Цитаты из книг — Айван Зорн

– Есть такое понятие – «высокотехнологичная ведьма». Зорн хмыкнул без тени понимания: – Ведьма это что-то про угрюмых женщин, которые едят детей? Мэй поморщилась. – Ведьма – женщина, которая в старые времена имела смелость интересоваться, как устроен мир.

– Зачем ты спас меня? Ты – идиот? Был такой ваш русский, Достоевский что ли. Черт. Я же предала тебя, я вообще не человек. Что я вообще сейчас чувствую? – сказала она с отвращением. – Не знаю, Ева, – сказал Зорн, почти отключаясь. – Это в литературе люди не меняются, а в жизни мы делаем свой выбор каждый день, снова и…

– Зла не существует, Карл. Зло необходимо только для того, чтобы стремиться к добру. Ты просто проводник.

– Зорн, ты хотел бы жить вечно? – Нет – ответил Зорн. – Почему? Это же естественно. Хотеть жить вечно. – Смерть – это освобождение от всего, что ты не можешь изменить в своей жизни.

– Любовь кажется нам возможностью обрести бессмертье. Так оно и есть – с одним условием, – Ева открыла меню. – И какое это условие? – очнулся от созерцания Зорн. – В такой любви не должно быть жажды жизни.

– Как спалось? – Как в гробу, – ответила без выражения Амико. – Это в смысле крепко? – не понял Гай. – Это в смысле никто не беспокоил, – сказала она.

Если назвать котика собачкой, суть от этого не поменяется. Так и со словом душа. Никто ее воочию не видел, поэтому все, что ни назови душой – может, и есть душа. Но некоторые претендуют на то, что знают о ней все. И все они, кто пафосно говорит о душе, обычно имеют большие проблемы с эго.

– Ты всегда такой легкомысленный? – В моей семейке все много лет ждут конца света и страшный суд, веселье – не их сильная сторона. Приходится развлекать себя самому. – Он пожал плечами.

– Все здешние – фаталисты? – снова спросила Амико, принимая из рук Гая стакан с виски. Гай с удивлением поднял бровь. – Первое впечатление? Быстро вы. Скажем так: каждый таротец одновременно и убийца, и жертва, и соучастник, и это длится много сотен лет. Поневоле привыкаешь, что от тебя ничего не зависит.

Было даже смешно: несмотря на все движение бодипозитивистов, тотальное большинство предпочитало стройность. Богатые были стройными, звезды синематографа были стройными – все, кто достиг успеха, были стройными.

– Как думаешь, может быть, это любовь? – вдруг спросил он. – Любовь? – пожала плечами: – Мы ведь и так очень хороши. Без будущего, без прошлого. Эмоции – роскошь в нашем мире, и нам они не по карману. И ты знаешь, что бывает с такими, как мы, когда мы начинаем говорить о любви. Мы совершаем ошибки. И, в отличие от других,…

– Ты боишься смерти? – спросил снова Зорн. – Наверное, нет, я не знаю… Чтобы бояться смерти, надо быть по крайней мере уверенным, что ты – жив.

– Он похож на черта, Ева, на падшего ангела. – Ты сейчас напоминаешь мне гея, который говорит, что феминизм – это уж слишком, – ответила она.

– Твое лицо, тело – разве это ты? Нет. Настоящий ты – это серое желе в черепной коробке. Один мой друг, нейрохирург, сказал мне, что если мозг выложить на стол и немного потрясти – он развалится, как пудинг.

... вот такой у меня день рождения – как вся моя жизнь. Когда я в свое тридцатилетие сижу в нелегальном отеле на кровати с человеком, которого едва знаю, с портфелем, в котором лежит что-то, что может нас обоих убить. Разве это не круто? – расхохоталась она через мгновенье.

– Мы спускаемся в ад? – спросил Зорн, притворно закатывая глаза. – Мой ад везде, и я навеки в нем: это давным-давно объяснил еще Мефистофель. Ад – это самое надежное место, чтобы спрятаться. Никто не хочет спускаться туда вслед за тобой. – Если только те, кто за нами охотится, – люди, а не черти, – проворчал Зорн.

С самого детства он страдал от приступов, которые про себя называл аллергической реакцией на реальность. Внешне это напоминало эпизоды острой депрессии или, как было модно говорить в его юности, панические атаки.

– Ты хотя бы на похоронах был? Вот-вот. В наше время, если есть деньги, собственную смерть не так-то сложно устроить. Убили, оживили.