas, and Maximilian and Carlota's disastrous adventure in Mexico was a reminder of what could happen if one tried to take control of an independent country there. Nor were there blank spaces in Asia: the Russian Empire stretched all the way to the Pacific, the French had taken Indochina, the Dutch the East Indies, and most of the rest of southern Asia, from Aden to Singapore, was colored with the British Empire's pink. Only Africa remained.

In Ilyin’s sensibility, adapted by Putin, time was not a river flowing forward, but a cold round pool where ripples flowed ever inward towards a mysterious Russian perfection. Nothing new ever happened, and nothing new ever could happen; the West assaulted Russian innocence over and over again. History in the sense of the study of the past must be rejected, because it would raise questions.

After Affonso's death, the power of the Kongo state gradually diminished as provincial and village chiefs, themselves growing rich on slave sales, no longer gave much allegiance to the court at Mbanza Kongo. By the end of the 1500s, other European countries had joined in the slave trade; British, French, and Dutch vessels roamed the African coast, looking for human cargo. In 1665, the army of the weakened Kingdom of the Kongo fought a battle with the Portuguese. It was defeated, and the ManiKongo was beheaded. Internal strife further depleted the kingdom, whose territory was all taken over by European colonies by the late 1800s.

Because virtually everything we know about this part of Africa for the next several hundred years comes to us from its white conquerors, King Affonso I provides something rare and valuable: an African voice. Indeed, his is one of the very few central African voices that we can hear at all before the twentieth century. He used his fluency in Portuguese to dictate a remarkable series of letters to two successive Portuguese kings, the first known documents composed by a black African in any European language.

In other ways, African slavery was more flexible and benign than the system Europeans would soon establish in the New World. Over a generation or two, slaves could often earn or be granted their freedom, and free people and slaves sometimes intermarried. Nonetheless, the fact that trading in human beings existed in any form turned out to be catastrophic for Africa, for when Europeans showed up, ready to buy endless shiploads of slaves, they found African chiefs willing to sell.

Хотя Ильин вел хронику сталинского террора, его отношение к закону и праву по сути сходно с отношением тех, кого он считал преступниками. Андрей Вышинский, гособвинитель на сталинских показательных процессах, считал, что “революционная законность требует гибкого и, так сказать, свободного”, “творческого” отношения к закону. Будущим контрреволюционерам, по Ильину, следовало бы действовать именно так.

Western journalists are also taught to report various interpretations of the facts. The adage that there are two sides to a story makes sense when those who represent each side accept the factuality of the world and interpret the same set of facts. Putin’s strategy of implausible deniability exploited this convention while destroying its basis. He positioned himself as a side of the story while mocking factuality.

Sheppard was not the first foreign witness to see severed hands in the Congo, nor would he be the last. But the articles he wrote for missionary magazines about his grisly find were reprinted and quoted widely, both in Europe and the United States, and it is partly due to him that people overseas began to associate the Congo with severed hands.

Leopold continued to press his suit. He had his minister in London invite Stanley to lunch. He sent Sanford across the Channel to talk to the explorer again. And he made sure that Stanley heard a few hints about his possibly making a deal with another explorer instead. Leopold knew his man. Five months after returning to Europe, Stanley accepted an invitation to visit Belgium.

The lust for slave profits engulfed even some of the priests, who abandoned their preaching, took black women as concubines, kept slaves themselves, and sold their students and converts into slavery. The priests who strayed from the fold stuck to their faith in one way, however; after the Reformation they tried to ensure that none of their human goods ended up in Protestant hands. It was surely not right, said one, "for persons baptized in the Catholic church to be sold to peoples who are enemies of their faith."

Сначала они пришли за социалистами, и я молчал,
потому что я не был социалистом.
Затем они пришли за членами профсоюза, и я молчал,
потому что я не был членом профсоюза.
Затем они пришли за евреями, и я молчал,
потому что я не был евреем.
Затем они пришли за мной,
и не осталось никого, чтобы говорить за меня.