Луи-Фердинанд Селин — о писателе

Предложить изменения

стишки (а кто в молодости их не пишет, стихов?). Ну, написал диплом по медицине «Жизнь и деятельность Филипа-Игнаца Земмельвейса» (1923—24), отмеченный бронзовой медалью. (Земмельвейс — венгерский акушер, открывший причину послеродового сепсиса и решивший с ним бороться обеззараживанием рук медперсонала хлорной водой. Соблюдение этого правила привело к резкому снижению смертности среди рожениц. Сам исследователь, кстати, умер от заражения.) Но его никто не согласился напечатать. Ну, создал две пьесы — «Церковь», охарактеризованную самим автором как паршивую и недостойную внимания, и «Прогресс», напечатанную лет через двадцать после его смерти. Казалось бы, после такого начала не стоит помышлять о писательской карьере. Но жизнь Селина особо никогда не поощряла. И он был готов к испытаниям. В 19-летнем возрасте, во время армейской службы, он записывает в дневнике, чудом отыскавшемся в 1954 году: «Если я буду переживать большие передряги, которые приготовила мне жизнь, возможно, я буду менее несчастен, чем другие, потому что я хочу знать и понимать».

Итак 1929 год. Селину 35 лет. За спиной служба в армии и три месяца боевых действий в 1914 году, ранение, инвалидность, медаль и вечные головные боли, которые будут преследовать его до смерти. Жизнь в Лондоне, непонятные связи и таинственная женитьба, потом работа в Африке, возвращение во Францию и участие в агитбригаде гигиены, созданной по инициативе миссии Рокфеллера. Рождение дочери, диплом врача и служба в секции гигиены в Лиге Наций, благодаря которой он посещает Америку и объезжает всю Европу. Развод и жизнь на Монмартре, работа в диспансере в Клиши, оставляющая Селину много свободного времени. В 1929 году уже практически никто не вспоминает Первую мировую. «Так мы и вернулись на войну. А потом случилось столько всякого, что сейчас нелегко рассказать: сегодняшние люди уже не поймут», — пишет Селин в «Путешествии...». Он ничего не забыл. Он отягощен прошлым. Реками, запруженными трупами, Африкой, выкашиваемой эпидемиями. И настоящим: крупными городами, погрязшими в нищете и антисанитарии («В Париже богачи живут кучно: их кварталы составляют как бы кусок торта, на который похож город... это самый лучший ломоть; все остальное — мука и дерьмо»). Собственно, его жизнь и есть сюжет романа. Как и всех последующих книг. Селин пишет «Путешествие...» по ночам, на рассвете, пишет мучительно, долго, страдая головными болями и слуховыми галлюцинациями. Если нужно поменять слово, он переделывает целую фразу, переписывает заново целые абзацы, а иногда и страницы, чтобы сохранить ритмическую, музыкальную «каденцию». Позднее он скажет английскому переводчику «Путешествия...»: «Все это танец и музыка — постоянно на грани смерти, не погружаясь в нее». Три года воспоминаний, выплеснутых на бумагу, складываются в пронзительное повествование. Все оно — как свидетельское показание, скальпирование действительности, разглядывание пульсирующей реальности. Но не под микроскопом, как натуралисты, а изнутри, ощущая каждый удар, каждое движение маятника смерти, галопируя в глубину ночи на лошадях с содранными в кровь спинами. После фурора, произведенного романом, Селина пригласили провозгласить речь на тридцатилетие смерти Эмиля Золя. Он разразился длинным, яростным и скандальным, учитывая ситуацию, монологом, пафос которого сводился к тому, что писательский опыт классика, не пережившего войны, этой гигантской мясорубки, полностью изменившей человеческое восприятие жизни, теперь кажется наивным. Человек стал ближе к смерти, он перестал чувствовать ее так, как ощущал раньше. Селин поглощен смертью, она порабощает его. «Литература принадлежит смерти», — не устает повторять писатель. Бардамю, главный герой «Путешествия...», в котором чрезвычайно много от автора, вторит Селину: «Возможно, это мы и ищем всю жизнь, только это, самую сильную боль, которая только возможна, чтобы стать самим собой перед смертью».

И вот 900 машинописных страниц «Путешествия на край ночи» отпечатаны набело. Селин посылает рукопись двум издателям — Галлимару и Роберу Деноелю. В издательстве «Галлимар» рукопись рецензирует Бенжамен Кремье. Фрагменты романа он зачитывает перед литературным советом издательства. Несмотря на горячую поддержку Андре Мальро, книгу решено отклонить или хотя бы отложить на время, при условии, что автор сделает купюры. Однако Селин на редакционные правки и сокращения текста категорически не соглашается. (Он на них не шел никогда, запрещая издателям трогать хотя бы одну запятую или добавлять новый знак, чтобы не разрушить практически стихотворный ритм своей прозы. Когда его издатель Робер Деноель, опасаясь обвинений в порнографии, решил изъять из рукописи «Смерти в кредит» особо опасные фрагменты, Селин воспротивился и этому. Он никому не позволит себя корректировать! Книга вышла с зияющими пробелами на страницах. Селин не переделал ни строчки.) Деноель проглотил рукопись за одну ночь и на следующее утро возжелал встречи с автором, отправив ему телеграмму. Явилась некая дамочка, очень обрадованная тем, что ее рукопись произвела впечатление на г-на издателя. Правда, после того, как издатель заявил, что книга будет увесистой, посетительница стушевалась: «Как! 150 страниц с двойным интервалом!» Дама поняла, что приняли не ее рукопись, а книгу ее соседа, «сумасшедшего доктора». Узнав, что она отправляет свою рукопись Деноелю, он попросил вложить в бандероль и его «кирпич».

Робер Деноель решил немедленно издать книгу, чтобы роман поспел к присуждению Гонкуровской премии. Среди академиков сразу же нашлись ее приверженцы. Леон Доде, сын Альфонса Доде, монархист и антисемит, и Люсьен Декав, левый до мозга костей, не скрывали своего восторга. Тот факт, что люди противоположных политических взглядов поддерживали Селина, весьма характерен для всего его творчества. Интеллектуалы-социалисты в 32-м — после выхода «Путешествия на край ночи», фашисты в 38-м — после памфлета «Безделицы для погрома», коллаборационисты в 40-м — они записывают Селина в свой лагерь. Но все очень быстро разочаровываются в нем, а многие начинают его даже ненавидеть, не встретив в нем соратника. Селин, впрочем, не давал им поводов причислять себя к каким-либо групам, он никогда не принадлежал ни к одной партии. Возможно, из-за того, что был «моралистом», по выражению Троцкого, консерватором, принципиально не верившим в прогресс и не видевшим в революциях, да и вообще в любых социальных реформах выигрыша для людей. Писателю разрешено все, кроме сомнения в человеке. Селин сомневается и в нем. Эта позиция выталкивает его в абсолютное одиночество.

7 декабря 1932 года. Жюри Гонкуровской премии собирается на традиционный обед, в ходе которого журналистам, литераторам и издателям объявляют нового победителя. В зале присутствует доктор Луи-Фердинанд Детуш, взявший в качестве псевдонима имя своей горячо любимой бабушки Селин. Его роман «Путешествие на край ночи» — главный претендент на премию. 30 ноября академики уже встречались, чтобы обсудить номинированные книги и проголосовать за лучшую из них. Победило «Путешествие...». Горячо поддерживающие Селина Леон Доде и Люсьен Декав хотели сразу же проинформировать об этом прессу, однако Жозеф-Анри Росни, глава жюри, уговорил их следовать традиции и потерпеть неделю. Но за обедом он объявляет победителем роман Ги Мазанина «Волки». Возмущенный Селин покидает церемонию. Разражается скандал. Жюри премии Ренодо, заседающее этажом ниже, тут же присуждает ему свою премию. Пресса пишет, что Гонкуровская премия куплена: «Волки» победили лишь потому, что их издал Галлимар — присуждение Гонкуровской премии, по традиции, повышает продажи книги. Но в выигрыше оказывается все-таки дебютант. За два последовавшие месяца «Путешествие на край ночи» упоминается в прессе более пяти тысяч раз, а Робер Деноель продает 50 тысяч экземпляров романа. Сам Селин, присутствуя в эти дни на казни, презрительно кидает: «Гильотина — это Гонкуровская премия за преступление».

И все же, несмотря на успех, писателя продолжают обуревать страхи и сомнения в своем таланте. Нужно всегда ждать худшего, готовиться к будущим передрягам. Он написал роман, как кидают в воду камень, не думая, что по ней пойдут круги. То же происходит с его следующими романами: он пишет, потом спасается бегством. Когда Луи Арагон, жена которого Эльза Триоле перевела «Путешествие на край ночи» на русский язык, в журнале «Коммуна» задает коллегам полемический вопрос «Для кого вы пишете?», Селин незамедлительно отвечает: «Если вы спрашиваете, почему люди, все люди, от рождения до смерти заражены манией рассказывать истории, я понял бы ваш вопрос. Тогда нужны были бы годы (как для каждого настоящего вопроса), чтобы на него ответить. Но быть писателем биологически не имеет смысла. Это романтическая непристойность, объяснением которой может быть лишь поверхностность».

Следующий, мучительно создававшийся роман Селина — «Смерть в кредит» разгромлен критикой. Писателя обвиняют в использовании арго, нелитературных выражений, издевательстве над французским языком, любовно выпестованным классицистами. Селин огрызается, заявляя, что литературный язык — это мертвый язык, потому что он питается ушедшим. Его, Селина, язык, тоже со временем станет мертвым, но пока он живой. В отличие от «Смерти в кредит» и всех последующих его романов «Путешествие на край ночи» еще держится традиции, хоть это один длинный монолог, тут еще не совершен прорыв в абсолютную интимность его «хроник погибающего рейха» — трилогии «Из замка в замок», «Север» и «Ригодон». Он стыдливо прячется за имя Бардамю, чтобы переродиться в Фердинанда в «Смерти в кредит», книге о детстве и юности, а в конце концов открыто выступить от своего имени в последних романах.

Заканчивая в 1935 году «Смерть в кредит», Селин пишет своему другу Анри Маэ: «Старея, ты увидишь, что остается. Ничего. Лишь жесточайшее желание закончить, двоюродная сестра смерти». Луи-Фердинанд Селин умер 1 июля 1961 года, на следующий день после того, как поставил финальную точку в своем последнем романе — «Ригодон». Его одинокое путешествие на край ночи завершилось.

(Сергей Васильев-младший)