Заметки ДМБ-90. Армейская еда. Часть 1

Счастливый солдатик в день присяги летом 1988 г.

Два года своей драгоценной жизни с мая 1988-го по июнь 1990-го я отдал Советской Армии. Служить мне вовсе не хотелось, поэтому воспоминания о той поре у меня не самые счастливые. Хотя и радости были, чего уж там… Тот разнообразный опыт после дембеля хотел было переложить в книгу, но, взявшись за дело, вскоре понял, что в таком виде это не особенно интересно даже мне самому. И забросил.

Прошли годы, но какие-то истории до сих пор всплывают в сознании и просятся на бумагу. Наконец я не выдержал и решил выложить кое-что в виде небольших заметок.

***

Что бы ни говорили про службу диванные эксперты, один из ключевых вопросов в армии – питание. Голодный солдат не боец, во всяком случае, боец ненадолго. А в советской армии служили в основном парни по 18-20 лет, у которых по молодости ещё и повышенный аппетит. И поскольку с кормёжкой там было не очень, все два года службы еда занимала немалую часть мыслей.

Призванные, из Таллина в Питер мы ехали на поезде. Еды с собой у всех было навалом, ибо родители знали куда нас отправляли. Смартфонов для поглощения внимания тогда ещё не было, так что всю дорогу в основном ели.

В учебку доставили днём, забрали гражданку и переодели в форму, носить которую мы ещё не умели и выглядели нелепо в смешных и без того давно устаревших советских ХБ и кирзовых сапогах. С гражданкой сдали и обильные остатки до жути надоевшей за дорогу еды. Многие с таким отвращением, словно больше не собираются притрагиваться к съестному никогда. Мы реально переели.

Потом строем привели к огромной столовой дивизиона. Народу там служило до чёрта, сотни, как минимум, так что места едокам требовалось немало даже с учетом того, что столовая работала как конвейер, солдатские партии постоянно входили и выходили.

Когда подошли к дверям, в нос ударила такая вонь, что меня чуть не стошнило. Нас усадили на скамейки за длинный стол, накрытый липкой клеёнкой, на которой были такие же липкие, мятые алюминиевые миски. В них разлили варево на комбижире, именуемое в тех местах борщом.

Молодые солдаты понюхали, поковыряли алюминиевыми ложками и решили подождать, когда дадут настоящую еду. Комковую пшёнку на воде и с чем-то вроде тушёнки из свиных потрохов, которую подали на второе, к таковой было сложно отнести, поэтому большинство без сожаления остались не солоно хлебавшими.

Мне понадобилось дня три, чтобы вонь в столовой стала аппетитной. Не то чтобы меню стало вкусным (хотя макароны по-флотски, не говоря уже о варёных яйцах по субботам, были ничего), но голод делал своё дело: запах кухни, каким бы он ни был, сигнализировал о близкой пище.

Со временем я привык к армейской жратве, за одним исключением. За всё время службы так и не смирился с проклятой пшёнкой, которую ненавидел всей душой и редко когда ел. Что интересно, на гражданке пробовал вполне приличную кашу, но то, что нам давали в армии – мерзость.

Впервые я наелся в армии досыта спустя пару месяцев после прибытия. При обычном раскладе это произошло бы гораздо раньше. Но в те годы войска ПВО, в которых я служил, испытывали уже серьёзные проблемы с набором призывников. Парней из Средней Азии было полно, но их брали неохотно. Дело тут не столько в расизме (хотя и не без этого), сколько в низком уровне образования и плохом знании русского языка у многих поступавших на службу узбеков, таджиков, киргизов и – особенно – туркменов. А профессии радиста, релейщика или механика-дизелиста, как в моём случае, требуют всё же серьёзного обучения.

Но вот дождались мы присяги – а с ней и родных, которые привезли с собой ЕЁ – заветную еду. Честное слово, мы видели в первую очередь не близких, а сумки со жрачкой в руках каких-то людей.

После церемонии чада разбрелись со своими родственниками кто куда по большому лесопарку – и начался ЖОР. Ко мне тогда приехали и мать, и отец, мы что-то обсуждали, но основное моё внимание поглощала еда. Копчёная колбаса, бутерброды с сыром, с килькой, пирожки с повидлом, конфеты, шоколад… Я уплетал всё подряд и запивал невероятной вкусной в тот день колой. Целый час!

Когда встал, выяснилось, что ремень на форме стал тесным, пришлось его ослабить. Я был похож на напившуюся крови пиявку.

Когда вернулся в казарму, многие уже были там. Сытые и довольные, а некоторые и поддатые, свежеиспечённые солдаты лениво прохаживались взад-вперёд, угощали тех, к кому никто не приехал, конфетами и печеньем.

А потом ввалились пьяные в зюзю близнецы-грузины, один из которых бережно обнимал ополовиненную уже здоровенную бутылку чачи.

Я её попробовать не успел, поскольку из-под земли выросли офицеры и положили конец безобразию. Но я и без алкоголя был счастлив в тот день.