Вручение 2013 г.

Премия Андрея Белого 2013 присуждена за книгу стихотворений «Для землеройки».

Анна Глазова
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Когда я поняла, что еду на вручение премии Андрея Белого и поэтому должна написать речь, я произвела небольшое расследование, а какое же отношение у самого Андрея Белого было к основной физической составляющей премии, т.е. к водке. Узнала, снимая с самой поверхности (а спирт, как и сливки, лежит всегда сверху), что у Белого пьянство отдаётся эхом в пространстве, как сказано в стихотворении «Русь». Тот, кто пьян – простёрт, и само пространство простирается как пьяное. Чтобы приехать сегодня на вручение, мне пришлось преодолеть довольно пространное пространство, и в знак преодоления я непременно выпью позже. Но прежде пьянства хочу сказать, что эта премия в разделе «за поэзию» – та единственная, которую мне когда-либо хотелось получить потому, что она очерчивает поэтический простор, чей ландшафт хочется постигать, прошагать. Это ландшафт Аркадия Драгомощенко, Елены Шварц, Ивана Жданова, Геннадия Айги, Елизаветы Мнацакановой. Потеряться в нём не страшно, потому что читатель кажется в нём пешеходом, у которого бескрайнее количество времени, а, может быть, и сил.

«Для землеройки» – это третья моя книга, попавшая в шорт-лист Белого, и сегодня я рада тому, что именно за неё, а не за две предыдущие, получаю Премию, потому что сейчас передо мной яснее, чем раньше стоит задача говорить в стихах так, чтобы улавливать моменты равновесия между частным и общим, между ясностью опыта и неясностью испытанного. Если можно говорить о поэзии попытки и опыта, если считать, что такая поэзия возможна, мне хочется испытать её на сказанном в моих стихах. И тот или та, кто прочтёт мои стихи, возможно, со своей стороны станет и субъектом, и объектом опыта.

Язык испытывает нас; испытывает на терпение, на протяжённость границ сказанного, и испытывает нас как чувство, мы и есть чувство языка. Это чувство стремится к тому, чтобы им поделились, и, вложенное в слова, испытывает их узость, недостаточность, переполняет их, как слёзы – глаза или радость – грудную клетку. И это равновесие тоже нужно испытать на стихах под угрозой сорваться в одну из крайностей, чтобы внушить высказыванию надежду на что-то общечеловеческое. Поэтому я писала книгу для землеройки: землеройка здесь всего лишь фигура, вынужденная поставить себя на место того внешнего испытателя, который воспримет опыт человека, но не окажется под властью назначенных этому опыту границ. Человек ведь не может выйти за границы человеческого опыта, выход за них ведёт в безумие и ночь беспамятства. Испытатель человеческих границ невидим для стихотворения, знающего только человеческую темноту, но стихотворение потому и ходит к этим границам, что оттуда, после проделанного пути, опыт постижимее. Упоение преодолённым простором у этих границ сменяется – как сон явью – трезвостью осознания конечности пути и ограниченности постигнутого. Но другой опыт другого пути, отличный от постигнутого в поэзии, может когда-нибудь, кого-нибудь завести и дальше.

Я благодарна комитету Премии за то, что опыт похода на край сказанного и осознанного, вошедший в мою книгу, нашёл путь и к их читательскому восприятию, и в их открытый чтению ум.

Премия Андрея Белого 2013 присуждена за книгу «Небесные жёны луговых мари».

Денис Осокин
ПИСЬМО КОМИТЕТУ ПРЕМИИ

В голове моей пусто – несмотря на любимый месяц декабрь. Огромное вам спасибо, друзья! Давайте вместо речи почитаю кусочки из книги «Ветлуга». В ней очень спокойно, в отличие от жизни. Желаю каждому из нас своей прижизненной Ветлуги – города и реки с одинаковым именем. Всех обнимаю крепко. Счастливого Нового года!

25-го ноября я получил аванс за ноябрь. Купил на рынке квашеной капусты – соевый соус – клюкву – две пачки зеленого чая с китайским императором в кресле – пять бутылок минеральной воды 'Ветлужская' – и вступил наконец-то в свой долгожданный пост. Я всегда в это время в него вступаю: радоваться и прислушиваться к декабрю – месяцу чудес – встречать и его и зиму. Время с конца ноября до Нового года – что-то вроде моего личного священного месяца Рамазан. И ни при чем здесь пост Рождественский. К декабрю я всегда стараюсь уволиться с работы – а если это невозможно – уйти в любого типа отпуск. Тихо жить внутри дома – тихо гулять по улицам. В ноябре-декабре и короткие поездки до пения хороши – были бы деньги. Уехать вон в Кировскую область – в Лузу – пожить в гостинице дня два-три – или в марийский город Звенигово вдруг приехать – или совершить паломничество в чувашскою столицу Шупашкар. И в этом большом и уютном городе не жалеть что в гостинице 'Мир' оказалось неожиданно дорого – с удивленным весельем поглядывать как красными лампочками мигает над улицами 'Шупашкар – Чебоксары' – и тепло приветствовать огромную каменную женщину на набережной Волги – она глядит на темные пристани – Волги скованной льдом. Вечером облепленным снегом подниматься в номер и включать телевизор. Вынимать из пакета салат из морской капусты и томатный сок. Самое лучшее для меня время. Иногда оно продолжается дольше – до Старого Нового года – до середины января. Если хватает сил не обожраться в праздники. Обычно конечно же не хватает сил.
..
Ну что? Давайте теперь осмотримся. Давайте расстегнемся – жарко. Пройдемся от бывшей моей работы до моего дома. Это недалеко. В Ветлуге десять тысяч жителей – и два городских автобуса. Железной дороги нет. Автобусы эти – желтые. И в два этажа дома. На шапках снег – а под ногами скользко. Девочка едет на велосипеде – в сиреневом пуховике – на велосипеде 'Салют' – по снегу. Я тоже заведу такую дочку. Назову ее Светланой. Я знаю как с ней обращаться и выпрямить ей судьбу: каждый день с рождения Светы вечером вместе зажигать керосиновый фонарь – ненадолго – потом задуть. Вот и все необходимое воспитание – не лениться только. Я пахну чабрецом и спорышем которые в больших количествах пью. А внутри у меня клюква. Радость всё и здоровье. Я хороший. И может быть буду долго жить: в городе Ветлуга на реке Ветлуга на улице Ветлужской – на втором деревянном этаже двухэтажного дома – на первом каменном этаже которого магазин 'Ветла' где всегда продаются орехи в пакетах и ветлужская минеральная вода.
..
Декабрь – долгожданная радость. Жизнь целует нас в декабре. Делает подарки. Я много сплю. Мало ем. Не выходя из дома помногу гуляю: мысленно вожу на санках детей и девиц – глядя в окна или в потолок – сидя или лежа. Тусклый небесный свет. Первые бедные новогодние лампочки – накрученные на деревья. Любование декабрем – очень тонкая личная штука: японцы устраивают коллективные любования луной или алыми листьями клена – и это длится в течение вечера: декабрем любуются весь декабрь – захватывая слегка ноябрь и январь – предчувствуя и прощаясь.
..
В потемках был на мосту – смотрел на огни города. Ноги устали. Отсырела шапка. И шерстяные перчатки. И брезентовая сумка. И вельветовые штаны. Можно идти домой пить чабрец – и хрустеть капустой. Надо бросить туда еще клюквы и маринованных опят. Хочется побольше съесть на ужин. И зеленый императорский чай заварить в большом чайнике. И пить его кружка за кружкой – лежа на кровати с книгой Пришвина. Декабрь – это ты мне шепчешь чтобы я влюбился? Я полностью доверяюсь тебе.
..
Второе января стало синим – мы наступаем в подмерзающие лужи – над вывесками магазинов Ветлуги мигают огни – тонкие голые гирлянды-дети. Они означают радость. – Я думаю им холодно. – Наташа грустит. – Они позаботятся о себе – надеюсь. И о нас тоже. – отвечаю ей. Мы у дома – нам неполные тридцать лет. Я открываю дверь своей декабрьской квартиры – включаю свет. посреди комнаты стоит наташино пианино – которое мы собирались перевозить сразу после праздников – в среду или в четверг. Знакомых звать на это нелегкое дело – заказывать машину. Хозяину Ветлуги понравилась наша водка. – говорю тихо. И колбаса с ромовыми бабами. – говорит жена.

Премия Андрея Белого 2013 присуждена за книгу «Блокада в слове. Очерки критической теории и биополитики языка».

Ирина Сандомирская
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Позвольте мне от всего сердца поблагодарить комитет премии Андрея Белого за это решения. Издателя НЛО Ирину Дмитриевну Прохорову – единственное, наверное, в мире издательство, в котором такую книгу можно было бы опубликовать, многотерпеливого редактора Илью Калинина, а также и университет Седертерна, который все эти годы кормил меня и принял участие в издательском проекте.

Для меня особая честь состоит в том, чтобы быть удостоенной именно ленинградской премии, премии порожденной ленинградским опытом того, что Лидия Гинзбург называла ленинградской ситуацией после блокады. Почему именно сейчас общественная память пытается освоить уже удаленный от нас опыт блокады, и по возможности присвоить его – и даже использовать в каких-то целях как своего рода пока еще не освоенный, но ценный ресурс? В общественном воображении нашего довольно тучного и почти всем довольного времени маячит образ блокадного дистрофика. В чем именно дистрофик является героем нынешнего гладкого, как сказала бы Гинзбург, человека?

Еще в 80-е годы, на заре российской демократии, провозгласив наступление очередного этапа технологической модерности, немецкий социолог Ульрих Бек сформулировали его, этого этапа, парадокс. Общество риска, как Бек его назвал, постоянно порождает технологические угрозы своему существованию и постоянно же ищет способы эти угрозы предотвратить. На место утопии справедливого и свободного общества заступает новая утопия – утопия общества безопасного. Перед лицом той или иной угрозы, в результате природной ли катастрофы, рыночного обвала или от действий внешнего врага, безопасность становится задачей номер один. Несвобода безопасного общества заключается в том, что, будучи поставлено перед выбором между безопасностью и демократией, такое общество неизменно выбирает безопасность.

Такого рода политический выбор и соответствующую субъектность за полвека до Бека открыла Лидия Гинзбург в образе ленинградского дистрофика. Дистрофик поставлен в условия двойной несвободы в форме полного лишения политических прав, с одной стороны, и в смысле практически отсутствующих возможностей физического выживания, с другой. В «ленинградской ситуации» Гинзбург, вчерашние дистрофики заново отстраивают общество после его катастрофы. При этом они делают политический выбор, сколь угодно иллюзорный, того же рода, что и человек новейшей технологической формации у Ульриха Бека: между демократией и безопасностью, они уверенно выбирают безопасность. В этом смысле гладкое, сытое и довольное время как будто подражает в этом времени смертному.

В клиническую картину дистрофии входит также и нервное истощение, которое ленинградские психиатры называли «мерцающим делирием», а вместе с тем и расстройства речи. Складывается своего рода дистрофический язык, в котором имена перестают прилегать к своим реалиям, а слова раскатываются словами и не могут остановиться.

Мне представляется поэтому вполне уместным указать на полезность для нас, гладких людей, изучения ленинградской ситуации, опыта блокады и ее дистрофической документации, этого великого ленинградского языкового эксперимента по овладению мерцающим языком и уловлению ускользающей реалии в его растекающееся друг из друга, обессиленные, изнемогающие от собственной тяжести слова. По такому дистрофическому принципу написана и моя книга, и я благодарна всякому, кто возьмет на себя труд ее прочитать.

Премия Андрея Белого 2013 присуждена за многолетний труд по подготовке публикаций классиков русской неподцензурной литературы ХХ века, участие в составлении антологий «Поэзия второй половины ХХ века», «Русские стихи 1950-2000».

Иван Ахметьев
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Благодарю Комитет премии Андрея Белого за присуждение мне премии в номинации «За заслуги перед русской литературой» с формулировкой, в которой отмечен «многолетний труд по подготовке публикаций классиков русской неподцензурной литературы ХХ века, участие в составлении антологий “Поэзия второй половины ХХ века”, “Русские стихи 1950-2000”».

Этот многолетний труд изначально состоял в пристрастном чтении, большую часть которого с начала 1970-х составляла разнообразная неофициальная литература, самиздат и тамиздат.

Году примерно в 1977 удалось купить машинку «Эрика», которая тоже потрудилась по подготовке, в частности, на ней был напечатан свод стихотворений Вс. Некрасова, так называемый «Геркулес», воспроизведенный с изменениями в прошлогодней книге «Стихи 1956—1983», а также на сайте Некрасова (http://www.vsevolod-nekrasov.ru/Tvorchestvo/Samizdatskie-poeticheskie-sborniki/GERKULES). Моя «Эрика» брала до десяти копий на тонкой бумаге.

С начала 1990-х – освоение персонального компьютера – но свой удалось приобрести на деньги, заработанные на переводах, только в 1996, а до этого машинное время предоставляли некоторые друзья и работодатели.

В 1999 и 2000 получил гранты от фонда Сороса, благодаря чему приобрел новый компьютер и сканер; вышел в Интернет.

К концу 2002, кроме двух антологий, были сделаны первые книги Сатуновского, Соковнина, Виноградова и Улитина, маленькая книжка Маковского и первая в России книга стихов Черткова.

Со знакомства в 2003 с В.И. Орловым началась новая эпоха. С ним сделали Кропивницкого, третью книгу Маковского, последнюю, посмертную книжку Виноградова, вместе начинали работать над Оболдуевым, вместе сделали Ковенацкого и Хорвата. И, наконец, антология «Русские стихи 1950—2000 годов», придуманная Лукомниковым и Орловым в конце 2007 (я, конечно, не мог отказаться от участия в этой затейке, хотя был вынужден подвинуть некоторые другие дела).

Кого из авторов, чьи публикации я готовил, можно назвать классиками русской неподцензурной литературы ХХ века? Я думаю, это Е. Кропивницкий, Холин, Сатуновский, Некрасов, Соковнин, Оболдуев, Улитин, Чертков, Чудаков, Маковский, Виноградов... В основном это поэты (исключение – П.П. Улитин), но некоторые писали и прозу.

Каждому из них можно посвятить жизнь, или хорошую часть жизни, как сказано:

стихи Маковского
стали частью моей жизни
может быть
превосходящей целое

Надеюсь еще успеть кое-что издать из некоторых упомянутых и неупомянутых классиков.

История русской поэзии в 20 веке – не существует по определению, т.к. важные тексты еще не все опубликованы, многие опубликованы много спустя их написания, начиная с установления свободы книгоиздания, совпавшей с концом советской власти.

Но и то, что опубликовано, – не прочитано.

По результатам этого чтения должно образоваться новое литературное сознание, и его носители.

Только после этого станет возможно построение адекватной картины русской поэзии XX века.

Отметим, что в новом контексте наконец смогут быть правильно прочитаны и оценены публиковавшиеся авторы (хотя у многих из них была существенная не публиковавшаяся часть лит. наследия).

То есть необходимо «исправление имен».

Построение правильной истории должно сопровождаться отбором лучших произведений, приобщением их к своду национальной классики.

(А без правильной истории затруднительно разобраться в современной ситуации.)

Теперь об антологиях

Народу нужен стих таинственно родной...
По родной стране пройду стороной...

Первая попытка – антология московской неофициальной поэзии, составленная мной и Владиславом Кулаковым ок. 1990, - не вышла. (Там были стихи примерно двадцати авторов, от деда Кропивницкого до Сухотина.)

Материалы были использованы в работе над антологией неофициальной поэзии (сост. Г.В. Сапгир, редакторы В.Г. Кулаков и я), которая была частью книги «Самиздат века», вышедшей в 1997.

Эта антология была целиком перенесена в Сеть, в дополненном виде находится на сайте «Русская виртуальная библиотека» (http://www.rvb.ru/np/; 319 авторов и приложения).

Следующая антология называется «Поэзия второй половины XX века», составили ее мы с Михаилом Шейнкером, вышла в 2002. Но название это неточное, этот том должен был быть второй частью двухтомника, охватывающего стихи, написанные в СССР и РФ начиная с 1930-х. Вторая часть к сожалению так и не вышла, но некоторые материалы были использованы в следующей антологии, а именно:

Русские стихи 1950—2000 годов. Антология (первое приближение). В 2 т. — М.: Летний сад, 2010. Сост. И. Ахметьев, Г. Лукомников, В. Орлов, А. Урицкий.

Эта антология синтетическая, т.е. объединяет три ветви русской поэзии: официальную (публиковавшуюся в сов. время), неофициальную и эмигрантскую; полистилистическая и стремящаяся к объективности.

Это была игра с непредсказуемым результатом, состав авторской подборки определялся по результатам голосования четырех составителей по каждому предложенному стихотворению.

Что затрудняет достижение объективности? Три фактора:

Составители просто не успели прочесть все доступные публикации, в которых, возможно, содержатся стихи антологического уровня.

Не все опубликовано, и не все публикации доступны.

Личная ограниченность восприятия данных четырех экспертов. Тем не менее, мы считаем, что антологии, заслуживающие этого имени, должны составляться коллегиально.

Одним из результатов нашей работы была отчасти неожиданная для нас иерархия, т.е. авторы, получившие наибольшее количество страниц. С вашего позволения, вот верхняя часть этой пирамиды:

10-12 страниц, 14 авторов (надо сказать, что верхний предел размера подборки был у нас 10 страниц, но в нескольких случаях он был увеличен до 11 и 12 ради включения больших текстов и наоборот более полного представления маленьких):

Игорь Бахтерев
Всеволод Некрасов
Ян Сатуновский

Дмитрий Авалиани
Олег Григорьев
Андрей Монастырский

Булат Окуджава
Игорь Холин
Генрих Сапгир
Михаил Соковнин
Анатолий Маковский
Дмитрий Александрович Пригов
Глеб Горбовский
Иосиф Бродский

9 страниц, 10 авторов:

Арсений Тарковский
Михаил Викторович Панов
Борис Слуцкий
Геннадий Алексеев
Сергей Чудаков
Юрий Смирнов
Иван Овчинников
Александр Величанский
Александр Денисенко
Виктор Коваль

8 страниц, 10 авторов:

Сергей Петров
Леонид Виноградов
Владимир Ковенацкий
Владимир Высоцкий
Геннадий Шпаликов
Алексей Хвостенко
Эдуард Лимонов
Михаил Айзенберг
Александр Ерёменко
Сергей Гандлевский

7 страниц, 13 авторов:

Борис Пастернак
Евгений Леонидович Кропивницкий
Вениамин Блаженный
Николай Глазков
Владлен Гаврильчик
Николай Рубцов
Владимир Уфлянд
Евгений Харитонов
Евгений Сабуров
Василий Филиппов
Вечеслав Казакевич
Евгений Хорват
Антон Сурнин

итого 47 авторов.

Понятно, что это именно результат за 51 год, охваченный антологией. А в нее попали и такие авторы, большая часть наследия которых приходится до 1950; и такие, большая часть творческой активности которых приходится после 2000.

Кроме того, надо отметить, что есть такие авторы, у которых не так много стихов, но они весьма важны и влиятельны.

Можно сказать, что все авторы антологии заслуживают внимания историков литературы, и уж во всяком случае авторы верхней части пирамиды.

Отметим разницу между антологичностью и классичностью.

В свод классики должны войти все шедевры, сколько их есть у автора, а в антологии мы даем только несколько страниц.

Конечно, каждая из этих работ – результат разной степени сотрудничества с другими людьми.

Я хочу назвать некоторых из тех, с кем имел счастье сотрудничать, это:
Михаил Натанович Айзенберг
Андрей Владиславович Белашкин
Андрей Михайлович Дмитриев
Дмитрий Владимирович Кузьмин
Владислав Геннадиевич Кулаков
Александр Шлемович Левин
Анатолий Леонидович Лейкин
Герман Геннадьевич Лукомников
Владимир Игоревич Орлов
Андрей Наумович Урицкий
Михаил Яковлевич Шейнкер

И моя жена - Татьяна Феликсовна Нешумова.

Премия Андрея Белого 2013 присуждена за статьи 2010-х годов «Нос Андрея Белого», «Города для игры в города», «Расщепленный прах» и др.

Кирилл Корчагин
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Думаю, нет смысла говорить о том, насколько для меня важно быть отмеченным премией Андрея Белого. Я воспринимаю это как знак внимания не столько к своей скромной персоне, сколько к тому направлению в критическом письме, которое кажется мне на данный момент наиболее продуктивным. Это направление представлено рядом критиков и исследователей поэзии, среди которых есть те, кто гораздо раньше меня обратился к этому способу письма, а есть и мои ровесники, с которыми, как мне кажется, мы идем более или менее в ногу.

Я назову это направление аналитической критикой. Такая критика требует герменевтического усилия, стремится понять, как устроен тот или иной текст, автор, литературная институция. Понимание – ее основная задача. Эта задача роднит аналитическую критику с современными гуманитарными науками, и это родство не случайно.

Только гуманитарные науки, взятые во всей полноте, могут дать литературной критике язык, пригодный для того, чтобы говорить об интересующих ее объектах. Это в известной степени искусственный язык, но для различных областей гуманитарного знания он играет роль lingua franca, языка междисциплинарного общения. Напомню, что в англоязычном контексте за словом критика (criticism) скрывается всё разнообразие дисциплинарных подходов, при помощи которых можно исследовать далеко не только литературные артефакты. Когда такая критика обращается к новейшим литературным текстам, она становится своего рода теорией литературы «быстрого реагирования», которая может схватывать то, что носится в воздухе, – то, что находится в становлении и еще не обрело окончательных форм.

В отечественном контексте литературная критика часто воспринимается как набор необязательных оценочных суждений (на это указывает и повседневное употребление слова «критика»). Эти суждения якобы выполняют «санирующую» функцию, отделяют зерна от плевел. Апологеты такого типа критики готовы считать любые попытки аналитического письма «наукоидной невнятицей» (как выразилась одна литературная дама). Это неприятие, кажется, проистекает из стремления критиков сохранить за собой право на литературную «сегрегацию», в основе которой лежит ничем не подкрепленный и ничем не ограниченный властный жест – желание создавать и разрушать иерархии по собственному произволу.

Вопреки этому аналитическая критика предлагает принципиальную неустойчивость границ – возможность постоянно пересматривать status quo, вооружаясь для этого не желанием низвергнуть авторитеты, а теоретическим аппаратом, который позволяет помещать то или иное литературное явление в максимально широкий контекст. Такую критику интересует, как устроен ее объект и что обуславливает его существование. Утопическим горизонтом здесь служит единая критическая теория различных искусств.

В заключение я хотел бы сказать несколько слов о той полемике, которая возникла в связи с несомненно блестящей книгой Олега Юрьева «Заполненные зияния». Действительно, эта книга представляет совсем другой тип критического высказывания – пристрастный и в то же время удивительно точный. Пожалуй, трудно не согласится с тем, что эта книга вместе с «Суммой поэтики» Александра Скидана – едва ли не наиболее значимые события прошедшего года в области литературной критики. В связи с этим мне более чем понятна мотивация тех членов жюри, которые выступили с открытым заявлением в поддержку этой книги, – несомненно, в аналогичной ситуации я счел бы нужным поступить так же. По этой причине я считаю необходимым еще раз подчеркнуть, что с моей точки зрения эта премия, прежде всего, знак внимания к определенному способу письма, а не к той или иной представляющей его персоналии.