А.П.
Тёплые веточки ветра.
Веточки на тёмном вечернем ветру. Мир как-то состарился, поседел… от слёз, на ресницах.
Веточки в небе напоминают подтёки на детском акварельном рисунке: ветвится солнце, облака, люди… птицы, ветвятся зачем-то.
Воспитательница в детстве подходила ко мне, замирала над правым плечом, как ангел, и её тень на столе и листке, качала головой.
Тень уходила, улетала, в заплечную даль, и тень моей головы, робко проявлялась на столе: я зачем-то качал головой и грустно улыбался.
Но тень молчала, на её немом лице не было заметно улыбки.
Тени не улыбаются? Почему с таким трудом нам даётся улыбка… в горе?
Словно мы кого-то предаём.
Стыдная улыбка. Запретная. Улыбка в темноте.
Её хочется прикрыть рукой, как-то что-то срамное, увечное.
Улыбка — алая царапинка изувеченной на века, души?
Люди ходят по парку, с царапинками алыми на лицах…
Говорят мужчина и женщина. И вдруг… царапинка. Что то алое в воздухе: смех. Мужчина целует её в царапинку, лечит… зализывает ранку.
Помню, так же трудно, стыдно, как улыбнуться сейчас, мне было стыдно в юности, когда я хотел сказать милой подруге: люблю тебя.
Всего 9 букв.. а кажется, что прошёл 9 кругов ада.
Те, кто чуточку заикается — вязнут на век, в 1 кругу ада этих двух слов: самом несправедливом и страшном: бледно-жёлтое, как лист в конце октября, кому-то молящееся - Л.
Мне кажется, я чуточку поседел, когда выговаривал эти два слова.
Сколько прошло времени в том парке осеннем? Год? 10 лет? 2 века?
Седой мальчик, признаётся в любви.. не менее седой девочке.
Впрочем, это уже мой сон, тогда.. века назад, когда мир был ещё цел и шумел листвой.
Сколько раз я старел за это время? Ну хоть девочки разные были. И парки.
Вчера был странный, грустный день, похожий на мой детский рисунок.
Тёмные веточки, кляксы грачей на жёлтой листве и ранимая синева.
(Синяя краска в детстве заканчивалась раньше всех. Самая вкусная… губы — вечно в синеве и в небе, как в чернике.
Воспитательница вечно машет головой, словно я с ангелом целовался.
Синяя краска в комнатке кюветной — разбавлена водой. Отмели синевы, неба. Похоже на цвет моих глаз..)
А под деревьями — Сальвадор Дали в раю, в образе дворника.
Блаженные островки листвы, похожие на маленькие планеты на рассвете.
На островке спит собака. На другом островке — ещё одна, и ещё…
Райские острова, где живут собаки. Они спят. Им мягко и тепло.
Кажется, осень была задумана только для того, чтобы опала листва и этим бесприютным ангелам, было не зябко спать.
Деревья вечером поют колыбельную собакам и ангелам..
Птицы так ревностно смотрят на них: они спали в листве, среди неба, а теперь — собаки.
Может, собаки что-то пытаются вспомнить? Похожи на повзрослевших лисят в сказке Экзюпери...
Милый дворник, я люблю вас! Не смущайтесь, да-да, я вам!
Можно, я возьму вашу метлу и постелю вон той собаке чудесную постель из листвы?
Могу постелить и вот этой милой женщине в тёмном плаще, только она не ляжет…
Небо лужицы. Моя тень на ней. Детская тень подошла, ласково взяв тень моей руки.
Заходим в небо. Поднимаем лица, сердца, туда, где облетает синева на обнажённых ветвях.
Можно века так стоять. В луже такой, голубой, хорошо признаваться в любви… или просто, грустить.
Здесь какая-то тайна детства, и мы не успеваем её разгадать, рано повзрослев.
Сладко было пройтись по луже, оставляя потом на асфальте, следы, прирученные, нежные, как увязавшийся за тобой… бесприютный, безрайный призрак собаки.
Боже, как нежно тают эти следы! Вместе с сердцем: стук, стук.. в синеве.
Словно шаги поднимаются в небо. С сердцем.
Но ещё слаще было проехаться на велосипеде, по голубой лужице, смеющейся солнцем.
Ласточкина грация тугого, тёмного шелеста по асфальту (ну что за слово такое грустное? Смазанное эхо асфоделиевых цветов..).
Полоса ночи прочерчена на сером асфальте.
Словно на запотевшем окне, кто-то провёл пальцем… и замер, загрустил.
А может и заплакал. Не видно…
Заплечный, детский голос:
- Смотри! Смотри! Ворон прячет что-то прямо возле нас, и не стесняется, словно нас и нет!
- Это грач. У грачей носик светлый.
И правда, почему он нас не замечает? Даже обидно… и за грачей нас не считает.
Знает, что мы не возьмём то, что он спрятал.
Давай его проучим? Нежно.
- Как?
- Мы же почти невидимые для него. Всё равно что призраки.
Он уйдёт, мельком взглянув на нас крылышком взгляда, а мы… подойдём и раскопаем клад.
- Клад?? Что за клад?
- Золото, бриллианты… всё что угодно.
- Ты шутишь?
- Нет. Грачи любят всякие сверкающие штучки. Он вполне мог спрятать золотое кольцо… или орех.
- Я хочу кольцо. А ещё серёжки, с изумрудом, а ещё…
- Ты из грача не делай то рецидивиста.
Ну что, пошли на «дело»?
..............
Да не крадись ты так. Это смешно смотрится.
Нас не видит никто, ты забыла?
- А чего сам крадёшься?
- Для атмосферы. Я не сильно. Меня может и видно…
- На нас с веток смотрят птицы. И даже дворник.
Саш… мы похожи на идиотов.
Мне стыдно. Может не будем?
- Поздно отступать. Но мы же добрые воры.
К тому же, чуточку безумные…
- Я — добрый. Ты — безумный.
- Ну всё, мы на месте, давай, копай.
И правда, что-то на нас птицы смотрят.. Не уютно.
- Сам копай!
- Давай я отвлеку. Сделаю вид, что уронил что-то, и ты нагнёшься.
- За невидимой вещью?
- Ну давай на самом деле что-то уроню. И сам... нагнусь.
- Ну что? Что там? Он вот здесь, под веточкой спрятал.
- Пока нашёл только своё кольцо.
- Сейчас наверно грач следит за нами с изумлением: он точно такого там не прятал.
- Нашёл! Простой орех. Даже обидно…
- И стыдно. Что мы будем с ним делать? Я не хочу его есть.
- Я тоже не хочу. А давай… спрячем в ямку что-нибудь удивительное?
Представляешь, грач вернётся, грустный, как всегда.
Будет думать, там орех, а там…
- Подарок! Вот он удивится! А что положим?
Я положу свои синие часики, можно?
- Мможно. Только маме не скажем.
А я положу.. конфету с черникой, и… может. пуговицу оторвать?
- Я хотела конфету…
Ладно, удивлять птицу, так удивлять.
Веточки в синеве. Веточки синевы.
За кустом отцветшей сирени, спрятавшись, как разбойники, сидят молодой человек и ребёнок.
Силуэт улыбающегося ребёнка за его левым плечом, похож на нерасправленное крыло.
Они наблюдают за тем, чёрная, похожая на ворона, птица, робко, бочком, словно детский, дурашливый почерк, крадётся к заветной веточке в жёлтой листве.
Читала дочери эту сказку. А поскольку она уже и сама умеет читать, то она читала все заголовки, в том числе на обложке. И вот были прочитаны непонятные слова "Элвин Брукс Уайт". Стала ей объяснять, что так звали автора, что "уайт" по-русски "белый", т.е. по-нашему фамилия у автора типа "Белов". А у нее сосед по парте в школе Белов. Как она расстроилась, что у других такие же фамилии, что у других всё такое и только у нее всё не такое. Мне это расстройство не понятно, но есть у дочери свои тараканчики в голове.
Но потом... В последней главе появляются дети Шарлотты, которые разлетелись на своих паутинках, но три ее дочки остались жить в сарае. И одной из них Вилбур дает имя Нелли. Вот тут радости моей дочери не было предела: она наверно, минуты две не давала мне читать, крича: "Это мое имя! Паучка зовут так же, как и меня!":))))
"- Мой отец говорит, что телевидение разрушает мозг.
-Он ничего не понимает, мы смотрим телевизор каждый день.
-Оно и видно."
"-Хорошо, когда есть сестра.
-У меня их четыре и я бы с радостью сменял их не собаку.
-Собаку все хотят"
Бывают истории, которые сплошь - преемственность и узнаваемость. Писательница Кэтрин Патерсон пишет книгу о двух детях, придумавших волшебное королевство, о котором знали только они. Рассказывает эту историю под влиянием реальной трагедии, произошедшей с подругой сына. Годы спустя, выросший сын ее пишет по книге сценарий и появляется кино. Подростковое, который мне в тогдашние 37 не смотреть бы, но смотрю, очарованная, не отрываясь.
Спустя еще много вспоминается неожиданно тот фильм. Без причин, без внешних предпосылок, набиваешь в поисковик, пересматриваешь кусочками. Удивляясь тому, что героиня, запомнившаяся похожей на Киру Найтли теперь вовсе такой не кажется. А вот мальчик смутно знаком. Да не смутно, очень, до болезненного узнавания. Ну точно, Пит из "Голодных игр". Как причудливо тасуется колода. И за прошедшие годы ты совсем перестала смотреть телевизор. Не то, чтобы раньше оторваться от него не могла, но все же имел какое-то место в твоей жизни, теперь вовсе ушел. Постепенно, малочувствительно.
Он очень в тренде оказался, этот фильм. Они и сняли-то его за семнадцать миллионов долларов, в прокате взяв сто тридцать семь. Поправьте, если ошибаюсь, сдается - это потрясающий финансовый результат. И критика куда, как благосклонно приняла. Эта история как-будто не втискивалась, распихивая плечами конкурентов, на желанное место, но спокойно вошла в ей одной предназначенную нишу, свое место. И так же спокойно сдержанно светит оттуда восьмой год уже.
Может быть дело в том, что всем детям свойственна эта форма эскапизма - создавать волшебную страну, играя. Кто-то предпочитает действовать, не задаваясь вопросами, как там все устроено в этом дивном мире, куда попадаешь со своими друзьями, а другим зачинено-заборонено. Другим нравится оформлять вербально. Мы с подругой лет с восьми до десяти придумывали свою.
Она жила дальше меня от школы и по дороге домой, мгновенно как-то отключались от повседневных дел и забот, переносясь туда. Путь быстро заканчивался, останавливались возле огромного, в три обхвата, карагача возле моего двора, швыряли портфели и продолжали плести истории своей швамбрании. Часами. За то время, что стояли у карагача, можно было переодеться-поесть-уроки сделать и кучу заданий, данных мамой. Но прекратить-оторваться никакой человеческой возможности.
День за днем, за годом год. Все обидчики в этих историях бывали наказаны, да не просто получали свое - становились смешными и странным образом теряли после инфернальный ореол в реальном мире. И там было красиво, ярко, очень быстро. Правда, скорость теперь вспоминается, постоянные гонки на сверкающих лаком низких широких машинах. По дорогам с идеально ровным покрытием, причудливо изгибающимся многоуровневыми развязками. Ночь, огромные махровые звезды, запах тропических цветов. Ничего так ясно не помню, как это.
Откуда у двух маленьких советских школьниц, которые и в кино-то ничего подобного не видели, такая страсть? Поди разбери. Потом мы как-то начали читать французские романы. и говорили все больше о них. Потом не сошлись во мнениях, которая из нас будет Констанцией, какая Миледи и сильно разодрались. С фингалами и клочьями вырванных волос на расческе после. Потом помирились, но что-то уже ушло. А после и вовсе каждая стала дружить с другой девочкой.
Она написала мне, что хочет все вернуть. Письмо имело волнистую в некоторых местах бумагу, долженствующую обозначать слезы, которые капнули ненароком. Но зная Наташку, точно понимала - это она намочила руку и потрясла над листком. Ничего, в общем, не срослось. Позже, но то другая история.
Недавно обновила забор: ветхий деревянный сняла, а на столбики натянула металлическую сетку. Когда волокла рулон, вспомнила Тома Сойера – какие только сокровища не достались ему за возможность покрасить забор! И я сказала себе: «Тебе будут предлагать помощь. Меньше, чем за дохлую крысу на веревке, не соглашайся!»
И помощь, действительно, предлагали. Но про крысу на веревке никто не догадался.
Ведь сказке все возрасты покорны.... Да.. это про эту книгу. Мне подарили ее в возрасте 12-ти лет, на день рождение. Сразу она мне как-то не приглянулась. Да и сказки уже как-то отошли на второй план. Ведь уже читал, пускай, и не серьезные приключения, "Три мушкетера", "Пожиратели огня", а иногда и очень даже серьезные, "Дети-герои", о подвигах детей в Великой Отечественной войне. Время шло, книга стояла на полке и иногда привлекала на себя внимание, но все как то вскользь. И вот пришел такой момент, когда все интересное дома было прочитано, в библиотеку идти не хотелось, и мой взгляд обратилось к тем книгам, которые я по каким- то причинам "отверг". И слово то, какое "отверг", как будто из романа "Отверженные" Гюго. Да, да... бывают такие забытые, "отверженные", никому не нужные книги... и вот такой книгой, на моей книжной полке, была книга "Ветер в ивах". И оказавшись без книги для чтения на несколько дней, я начал читать эту СКАЗКУ. Удивительные вещи начали происходить со мной, уже совсем не ребенком, произошло это событие в возрасте уже ДВАДЦАТИ ЛЕТ. И это было самое удивительное, ДВАДЦАТЬ ЛЕТ, а я считаю СКАЗКИ, да так что за уши не оттащишь. Влюбился в книжных героев: доброго мистера Крота, водяную крысу дядюшку Рэта, глупого, ветреного, но по-своему милого мистера Жабу. Полюбил весь этот очаровательный мир природы и сказочных животных, Полноводной Реки. Когда же книга закончилась, я по-настоящему расстроился. Надеялся, что может быть есть продолжение. Но как часто бывает в таких случаях, там, где не нужно продолжение, книга закончилась ну и ладно.... существует миллион последующих книг. Ну а здесь когда очень хочется что бы было продолжение, его как раз и нет. Так и хочется сказать: "Дорогой мистер Кеннет Грэм, как печально, что Вы не успели написать еще одно прекрасное произведение для детей и людей постарше (которым стукнуло лет… эдак ДВАДЦАТЬ... ведь сказке все возрасты покорны)"
Книга не понравилась, хотя на Западе её прочитало более миллиона, и совсем недавно вышел диснеевский фильм, а это значит, что количество читателей подскочит не как у Гарри Поттера, но тоже на несколько миллионов читателей.
Но когда я прочитал про детей, которые синхронно прыгают и бьют мячом, то меня сразу же переклинило: я это уже где-то видел. И точно, во сне видел. Такая же синхронность. Только вместо детей, толпа людей, каждый день делают одни и те же телодвижения. Я тот сон включил в свою книгу. Поэтому выдам отрывок. Спрайты там - это образы, созданный самим сновидцем, своей фантазией и энергией.
" Опять этот проклятый город. Словно мерзкая зловонная жижа он погрузился в лиловый туман. Здесь всегда идёт мелкий, нудный дождь. Дым, клубящийся над лесом заводских труб и изрыгающий свои ядовитые испарения от нескончаемого, ползущего, словно раскалённая лава, потока машин, властвовал над этим мрачным городом. Живая река человеческих тел, спешащих на работу, опять поглотила меня, захватила в свой суетный поток и понесла по тёмным грязным улицам.
Я изучил досконально этот людской водоворот и закрытыми глазами мог бы описать каждого спрайта, принявшего человеческий облик. На вид все они имеют свой пол, возраст, одежду, гримасу. Хотя у всех одинаково озабоченные лица. Эту хмурость и озабоченность не может скрыть даже маска самодовольства и надменности. Я знал заранее, что произойдёт с каждым из них в последующую секунду, кто пройдёт справа или слева, кого поглотит и растворит в себе серая и бездушная масса ходящих манекенов. Знал тембр голоса каждого из них, знал наизусть все те пустые и бессмысленные слова, доходящие до моего уха. Знал каждый камешек, каждую царапинку на тротуаре.
Вот сейчас меня попытается обойти огромный афро-американец, одетый в дорогой, твидовый костюм - шаг чуть-чуть левее. А вот эта ярко-разукрашенная дамочка, на ходу болтающая с кем-то по мобильному телефону, раньше сотни раз задевала меня своим левым плечом. Но это было давно, очень давно. Сколько раз я ни пытался избежать касания этой противной дамочки, но некто невидимый удерживал меня в том же положении: сотни, тысячи раз, пока мне не удалось чуть-чуть подкорректировать эту проклятую программу. И так каждый день!
О, эта проклятая жизнь. Как же я от тебя устал! Тысячи, нет миллионы раз одно и то же... каждую секунду, нет миллисекунду. Но ведь раньше было хоть какое-то разнообразие: я задевал прохожих, сворачивал на случайные улицы, орал непристойные песни и танцевал твист с оголённым задом.
Да, так было раньше. Но этот проклятый кукловод словно отлаживал мою жизненную программу, а точнее - пожизненное заключение в этой примитивной и тупой программе псевдобытия.
Начиная где-то с шестисотого повтора этого безумного дня всё стабилизировалось. Программа жизни заработала, безукоризненно выполняя от просыпания и окончательного погружения в сон абсолютно одни и те же действия. Я превратился в безупречно отлаженный бесперебойный механизм.
Читаю сейчас небольшую книгу о людях, нашедших источник бессмертия. Спотыкаюсь на словах
Но, понимаешь, они (сыновья) ведь не могут оставаться на одном месте долго. Нам это нельзя. Люди начинают удивляться.. Здесь мы уже долго прожили, скоро 20 лет будет. Славное это место. Тук привык к нему.. Хорошо еще, что дом на отшибе, но до окрестных городков не слишком далеко. Когда нам что-нибудь нужно, мы едем то в один городок, то в другой, чтоб не слишком примелькаться... Но сдается мне, настало время прощаться и с этим домом. Скоро мы и отсюда уедем - уже на днях.
"Как это грустно, - подумала Винни, - вечно переезжать вот так с места на место".
- Тяжело вам, наверное, сказала она, робко взглянув на Мэй. - Все время переезжать... И совсем без друзей, без ничего...
И перед глазами восстают ... ))
Теперь не могу отделаться от мысли, что Майер читала Вечного Тука))
И еще мне показалось, что перевод названия не совсем точный. Имеется в виду все-таки вся семья, поэтому должно быть "Вечные Туки".
Облако твоих волос… вечернее облако, каштановое: вот-вот тихо прольётся тёплым дождём...
Люблю проснуться чуть раньше тебя и поиграть с твоими волосами в почти райскую игру.
Твои волосы, нежно размётанные по подушке, похожи на тень твоей милой души. Я люблю утром… поцеловать твою душу на подушке. Подушка.. милое и странное слово: под ушко. А может душа под ушком?
Люблю твою тень в постели, робкую, сонную. Люблю твои волосы — тень твоей милой души. И запах твой нежный, тёплый. Он тоже похож на тень, невесомую, почти крылатую.
Наша постель, словно дивная и далёкая планета, населена удивительной жизнью: твоим тенями, нашими душами и странной любовью.
Люблю… прильнуть к твоей головке на подушке и накрыть своё лицо твоими волосами и лежать в этом карем мареве, смотреть на просыпающийся мир через тебя, твои запахи, твоё тепло…
Я так в детстве смотрел на изумрудно затихший мир через осколочек стёклышка, смотрел на удивительную изумрудную девочку, поцеловавшую меня потом. Мне казалось.. меня поцеловала целый мир, пронзительный в своём изумрудном единстве.
Когда мы не вместе и я просыпаюсь в дали от тебя, в другом городе, почти на другой звезде, мне мерещатся нежные миражи твоих запахов на постели. Сады запахов...
Мне очень ярко мерцается твой милый запах, запах твоих подмышечек, волос, ладошки...
Проснусь и улыбаюсь от счастья, глядя на тебя. Мне кажется, если я умру и попаду в рай, ничего не изменится: наша постель стоит в поле, в цветах. Мы лежим там с тобой. Я открываю глаза и улыбаюсь тебе… Наша комната-рай...
Лежу в постели счастливый, влюблённый и чуточку безумный: нет, вот так: чуточку безумный и влюблённый, и потому счастливый, и улыбаюсь в потолок, на невидимых птиц, летающих в небе, и рядом со мной в постели, у моего лица, букетик твоих запахов, словно ангел влюбился в меня и положил их в постель, словно твоё тело - дивный и прекрасный сад, и каждый закуток запаха, как дивный цветок.
Ах, я бы нежно заблудился в этом саду и в этих закутках запахов твоих..
Ты ведь даже не считала, сколько в твоём саду дивных ароматов, которые могут убить мужчину (я в хорошем смысле, не хмурься).
Я сейчас лежал в постели и сладостно перечислял в уме и в сердце, твои запахи, словно срывал цветы, прижимая их к лицу и груди: аромат волос (нотка каштана и вечерних цветов). Аромат дыхания и сонного поцелуя (первый плод, что сорвал Адам в раю. плод с Древа Жизни: он поцеловал впервые спящую Еву..), запах груди (женская грудь утром пахнет особенно, чем-то похоже на редкий, маленький и розовый цветок на высокой скале у водопада), запах шеи (тонкий аромат, словно стих, написанный дождём на окне. У тебя утром на шее порой проступает капельки пота. Люблю их слизнуть губами, словно дописав стих дождя на стекле, прозрачно-нежный… для гурманов).
Запах твоей слюнки (или это для гурманов, а запах шеи нет? Когда мы только с тобой познакомились, я был очень робок. Была зима. Мы шли по улице, я, ты, и твой парень. Ты сделала глоток из бутылочки, и рассмеялась на мою какую-то шутку, и сплюнула воду на дорожку. Когда мы шли обратно, на дорожке блестела твоя замёрзшая слюнка, вода изо рта. Ты с парнем прошла дальше, а я… остановился, сделав вид что нужно завязать шнурки и, словно юродивый, блаженно нагнулся над слюнкой твоей и погладил её. Мимо проходили прохожие и странно смотрели на меня. На глазах у меня блеснули слёзы…), запах животика (он тоже пахнет чудно. Силуэт раковины на картины Боттичелли с жемчужинкой лилового пупочка. Приложишь к животику твоему ушко, и словно слышишь прибой океана, а может даже и космос: дышишь им, а он, милый, в ответ дышит тобой, то касается носика моего, то отступает на шаг, как русалка в волнах). Запах внизу живота, спелая сирень половых губок (это рай... я бы тобой вечно дышал, по поводу и без, среди дня и ночи. Запах цветов возле реки и какой то птицы в раю: Сафо сравнивала эту нежную часть женщины... с крылом ласточки). Запах месячных. Багряный цветок, почти аленький цветок на опасном и зачарованном острове. Запах первого греха в раю. Запах утренней, свежей мочи твоей (это тоже для гурмана. Ты этого не понимаешь, но от любимого человека всё прекрасно...), запах твоих ладошек тёплых (в хорошем месте они... по Фрейду. Как гурман, я бы коснулся твоей струйки рукой, растёр бы её в ладошке своей, как колосок пшеницы в бескрайнем поле, и сладостно бы вдохнул. Ты никогда не лежала в бескрайнем поле в пшенице, с бог весть как проросшей там цветком незабудки? Синие глаза ласково смешиваются с цветами, лазурью небес, пальцы переплетаются с травой. И ласточки… словно летают где-то в сердце. Целуют сердце крыльями.
Запах твоих ножек милых. Так наверно пахло в райском саду на пятый день творения, когда ещё были лишь звёзды, цветы что-то нежно бредили в ночи и первые лучи зари пронзали мрак: скоро должен появиться человек. Он ещё нежно слит с природой. Я бы спал иногда только с ними, лицом прижавшись к ним, целуясь с пальчиками. У тебя удивительные пальчики. А пальчики возле большого пальца, слегка больше него. Это так трогательно.. словно они привстали на цыпочки… для того чтобы я их поцеловал: на картине Боттичелли — Афродита, у неё такие же пальчики. Ты моя Афродита… Не ноготки, а нежно-лиловая пенка.
Запах спинки твоей, между лопаточками. Там широкий и ласковый запах, как утреннее поле в тумане, с капельками пота после ночи любви.
Запах твоих подмышечек... оставил их под конец, как десерт. Есть в них тёплый оттенок растущего на ветке яблочка в солнечный августовский день в бескрайнем поле. К ним бы прижался и дышал ночью, и утром; дыша ими и умереть не страшно. Это родной запах для сердца моего бесприютного. Как только я прижался лицом после ночи любви к твоей подмышечке, я понял, что сердце моё нашло покой; и годы, века странствий, позади. Ангелы мне завидуют. Они не знают этого счастья: запаха твоих подмышечек... Быть может ангелы на небесах только и говорят о твоих подмышечках...
Ещё кое что забыл. Для гурмана, как я: милый и сладостно-пёстренький запах между ягодичек твоих: запах редкого цветка - Барингтония азиатская, растущего на островах возле Цейлона: её ещё называют - ночная красавица.
Вот так сегодня началось моё утро о тебе, любимая моя. Моё утро о тебе, моё сердце о тебе, мои мечты о тебе и жизнь моя отныне - только о тебе, о тебе одной.
Моё сердце сегодня проснулось без тебя, в цветах на постели, и нежно затерялось в садах твоих запахов, словно в Эдеме...
И эти строчки, что я сейчас пишу - словно одинокий голос души в зачарованном саду: я зову тебя, нежно разговариваю с тобой и твоими запахами.
Читала эту книгу в мае и за эти два дня пока читала, было и солнечно, дождливо, пели птичка, прям я попадала в эту весеннюю атмосферу.Это было замечательное чтение.
Набоков в письме жене как-то подметил, скучая по ней, что у вещей есть некий инстинкт самосохранения: если кинешь мяч в огромной комнате, где нет никакой мебели, кроме одного кресла, то мяч непременно под него закатится.
Все мы скучаем: по счастью, другу, истине, небу…
Похоже на инфернальную игру в прятки.
Прятки вообще — страшная игра, нарниева: можно спрятаться… навсегда.
Можно сердце, словно грустный мяч, бросить в опустевшую и голубую комнату мира, и оно непременно… закатится.
Куда? Под книжный шкафчик, под одинокое дерево.
Я в детстве чуть не умер во время игры в прятки, причём, самым нелепым образом: на небе бы долго смеялись… вместе с Дарвиным, который бы мне лично вручил премию имени себя: крылатый и задумчивый Дарвин…
В детстве я любил играть в прятки со своей милой кошкой: слегка запру её в комнате, чтобы она могла через пару секунд открыть дверь, и бегу с чудесным адреналином райского вора ( воровал в Эдеме запретные яблочки и перемахнул через забор: удивлённые глаза змия, Евы, бога… в тишине яблоко падает с ветки в траву и его надкусывает проказливый ежёнок, опережая людей в познании добра и зла.
Может, это как-то связано… Я учился на ветеринарном и мы проходили случаи опьянения ежей ( алкоголизма животных вообще), пристрастившихся осенью есть подгнившие и забродившие яблоки.
Древний змий говорил: будете как боги…
Однажды на даче я с подругой нашёл возле яблони пьяного ёжика, мирно посапывающего на животе, протянув свои розовые лапки, как у гномика, который пропил последнее: в этот миг животные — бесконечно уязвимые и ранимые.
Им может причинить боль и смерть — что угодно: неосторожный шаг, упавшая ветка.
И в этом они действительно похожи на богов: нежно спрятались от безумного мира, их нет.
Бог знает, когда они будут: животные, боги…
Выйдут через пару тысяч лет из своего убежища и, как в игре в прятки, удивятся: голубая комната мира грустна и пуста.
Нет на неё людей уже давно.
Из ржавой пушки, в руинах земли, нацеленной в небо, растёт синий цветок...)
Но я отвлёкся. Пока моя кошка с азартом открывала лапкой дверь ( любопытная картина, к слову: вся нежно скуржопится, изогнётся, как вор форточник под хмельком), я пулей летел в зал и прятался там.
Так однажды я спрятался в шкафу с вещами и сквозь щель в двери ( похожую на просвет между пальцами перепуганной вещи-ребёнка, закрывшей ладонью лицо, но продолжающей из любопытства смотреть) сдерживая смех, наблюдал, как кошка врывалась в зал и… с прелестнейшей растерянной мордочкой, поворачиваемой то туда то сюда, не понимала, куда я пропал: она была похожа на нежного язычника, которому Робинзон показал чудо ружья.
Ружьё вспыхнуло, расцвело, совсем как на той самой фотографии из времён хиппи и борьбы против войны, когда девушка подошла к солдату и засунула в дуло цветок.
Птица на ветке нежно исчезла. Сердце язычника — замерло, спряталось в лиственность тишины от восторга и сладкого ужаса.
Кошка начинала довольно забавно завывать, словно бы она осталась одна во всём мире и… теперь её уже не нужно стыдиться и прятать от человека свою кошачью тайну: она была совершенно свободна и могла превратиться в кого угодно: в волчонка, веточку дерева, льва…
А я сидел в душном и тёмном шкафу, в сердце вещи, закрывшей ладонями своё лицо, и с улыбкой смотрел на свою чудесную кошку.
Морис Роллина писал: безмолвие — душа вещей. Я был в душе вещей. Был безмолвием.
Безмолвие сгущалось и становилось осязаемым: оно стекало дождём у меня по лицу, шее, спине, как у поставленного к стенке перед расстрелом человека, лет 100 назад где-нибудь в Индии.
Нашли меня мама с кошкой, пытавшейся открыть ( мой милый взломщик!) дверь шкафчика.
Я был без сознания, весь в поту и бледный: воздуха в шкафчике уже почти не было.
Ещё чуть-чуть и я мог умереть… действительно стать лучом солнца, деревом, дождём, но уже в своей следующей жизни.
Вспомнил я об этом случае играя в прятки с пятилетней дочкой моей подруги.
Родители знают эту нежную хитрость: когда устал, с детьми хорошо поиграть в прятки: ребёнок спрятался, а ты сел в кресло, прикрыл глаза и наслаждаешься минутой отдыха и покоя.
Нежно замученные вещи в комнате, словно бы тоже радуются этой улыбчивой тишине, похожей на грустный мяч, кем-то брошенный в комнату.
Есть в этом нечто ласково-экзистенциальное: ребёнок прячется, а я нежно прячусь от него.
Его ожидание — доверчиво ищет меня. Мои слова, срываясь с губ, словно у бредящего медиума, прозрачно ищут ребёнка в комнатах: так, и здесь тебя нет… Ну куда же ты пропала?
Мне кажется, что призрак её ожидания и обманчивый призрак моих слов, порой робко сталкивались в прихожей, у входа в зал, куда ожидание на цыпочках кралось, о чём-то догадываясь.
А потом уже прятался я. Детям прятаться легче: для них пространства под креслом, в шкафу — могут светло распахнуться целыми мирами, Нарнией.
А для взрослого? Тут уже что-то от клаустрофобических страхов и снов Кафки.
Девочка прилежно считала до 100, отвернувшись к пасмурному окну, а я бросился прятаться.
В какой-то миг мне показалось, что меня обманули: словно бы Алиса играла с кем-то в прятки, но её опоили волшебным и пьянящим зельем, она хотела было спрятаться, уже выбрала заветное место… но вдруг, с каждым шагом, стала расти, а комната трагически уменьшаться.
Даже шкафчики-друзья предали меня, моё детство, уменьшившись в размере и забившись в угол, словно их кто-то обидел: казалось, дотронусь до шкафчика, и он жутко вскрикнет: не прячься в меня, мне больно!
С горем пополам я уговорил шкафчик спрятаться в нём.
В иррациональном смысле в этом было даже что-то интимное.
Я был нежно в нём, боясь причинить ему боль.
А он мне говорил, шептал: да, вот так… хорошо… ах, чуть левее, не нажимай тут!
Со стороны, наверное, казалось, что шкафчик одержим полтергейстом: он ходит ходуном, словно бы… в нём сами вещи занимаются сексом, что-то припоминая.
Шкафчик успокоился. Счастливый, затих и я.
Почему-то мне было стыдно. Быть может, шкафчику — ещё стыднее.
Ребёнок долго не мог меня найти. Оно и понятно: какому идиоту придёт в голову прятаться в таком маленьком шкафчике?
Мне пришло. Стал постепенно затекать, покрываясь безмолвием и потом.
Но и азарт брал своё. Ребёнок пошёл за помощью на кухню к своей маме.
Мой внутренний ребёнок торжествовал, оглядываясь на меня с удивлением и настороженностью: я был бледный, к тому же, в странной и неудобной позе: индийский йог-шизофреник под весенним дождём.
В итоге меня нашли: я торжествовал. Боже, как я торжествовал!
Я словно бы вновь родился на свет.
Была лишь одна проблема: я не мог выбраться — совсем затёк.
Подруга смеялась как ребёнок.. Смеялась и девочка, вместе с мамой вытаскивая меня из шкафа, словно экзистенциального Винни Пуха из норки кролика.
Это была моя Нарния: милая подруга, чудесный ребёнок, не менее чудесные запах яблочного пирога, солнце, листва и пение птицы за окном после дождя.
Боже, как я по всему этому соскучился!
Сколько я всего пережил в этом душном сумраке шкафчика, размышляя о Кафке, Фрейде, милой подруге, которой я однажды сделал больно.
Нет, определённо, взрослым опасно играть в детские игры.
Мы забыли какую-то главную тайну, делающей эти игры — безопасными и волшебными.
Джейн Роуз Кашмир. 1967 г. - Сила цветка.
