Школа ныряльщиков. Авторская редакция серии Самый тяжелый файл Livelib

+

Дмитрий ЕМЕЦ

ПЕГАС, ЛЕВ И КЕНТАВР
Книга – это вечная мысль. Рука, протянутая через десятилетия и века, когда рядом невозможно найти собеседника.
Йозеф Эметс, венгерский философ

КОДЕКС ШНЫРА

Когда тебе больно, не корчи из себя страдающего героя. Нужно или плакать в голос, или терпеть. Ты можешь дать всё другим, но ничего себе. Потому что ты шныр!
Ты будешь рвать зубами подушку, расшибать кулаки о стены. Но на людях ты будешь улыбаться. Потому что ты шныр!
Всякий нырок оплачивается жертвой.
Чем меньше жертва и способность к жертве, тем меньше возможности закладки, которую ныряльщик способен вытащить. Жертва не может быть больше, чем человек способен понести.
Для того, кто использовал закладку для себя, повторный нырок невозможен.
Никогда не нырявший или отказавшийся от нырков шныр может оставаться в ШНыре, но использовавший закладку для себя никогда.
Самый тяжелый нырок всегда первый. На первой закладке шныр всегда испытывается максимальной болью.
На территорию ШНыра не может проникнуть ни один человек, окончательно утвердившийся во зле и его ценностях, или ощутивший себя явным добром. Это не мы так решили. Просто так есть, было и будет.
Новых шныров выбирают не люди, а золотые пчелы, единственный улей которых находится в ШНыре. Почему пчелы выбрали именно вас – мы не знаем, потому что когда-то точно так же они выбрали и нас. Хотя в отдельных случаях можем догадываться. Но догадываться не означает знать.
Случайно раздавить золотую пчелу нельзя, но ее можно предать. В этом случае она умирает.

Глава первая.
РАБОТА - ЛУЧШАЯ ТАБЛЕТКА ОТ ВИРУСНОЙ ЛЮБВИ
Принцип всякого продвижения: дойти до своего абсолютного предела и сделать один ма-а-аленький шажок вперед.
Из дневника невернувшегося шныра

Пятого декабря в Москве повалил снег. Прежде он выпадал с избирательной пугливостью: на крыши машин, парковые скамейки, гаражи и трансформаторные будки. Сейчас же снег приступил к делу серьезно и сыпался так густо, будто где-то в небе гиелы – крылатые полугиены-полульвы – одновременно распотрошили десять тысяч подушек. Крупные снежинки не порхали, а солидно, как немолодые несушки, рассаживались каждая на свое место.
Движение остановилось. Светофоры подмигивали сами себе, дирижируя белой симфонией. Ехать стало некуда. Дороги исчезли. Автомобили отмахивались дворниками, на глазах превращаясь в сугробы. Как часто бывает, в стаде машин обнаружился истерик, который раз за разом нажимал на сигнал и гудел долго и сердито, непонятно что и у кого требуя.
На строительной площадке прожекторы били снизу в подъемный кран, и три столба света, пронзая снегопад и смыкаясь, показывали абсолютную его бесконечность.
Когда начался снегопад, два молодых человека и девушка стояли на залитой электрическим светом площадке у метро и потешались над загадочной надписью «Мясо курц в лаваше». Это были Ул, его девушка Яра, большеротая и улыбчивая, и его лучший друг Афанасий.
Ул стоял, сунув большие пальцы в карманы. Любимая его поза. Среднего роста, не мускулистый, но литой, точно из дубового пня вытесан. Двадцать неполных лет, короткий шрам на верхней губе (результат пропущенного удара велосипедной цепью в парке им. Макса Горького), русская кровь с примесью калмыцкой, двести сорок два рубля в кармане, широкий размах плеч и ботинки сорок третий номер. Вот и весь наш герой. Знакомься, читатель!
Афанасий на полголовы выше и на полгода младше. Таких, как он, часто называют красивыми. Худощавый, с узкими плечами и длинными жеребячьими ногами. Волосы льняные, как у немецкого принца, у которого королевство такое маленькое, что ему то и дело приходится срываться с трона и ловить кур, чтобы они не пересекали государственную границу.
Афанасий смеется, но на душе у него скверно. Он жалеет, что вообще поехал сегодня в город. Как правило, Афанасий избегает Яры, однако сегодня все произошло против его воли. Вместе добрались до города, вместе сели в метро. Станция была конечная и притвориться, что тебе в другую сторону – невозможно.
Пока они ехали, Афанасий смотрел на своего двойника в окне поезда. По лицу двойника ползли бесконечные провода в черной оплетке, а на груди было написано: «Места для женщин с детьми и инвалидов».
Афанасий старался не слушать, о чем говорят Ул и Яра, но чем больше старался, тем сильнее обострялся его слух. Болтали они о совершенной ерунде, но Афанасий всё равно ощущал себя гадом, подслушивающим у щелки. Каждое их слово казалось ему значительным, содержащим тайную, скрытую от всех нежность.
Изредка кто-нибудь из них вспоминал об Афанасии, обращался к нему и задавал вопрос. Афанасий отвечал с ненужной старательностью, хотя и знал, что вопрос был задан только затем, чтобы не выключать его из общения. Мол, если мы втроем, то и говорить надо втроем и никак иначе. Афанасий делал всё, что положено уважающему себя третьему лишнему: улыбался, отшучивался, но ощущал, что его разрывает. Ему хотелось завопить и рвануть в вагоне стоп-кран. Пусть все повалятся друг на друга, а ему на миг станет легче.
Сознание Афанасия спешно искало лазеек. Внезапно он вспомнил, что ему надо купить крышку на объектив. Два года фотоаппарат - надежный тридцатилетний старикан «Зенит», который он ставил выше всяких цифровиков - отлично жил без крышки, а тут вдруг Афанасий осознал, что это было в корне неправильно. Технику надо беречь. Он выскочил на «Пушкинской», а эти двое взяли и выскочили за ним. Наверное, среагировали на закрывающиеся двери.
- Нам не хотелось тебя бросать! – заявил Ул.
Афанасий едва не зарычал. Ул так и лучился дружественностью. Афанасий знал, что если он сейчас оступится и улетит на пути перед поездом, то Ул, не мешая ни минуты, кинется за ним, и будет пытаться его вытащить. И от этого Афанасию было тошно. Правда, как предатель он еще не состоялся, но ему казалось, что полюбив Яру, он нанес их дружбе удар в спину. Нельзя изменять и предавать даже в шутку. Это опаснее, чем забраться на табуретку, накинуть себе петлю на шею, а потом попросить кого-нибудь вышибить эту табуретку и сбегать на кухню за стулом, потому что на стуле стоять удобнее.
Пока Ул не встречался с Ярой, Афанасий относился к ней спокойно. Если она ему и нравилась, то не больше, чем еще три-четыре девушки. В его внутреннем списке Яра шла даже не первым номером.
Затем Ул с обычной для него решимостью, не раскачиваясь и не сравнивая, выбрал для себя Яру, чтобы любить ее «пока смерть не разлучит нас». И Яра как-то сразу это ощутила и отозвалась, хотя Ул никогда не произносил пылких речей. И тогда впервые на Афанасия – бойкого, неглупого, уважающего себя, свое красноречие и свой ум - дохнуло невыразимой внутренней правдой, которой не нужны слова. Если она, эта правда, есть, то всякая девушка ее почувствует.
Поначалу Афанасий, на правах лучшего друга, к Яре отнёсся критически. Ему не нравилось, что Ул всюду ее с собой таскает, а она ходит и молчит, как робкая мышка, из которой вот-вот вылупится кошка. Это был еще тот период, когда третьей лишней была она. Затем, хотя внешне ничего не изменилось, и Ул кидался к нему все так же радостно, Афанасий начал ощущать, что его постепенно задвигают в область декораций.
Дальше всё пошло по нарастающей, и Афанасий увяз, как оса в варенье. При этом, как человек внимательный и не упускающий случая покопаться в себе, он смутно ощущал, что любовь у него не настоящая, т.е. родившаяся независимо, а вирусная – возникшая из чувства конкуренции. Вырастить любовь самому сложно. Это как создать с нуля новый вирус гриппа, когда вокруг все здоровы. Заразиться же чужой любовью можно после одного чиха.
Но хотя любовь и была во многом вирусной, несчастен он был по-настоящему. Причем несчастен вдвойне, потому что вместе с девушкой, которая его не любила, мог лишиться и друга.
«Если бы Ул знал… - мрачно думал Афанасий. – Ну а что бы он сделал, если бы знал? Смог бы бросить Яру в мешке в море ради нашей дружбы?»
Яра, пока не брошенная в море, проявила большую активность. Протащила бедного Афанасия через кучу магазинов и нашла-таки крышку для объектива, подходящую по диаметру. Заставив Афанасия порадоваться ей на полную катушку, счастливая парочка затянула его в кафе, где он выпил кофе и изжевал от тоски края картонного стаканчика.
Потом Афанасию предложили прогуляться по бульварам, и он согласился, хотя зимой гулять по бульварам удовольствие в два процента от нижесреднего. Афанасий пинал носком крышку от пластиковой бутылки и, провожая взглядом прыгающую красную, с белым брюшком, точку, грыз себя. Где он ошибся? Может, они с Улом взяли слишком высокий темп дружбы? Когда слишком быстро достигнешь накала, впоследствии сложно его удержать. Играть же на понижение дружбы уже нельзя. Она этого не прощает.
Два часа Афанасий тащился рядом, то обгоняя, то отставая.
- Я ее родителям так и сказал: «Она у вас абсолютно неразвитая, хотя и красавица! Человеку скоро двадцать, а он до сих пор вечерами присасывается мозгом к телеканализации!» А ее папа, полковник разведки, мне: «Ты сперва женись, а потом перевоспитывай!» - говорил он, размахивая руками.
- А поехали к ней прямо сейчас! Рванем куда-нибудь вчетвером! – жизнерадостно предложил Ул.
Афанасий на секунду замолчал.
- Да запросто! – он схватился за телефон, но в последний момент с сожалением оторвал трубку от уха.
- А, я забыл! Сегодня не может! У нее курсы, - сказал он.
- У нее всегда курсы. То МИД, то МГУ, то какие-то академии, - заметил Ул.
- А ты как хотел! Ну, может, хоть эти будут последними. Тогда и встретимся, - выразил надежду Афанасий.
Тут он лукавил, потому что знал, что курсы у его девушки будут продолжаться вечно. Ну или хотя бы до тех пор, пока сама девушка не появится в природе.
Пока же существовало только имя (Виктория), фамилия (дальновидно не засвеченная), квартира на Большой Никитской, важные родители и фотография сногсшибательной красавицы. Придумалась Виктория как-то случайно, всплыла из деталей, прорезалась из небытия, и теперь весь ШНыр знал, что у Афанасия где-то в городе есть девушка, которая ради него готова пешком пойти в Сибирь и только ждет момента, пока известная фирма выпустит новую коллекцию зимней обуви.
Временами Афанасий ощущал, что начинает путаться в деталях, и, спохватившись, принимался продумывать обстоятельства разрыва с Викторией. Трагическая гибель? Роковая измена? Отъезд папы разведчиком в Гондурас с дочкой-шифровальщицей и женой-снайпером?
Пока же счастливый возлюбленный шифровальщицы из Гондураса брел за девушкой друга и пытался убедить себя, что ему не нравятся ее ноги. И вообще радовался, что она почти всегда ходит в камуфляжных брюках, которые каждую девушку автоматически превращают в боевого товарища.
Всю осень, в любой свободный час, Ул и Яра бродили вдоль Москвы-реки и, глядя на громыхавшие эстрадой прогулочные трамвайчики, обзывали их музыкальными коробками. Как-то Ул обстрелял трамвайчик яблочными огрызками. Одновременно с тем, как третий по счету огрызок ударился о борт, трамвайчик выбросил темный и вонючий дизельный выхлоп.
- Йеххху! Я его подбил! – заорал Ул, и они долго бежали следом, пока устав, не упали на траву.
Было холодно. Мокрые листья липли к спинам. Изо рта на сильном выдохе вырывались «горынычи». Они лежали на газоне и представляли себе море тех тихих во внесезонье крымских городков, где в восемь вечера жизнь замирает, звонить уже неудобно и только робкие велосипедные воришки шмыгают по узким каменным дворам, пахнущим давним присутствием кошек.
Это воображаемое море было лучше настоящего, потому что было рождено их любовью. В их московском море из вспененной воды торчали ржавые зубы старых причалов. Волны бежали вдоль выщербленных ступеней набережной. На старом карантинном причале таможни по ночам горел прожектор. Сытые чайки, как куры, прогуливались по парапету. Наглые воробьи кувыркались в прибое, там, где над гниющими водорослями роились мелкие мушки и торчал хвост разрубленного винтом дельфина.
Тогда Яра и стала Ярой. Во всех документах и ведомостях, разумеется, осталось прежнее «Ярослава». «Яра» было как клеймо уловой собственности. Экономя звуки свой речи, Ул вечно всех сокращал, начиная с себя. Казалось бы, что длинного в имени «Олег»? Зачем делать себя Улом?
Про любовь Ул почти не говорил. Когда она есть, говорить о ней необязательно. Разве что ляпал что-нибудь в стиле: «скажи это нашему внуку!» Зато он обожал жизнеутверждающие истории. Ну, например, что один парень пошел в аптеку за градусником. На обратном пути на него напали два мужика. Он стал отбиваться и в драке получилось так, что градусник воткнулся одному мужику в рот и там сломался.
- Прям со всей ртутью! Сечешь?
Яра секла.
- А как же он в рот воткнулся?
- В драке всякое бывает. Может, зуба не было. Может, еще как-то… И не такие случаи тупые бывали! - говорил Ул, и Яра верила, что так оно и есть.
Чем тупее случай, тем он ближе к правде. И, напротив, чем романтичнее, тем от нее дальше. Недаром книжки про принцев на белом коне чаще всего ставятся опытными библиотекаршами в раздел: «развивающая литература про животных».
Изредка они отправлялись к сестре Яры, у которой был сын двух с копейками лет. Сестра моментально упархивала куда-то, а Яра отбывала повинность тети.
- Жили-были мышка-норушка и лягушка-квакушка! – вещала она.
Диатезный карапуз сказок не ценил. Он моментально утрачивал внимание и начинал швыряться картошкой.
- А ну слушай давай! Кому самая красивая девушка в мире рассказывает про мышку-наружку и лягушку-прослушку? – мрачным голосом говорил Ул.
Ребенок замирал. Рот начинал опасно кривиться.
- И зайка-попрыгайка! – продолжала ворковать Яра.
- И зайка-доставайка! – поправлял Ул. – Короче, жила вся эта братва в некотором царстве - некотором государстве, а именно на станции метро «Савеловская», недалеко от компьютерного рынка, и питалась говорящими тараканами без музыкального слуха.
Так текли дни этой восхитительной осени. Временами на прежде серьезную, почти строгую Яру нападало дурашливое настроение.
- Всё для меня сделаешь? И глаз свой рукой потрогать дашь? – коварно спрашивала она.
Ул был счастлив и втайне боялся своего счастья, понимая, что в счастье он смешон, как влюбленный пёс бойцовой породы.
* * *
В ту предснегопадную прогулку Яре и Улу всё было дико смешно. Смешные люди гуляли по смешным улицам и с глубокомысленным видом делали потешнейшие вещи: покупали, отвечали на звонки, пугливо посматривали на небо и поднимали воротники. Рядом топталась замерзшая женщина с тележкой и продавала телескопические устройства для прочистки засорившихся раковин. Устоявшиеся семейные пары вежливо шипели друг на друга или переругивались взаимно уставшими голосами.
А тут вдруг хлынул снег, и всё куда-то скрылось. И площадь, и метро, и «мясо курц» в лаваше, и женщина с тележкой. Остались гудки машин, короткие заблудившиеся полоски фар и они двое. И в ту минуту, когда весь мир состоял из одного снега, Ул поцеловал Яру. Поцеловав же, потерся носом о ее нос. Яре это понравилось. Они стояли и терлись носами, как лошади. А между их носами пытался проникнуть снег.
- Ну я пойду! – долетел сквозь снежную пелену голос Афанасия.
- Куда?
Афанасий хотел сказать, что уходит совсем, но вместо этого буркнул: «Воды куплю!» и отошел к киоску. Ул услышал досадливое восклицание: то ли на него налетели, то ли он на кого-то налетел.
- Странный он сегодня! Что-то его грызет. Наверное, ревнует, - серьезно сказала Яра.
- Кого? – озадачился Ул.
- Тебя. Вчера ты был его, а сегодня мой.
Ул склонен был считать, что он свой собственный.
- Может, это из-за нырка? Терпеть не могу быть проводником. Случится что, потом вовек себе не простишь, - предположил он.
– А кого он ведет? – спросила Яра, собственническим движением сметая с плеча Ула снег.
- Дениса.
– Афанасий не может быть проводником. Надо, чтобы у него всё улеглось. В таком состоянии ему не пробиться через болото! – сказала Яра решительно.
Ул долго смотрел на нее, потом кивнул. Лучше заживо телепортировать в мясорубку на колбасном заводе, чем застрять в болоте. Конечно, Афанасий будет хорохориться, но пускать его нельзя. Яра права.
- Давай я сам поведу Дениса! – предложил Ул.
Яра цокнула языком.
- Ты не можешь. У вас разная скорость прохождения.
Улу нечего было возразить. Прохождение не зависит ни от возраста, ни от пола. Утюг и перина не будут погружаться с одной скоростью, даже если они равного веса.
- А кто тогда? – спросил Ул озадаченно. – Афанасий отпадает. Я тоже. Кавалерия вообще погружается как игла. Может, Макса попросим или Родиона?
- Не надо никого просить, - сказала Яра. – Проводником пойду я.
Ул встревожился.
- Ты никогда не была проводником! Это совсем не то, что шнырить самой! Я против.
- Надо же когда-то начинать. Я поговорю с Кавалерией, а ты с Афанасием. Идёт? – просительно сказала Яра.
Ул задрал голову, открыл рот и стал ловить снежинки. Яра представила, как у него в желудке вырастает сугроб.
- Скажи! – потребовала она.
- Что я согласен? Я не согласен!
- Ну скажи!
Ул проглотил снег.
- Не мешай! Не видишь: человек питается.
- Пожалуйста!
- Ну хорошо: говорю, – неохотно уступил он. – Довольна?
- Нет. Скажи еще, что ты меня любишь!
Ул нахмурился.
- Не вымогай!
- Скажи! – настаивала Яра.
Он перестал ловить снежинки. Лицо у него было мокрое. Только на бровях снежинки не растаяли.
- Я не умею такого говорить! У меня язык замерз.
- Не выкручивайся! Повторяй: «Я тебя»…
- Ты меня…
- ОЛЕГ!
Яра попыталась его придушить, но шея у него была слишком мускулистая. Своими жалкими потугами она только доставила Улу удовольствие. Слово «люблю» Ул всегда произносил под величайшим нажимом, утверждая, что чем реже его произносишь, тем большего оно строит.
- А зачем ты прятал по всему городу розы и подбрасывал координаты? Одну розу я нашла в старой голубятне на «Савеловской», другую на чердаке двухэтажного дома на Полянке! Отвечай!
Ул наклонился, зачерпнул снег.
- А на «Войковской» не нашла? Так я и думал.
- Сознался! Ага!
- Не ага. Я просто видел, как её подбросили, - выкрутился Ул.
- Кто?
- Неизвестный в черной маске. Я преследовал его, загнал в угол, но он выпил кислоты. Остались дымящиеся шнурки, - Ул быстро посмотрел на негодующее лицо Яры и внезапно предложил:
- Хорошо. Давай я это проору!
Прежде, чем Яра его остановила, он вскочил на какой-то ящик и, держась рукой за столб, крикнул сквозь снег:
- Человечество, ау! Это моя девушка! Вот эта, в зеленой шапке! Ее не видно, потому что она за столбом прячется!
- Я не прячусь! – возмутилась Яра и, воспользовавшись тем, что он стоит на одной ноге, дернула его за щиколотку.
Ул полетел боком. В воздухе извернулся как кот, перекатился и вскочил. Кому-то могло показаться, что он переломал себе все кости. Но это если не знать, на что способен шныр и что такое шныровская куртка.
- Соображать надо! Асфальт всё-таки! – возмутился он.
- Я бы тебя навещала в больнице. Приносила бы в баночке геркулес и овсянку! – обнадежила его Яра.
- Постой! – быстро переспросил Ул. – Ты действительно считаешь, что овсянка и геркулес – это нечто разное? Хорошую мать я выбрал моим бедным детям!
- Чего-о??? – возмутилась Яра. – Каким таким детям?
Подошел Афанасий с минеральной водой. Вода была ледяная, а сверху на бутылку садился снег.
- Никто не хочет? – спросил он с надеждой.
Никто не хотел. Тогда Афанасий, мучаясь, отхлебнул сам, и у него сразу замерзли десны.
О чем-то вспомнив, он расстегнул рукав и озабоченно посмотрел на кожаный шнурованный щиток на левой руке. Похожий на средневековые наручи и продолжавшийся от запястья до локтя, щиток был украшен мелкими литыми фигурами. Птица с женской головой; подозрительно коротконогий кентавр; пучеглазая дамочка с раздвоенным рыбьим хвостом; лев, напоминавший пухлого оскаленного кота. Таким мог представить льва тот, кто никогда живых львов не видел, зато от пучеглазых дамочек с рыбьими хвостами отбивался острогой.
Рисунки переплетались и, чередуясь с виноградными гроздями, образовывали защитные пластины, жестко закрепленные на грубой коже. Единственное, что удивляло – разный цвет металла. Пучеглазая дамочка была тусклая, зато оскаленный лев, кентавр и птица пламенели, будто их отлили минуту назад.
- А почему русалка погасла? А, ну да! Мы же выкрали из гипермаркета селедку и запузырили ее в Москву-реку! – припомнил Ул.
- Зеркального карпа! Твоя, между прочим, идея! – поправила Яра.
Увидев, как он разевал в аквариуме рот, Ул предположил, что он кричит: «оооо! братья, я в засаде!» Коснулся русалки, и в гипермаркете стало одной рыбиной меньше, а в Москве-реке одной больше.
Ул сдул со щеки Яры снег.
- Ну идём, снежная баба, заряжать нерпь! – задиристо сказал он.
- Сам ты снежный дед! – огрызнулась Яра.
Они быстро пошли к переходу. Откуда-то вынырнул крупный лохматый пес, побежал следом и принялся яростно их облаивать. Ул остановился, и пес остановился.
- ЧУДО! Былиин! Ну и что дальше? Никак не ага? – поинтересовался Ул.
Что дальше, пес и сам не знал. Жизненные планы у него были размытые. Он смутился, но сразу перестать лаять не смог и, несколько раз взбрехнув, неторопливо ретировался. Афанасий попытался угостить пса водой, но тот только мельком обнюхал горлышко.
Подземный переход был полон людей. Многие стояли на лестнице и трусливо высовывали головы.
- Закончился? Не закончился? – спрашивали они каждую секунду.
Яре стало смешно: сидят в выкопанной под дорогой яме, толкаются и злятся, что не могут пробиться в свои многоквартирные норки. Ул шагал впереди, как ледокол, ломая толпу широкими плечами.
- Позвольте вас протаранить! – просил он вежливо.
Афанасий пристроился за Улом и пользовался проложенной им дорогой. У Яры тактика была иная – там, где Ул продавливал, она скользила ужом. Ближе к центру перехода Ул необъяснимо преисполнился вежливости и стал пропускать встречный поток. Для этого ему пришлось прижаться к стене, выложенной сероватой плиткой. Ул зацепил плитку рукавом и проследовал дальше. Несколько секунд спустя в том же месте перехода оказался Афанасий. Он особо мудрить не стал: перекинул бутылку из левой руки в правую, дотронулся до стены и быстро проследовал вперед.
Коснувшись плитки там же, где и Ул с Афанасием, Яра ощутила покалывание в запястье и легкий жар, поднявшийся от пальцев к локтю. Убедившись, что нерпь заряжена, она хотела немедленно оторвать руку, но тут ее зацепили, и она чуть замешкалась.
На улице на Яру налетела девчушка лет восьми. Отскочила как мяч, но тотчас припрыгала назад и любознательно уставилась на рукав Яры. Рукав сиял, будто охваченный огнем.
- Снег! – сказала девчушка.
Снег, падавший на рукав Яры до локтя, мгновенно исчезал. На прочих же частях пальто лежал крепкой белой крупой. Яра поспешно спрятала руку за спину. Упрямая девчонка топталась рядом и уходить не собиралась.
От девчонки Яру спас вернувшийся Ул. Подойдя сзади, он погладил любопытное дитя по затылку.
- Маньяка видела? Пошли покажу! – предложил он добрым голосом.
Дитя унеслось короткими рывками, часто оглядываясь и поскуливая.
- Ну разве я не гаджет? Ребенка испугал! – самодовольно заявил Ул.
Он отозвал Афанасия и сказал ему про завтрашний нырок. Афанасий заартачился, особенно когда узнал, кто пойдет проводником вместо него. Обычно покладистый, здесь он проявил просто ослиное упрямство.
- Чудо, былиин!!!! – сказал Ул, по-медвежьи сгребая его за шею. – Да послушай ты меня! Ты не в форме. И сам застрянешь, и новичка угробишь! У меня есть девушка и есть друг! И вы нужны мне оба!
Станция метро вынырнула неожиданно. Она имела облик красной буквы М на бортике перехода. Рядом стояла замерзшая старушка в пушистом платке, почти уже превратившаяся в сугроб, и продавала пророщенные фиалки в майонезных стаканчиках. Стаканчиков было четыре. Яра купила у нее все, чтобы занять Улу руки и лишить его возможности обнимать себя в метро. Правда, Ул выкрутился и навьючил фиалками Афанасия.
- Тебе же всё равно! – сказал он.
Сверху по эскалатору запустили пивную банку. Яра о чем-то размышляла, и ее лицо временно пребывало в неподвижности. Зеленая лыжная шапка ей не шла. Лицо казалось мальчишеским, грубоватым.
Афанасий подумал, что она некрасивая, и принялся всячески взращивать в себе эту мысль. Как всякий человек, сражающийся с вирусной любовью, он имел в сердце особую коробочку, в которую заботливо собирал недостатки Яры. Когда любовь переходила в жар, он обычно, как уголь, раздувал какой-нибудь ее недостаток, пока он не начинал казаться непереносимым.
Примерно к середине эскалатора Афанасий окончательно победил любовь и самодовольно выпрямился, ощущая себя свободным. Но тут Яра оживилась, заговорила, заулыбалась. Афанасий, уверенный, что его уже ничего не прошибет, высокомерно взглянул на нее и… ему захотелось выть.
Вагон был нового типа, обшитый белым пластиком. Без вкусных уголков для стояния рядом с дверью. Афанасию из-за фиалок нечем было держаться. Его болтало из стороны в сторону, а Ул ловил его за ворот.
- Видишь, как тебе повезло, что я у тебя есть? – спрашивал он, а потом вдруг крикнул на весь вагон: - Эй, люди! Я счастлив! Это мой друг, а это моя девушка!
Суеверная Яра дернула его за рукав.
- Тшш! Молчи!.. Счастье спугнешь!
Лучше бы она промолчала. Улу моментально захотелось противоречить.
- Эй! Счастье! Ау! – заорал он.
- Ку-ку! Ушло уже я! – нетрезвым голосом откликнулся проходящий рядом человек.
Спина у него была полосатая, как у зебры, с четко отмеченными ступеньками. Вагон тронулся и медлительной гусеницей пополз в тоннель.

Глава вторая.
КРЫЛО ДРУГА
Когда человек не отказывает себе в удовольствиях и получает их слишком много, он к ним привыкает и перестает что-либо ощущать. Удовольствий ему требуется все больше, каких-нибудь изощренных, фальшивых, и заканчивается все неминуемой деградацией. Если же удовольствия, напротив, постепенно ограничивать, то с каждым днем будут открываться все новые. Настоящие. Даже простой капле воды, или солнцу, или пятиминутному отдыху в походе радуешься просто с дикой силой.
Из дневника невернувшегося шныра

В пять утра Ул встал проводить Яру. Он поднялся наверх, затем снова спустился и, срезая путь, пошел галереей. Шаги далеко разносились по длинным пустым коридорам ШНыра. В столовой не было ни души - даже сердитой старушки Суповны, которая, непрестанно ворча и жалуясь, что ей никто не помогает, не подпускала никого к плите на десять метров.
Однако и без Суповны ее присутствие ощущалось. На центральном столе стояло верное средство от сна: три кружки с крепким чаем, соленый огурец и тарелка с круто посоленным черным хлебом. Одна кружка была пустой.
- Значит, Денис уже в пегасне, - сказала Яра, появляясь вскоре после Ула. Она вечно опаздывала, но опаздывала культурно: минут на пять.
Ул кивнул и посолил огурец.
- Люблю все соленое! – сказал он про себя. - Хотя что можно подумать о человеке, который солит соленый огурец? Какой-то минерал недоделанный!
Сидя в полутьме, Яра большими кусками откусывала черный хлеб, прихлебывала чай и разглядывала толстую пачку фотокарточек, небольших и крепких, как игральные карты. Снимки были сделаны частично скрытой камерой, частично с помощью телескопического объектива.
- Это только за последнюю неделю. Что общего у системного администратора, учительницы физкультуры, театрального осветителя, студента, сторожа из котельной и глухого парня, бывшего музыканта? – спросила она, пряча от Ула снимки.
- То же самое, что у пожилого астролога, мрачного нелюдима с зонтиком и уважаемого законом бандита с пальцами, похожими на сосиски. Но с этими мы раньше не сталкивались. Значит, ведьмари набирают новых. Расширяют резервы фортов, - мгновенно отозвался Ул.
Яра перестала жевать хлеб.
- Ты что? Знал?
- Несложно было догадаться. Театрального осветителя фотографировал Афанасий. Потом показывал мне царапину на куртке. Утверждает: в него выпалили из шнеппера, - сказал Ул.
- Лучше б они были вампиры, - вздохнула Яра.
- Мечтать не вредно. Будь они вампиры, мы закрыли бы вопрос за неделю силами восьми-девяти пятерок. Или обратились бы к вендам. Но они не вампиры, и этим всё сказано, - отрезал Ул.
Он вышел первым и остановился на крыльце подождать Яру. Внезапно громадные руки сгребли его и оторвали от земли. Ул болтался головой вниз и созерцал большеротое существо в расстегнутом бараньем тулупе.
У крыльца, пошатываясь, стоял гигант трех с половиной метров ростом. Это была живая достопримечательность, казус, оживленный кем-то из отцов-основателей ШНыра. Днем он укрывался в Зеленом Лабиринте, ночами же топтался вокруг ШНыра. Несколько раз в животе у него находили пропавших девушек, а один раз даже самого Кузепыча.
- Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! Я тебя съем! – сообщил гигант. Слова он проговаривал медленно и вдумчиво.
- Подавишься! Давай я разбегусь и запрыгну! – предложил Ул.
Горшеня некоторое время пережевывал эту мысль, а затем разжал руки. Ул воткнулся головой в сугроб. Горшеня отошел на шаг и доверчиво распахнул огромный рот. Четыреста лет подряд он попадался на одну и ту же уловку.
За ночь снег подтаял и хорошо лепился. Ул скатал снежный ком и забросил Горшене в рот. Когда Горшеня стоял с разинутым ртом, он ничего не видел, потому что две янтарных пуговицы, служившие ему глазами, откидывались вместе с верхней половиной головы.
Горшеня захлопнул рот.
- Разве я не тебя съел?
- Ты съел моего брата. А двух братьев в один день есть не положено, - сказал Ул.
Горшеня опечалился. На крыльцо вышла Яра. Горшеня протянул к ней руку, но Ул шлепнул его по пальцам.
- Она невкусная, - шепнул он, - но у нее есть вкусная сестра. Пошла туда!
Горшеня, переваливаясь, ухромал искать сестру там.
- Бедный он! Верит всему, - снисходительно сказал Ул.
- Это мы бедные, что ничему не верим, - заметила Яра.
- Говорят, он зарыл где-то клад, и теперь его охраняет, - вспомнил Ул.
Россыпь звезд прочерчивала тропинку к Москве. Отсюда, из Подмосковья, город был не различим, но в ясную погоду можно было залезть на высокую сосну и со сколоченного из досок «разбойничьего гнезда» увидеть светлое плоское пятно. Это и была Москва.
Согревшееся за ночь тело ленилось. Ул щедро зачерпнул снег и, фыркая, умылся. Талая вода потекла за ворот. Поняв, что от нытья будет только хуже, тело смирилось и согласилось быть бодрым.
Аллею занесло. Она угадывалась только по фонарным столбам и длинным сугробам, из которых торчали горбы парковых скамеек.
В здоровенной шныровской куртке Яра обманчиво казалась полноватой. Ул дразнил ее Винни-Пухом. Держась главной аллеи, они дошли до места, где старые дубы очерчивали правильной формы овал. Яра вытянула ботинок из сугроба и… поставила его уже на зеленую траву.
Обложенные камнями, тянулись к небу узкие прямые кипарисы. Вьющаяся роза плелась по железным аркам. В нижней части ее ствол был толщиной в детскую руку. Срывая лепестки, ветер уносил их за невидимую границу и ронял на снег. Улу он казался обагренным кровью, а Яре поцелованным.
Яра оглянулась. Граница снега и травы обозначалась очень четко. Два дальних дуба дремали в снегу, третий же, оказавшийся внутри границы, даже и не ведал, что где-то рядом зима.
Этот дуб был любимцем Яры. Она обняла теплое дерево и прильнула к нему щекой. Ул давно заметил, как много могут сказать Яре кожа и руки. Вот она гладит кору. Осязает его не только ладонями, но и тыльной стороной ладони, и ногтями, и запястьями. Зачерпывает дерево со всеми его изгибами с жадностью слепого, обретшего взамен зрения новое чувство. Как-то она призналась Улу, что ей хотелось бы до нервов счесать себе руку, чтобы ощущения обострились.
- Бывает, - сказал Ул.
Теперь он стоял рядом, жевал травинку и любовался Ярой как технарь любуется девушкой-гуманитарием, которая не помнит, что такое интеграл, зато охотно рассуждает о исторических судьбах народов. Разница между Ярой и Улом была примерно такая же, как между двуручным мечом и нервной рапирой. Он уважал ее ум и чуткость, она же уважала его решительность и способность схватить в любой вещи суть, не отвлекаясь на детали.
«Хочешь скрыть от женщины-шпиона новейший танк – поставь у него на мотор гнездо с цыплятами», - замечал Ул.
Самого Ула больше интересовали вещи практические. Он знал, что где-то тут со дня основания ШНыра скрыта мощнейшая закладка. Это она прогревает землю и дает деревьям силу. Сейчас Ул в очередной раз прикидывал, где закладка спрятана и какого она размера. Сила ее была колоссальной. Ни одна их тех закладок, что вытаскивал сам Ул, не смогла бы растопить снег больше чем на пять-шесть шагов.
Перед Улом, поскрипывая, качалась от ветра громадная, похожая на парус сосна с плоской вершиной. В ее корнях, притулился синий улей, по крыше которого лениво ползали утренние, еще не прогретые солнцем пчелы.
От сосны начинался обширный Зеленый Лабиринт – тщательно подстриженное сплетение акации, лавра, можжевельника и самшита. В центре Лабиринта был фонтан - огромный расколотый камень с причудливой резьбой, по которой стекала вода. Вокруг буйствовали хризантемы. Обычно Яра бросалась на колени и осязала цветы нетерпеливыми пальцами. Ул же забавлялся названиями.
- Сколько надо выкурить кальянов, чтобы назвать хризантемы «Пинг Понг Пинк»? А «Весенний рассвет на дамбе сути»? – интересовался он.
Яра навестила бы хризантемы и сейчас, но это было невозможно. Обогнув лабиринт, они пересекли еще одну невидимую границу, и опять под ногами у них заскрипел снег.
* * *
Денис ждал их у пегасни. Сидел на вкопанной шине и укоризненно мерз. Щуплый, лицо бледное. Нос похож на редиску. Выглядит года на два младше своих шестнадцати. Молния на шныровской куртке застегнута до самого верха. Глаза смотрят как у хомяка: бусинами. Правое плечо ниже левого.
- Нервничает! - сказал Ул.
- А ты не нервничал перед первым нырком?
- В четыреста раз больше… Ну вру: в триста девяносто девять! – поправился Ул.
Яра засмеялась. Чудо, как человек может порой уместиться в чем-то бесконечно малом: краткой фразе, поступке, взгляде. Вот и Яра таинственным образом уместилась в своем двухсекундном смехе: энергичная, порывистая, ласковая без сюсюканья.
- Я помню, как ты форсил в столовой после первого нырка. Заявлялся на завтрак в куртке. У всех куртки новые, а у тебя потертая. И сам такой таинственный! Просто супершныр! – сказала она, все еще разбрызгивая свой восхитительный смех.
- Я притворялся, - смущенно пояснил Ул. – А куртку я скреб кирпичом. Мне потом от Кузепыча влетело.
Увидев Яру и Ула, Денис вскочил с шины. Двигался он как ящерка. Быстрый рывок и замирание.
- За что мне Дельту? Это нечестно! Я лучший в подгруппе. Я на пролетке на Цезаре удержался! – крикнул он.
- Пролетка – дело другое. Для первого нырка лучше кто-нибудь уравновешенный, - терпеливо объяснила Яра.
Денис сходу обозвал Дельту табуреткой.
- Вот и чудесно. С табуретки не свалишься, - похвалила Яра и, оставив Дениса в обществе Ула и Дельты, нырнула в пегасню.
Всеобщая мамаша Дельта скучала. Переминалась с ноги на ногу и фыркала в сугроб. Немолодая, немного коротконогая кобыла, пепельно-серая, «мышастая», с черным ремнем на спине и пышным хвостом до земли. Маховые перья с человеческую руку. Сами перья коричневатые, с темными окончаниями. Жеребят рядом не было, и «полюблять», по выражению Ула, Дельте было некого. Заметив Ула, она деловито отправилась к нему попрошайничать.
- Обойдешься! Я жестокий и жадный ненавистник животных! – предупредил Ул.
Дельта не уходила. Слова у Ула порой расходились с делом. К тому же умной Дельте было известно, что карманы его куртки никогда не бывают пустыми.
Скормив Дельте половину сухаря, Ул оценивающе качнул седло и немного ослабил подпруги. Седло было легкое, вытянутое вперед. Передняя лука загибалась, опоясывая мускульные основания крыльев в той их части, где перья ещё не начинались.
Ул подошел к Денису и дружелюбно хлопнул его по плечу.
- Карманы проверил? Расчески, шариковые ручки, косметические пломбы на зубах?
Денис мотнул головой.
- Ну смотри, а то будет о чем вспомнить, - пообещал Ул. - Дальше инструктаж. Первым делом, понятно, пролетка. Когда высота набрана – переводишь пега в нырок. Бывает, новички нервничают, натягивают поводья и пытаются его развернуть. Этим ты только собьешь пега с толку. В момент перед нырком скорость такая, что на крыло он уже не встанет. А если сдуру их раскинет, ему все кости штопором завернет. Короче, струсишь – и себя угробишь, и лошадь.
- «Разброс»? – подсказал Денис.
Ул цокнул языком.
- Не ага! Слышал звон, как говорится… Разброс – это когда пег перенесся, а ты нет. Обычно это происходит, когда шныр не доверился пегу. Тогда пег исчезает, а шныр впечатывается в асфальт.
Денис побледнел, и Ул пожалел, что сказал лишнее.
- Короче, доверяй Дельте. Она уже десять лет ныряет. Ты ей, главное, не мешай: она сама всё сделает, - сказал он торопливо.
Денис с сомнением посмотрел на Дельту, которая, отвесив нижнюю губу, попрошайничала очередной сухарь.
- Дальше переход! Тут всё настолько мгновенно, что ты ничего не успеваешь осознать. Сотая доля секунды – и ты в болоте. Это самая неприятная фаза. Какой главный принцип прохождения болота?
- Принцип трех обезьянок, - заученно отозвался Денис.
- Правильно. «Ничего не слышу, ничего не вижу и ничего никому не скажу». Самые важные правила – первые два. Ничего лишнего не слушать, глаза держать закрытыми или смотреть на гриву пега.
- А если… - осторожно начал Денис.
- Никаких «если»! – оборвал его Ул. - Верить в болоте ничему нельзя, каким бы правдоподобным оно ни казалось. Я лично знал отличного парня, который после болота попытался отмахнуть мне голову саперкой.
Денис с опаской посмотрел на голову Ула. Она была на месте.
- Зачем?
- Ему померещилось, что я похитил его голову и нахлобучил свою. Вот он и решил восстановить справедливость, - охотно объяснил Ул.
- А почему мы не с Афанасием ныряем? – внезапно спросил Денис.
Ул напрягся, потому что парень, пытавшийся поменяться с ним головами, и был Афанасий. И теперь Ул соображал: догадался Денис о чем-то или это был случайный выстрел.
- Ярослава – опытный шныр. У нее больше ста нырков, - сказал Ул подчеркнуто дежурным голосом и снял с плеча у Дениса приставшую соломинку. - Ну ни пуха! Пройдешь болото, а на «двушке» твой проводник тебе всё покажет.
* * *
Яра шла по пегасне. В полутьме слышалось фырканье, дружелюбное сопение. Икар играл пластиковой бутылкой. Фикус что-то жевал. Миних, спокойный старый мерин с бело-желтой проточиной на голове, лизал решетку. Язык примораживался к металлу, и Миних удивлялся новому ощущению.
А вот и Эрих, мощный, широкогрудый жеребец, такой высокий в холке, что когда-то Яра его побаивалась. Яра скользнула внимательными пальцами по крыльям Эриха, начиная с основания рулевых и заканчивая маховыми. Ей надо было убедиться, что всё в порядке. Случалось, ночью пеги пугались, начинали биться в тесных денниках и получали травмы. Эрих настороженно скосил глаза и прижал уши. Пеги не любят прикосновения к крыльям.
- Значит, мне трогать нельзя, а тебе валяться можно? – поинтересовалась у него Яра, вынимая застрявшее между перьев сено.
Вчера Эриха выводили ещё до снегопада и теперь, высунув морду из пегасни и испугавшись повсеместной колкой белизны, он всхрапнул, рванулся и попытался взлететь. Крылья у него были соломенного оттенка. Каждое метра по четыре. Громадные, щемящие совершенством формы.
Яра с трудом удержала его. Позволила изучить и понюхать снег, и мало-помалу Эрих успокоился. Денис воевал с Дельтой, уговаривая ее расправить крылья. Иначе на пега не сесть. Хитрая Дельта упрямилась. Ей и в пегасне было неплохо.
- Задание! – вполголоса напомнил Ул.
Яра, совершенно об этом забывшая, благодарно взглянула на него и коснулась своей нерпью нерпи Дениса. В воздухе проступили синеватые дымные буквы. Подождав, пока они погаснут, Яра развеяла их рукой.
- У трехмесячной девочки неправильно развивается сердце. Сегодня днем операция. Шансов мало. Нужна закладка. Имя девочки - Люба, - сказала она.
Денис перестегнул Дельте нащечный ремень.
- Это не учебная легенда?
- Учебный нырок на двушку? - хмыкнул Ул, и Денис, смутившись, вновь стал дергать ремень.
- А если мы достанем закладку, операция всё равно состоится? – спросил он через время.
- Скорее всего. А там кто его знает? Закладка сама творит обстоятельства… - честно сказала Яра.
Она отвела Эриху левое крыло и вскочила в седло. Правое крыло Эрих приподнял уже сам, спасая его от ноги. Ула всегда поражала твердость, с которой Яра, робкая и застенчивая в бытовых вещах, управляла лошадью. Казалось, в седло садится совсем другой человек. Садится, откидывает назад волосы и – становится шныром. Вот и сейчас у него на глазах случилось именно такое преображение.
- Эрих первый, Дельта - за ним! – крикнула Яра Денису.
Ул хмыкнул, оценив, как ловко она это сказала. «Не скачи за мной!», а «Первый Эрих». Женское руководство имеет свои особенности.
Ул шел рядом и вел Эриха. Под глазами у него были желтоватые ободки.
- Ты обещал вчера, что будешь спать! – с укором напомнила Яра.
- Да как-то вот… - виновато сказал Ул, и не понятно было, что за грозный Кактовот помешал ему лечь.
- Ложись сейчас.
Ул оглядел снег, выражая взглядом, что улечься прямо здесь и сейчас невозможно.
- Не могу. Потопчусь в пегасне, тебя подожду. У Азы ногу надо посмотреть. Ее Бинт лягнул. ЧУДО! былиин! Джентльмен называется! Разве кобыл лягают? Хотя Бинт, конечно, не в теме.
- Кто тебе дороже: я или твоя Аза? – ревниво спросила Яра.
Ул предостерегающе оглянулся на Дениса. Тот сидел на Дельте как истуканчик. Изредка вскидывал руку и с такой энергией вцеплялся в красный носик, точно хотел оторвать его.
- Вчера вечером наши видели ведьмарей… Захватишь? – Ул сунул руку под куртку и извлек маленький арбалет с пистолетной рукоятью: шнеппер.
Яра покачала головой.
- Я надеюсь на Эриха, - сказала она, чтобы не говорить другого. Однозарядный арбалет не всесилен.
* * *
Яра и Денис сделали круг шагом, а затем еще два легкой рысью. И только потом Яра разрешила Эриху перейти в галоп. Тот только этого и ждал. Разогнался, из озорства понесся на забор, тяжело хлопнул крыльями и оторвался от земли. Яра услышала негромкий удар: задел-таки копытом, аспид!
Уже в небе она повернулась в седле, чтобы увидеть Ула. Маленькая, родная запятая рядом с кирпичным четырехугольником пегасни.
Дельта пыталась схитрить и замедлиться, но Денис прикрикнул на нее, толкнул шенкелями и поднял на крыло. Развернув ленивую кобылу, норовившую незаметно свернуть в сторону пегасни, он послал ее за Эрихом. Эриху хотелось резко набрать высоту, но Яра пока придерживала его, заставляя делать это постепенно. Израсходуется, взмокнет, а сил должно хватить надолго.
Конская спина под ней мелко дрожала. Ощущения полета и скачки были разными. Она отличила бы их и с закрытыми глазами. Яра пригнулась к шее коня. Когда крылья делали взмах и, туго зачерпывая воздух, проносились назад, она видела редкий лес. Дальше склады и большое поле, соединенное с шоссе извилистой дорогой.
Яра закутала лицо шарфом. Встречный ветер обжигал скулы, вышибал из глаз слезы. Яра знала, что еще немного, и она ощутит себя куском льда, который криво посадили на лошадь. Всё смерзнется: и мысли, и радость, и любовь к Улу, и даже страх. Останется только желание тепла.
Денис нагнал ее и летел рядом. «Мышастая» шерсть Дельты начинала белеть, покрываясь изморозью. Волосы внизу морды обледенели, и, было похоже, у старой кобылы выросла белая редкая борода.
Небо на востоке было полосато-алое как предательски убитая зебра. Яра держала курс прямо на эти полоски, тревожно всматриваясь в них. Внезапно в небе что-то поменялось, и над ними нависло большое облако - ярко-белое по краям и грязноватое в центре. От облака отделялись клочья. Представлялось, внутри спрятался кот и рвет его лапами. Яра оценивающе посмотрела вниз. Низко. Для нырка надо набрать еще. Она махнула Денису и направила Эриха в облако. Секунд через десять он вырвался с другой стороны. Теперь облако лежало внизу, похожее на рыхлую кучу снега.
Наверху, сколько зачерпывал глаз, дрейфовали еще облака. Верхнее, огненное, похожее на бегемота, проглотило солнце и медленно его переваривало.
Денис появился только через минуту. Он с негодованием показывал на Дельту и грозил ей хлыстом. У кобылы был хитрющий вид. Яра поняла: Дельта притворилась, что испугалась облака, использовав это как предлог, чтобы вернуться. Яре его фокусы были хорошо известны. В свое время она тоже начинала с Дельты.
Зная, сколько сил у пега уходит на набор высоты, Яра позволила Эриху лететь на юг, держась вдоль темного края нижней тучи. Небо здесь не имело четких границ. Большая туча обрывалась горой. В основании горы более мелкие тучи соединялись ватными бородами. Оттуда, где солнечные лучи путались в бородах, как сено в крыльях пега, внезапно появились четыре точки. С каждой секундой точки становились крупнее. Вскоре Яра различила плотные, кожистые точно у драконов крылья. Это были гиелы. К их спинам припали крошечные фигурки.
«Ну вот! Нарвались!» - подумала Яра.
В этот миг четыре крылатые точки распались на две двойки. Одна двойка осталась кружить внизу, другая нырнула за тучу.
- Смотри: ведьмари! – крикнула она Денису, оттягивая шарф.
Тот заметался и, путая Дельту, стал дергать повод.
- Не надо! У нас преимущество по высоте! Им быстро не набрать! Опаснее будет на обратном пути!
Яра сильно не вкладывалась в этот второй крик, зная, что ветер все равно снесет три четверти. Убедившись, что Денис больше не старается развернуть Дельту, она сложила пальцы утиным клювом и ткнула вниз. Это был сигнал к нырку.
Эрих откликнулся, едва она коснулась поводьями его шеи. Он накренился вперед, пригнул морду к земле и, ускоряясь, несколько раз с силой махнул крыльями. После пятого или шестого взмаха он сложил крылья, однако из-за Яры и седла не смог сделать этого так, как в пегасне. Получилось, что он обнял ее основаниями крыльев в самой широкой их части. Яра оказалась между двух щитов, прикрывавших ее до груди. Порой ей приходило на ум, что только это и позволяет нырнуть. Вот и пойми – то ли случайность, то ли глубинно продуманная закономерность.
Пег набирал скорость. Сила тяжести влекла его к земле. Яра наклонилась, стараясь укрыться за шеей коня. Ветер свистел все тоньше и пронзительнее. Свободный конец шарфа больно захлестнул ей затылок.
Яра попыталась оглянуться, чтобы определить, где сейчас Денис. Он оказался неожиданно близко. Испуганный, но не паникующий. Вцепился в гриву Дельты, чтобы не вцепиться в повод. Тоже вариант. Лицо бело-красное с четко обозначенными пятнами. Брови как две обледенелые гусеницы. Лыжную шапку с него сорвало. Волосы торчат белыми пиками.
«Значит, и у меня такие же брови! Вот почему морщиться больно! Умница Дельта! От Эриха не отстала!» - столкнулись в сознании у Яры две разные мысли.
Воспользовавшись тем, что Яра неосторожно повернула корпус и вывела его из-под защиты крыльев, ветер ударил ее в грудь и щеку, едва не выбив из седла. Яра вцепилась в переднюю луку, ощутив себя не просто жалким чайником, но и утрированным самоваром.
Вроде пустяк, но он похитил у нее несколько ценных секунд. Когда Яра снова увидела землю, она была пугающе близко. По серым петлям шоссе ползла серебристая коробка трейлера. Яра поняла, что на крыло Эрих уже не встанет: скорость слишком большая. Но Эрих и собирался становиться на крыло.
На краткий миг рядом мелькнули темный в полосках бок и плоская морда с выступающей нижней челюстью и близко посаженными глазами. Человек так тесно приник к гиеле, что они казались двухголовым существом.
Яра поняла, что нарвалась на одного из тех двух ведьмарей, что нырнули за тучу. Всадник не успевал развернуть гиелу: слишком несопоставимы были скорости взлетающей гиелы и почти ушедшего в нырок пега. Отлично понимая это, ведьмарь наудачу вскинул руку с тусклым полумесяцем арбалета.
Эрих дернулся от боли. На него вытянутой шее длинной полосой проступила кровь, точно коня резанули бритвой. «Сообразил, что в меня не попасть и пальнул в коня, чтобы мы разбились вдвоем», - определила Яра.
Пег мчался к земле, с каждым мгновением обретая невыразимую плотность. На его крылья невозможно было смотреть. Они не стали белыми или сияющими, но все равно ослепляли и отталкивали глаз, ставший для них слишком легким.
По мере того, как Эрих преображался, все вокруг него бледнело. Холмы, сосны, шоссе подернулись дымкой, размылись. При этом Яра осознавала, что мир остался таким же, как был: вполне вещественным и совершенно не призрачным. Просто Эрих больше не принадлежал этому миру, в котором он был хотя и давним, хотя и родившимся здесь, но всё же гостем.
Не раз Яра и другие шныры пытались описать новичкам переход, но слов не хватало, чтобы объяснить, как можно стать реальнее самой реальности при том, что и сама она сохранится неизменной.
Яра искоса взглянула на свои руки. Это был известный шныровский тест на разброс. Рядом с гривой Эриха кисти казались плоскими, картонными. Гораздо менее настоящими, чем Эрих. Из-за этого досадного удара ветра Яра осталась частью своего мира, пег же уже не принадлежал ему. Через секунду или две Эрих пронижет ее мир насквозь, а Яра, если не сумеет с ним слиться, воткнется где-нибудь между шоссе и щеткой сосен на пригорке.
Яра поступила по наитию. Осознав, что безнадежно отстала, она наклонилась и как могла сильно обхватила шею Эриха. Щека уткнулась в жесткую щетку гривы.
- Не бросай меня! Я всё равно тебя не отпущу! – беззвучно прошептала она, зная, что Эрих, если и услышит, то всё равно не слова.
И он не бросил. Сомкнул основания и изменил наклон, накрыв Яру плотными парусами крыльев. Время встало. Пригорок, от которого Яру отделяло не больше полусотни метров, расплылся, точно на свежую акварель плеснули из банки. Он не расступился, не исчез, остался сам собой, но Эрих и Яра пронизали его как мыльный пузырь, сомкнувшийся за ними. Яра ощутила натяжение своего мира, соскользнувшее по прикрывавшим ее крыльям пега. Она рискнула и еще раз оглянулась. Ее мир медленно уплывал назад, отгороженный невидимым стеклом. Где-то там ехал трейлер и росли березы. Там же остался и Ул.
- Спасибо тебе! – шепнула Яра.
Ей стало ясно, что Эрих в последнее мгновение вытащил ее, бесконечно опоздавшую стать такой же, как и он.
А спереди на Яру уже надвигалось нечто рыхлое, цвета мясной накипи. Отвратительная бесформенная масса. Миновать или облететь ее было невозможно – только пробиться насквозь. Тут не было ни неба, ни земли, ни созвездий – одна эта масса. Стремительно вращающаяся в центре, по краям она лежала неподвижно и образовывала тихие затончики. Сильнее всего она напоминала грязную воду с остатками пищи, которая с хлюпаньем втягивается в сток раковины. И там, в этом страшном центре, всё кипело и бурлило.
Что-то мелькнуло по левую руку от Яры. Приглядевшись, она поняла, что это Дельта. Приотставшая в нырке, кобыла быстро нагоняла. Яра не сразу поняла, есть ли у нее на спине Денис, и испытала несколько неприятных секунд.
«Но ведь нырнул! Не разбросало! Теперь только бы в болоте не запаниковал!» - решила она.
Яру качнуло в седле. Крыло, отходя назад, задело ее по плечу. Эрих ускорился. Вместо того, чтобы лететь в спокойную и внешне безопасную пену, он, вытянув морду, понесся прямо во вращающийся центр «раковины». Дельта следовала за ним. Спираль стока то утолщалась и затихала, то сворачивалась в нитку и тогда ее начинало швырять из стороны в сторону.
Яра по своему опыту знала, что для новичка это страшнее, чем падать вместе со сложившим крылья пегом и ждать удара о землю.
Перед тем, как кинуться в кипящее жерло, Эрих сложил крылья. Ветер срывал Яру с седла. О ее шныровскую куртку разбивалась пена, повисала на ней и отбегала, как живая. На несколько секунд Яра утратила ориентацию и думала только об одном – не потерять стремя, не выпустить повод.
Ощутив, что ураган дряблеет, Яра поспешно зачерпнула воздух. С запасом зачерпнула, до боли в груди, зная, что вскоре всякий вдох станет роскошью.
И точно: выдохнула Яра уже в болоте.
Как и в «стоке», всё здесь было цвета мясной накипи. Слежавшееся, мерзкое, остановившееся пространство, не содержавшее ни надежды, ни радости, ни движения. Мир, замкнувшийся в себе и завонявшийся, как погибший в яйце птенец. Яра выдохнула медленно, маленькими порциями, с сожалением, стараясь подольше не втягивать то, что заменяло воздух здесь. Воздух в болоте был невероятно затхлым. Лип к щекам, как жижа. Вползал в ноздри, щипал глаза. Грязный станционный туалет показался бы в сравнении с ним грезами гурмана. Но всё равно дышать пришлось. Яра открывала рот и чувствовала, как вместе с воздухом втягивает в себя всю эту дрянь.
Только что Яру било ветром. Здесь же ветер вообще отсутствовал. Она летела и толкала языком колючий шарф, лезущий ей в рот.
Эрих больше не держал крылья сложенными. Он летел, но невероятно медленно. Маховые перья заламывались от напряжения. Казалось, он продирается сквозь клей. Каждый взмах крыльев продвигал их вперед, но чудовищно медленно. Яре казалось: они не летят, а ползут. Без пега она не смогла бы проплыть здесь даже сантиметр, хотя бы и загребала липкий воздух ладонями в течение столетий.
Эрих и Дельта продирались по узкому тоннелю. Он был пробуравлен ураганом и имел четкие липкие стенки, которые всё втягивали в себя, но ничего не выпускали наружу. Яру удивляла мудрость, заставлявшая пегов бросаться в центр урагана. Во всех других местах перелететь трясину было бы нереально. Здесь же ураган пробил брешь.
Впереди что-то неясно светлело, хотя и справа и слева была плотная, сосущая тьма. Яра упорно старалась смотреть только на конскую гриву, зная, что отрывать от нее глаза смертельно опасно. Она понимала тоску тех, кто застрял когда-то в болоте. Вечно сидеть в липкой жиже, которая удерживает так, что ты не в силах моргнуть или пошевелить пальцем. И всё это время угадывать рядом нечто совершенно иное – яркое, настоящее, пламенеющее.
В плотной тьме дрейфовали медлительные серые тени, похожие на облепленных глиной карликов с вываренными глазами. Это были эльбы. Тени смещались и приближались к стенкам тоннеля. Когда карлики касались стенок, то отстреливали нечто вроде паутины. Паутина касалась куртки Яры и сразу рвалась.
Короткие прощупывающие покалывания Яра ощущала почти непрерывно и догадывалась, что эльбов гораздо больше, чем она способна разглядеть за те две-три секунды, что отваживается смотреть. В момент прикосновения колючих паутинок Яра испытывала то волчий голод, то досаду, то жадность, то вялую сонливость и безразличие. Но снова и снова крылья Эриха описывали полукруг и рвали паутину.
Убедившись, что их атаки безрезультатны, эльбы поменяли тактику.
Ставки повысились. Теперь вместо голода и тоски Яре предлагались удовольствия самого разного рода. Всё это прощупывало Яру, пытаясь отыскать в ней брешь. Значит, ты не хочешь по локоть запустить руки в золотые монеты индийского раджи или гладить мех ручного тигра? А как насчет пробежаться с гепардом или встать под радужную струю водопада? А шашлык с горячим глинтвейном? Снова нет? Может, синьорита предпочтет меха, длинную машину и молчаливого шофера, который медленно повезет ее по ночным улицам под звуки кокаинового джаза?
Образы были такими отчетливыми, такими зримыми, что Яра уже не отличала их от реальности. Едва определяла, где она на самом деле – под водопадом, на шумном восточном базаре или в душном и дрожащем, как холодец, болоте. Мечты, твердея, претворялись в реальность. Хотелось забыться, расслабиться и отдаться их убаюкивающей силе.
Скажи «да», крошка! Маленькая моя, любимая, теплая!
Скажи «да», существо!
Говори «да», дрянь!
Яра знала: для самих эльбов все эти лихорадочные образы, которыми они пичкают ее сознание – ничто. Эльбы холодны как лед. Не спят и не печалятся. Их наслаждения в иной сфере, которую ей и постичь невозможно. Золото, пища, романтика имеют для них не большую ценность, чем для рыбака шевелящийся на его крючке жирный червяк.
Яра знала, что если сейчас поведется и даст внутреннее согласие, то потом невозможно будет разорвать путы. Она залипнет здесь и навсегда останется в болоте. Много раз случалось, что шныры, даже самые опытные и закаленные, равнодушные к боли и легко переносящие голод, прыгали с седла, став пленниками заветного миража. И едва ли там, в душных испарениях болота, они обрели свои горные ручьи, улыбку красавицы или фантастические города.
Желая согреться чем-то теплым и важным для нее, Яра стала думать об Уле, но внезапно осознала, что совершенно его не любит. Грубиян, дуболом, пошляк! Цветочки по чердакам прятал, а она таскалась за ними, чтобы только изваляться в голубином помете! Если бы хоть красавец, а то зубы неровные, ноги короткие! Ни квартиры, ни внятного будущего. В кафе и то каждую копейку считает!
Их всех щелей ее сознания шустрыми тараканами поползли мелкие обидки. Яра поняла, что Улу она никогда не была нужна. Ему просто требовалась девушка, какая угодно, только бы согласилась терпеть его выходки. Другим он, понятное дело, до лампочки, а над ней, небось, весь ШНыр потешается!
Если бы Ул сейчас оказался здесь, Яра набросилась бы на него, как кошка, и стала царапать, кусать. Ей захотелось развернуть коня, чтобы окончательно разобраться с этим уродом. Ненависть была такой сильной, что Яра даже с открытыми глазами видела одни черные пятна. Глаз она уже не закрывала. Зачем? Плевать на болото! Главный ее враг – Ул!!!
Эрих жалобно заржал. Она не услышала его ржания, но угадала его по нетерпеливому движению головы и закинутой морде с пенной шапкой у ноздрей. Спустя секунду пега стало кренить и заваливать вбок. Они больше не продвигались вперед, но зависли на одном месте. Правое крыло Эриха цепляло за что-то, чего не могло разорвать. Левое крыло судорожно загребало липкий воздух. Яра видела, что пега сейчас перевернет, а ее саму ударит о стенку тоннеля. Серые карилики тоже сообразили это и, давя друг друга, спешно сползались в одно место.
Не понимая, что происходит с Эрихом и почему он заваливается, Яра опустила глаза и увидела, как в ее ногу сразу над ботинком вошла паутина, утолстившаяся до толстого белого корня.
По паутине от эльба к Яре катились мелкие бусины. В момент, когда бусины касались ноги, она испытывала к Улу новые уколы ненависти. Правда, теперь ненавидеть было технически сложнее. Колени скользили по седлу, левое стремя болталось, подпруги ослабли, а само седло вот-вот должно было оказаться под животом пега. Хорошо, загнутая передняя лука удерживалась за основания крыльев.
«Я… люблю… Ула. Это… все… эльб!» - продираясь сквозь трясину ненависти, подумала Яра.
Очередная бусина не смогла просочиться под кожу. Откатилась и столкнулась со следующей. Паутина вздулась, не выдержала напряжения и оборвалась. Ее прочность оказалась обманчивой. Эрих зачерпнул освобожденным крылом густой вонючий воздух. Упругие кости выгнулись. Жеребец заржал от боли и, едва не выломав маховые перья, выровнялся. Яра сумела дотянуться до мускульного основания его крыла и вернулась в седло.
«Расслабилась! Поверила, что всё могу! Проводник называется!» - выругала себя Яра. Дельта давно унеслась вперед, и Яра даже приблизительно не представляла, где и когда встретится с Денисом.
Эрих набирал скорость медленно, с усилием. За первые двадцать-тридцать ударов он почти не продвинулся вперед. Порой ему требовалось несколько толчков крыльями, просто чтобы остаться на месте. Тогда он дергал головой и коротко, укоризненно ржал. Яра потрогала его спину. Она была скользкой и потной. Шерсть блестела, как намазанная жиром. В болоте останавливаться нельзя. Не будь Эрих огромным, сильным жеребцом, он завяз бы здесь завсегда.
Всё притупилось в Яре: любовь к Улу, жалость к коню, беспокойство о крошечной девочке. Она помнила только одно: нельзя позволять новым корням войти в нее, потому что это смерть. Ненависть к Улу опустошила ее. Она даже не чувствовала уколов. Тупо смотрела на гриву и старалась не открывать глаз.
Яра не знала, сколько провела здесь. Время в болоте течет по своим законам. При предельной внутренней собранности на хорошем пеге болото можно проскочить за десять минут. Можно за полчаса, за час, а можно и вообще не прорваться. Счет завязших в болоте ныряльщиков шел на десятки и сотни. Чаще всего даже не знали, застрял ли ныряльщик на пути туда или был перехвачен на обратном пути. И кем перехвачен. Эльбами? Ведьмарями? Сломала ли его лошадь крыло, слетел ли он с седла или, прислушиваясь к нашептываниям болота, не сумел разорвать паутину и до сих пор томится где-то в сосущем мраке, где ложь похожа на правду и где ненависти веришь больше, чем любви.
Дважды в истории ШНыра случалось, что ныряльщик, будучи твердо убежден, что провел в болоте не больше суток, выныривал в человеческий мир спустя несколько десятилетий.
Сейчас Яра не думала и об этом. Она гнала все мысли без исключения, в том числе и самые невинные, зная, с какой легкостью болото искажает, подменяет, тайно соединяет их, используя любую мысль как мостик к себе.
Внезапно Яра почувствовала легкий толчок. Упругая неведомая сила разом коснулась всего ее тела, а затем, расступилась, узнав и пропустив. Она ощутила тепло, согревшее ее заледеневшее в нырке лицо. За закрытыми веками что-то розовело. Она оттянула шарф, а потом и вовсе сорвала его. Глухая вонь исчезла. Яра открыла глаза. Эрих легко, без малейшего напряжения летел над землей. Остатки болота таяли на его опавших от усталости боках.
Над землей, а не по узкому тоннелю в болоте.
Здесь было гораздо светлее, однако свет казался неярким, точно предрассветным. Внизу угадывался лес. За лесом начиналось поле с медлительной и часто петлявшей речкой.
- ДВУШКА! – воскликнула Яра, хотя это было только ее начало.
Что-то обожгло ей висок. Это расплавилась большая пластмассовая заколка, о которой Яра забыла. Яра поспешно отбросила липнущую к пальцам мягкую массу, пока она не растеклась по голове.
Вот о чем Ул предупреждал Дениса. Здесь, на двушке, не могло существовать ничего вторичного и производного. Никакой синтетики и полимеров. Только кожа, хлопок, железо. Все помнили историю девушки-новичка, попытавшейся незаметно воспользоваться пластиковыми подпругами. Обратно через болото ей пришлось прорываться без седла, привязав себя к конской шее.
Яра вспомнила, сколько раз на этом попадалась и удивилась, что не стала осторожнее. Несколько удачных нырков и ты автоматически зазнаешься. Перестаешь проверять карманы, думать о заколках и смело открываешь глаза в болоте. Единственный способ вновь обрести ощущение реальности – получить по лбу.
Чем дальше летел Эрих, тем светлее становилось. Если раньше Яра лишь угадывала то, что внизу лес, то теперь различала отдельные деревья. Если в первые ее минуты здесь двушка была почти бесцветной, темной и лишь слегка намеченной, то сейчас, с каждым новым взмахом крыльев Эриха, становилась подробнее. Невидимая рука неспешно набрасывала на деревья краски, щедро рассыпала из теплой ладони звуки и запахи.
Лоб Яры покрывался испариной. Она вытерла его тыльной стороной руки и подумала, что сегодня всё началось рановато. Сказалась задержка в болоте. Слишком много грязи она там наглоталась.
Эрих прислушался и забрал левее. Яра доверилась ему, хотя ей казалось, что они летят не туда. Вскоре, всмотревшись, она различила на лугу пятно, оказавшееся пасущейся Дельтой. Дениса она увидела только, когда Эрих опустился рядом. Он лежал в тени кустарника в расстегнутой шныровской куртке и казался едва живым.
Лицо у него было распаренным и двухцветным. Яра никогда не видела, чтобы люди потели в полосочку. Красный участок кожи – белый – красный – белый. И все с четкими границами. Один только нос не имел границ и торчал обычной просверленной редиской. Воздух Денис втягивал медленно, и так же осторожно выдыхал.
- Поначалу всегда так. Потерпи. Скоро будет легче, - сказала Яра.
Денис открыл глаза и попытался улыбнуться.
- Я видел, как Эрих застрял… А тебя вообще не заметил. Показалось, седло пустое. Дергаю повод, да куда там! Не слушает! А потом вообще в гриву вцепился, такая ерунда в голову полезла. Что мать всегда мною тяготилась, а сестра воровала деньги из копилки. А я-то думал: куда они пропадают? Только в болоте и понял.
Яру это не удивило. Болото – вечное место озарений подобного рода.
- Ты пытался остановить Дельту в болоте??? – переспросила она.
- Ну да! Ты же мой проводник. Я думал: так и надо. А проклятая табуретка не послушалась! Она меня не воспринимает!
Продолжая лежать на спине, Денис сложил ладони ковшом и провел по лицу сверху вниз. Казалось, он не стирает пот, а умывается.
- Сам ты табуретка! Если бы Дельта остановилась… - договаривать Яра не стала.
Денис посмотрел на свои руки. Пот стекал теперь даже с пальцев. Запястья были покрыты бесчестными бисеринками.
- Щиплет. Попадает в ранки и щиплет… - пожаловался он. – А странно!
- Что?
- Ну как? Дикая жара, а вода в ручье холодная. Но больше меня добивает роса. Почему она не испарилась?
Яра засмеялась. Каждый шныр задает этот вопрос во время первого нырка.
- Здесь не жарко.
Он посмотрел на нее с недоумением.
- То есть как это не жарко? Ты меня видишь?
- Тебя вижу, но всё равно не жарко. Посмотри на Эриха, на Дельту. На меня, хотя сегодня я плохой пример.
Денис сел на траве, недоверчиво всматриваясь в ее лицо.
- Даже куртку не расстегнула, - сказал он с завистью.
- Все через это прошли. Главное, двушка тебя впустила. Бывает, новички проходят весь путь через болото и вынуждены поворачивать пега назад. Ну а жара… Мне кажется, из нас выходит грязь.
- Проклятое болото! Оно меня доконало! – Денис качнулся вперед и встал.
Ветка полезла ему в глаза. Он отмахнулся от нее.
- Вроде уже не так паршиво… Пошли искать закладки! Где они? – произнес он решительно.
Яра окинула взглядом луг. Эриха она держала за повод, опасаясь, что он войдет в ручей и, разгоряченный, начнет пить.
- Здесь закладок нет. Слишком близко к болоту. Надо лететь дальше.
- Может, подождем, пока не рассветет? – с надеждой предложил Денис.
- Нечего ждать.
- Как нечего? Уже вот-вот!
- Здесь «вот-вот» тянется вечность, - сказала Яра и, чувствуя, что Денис ничего не понял, добавила: - На этом лугу всегда пасмурный рассвет и ничего другого. Чтобы стало светлее – надо лететь дальше. Или оставаться и довольствоваться тем, что есть. Но тогда никаких закладок.
- Это нелогично, - возразил Денис.
- Для нас нелогично, но для двушки логично. У нас мир циклических изменений. Утро-день-вечер-ночь. Весна-лето-осень-зима. Сиди у окна, ковыряй в носу, а вокруг тебя будет наматываться жизнь. Двушка же мир пространственно неизменный. Здесь же всё в развертке.
- Это как? – не понял Денис.
- Ну сразу. Источник света и тепла – а он всё же должен существовать, хотя никто из наших его не видел - находится где-то в центре двушки. Ты не замечал, что все деревья немного склонены в одну сторону? На окраинах, ближе к болоту, всегда ночь и холод. Здесь всегда ранний рассвет. Дальше утро. Сами собой они не наступают. Чтобы что-то поменялось, надо постоянно двигаться.
Денис дернул молнию куртки.
- Но ведь если так, то получается, ближе к центру жарче!
Яра кивнула, не видя смысла это отрицать.
- Здесь все так и есть. Когда трудно и больно - значит двигаешься в правильном направлении. Но сегодня мы у центра точно не окажемся.
- И ты?
- И я тоже. У каждого шныра своя личная граница. С каждым удачным нырком она немного отодвигается. Не то, чтобы нас не пускали. Просто иначе не получается.
Денис снова стал мучить молнию.
- А если я вообще никогда не смогу донырнуть до закладки? – мнительно спросил он.
- До какой-то возможно, но до своей донырнешь. Она не слишком глубоко. Иначе ты не получил бы этого задания.
- А если заставить себя и рвануть к центру? Просто гнать пега и всё? – упрямо спросил Денис.
Яра подумала, что тогда с ним произойдет то же, что и с ее заколкой, однако оставила свою мысль при себе, только буркнула:
- Это невозможно. Сосулька не может долететь до солнца и остаться сосулькой.
Пять метров до Дельты Денис прошел как пять метров до эшафота. Усмотрев краем глаза, куда он направляется, хитрая Дельта отодвинулась на несколько шагов. Она не убегала, а неприметно отдалялась, всякий раз ухитряясь выдерживать одну и ту же дистанцию.
- Смотри, что у меня есть! – жалобно крикнул Денис, пытаясь притвориться, что в кармане у него сухарь.
Дельта оглянулась и посмотрела на его карман с явной издевкой.
Яра знала, что Дельта способна гонять его так до бесконечности. Лошади, конечно, добрые существа, но не настолько, чтобы пожалеть уставшего хозяина. Не выпуская повода Эриха, Яра в несколько прыжков нагнала Дельту, запрыгнула животом ей на спину и, хлопнув по крупу ладонью, подогнала кобылу к Денису.
- На двушке пегов не отпускают. Если очень надо их оставить, то привязывают или стреножат, - напомнила она.
На этот раз пеги высоко не поднимались и неслись над самой землей. Эрих намного опередил Дельту, и Яре приходилось его придерживать, чтобы он совсем не оторвался.
Равнина, над которой они летели, становилась каменистой. Из земли выглядывали цепочки валунов, похожие на зубцы на спине окаменевшего дракона. Яра ясно различала впереди длинную скальную гряду, напоминавшую подкову.
Здесь было уже светло, но как-то неокончательно, точно ранним утром. Воздух становился суше. Яре казалось: она скачет навстречу огненному ветру, однако эта мысль была ей, ослабленной и выпитой болотом, не страшна, а радостна. Теперь уже и ей приходилось то и дело вытирать пот. Денис же сидел в седле только потому, что не определился, в какую сторону ему упасть.
Яра замедлила Эриха, давая ему остыть. Вспомнив, что его задели из шнеппера, осмотрела рану и с облегчением обнаружила, что она не опасна. Кровь подсохла, а здесь, на двушке, царапина затянется за час-два.
Подлетев ближе к скалам, Яра спутала пегу передние ноги и коротким ремешком связала основания крыльев. Эрих – есть Эрих. Сосна, к которой она его привязала, была молодой. Яра ей не слишком доверяла.
- Отдыхай! Ты уже поработал. Теперь моя очередь! – сказала она и, ослабив подпруги, отстегнула от седла саперную лопатку.
Перед Ярой начинался песчаный склон. Постепенно набирая крутизну, он упирался в скалу со множеством трещин.
Показалась отставшая Дельта. Последний отрезок хитрая старая кобыла не летела, а тащилась. Она по опыту знала, что ее сейчас привяжут.
- Первая гряда. Скалы Подковы. Это и есть наш прииск. Здесь есть и другие, но для этого пришлось бы переваливать хребет, - крикнула Денису Яра.
Денис сполз с Дельты. Его взмокшее лицо стало менее зебристым. Границы стерлись, красное местами переходило в розовое.
- Не ложись, а то потом пинками себя не поднимешь! – предупредила она.
Денис достал саперку. У него она оказалась складной, с инициалами, которые он, как злостный собственник, выжег на ручке. Денис попытался стащить с нее фиксирующее кольцо, но выронил лопату. Наклонился, схватил другой рукой и зажал между коленями, надеясь закончить войну с кольцом. Кольцо глумилось. Оно охотно прокручивалось, но оставалось на одном месте.
- Что случилось? – удивилась Яра.
Денис поднял правую руку. Яра увидела, что две крайние костяшки разбиты, а пальцы непрерывно вздрагивают.
- Как ты ухитрился? – изумилась она.
Оказалось, о переднюю луку. Денис неосторожно откинулся назад, а когда Дельта резко коснулась скал копытами, его швырнуло тазом на собственную руку.
- Буду копать левой, - сказал он, убеждая сам себя.
Яра молча забрала у него саперку, разложила ее и зашагала по склону.
Нерпи сияли, ощущая близость закладок. Красноватый песок не проваливался под ногами, а давал узкую трещину по форме носка. Изредка попадались участки с белым песком, который наносило перед большими камнями. По пологому склону Яра и Денис поднимались быстро, однако вскоре склон стал заметно круче. Приходилось взбираться, опираясь на руки.
Яра карабкалась, высматривая на скалах и камнях шныровские знаки. Знаков она сегодня встречала мало. Только закорючка на сбитой саперкой коре, предупреждающая: «пегов не привязывать!» Может, почва проваливается? Кто его знает? Опытный шныр всегда поверит предупреждению и не будет испытывать судьбу.
Денис часто останавливался, присаживался на корточки и отдыхал. Воздух он уже не втягивал носом, а заглатывал ртом, как рыба.
- Как ты? Совсем плохо? – спросила Яра.
Денис прохрипел, что лучше не бывает, и Яра поняла, что от дальнейших расспросов стоит воздержаться. В таком состоянии людей лучше не жалеть. Бывают моменты, когда даже дружеская рука, участливо положенная на плечо, способна сломать хребет.
- Через пять минут - козырек. Осталось чуть-чуть! – сказала Яра в сторону, будто сама себе.
Денис кивнул, притворяясь, что ему безразлично.
«Козырек» оказался узким, шагов в двадцать, карнизом под отвесной скалой. Отдельные камни и целые оползшие пласты говорили о частых обвалах. Скала была непрочной, неоднородной. В ней угадывались спрессованные песок и ракушки. Многие куски легко разламывались в пальцах и крошились.
Прикинув, откуда лучше начать, Яра прошла по карнизу несколько шагов. Остановилась и, показывая, что они добрались, уронила саперку. Лопатка воткнулась, но ушла неглубоко и, плеснув песком, завалилась.
Денис скользнул тоскливыми глазами по бесконечному карнизу.
- И где здесь закладки?
- Везде. Иногда прямо под ногами. Но больше всего их на глубине по пояс – по грудь. Не знаю почему. Может, тогда скала крошилась больше?
Мальчишеским движением Яра вытерла нос и, опустившись на колени, вонзила саперку в песок. Рыли они долго. Песок вскрывался пластами, но под ним начиналась слежавшаяся глина. Временами саперки что-то цепляли и звякали, высекая сухие искры. Нужно было останавливаться и, расчищая глину, смотреть. В большинстве случаев это оказывался камень.
Денису приходилось тяжелее, чем Яре. Копать ему приходилось одной рукой.
- Давай копать буду я, а ты вгоняй саперку в щели и расширяй их! – предложила Яра, забыв с кем имеет дело.
- Отстань от меня! Я не устал! – демонстрируя, что отлично справляется, Денис ударил саперкой с такой силой, что отколовшийся камень рассек ему верхнюю губу, едва не выбив зуб.
Первый час Денис атаковал глину с нетерпением, радуясь каждому звяканью лопатки. Однако после множества неудач радость ожидания притупилась. Дыхания не хватало. В груди вместо сердца ворочался камень с острыми краями. Теперь Денис, скорее, досадовал, когда слышал очередной звякающий звук. Спина затекла. Он часто останавливался и вскидывал голову. Взгляд терялся в бесконечной отвесной скале, то рыжеватой, то желтой, то почти белой.
Сколько он думал о двушке! Чего себе только не представлял, пока проходил подготовку в ШНыре! А тут только глина, песок и камень.
Яра по грудь стояла в яме, которую выкопала за последние два часа и, не углубляясь, расширяла ее короткими ударами. Водянок на ладонях еще не было, но они угадывались по особому ощущению и покрасневшей, чуть отошедшей, с белыми пузырьками коже.
Денис наудачу воткнул саперку шагах в трех от основного раскопа и потянул на себя. В отвалившемся пласте земли что-то плеснуло светом. Денис наклонился и поднял облепленный глиной кусок скалы размером с кулак. Одна его грань была очищена ударом лопаты. Денис размахнулся, собираясь пустить камень вниз по склону.
- Стой! – завопила Яра, животом выползая из ямы.
Отобрала у растерянного Дениса камень и саперкой стала осторожно соскребать глину. Денис забегал то с одной стороны, то с другой. Присаживался на корточки, мешался, цеплял лбом ручку ее саперки.
- Сгинь! Ты же ее выбросить хотел! – весело крикнула ему Яра. – Не мельтеши рядом со шныром, когда он держит закладку!
Сияние становилось ярким, настойчивым. Яра щурилась. Берегла глаза. Внутри скалы вспыхивал синий цветок, сотканный из живого, трепетного огня. Маленький, похожий на колокольчик. Как он попал в скалу и вырос там – загадка. Яра больше не соскребала глину. Она держала камень в руке и непрерывно подбрасывала его, точно он был очень горячим.
- Хорошая закладка. Сильная... Только вот синяя, - добавила Яра с сожалением.
- А чего плохого в синей? – напрягся Денис.
- Ничего. Но сегодня нам нужна другая. Синие закладки – таланты и способности. Например, хозяин этой будет сутки напролет, не уставая, заниматься любимым делом. И никогда не разочаруется, не обвиснет, не опустит рук, хотя бы вокруг были одни препятствия.
- Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Денис.
- Она сказала.
- Словами, что ли?
- Нет, конечно. Но пока держишь закладку, чувствуешь, что она такое.
Яра наклонилась и опустила закладку на плоский обломок скалы, прочерченный коричневыми трещинами.
Денис вопросительно посмотрел на нее.
- Положила, чтобы не началось слияния. И подбрасывала для этого же. Не хочу себя дразнить. Если я ее оставлю, двушка никогда меня больше не впустит.
- Почему?
- Брать для себя нельзя. Только по заданию, - объяснила Яра.
Вопросы Дениса ее не удивляли. Раньше он знал всё в теории. Но что такое теория? Картонная папка, в которой лежит практика.
- А если ты для меня, а я для тебя? – предложил Денис.
- Не прокатит. Или ты шныр, или не шныр, - уверенно сказала Яра.
Денис присел, любовно разглядывая закладку. Цветок притих. Он горел, но уже не так ярко, как в руках у Яры. Отдыхал.
- Собираешься оставить ее здесь?
- Скажем так: она в резерве. Если не найдем того, за чем нас послали – захватим её с собой, чтобы не возвращаться пустыми, - сказала Яра с колебанием.
Колебалась она потому, что пыталась вспомнить устав: имеет ли право проводник взять с собой закладку, когда сопровождает новичка. Нырков у нее было немало, но до этого момента она всегда действовала строго по заданию.
- Но нас же сегодня двое! – сказал Денис.
- Мало найти закладку. Надо еще пронести ее через болото. Надежней всего это выходит с той закладкой, за которой тебя послали. Она тебе по силам. Если закладка больше твоих возможностей, лучше не нарываться, - объяснила Яра серьезно.
- Хочешь сказать, эльбы знают, какую я несу закладку? – недоверчиво спросил Денис.
Яра не ответила. Только посмотрела на него.
- Сколько лет этому цветку? – внезапно спросил Денис.
Яра пожала плечами. Ее это никогда не занимало.
- Много.
- Хотя бы какой порядок? – допытывался он.
- Сто миллионов… Миллиард. Не знаю, - неосторожно ответила Яра.
Глаза Дениса округлились. Яра забыла, какое значение для мужского сознания имеют цифры.
- Это не совсем цветок. Ну то есть не такой, как сосны, трава. Они исчезают, сменяют друг друга, а он вечен, - добавила Яра, точно оправдываясь.
Закладка, к которой никто не прикасался, почти погасла. Но Яра знала, если возьмет камень и, не отпуская, будет держать, то цветок разгорится так ярко, что расплавит скалу. Потом закладка сольется с ней, и отдаст ей свой дар.
- А закладка всегда цветок? – спросил Денис.
- Смотря какая. Синяя чаще всего растение: гриб, мох, ветка. Иногда окаменевший плод. Я персик находила, сливу. Алая закладка – а мы сейчас ее ищем – что-то вроде земляники внутри камня. Алые я больше люблю. Они всегда подходят. За синими же по десять раз нырять приходится, пока найдешь подходящую...
По своей потребности все ощупывать, Яра провела рукой по идущей ввысь скале. Скала была шершавой как дерево, но в ней не ощущалось жизни.
- Закладки – они как отдельный мир, независимо текущий внутри двушки. Однажды Ул видел муравья, - сказала Яра.
- И что он делал?
- Муравей? Что и все муравьи. Полз.
- Полз? – переспросил Денис недоверчиво.
- Просто проползал камень. Насквозь. Очень просто и деловито. Может, уже пять тысяч лет. Или сто тысяч лет. Или больше. И когда-нибудь выползет из него. Настоящий живой муравей, сияющий как маленькое солнце.
- Ул его взял?
- У него было другое задание. А когда он вернулся за муравьем через несколько дней, уже не нашел его.
- А чем мог быть этот муравей?
- Чем угодно. Живая закладка – всегда загадка.
Яра подняла саперку и, спустившись в раскоп, стала расширять его короткими ударами. Она по опыту знала, что так получается быстрее. Когда ей попадались камни, она очищала их, наскоро осматривала и отбрасывала. Она старалась двигаться в том же направлении, где Денис нашел самородок.
Надеясь на повторение удачи с цветком, Денис втыкал саперку, где придется. Яра качала головой. Денис напоминал ей человека, откусывающего хлеб прямо от батона и в разных местах.
- А зачем обязательно рыть? А если лететь вдоль скалы на пеге и высматривать закладки прямо в толще? Вдруг они где-то с краю? – внезапно предложил он.
Яра улыбнулась. Начинающие шныры обожают генерировать идеи. И она с этого начинала. Динамит, шахта, рудник. Какие только блестящие мысли не посещают человека, которому надоело работать саперкой! Стоя на коленях, она равномерно раскачивала саперку, наблюдая за узким потоком бегущей из трещины земли и глины.
- В толще их не увидеть. Нужно, чтобы закладка отозвалась. А отзывается она на прикосновение. А так скала себе и скала, - пробурчала она.
Денис отвернулся.
Долго они работали в молчании. Справа от раскопа валялась уже целая куча выброшенных камней. Осколок одного из них Яра ухитрилась вогнать себе под ноготь. Завязала палец платком и, слушая пульсацию боли, продолжала искать. Боль отбивала ей ритм. Укол боли – тычок саперкой. О Денисе она вспомнила нескоро. Тот двигался как сомнамбула. Выронил саперку и нашаривал ее на земле.
Яре стало жаль его.
- Я ноготь сбила. Давай отдохнем немного, - предложила Яра, зная, что по-другому он не согласится.
Денис перестал нашаривать саперку и повернул к ней голову. Яра почувствовала, что ему хочется сказать: «У меня пальцы сплющены, а у тебя какой-то ноготь!»
Она вылезла из раскопа и легла на спину. Над ней бугрилась скала. Снизу она была похожа на мятую акварельную бумагу. По скале пробежал небольшой камень и упал на козырьке.
- Там, за грядой, громадная долина. Прозрачные деревья из живого стекла, растущие на воде. Летающий папоротник. Он цепляется к конскому хвосту и дрейфует с ним вместе, - сказала Яра мечтательно.
- Ты сама видела? – недоверчиво отозвался Денис.
Он не лежал, а сидел, нянча больную кисть.
- Ул рассказывал. Я туда не доныриваю. Глаза слезятся, уши начинает давить. Света там гораздо больше. И запахи, и звуки – всё плотное, осязаемое. Кажется, что и звук, и запах можно ощупать. Представляешь: потрогать звук руками! А цвета! Такое красное, что обжигает глаза. Или такое зеленое, что вообще оторваться не можешь. А синее тебя точно переворачивает… А вдали горы - белые, со снежными шапками.
- Еще одни горы? А за теми горами кто-нибудь бывал? – спросил Денис.
Яра поднялась и спрыгнула в раскоп. Теперь боль грызла палец медленно, с наслаждением. Денис, запоздало попытавшийся начать собственный раскоп, быстро выбился из сил и, спрыгнув, работал рядом. Саперку он держал как меч и так замахивался, что Яра опасалась за свою голову.
Через четверть часа Яра ощутила в горле металлический привкус. Коснулась носа тыльной стороны руки и увидела пятнышко крови.
- Нам пора! Время нырка заканчивается, – хотела сказать она, но в этот момент Денис вскрикнул.
В первый момент Яра решила, что он ударил себя саперкой по руке, которую для равновесия выставил далеко вперед. С его ловкостью это был бы закономерный исход. Но нет. Отбросив лопату, Денис, раскачивая, высвобождал средних размеров камень. Наполовину очищенный косым ударом саперки, камень горел так, что его алые сполохи были повсюду: и на отполированной до блеска саперке Яры, и на потном лице Дениса. Не верилось, что эти сполохи исходят всего лишь от трех мелких ягод, находящихся внутри.
- Три «земляники»! Тебе сегодня везет! Первый нырок и две закладки! – обрадовалась за него Яра.
То, что это она вырыла огромную яму и, по сути, проделала всю подготовительную работу, не имело для нее никакого значения. Главное доставить закладку в ШНыр.
Денис жадно ощупывал камень здоровой рукой. Лицо у Дениса было ошеломленное. Закладка разговаривала с ним на бессловесном языке состояний.
- Прячь закладку в рюкзак! – приказала Яра.
Денис непонимающе оглянулся на нее.
- А? Что? – переспросил он. Яра поняла, что он ее даже не слышал.
- Не держи закладку! Возвращаемся! Задание выполнено, – Яра потянула его за рукав.
- Да! Всё! Уже! – точно очнувшись, сказал Денис.
Путаясь в лямках, он торопливо стянул с плеч маленький кожаный рюкзак и сунул руку внутрь. Яра, по своему опыту знавшая, как трудно расстаться с первой закладкой, с облегчением перевела дыхание. Она стала вылезать из ямы, но тут Денис вытащил из рюкзака ладонь и… она снова увидела камень. Трех красных ягод было не разглядеть. Теперь казалось, что весь камень – одна огромная пылающая ягода.
- Ну хорошо. Я опущу ее в рюкзак. А что потом? – спросил Денис.
Яра застыла, с тревогой глядя на него.
- Спасешь девочку, - напомнила она.
- Да, знаю, - сказал Денис нетерпеливо. - Но расскажи подробнее!
- Двушка - мир более глубокого залегания, - торопливо заговорила Яра. - Помнишь: до нырка мы казались себе менее реальными, чем пеги? Это оттого, что давление нашего мира меньше. Наш мир ещё не отвердел, не сложился. Он бурлит, там волны, а здесь в глубине всё улеглось. Что происходит, когда опускаешься на дно и цепляешь воздушный пузырь?
- Всплывает.
- И закладка всплывет, но не одна, а с тобой вместе. Ты проведешь ее через болото. Там, в мертвом мире, у тебя будут пытаться ее отнять. Если закладка тебе не по силам, ты проходишь болото медленно. Эльбы сообщают ведьмарям точку твоего выхода, и те поджидают тебя на гиелах. Но, надеюсь, все обойдется. В ШНыре ты отдашь закладку Кавалерии. И… честно говоря, не знаю, что потом. Знаю, что закладка сама все устроит.
В зрачках Дениса отражались красные сполохи. Яре они резали глаза, и она не понимала, как новичок может смотреть на закладку, не моргая.
- А со мной что? – спросил Денис резко.
- Ты станешь шныром. Возможно, несколько часов у тебя будет болеть голова. Тошнота, резь в глазах, кашель. За то, что ты принес закладку и не оставил ее себе, тебе придется заплатить. Но и это тоже часть пути шныра, - Яра говорила быстро, захлебываясь в словах. Дорога была каждая секунда.
Денис смотрел то на камень, то на Яру. Его пальцы начали разжиматься, но внезапно снова сомкнулись.
- Отдай его мне! – попросила Яра. - Тебе станет легче. В первый раз всегда тяжело и больно.
Денис нервно засмеялся.
- Отдам. Конечно, отдам!.. Думаешь, оставлю у себя?..
- Я так не думаю, - поспешно заверила его Яра.
Она жалела уже, что об этом заговорила.
- А зачем ты это вообще сказала? – забормотал Денис. - Считаешь, я только говорю, что отдам, а сам не отдам? По-твоему, я не хочу, чтобы девочка была здорова?
- Да верю я, верю. Только разожми пальцы! – поторопила его Яра. - В рюкзак я могу положить и сама.
Денис облизал губы. Пальцы дрожали. Он почти выпустил камень, но в последнюю секунду на лице мелькнуло подозрение.
- Почему ты хочешь забрать мою закладку? Откуда я знаю, что ты вернешь её в ШНыр? Может, и нет никакой девочки? Я сломал пальцы, меня чуть не прикончили в болоте! – его голос сорвался. – Какие гарантии, что Кавалерия не оставит мою закладку себе? Что она не оставляет себе всех закладок?
Яра молчала. Отвечать было бессмысленно. Лицо Дениса исказилось. Он вскинул руку и решительно, точно пытаясь сорвать с себя лицо, провел по коже.
- Сам не знаю, что говорю. Я не хочу никому зла! Я отдам, но чуть позже, - сказал он больным голосом.
- Отдай сейчас! Пожалуйста! – настойчиво повторила Яра.
- Несколько минут дела не решают, не так ли? Думаешь, я сам не смогу принести закладку в ШНыр? Вы все можете, а я один нет? – Денис вновь начал раздражаться.
- Конечно, можешь. Но чем дольше она останется у тебя, тем…
- Чушь! Это было мое задание! Меня за ней послали!.. МЕНЯ! Понятно, что тебе легко, а мне нет! Откуда тебе знать, что это такое? У тебя сердце, как у молодой кобылы!
Яра осознала, что это будет продолжаться бесконечно. И чем дальше, тем хуже. Она смотрела уже не на лицо Дениса, которое то прояснялось, то делалось упрямым, а на его пальцы. Камень постепенно погасал. Алое сияние переползало на запястье. Его ногти пылали, точно охваченные огнем.
Притворившись, что завязывает шнурки, Яра присела, а затем прыгнула на него кошкой. Ей удалось вцепиться Денису в кисть, но он ударил ее основанием правой ладони в подбородок. Яра упала.
- Хотела меня обмануть? ДА? ДА???
Яра сидела на песке и смотрела на закладку у него в руке.
- Прости, что я тебя ударил... Я никогда раньше не поднимал руку на... Зачем ты прыгнула? – опомнившись, виновато забормотал Денис.
Яра молча поднялась и, шатаясь, пошла к пегам. Денис догнал ее, толкнул в плечо и легко сбил на землю. Яра ощутила, что он стал гораздо сильнее. Неловкость и хаотичность движений исчезли.
- Обожди! Я отдам! Но зачем, скажи зачем? – крикнул Денис.
- Мы должны, – заморожено откликнулась Яра.
После удара она была в тумане.
- Кому мы должны? Это мы нырнули сюда! Своими усилиями! Как смертники!
Яра встала и снова пошла к пегам. Больше Денис не сбивал ее с ног, только преградил дорогу. Сияние охватило всю его руку до кисти и тонкими струйками поднималось к локтю. Цыплячья грудь Дениса налилась силой. Правое, провисшее плечо поднялось. Денис даже стал выше, ненамного, но всё же ощутимо. Яра поняла, что силой ей закладку не отнять. Слишком поздно.
- Да стой же ты! Я только хочу понять! – крикнул он с отчаянием. - Эта закладка поможет только…
- Любе, - оборвала его Яра.
- Какой Любе?
- Ты что, забыл? У девочки есть имя.
Он споткнулся об имя и поморщился.
- А, ну да! Ясно. Только ей и больше никому?
- Да.
- Но этого же мало! Сколько на свете больных детей? А мы поможем только одной! Это нечестно! Решено! Я сразу же ныряю глубже, за скалы! Там я найду другую закладку, вдесятеро сильнее этой! Вылечу от сердечных болезней десятки людей, сотни! – Денис говорил лихорадочно, с жаром, всё больше веря в свои слова.
- Слушай, - устало сказала Яра. – Мы не должны лечить всё человечество! Не знаю почему, но не должны. Это не наша мера. Наше задание – конкретная девочка, которой сейчас три месяца… Если ты оставишь закладку у себя, тебе никогда больше не попасть на двушку. Не только за скалы, но даже и сюда.
Денис и верил ей, и не верил.
- Ты многого не знаешь! – продолжал он, оправдываясь. - Я никогда об этом никому не говорил… Мне в детстве сделали три операции на сердце. Три! Мне нельзя целой кучи вещей. Знала бы ты, чего мне стоило научиться ездить верхом! Я десять метров пробегу и уже задыхаюсь… И тут меня, точно издеваясь, посылают за закладкой для сердца!
- Ясно, - тихо сказала Яра.
- Что тебе ясно? Что? – взорвался Денис.
- Почему именно тебе поручили достать эту закладку. В первый раз шныр всегда проверяется на максимальной боли. И с Улом так было, и со мной.
- Это нечестно! – упрямо повторил Денис. – Я мог бы нырять вдвое лучше, если был бы здоров. А если сделать так… Эту я отдам девочке, а себе оставлю другую? Которую найду в следующий раз? А?
- Следующего раза не будет, - сказала Яра, разом обрубая все его надежды.
- А если… - осторожно начал Денис.
- Не «если», - горько сказала Яра. – Ты что не понял? Никаких «еслей» нет. Это двушка.
Денис шагнул к ней, надеясь что-то объяснить, но внезапно остановился и, наклонив голову, уставился на себя.
- Я же сейчас волнуюсь? А когда волнуюсь, я задыхаюсь, – вспомнил он озадаченно.
Согнув в локте руку, Денис с удивлением сжал и разжал правую кисть. Боль из костяшек ушла. Пальцы наполняла легкая координированная сила. Он бросился к мелкой лужице, опустился на четвереньки и стал смотреть.
- Ты больше никогда не будешь задыхаться, - сказала Яра.
Денис поднялся. На коленях у него остались глинистые кляксы.
- На меня всегда смотрели как на урода! Все и всегда! Девушки, с которыми я хотел бы встречаться, улыбались мне, как улыбаются старикам или больным кошкам! – бормотал он, оправдываясь.
Яра коснулась согнутой ладонью носа. На тыльной части руки задрожал красный шарик.
- Прости! Мне надо к пегам, - сказала она.
Денис не задерживал ее. Он бежал рядом. Опережал, останавливался, оборачивался.
- Ведь эта закладка теперь во мне, так? – повторял он. - Выходит, я теперь обладаю даром! Закончу медицинский институт, стану хирургом!.. Да отдам я эту закладку, отдам!.. Не смотри на меня так!
Яра на него и не смотрела. Только раз мельком взглянула на руку с закладкой. Камень был тусклым. Его смело можно было выбросить. Но Денис, конечно, ей не поверит и потащит этот бесполезный булыжник с собой.
Яра добралась до пегов. Эрих нетерпеливо ржал и прихватывал зубами рукав ее куртки. В седло она забралась с трудом, ощущая ватную слабость в ногах.
Денис, напротив, вспрыгнул на Дельту легко, как кузнечик. О существовании стремян он даже не вспомнил. Теперь он снова доказывал, что никакой Любы нет, а просто он не дал себя одурачить. Яра это уже слышала. Самооправдания всегда ходят по кругу, пока не остановятся на одном каком-то аргументе, который кажется тому, кто защищается, максимально убедительным. Через день Денис и сам себе поверит. У него просто выхода другого нет.
Яра развернула Эриха к Скалам Подковы.
- Ты куда? – удивился Денис.
- На ту сторону. Попытаюсь найти красную закладку. Ул говорит, там их гораздо больше. Другого шныра уже не послать. Операция сегодня.
- Да нет никакой маленькой идиотки! Ты что, не поняла? Нас используют!
- Прощай!
Яра подняла саперку и, сбив с сосны кору на участке размером с ладонь, острой частью лопаты начертила шныровский знак: круг и крест. Круг получился неровным, лишь намеченным, но это и неважно. Кому нужно - поймет.
- Ты меня бросаешь? Ты мой проводник! – всполошился Денис.
- Проводник тебе больше не нужен. Дельта знает обратную дорогу, а через болото ты пройдешь легко. Отнять можно только ту закладку, с которой не произошло слияния. Эльбы об этом знают и не станут сообщать ведьмарям точку твоего выхода.
На куртку Яры упала еще одна красная капля. Пора спешить. Никто не знает, когда ее окончательно оставят силы.
Яра прикрикнула на разленившегося Эриха и сразу перевела его в галоп. Проскакав метров тридцать по набиравшему крутизну склону, Эрих поднялся на крыло. Высоту он набирал медленно. Яра сидела в селе ненадежно, болтаясь от крыла к крылу. Ей было больно, душно, тоскливо, но сквозь смертельную усталость проступало уже что-то новое, пока неясное ей самой.
Она слышала, как за ее спиной Денис кричал на Дельту, колотил ее пятками, бил хлыстом. Старая кобыла рвалась, пыталась скакать, однако ни на метр не могла продвинуться к скалам. Нечто незримое удерживало лошадь у сосны.
«Хорошо, - подумала Яра. – Синей закладки, которую мы нашли первой, ему уже не взять. А то, пожалуй, он это бы сделал».
Больше Яра не оглядывалась. Она знала, что ни на пеге, ни пешком, ни ползком двушка не допустит Дениса к скалам. Возможно, пройдет еще немало времени, прежде чем Денис окончательно осознает, что направление движения у него теперь только одно – к болоту.
И он это понял. Опустил хлыст и, развернув измученную Дельту, полетел туда, где рассвет, вопреки привычному течению вещей, переходил в холодные глухие сумерки. Он летел и, проклиная все на свете, против своей воли вспоминал маленькую фигурку, удаляющуюся в направлении Скал Подковы.

П я т ь м е с я ц е в с п у с т я

Глава третья.
«ГОМОРРА» ПРИНИМАЕТ ГОСТЕЙ
Чем тверже орех души, тем сильнее надо стучать им о камень, чтобы добраться до мякоти.
Анри Альфонс Бабу, кенийский мыслитель

Скатываться вверх нельзя.
Закон всемирного тяготения

В апрельский вечер 201* г. известный плавучий ресторан с заигрывающим названием «Гоморра», расположенный в тихом парке у Москвы-реки, не принимал посторонних с пяти вечера.
Обширная автостоянка перед «Гоморрой» была оцеплена. Крепкие мужчины в строгих, не сковывающих движения костюмах, подходили к подъезжающим машинам и вежливо просили их не парковаться.
Автомобили разворачивались и отъезжали. Кто-то успевал заметить, что центр площадки занимает грузовичок с опущенными бортами. В его кузове помещается нечто громоздкое, зачехленное.
Гнали, однако, не все автомобили. Некоторые пропускали, причем те, кто сидел внутри, не показывали пропуска, только приоткрывали стекло.
Далеко не все «одобренные» охраной машины были представительского класса. Среди них попадались и старые иномарки, и мятые «Жигули», и нейтральные микроавтобусы. Ближе к семи вечера единой группой подъехало восемь мотоциклов.
Другая любопытная деталь состояла в том, что и из лихих праворульных «Тойот» с трещинами на лобовом стекле, и из безумно дорогих «Порше», и из глухо тонированных внедорожников, и из микроавтобусов всегда выходило строго по четыре человека. Каждая четверка держалась вместе и по грохочущим металлическим мосткам, ведущим в «Гоморру», поднималась как единый организм.
Четверки были разномастными. Мускулистые здоровяки попадались не так уж часто. Хватало и женщин, и стариков, и девушек, и молодых людей студенческого вида.
На стоянке – вытянутом асфальтовом поле, разбитом на блоки круглыми клубами-близнецами – прибывавшие машины вставали большими группами. В каждой по тридцать автомобилей и еще один впереди. В средней группе две машины заменялись восемью мотоциклами.
Нарушив четкую геометрию, могучий «Хаммер» промчался мимо удивленного охранника, указывающего ему место для парковки во главе центрального стада автомобилей и, пролетев метров сто, протаранил бок новенького «Бентли». От удара «Бентли» дважды прокрутился на месте. Передние колеса слетели с берега, но машина не свалилась, а надежно повисла на днище.
Из водительской двери «Хаммера» выбралась девушка лет шестнадцати, бойкая и хорошенькая. Чем больше ты в нее всматривался, тем больше недоумевал, хотя, казалось, вся она была на виду. Чтобы составить о мужчине начальное и вполне прочное впечатление, нужно десять минут. Чтобы о девушке – две секунды. И еще две, потому что обязательно окажется, что ты понял все неправильно. И еще две… И еще… Причем последние две секунды обязательно упрутся в бесконечность.
Девушка подошла к «Бентли», оценивающе толкнула его ногой, а затем снова вернулась в «Хаммер» и начала сдавать задом, намереваясь опрокинуть «Бентли» в реку.
- Аня, перестань! – потребовал недовольный голос из «Хаммера».
- Но пап!.. – запротестовала девушка. – Это же машина Тиллей! А они ко мне, между прочим, приставали!
- Всё равно прекрати! Я запрещаю!
- Но пап! Я ее только добью и сразу прекращу!
- АНЯ!
«Хаммер» сердито остановился. Девушка досадливо выскочила и повернулась к машине спиной, показывая, что крайне обижена. Вслед за ней из «Хаммера» выбралась еще одна девушка, года на три постарше. Она подошла сзади и, опустив первой руку на плечо, что-то негромко сказала. Аня дернула плечом. Не обращая на это внимания, старшая девушка продолжала говорить. Немного погодя Аня засмеялась, схватила ее за запястье и нетерпеливо потянула к «Гоморре».
- Бежим! Тебе будет весело! – пообещала она.
- Посмотрим, - ответила та, что старше.
Заметно было, что она в этом сомневается.
Из задних дверей «Хаммера» вылез суховатый, высокий и сутулый мужчина в черном костюме, держащий большой старомодный зонт с загнутой ручкой. Выпиравшие лопатки мужчины и форма ручки зонта удивительно повторяли друг друга. Так повторяли, что в неверном вечернем свете могло показаться, что это зонт несет человека, или два зонта несут друг друга… В общем, мало ли что померещится в неверном вечернем свете?
К нему подскочил начальник охраны, плотный мужчина с кошачьими повадками и глазами бульдога.
- Альберт Федорович! – бульдожеглазый попытался улыбнуться, но потерял улыбку в щеках: - Все на месте! И Белдо и (смущенный взгляд на «Бентли»)… э-э… Тилли. Ждут только вас!
Мужчина с зонтом остановился. Повернулся. Бесцветные и плоские рыбьи глаза встретились с собачьими. Бульдогу стало не по себе. Трусливых пираний не бывает. Трусливые бульдоги изредка, но встречаются.
- И Гай ждет только меня? – спросил он недоверчиво.
- Гая еще нет.
- С этого и надо было начинать! Работайте, Второв! Проявлять дружелюбие не входит в ваши непосредственные обязанности!.. Аня, идем!
Мужчина с зонтом оглянулся на девушек и направился к теплоходу. Зачавкал опирающийся на высокие буйки железный мостик. Из-под мостика выплыла пустая пластиковая бутылка и медленно повлеклась течением, ударяясь о борта.
Раздвижные двери «Гоморры» открылись и закрылись. К бульдожеглазому подскочил молодой охранник из нового набора.
- А кто это был на «Хаммере»? Сам Долбушин? – возбужденно спросил он.
Начальник охраны подозрительно посмотрел на него, проверяя, не слышал ли тот, как на него прикрикнули. Нет, не слышал. Или притворяется, что не слышал.
- Долбушин, глава второго форта! – сказал он неохотно.
- А машину Тиллей кто протаранил? Его дочь?
- Он редко ее привозит, - Второв поморщился, точно у него разом заболели все зубы. Он представил, что ему придется объяснять Тиллю-старшему, чем занимался он сам, пока «Хаммер» вбивал в реку его автомобиль.
- А-а… - протянул молодой. – А девчонка ничего себе. Я бы не отказался.
- Ее отец тоже не отказался бы тебя пристрелить, - уточнил Второв.
Молодой задиристо хмыкнул.
- А вторая кто?
- Первый раз ее вижу, - сухо сказал Второв. – Может, подруга дочери. Может, кто из нового набора.
- А-а… - снова протянул молодой. – А чего Долбушин с зонтом? Намокнуть боится?
- А ты встреться с ним как-нибудь в переулке. Ты с арбалетом, а он с зонтом, – раздраженно посоветовал бульдожеглазый и, в знак того, что разговор закончен, сделал шаг к реке.
Долбушин с дочерью скрылись в «Гоморре» где-то в семь тридцать. Без четверти восемь Второв с беспокойством прижал наушник пальцем, отрывисто ответил что-то и подал своим знак. Охрана засуетилась. Двое подбежали к джипу и, запрыгнув в кузов, сдернули брезент. Под брезентом оказался устрашающих размеров боевой арбалет.
Один из вскочивших в джип мужчин – смуглый, с крепкой, похожей на арбузную корку лысиной - припал к прицелу и неотрывно смотрел на красную светящуюся точку. Кончик его высунутого, с синеватой изнанкой вен языка напряженно скользил по губам.
Его напарник – коротко стриженный, со сложной паучьей татуировкой от запястий и до локтей –привел в действие пневматический ворот и вложил в желоб стрелу с трехгранным наконечником. По форме это была именно стрела, а не более короткий и массивный болт.
- Расчетное время: тридцать… двадцать пять… двадцать… - бубнил он, неотрывно глядя на запястье. Часы вплетались в татуировку, нарушая ее замысловатый рисунок.
Красная точка коллиматорного прицела тыкалась в разрывы бесконечной, фиолетовой ватой накрошенной тучи, неспешно ползущей в направлении Печатников. Указательный палец с сизой от пережатия фалангой застыл на спуске. Бульонные капли пота на арбузной лысине сливались в острова и континенты.
Внезапно в наушнике стрелка задребезжал голос, точно склеенный из множества осколков. Голос втискивался в уши, резал мозг.
- Да, Гай!.. – не отрываясь от прицела, доложил арбалетчик. – Наблюдатель в Строгино засек его пятьдесят секунд назад. Летит предположительно в нашу сторону. Да, похоже тот самый чокнутый, который… Ауф!!! Вот он!
Стальные «плечи» арбалета распрямились. Татуированный парень работал как робот. Не успела пневматика взвести тетиву, как новая стрела уже лежала в желобе.
К джипу подлетел кошачепесый начальник охраны:
- Ну как? Попал?
- Мелькнуло что-то… Вроде как не должен был промазать! - с сомнением ответил арбалетчик и внезапно пригнулся, спасая голову.
В Москве-реке метрах в пятидесяти от «Гоморры» взметнулся столб воды. Страшный, беззвучный, стеклянно-черный. Казалось, из реки вырос грозный палец, пронзивший тучи.
В тучах стеклянный палец остановился и, раздробившись, обрушился на вздрогнувшую от удара «Гоморру». Охрану разметало по стоянке. Стрелка и его помощника сорвало с джипа, закувыркало и едва не утопило в мелкой, яростно бурлящей воде, сбегавшей в реку.
Начальник охраны поднялся, держась за борт джипа. С него стекала вода. На правой щеке кровь. Выла сирена. У десятка крайних машин, на которые обрушилась основная тяжесть воды, смяло крыши.
Против ожидания «Гоморра» пострадала мало. Несколько выбитых люков, продавленный купол зимнего сада, сорванный трап. Москва-река уже зализала рану и бежала как ни в чем не бывало.
Татуированный парень, прихрамывая, подошел к Второву.
- Что-то плеснуло! – сказал он неуверенно.
Под бульдожьими глазами отвисли мешки. Верхняя губа задрожала, как скалящейся собаки.
- Плеснуло?!
- Уже после взрыва, - торопливо добавил татуированный и провел пальцем сверху вниз, точно отслеживая чей-то путь.
Второв прищурился.
- Проверь! – приказал он.
Татуированному не хотелось лезть в воду.
- Так там же течение! Если и упало чего – уже снесло!
- Проверь, тебе говорят!
Парень пошел, неуютно оглядываясь. Было слышно, как он орет и требует лодку. Где-то за «Гоморрой» затарахтел мотор.
Второв для храбрости кашлянул и включил микрофон:
- На нас сбросили атакующую закладку… Мимо. Можете ехать, Гай! Новой закладки им сегодня не достать! – сказал Второв в микрофон.
- Уверен?
- Ручаюсь! Арбалетчики считают, что могли его сбить.
- Какой рукой ручаешься? – звякнул голос в наушнике.
Начальник охраны сглотнул. Кадык прокатился как маленькое яблоко и вновь вынырнул над воротником.
Минут через десять из парка, петляя по извилистой дороге, выползли два автомобиля. Массивный внедорожник с голубой, бесшумно всплескивающей мигалкой, и сразу за ним, прилипнув к его бамперу, бронированный длинный «Мерседес».
Обе машины легко разорвали цепь охраны и подъехали к трапу «Гоморры». Двери внедорожника открылись еще на ходу. На асфальт пружинисто соскочили четверо мужчин с китайскими магазинными арбалетами армейского образца. Чем-то они напоминали деревянные ящики и вызывали вопросительную улыбку, но только у тех, кто не видел их в бою. Болты с утопленным оперением скатывались в желоб под собственным весом. Взводился арбалет движением рычага.

Арбалетчики сместились к «Мерседесу» и оцепили его. Двое присели на колено. Те, что остались стоять, выцеливали небо. Другие двое - кустарник. Второв, сизый от усердия, предупредительно открыл заднюю дверь.
Из автомобиля скорее выскользнул, чем вышел, жилистый, гибкий, невысокого роста мужчина. Поднял над головой руки. Хрустнул пальцами.
Прыгающий отблеск мигалки выхватывал из полумрака его лицо. Оно было похоже на приспущенный шар, пролежавший ночь в комнате. В мешочках, в бугорках. В одном месте вздувается – в другом непредсказуемо опадает. Рот маленький, капризный, женственный. Губы пухлые. Кажется, и чайную ложку не протолкнуть, но при улыбке рот внезапно расширяется, растягивается. И становится ясно – не только яблоко, но и весь собеседник может нырнуть туда ласточкой и исчезнуть без следа. Зубы синеватые, тесные. Волосы вьющиеся, до плеч. Глаз не видно: круглые блюдца темных очков.
Это и был Гай.
* * *
«Гоморра» (бывший трехпалубный круизный теплоход «Дмитрий Ульянов», списанный Волжским пароходством в конце прошлого века) была поставлена на вечный прикол в одном из живописных мест Москвы-реки. С тех пор она поменяла множество хозяев. Побывала и казино, и ночным клубом, и плавучей гостиницей, пока очередной владелец с фамилией Жора не открыл тут ресторан. Дела у него пошли неплохо, но потом он стал мрачен и нервозен. То смеялся по четыре часа подряд, так что к нему боялись зайти в каюту, то рыдал, то у всех на глазах резал вены и кричал, чтобы его спасли, потому что это сделал не он.
Закончилось всё тем, что Жора споткнулся здесь же, на палубе, ударился головой и умер, говорят, даже до того, как упал в реку. Вскоре после похорон Жоры (крест почему-то все смутились поставить, а на камне так и написали кратко «Жора» без фамилий и дат) оказалось, что у «Гоморры» есть новый владелец, купивший ее едва ли не в самый день смерти старого хозяина.
Новый владелец был надушенный, с приятным голосом человек, носивший тесные костюмчики, смешные галстуки и непрерывно улыбающийся. Фамилия у него была в своем роде похлеще Жоры – Некалаев, через «е». На могилку Жоры он принес очень красивые хризантемы и долго стоял, вытирая глаза платком. Несмотря на то, что он никогда ни на кого не кричал и даже безмолвную семнадцатилетнюю уборщицу называл крайне вежливо: Фариде Аязовна, официанты и повара боялись его до дрожи.
Тогда же «Гоморра» и стала «Гоморрой». До этого же она называлась как-то по-итальянски, с намеком на южное солнце и томных женщин в шляпах с широкими полями.
Отмахнувшись от Некалаева, полезшего было к нему с рукопожатием, Гай быстро прошел к лифту. Со времен своего псевдоитальянства «Гоморра» сильно перестроилась внутри. Теперь на нижней палубе располагались кухня, две-три каюты для персонала и технические помещения. На второй был, собственно, сам ресторан. Третью же, верхнюю палубу, переоборудовали для проведения Vip-презентаций и закрытых вечеринок.
Туда, на третий, Гай и направился. Некалаев, не пропущенный арбалетчиками даже и в лифт, остался снаружи. В остекленных дверях закрывшегося подъемника отражалось его вежливое, ни на секунду не устающее улыбаться лицо.
Третья палуба гудела как осиный рой. Наполняли ее самые разномастные люди. Рядом с зашкаливающими костюмами от сэра Залмона Батрушки и вечерними платьями от Лауры Бзыкко соседствовали рыжие куртки дорожных рабочих, сетчатые кофты, прокуренные свитера…
В дальнем от лифта углу, отгороженном от остального зала кокетливой полустенкой с зубцами, из которых били подсвеченные струйки фонтанчиков, толпились совсем странные люди. Одни бледные, с запавшими щеками, замедленно танцевали на одном месте. Поднимут руку и опустят, поднимут и опустят. На лицах - застывшее резиновое блаженство.
Другие, напротив, пятнисто румяные, возбужденные. Эти, напротив, двигались столь стремительно, что было непонятно, как человек выдерживает такой темп. Смеялись, непрерывно касались друг друга, что-то горячо говорили. Один парень смеялся-смеялся, а потом вдруг через равные промежутки времени стал коротко и страшно вскрикивать. По знаку Долбушина его увели, крепко и ловко приняв под локти.
Сам Долбушин прохаживался с зонтиком, с кем-то здоровался, кому-то оскаливался в симуляции улыбки, а кого-то просто награждал плоским взглядом. Обычно в глазах у человека, как в зеркалах, что-то отражается. Глаза же Долбушина не отражали ровным счетом ничего. Они были как черные дыры. Свет втягивался в них и куда-то исчезал.
В сторону «загончика» он взглянул только однажды и процедил сквозь зубы:
- Быдло! Совсем не умеют себя держать! И зачем им только дают псиос? Не понимаю я Гая!
Аня непрерывно щебетала. Ей приятно было находиться рядом со старшей подругой. Она искренно гордилась ей, как гордятся дорогим украшением или дружбой со знаменитостью. Хотя подруга и знаменитостью не была, и одета была в вещи из гардероба самой Ани. Хотя тут, на «Гоморре», на одежду особо никто и не смотрел. Здесь спокойно отнеслись бы даже к голому человеку в пожарной каске.
О своей подруге Аня знала немного. Только то, что зовут ее Полина и что некоторое время назад ее привел домой отец. Худую, слабую, жалующуюся на головную боль, с ожогом на правой щеке. В себя Полина приходила медленно, но вела себя независимо и просто. Ухитрялась оставаться собой в окружении, где все хотят выглядеть кем-то. С детства привыкшая к одиночеству, обучавшая дома и редко видевшая сверстников, Аня сразу к ней потянулась.
Долбушину это не слишком нравилось, но, в конце концов, он почти не бывал дома.
- В форте моего папы – сплошные чудаки, - щебетала Аня, дергая Полину за рукав. – Посмотри туда! Видишь того скромно одетого старичка, который рассовывает по карманам пирожные и думает, что этого никто не видит? Ему принадлежит самый большой в мире алмаз!
- Разве он не у английской королевы? – удивилась Полина.
- Нет, у нее второй или третий. Папа говорит, самый большой у этого старика. И еще папа говорит, что он не видел своего алмаза лет пятнадцать. Боится, выследят. Интересно, где он его прячет?
Полина задумчиво посмотрела на старичка, который выпачкал карман кремом и теперь поспешно стирал его рукой.
- Но если он такой богатый, почему он такой обтрепанный? - спросила она.
- Кто тебе сказал, что он богатый? – удивилась Аня. - Он почти нищий. Вечно таскается по гостям. Да, у него самый большой алмаз, но денег нет.
- Но если он даже увидеть не может своего алмаза, почему он его не продаст? Хотя бы твоему отцу? – не поняла Полина.
- Разве непонятно?.. Тогда у него не будет самого большого алмаза в мире! – засмеялась Аня, протаскивая Полину дальше.
– А вон тот дядечка с бокалом… - зашептала она, толкая ее в бок, - слышит запах денег. Рубля, доллара, евро, любой шуршащей бумажки. Отличит запах сотни от запаха тысячи. Одного железного рубля от двух железных рублей! И все это, заметь, через бетонную стену! Но только денег! А вот рыбу от розы по запаху не отличит! Ну не пахнут они для него!
Полина с интересом посмотрела на человека, который не отличает запаха розы от рыбы. Тот улыбнулся ей и лихо, как гусар, выпил шампанское. По его шее прокатилось адамово яблоко. Бокал опустел.
- Двести два рубля четыре копейки! Одна из купюр надорвана. Бережнее надо, девушка! – крикнул он Полине, кивнув на правый ее карман.
Аня засмеялась и потащила Полину дальше.
- А вот ту длинную женщину видишь? – продолжала щебетать она. - Спроси у нее какой будет курс любых акций в следующую пятницу, и если она ошибется хоть на копейку, я подарю тебе свои туфли со стразами. Ну которые ты назвала «турецкими тапками».
Лавируя среди гостей, подруги случайно оказались у «загончика».
- Аня!!! Здравствуй!!! Иди к нам! – крикнул кто-то.
Из «загончика» выскочила совсем юная девушка с розовыми пятнами на щеках и с радостным возгласом кинулась к дочери Долбушина. С быстротой, которую сложно было ожидать от человека столь солидного, Долбушин сломался в поясе, грубо поймал девушку ручкой зонта за шею и откинул обратно за загородку.
– Еще раз полезет к моей дочери: пристрели ее! – приказал он телохранителю.
Тот, не удивляясь, сунул руку под пиджак и извлек маленький, кажущийся игрушечным и нестрашным арбалет. Аня схватила отца за руку.
- Только посмей! Ты что, пап? Это же Эля!
- Была Эля! Есть такой хороший русский глагол: была! – Долбушин настойчиво посмотрел на охранника, показывая ему, что приказ в силе, и, как ни в чем не бывало, проследовал дальше.
Аня повернулась к подруге. Полина сидела на корточках, сжимая виски руками и раскачиваясь.
- Что с тобой?
- У меня… болит… голова! – медленно сказала Полина.
- Почему?
- Не знаю. Посади меня куда-нибудь. Я ничего не вижу… Ничего, скоро пройдет.
Полина посадила Аню на ступеньки, и, действительно, той вскоре стало легче.
- Проклятая авария! Здорово я тогда треснулась головой, - сказала она, слабо улыбаясь. – У тебя салфетки есть?
С обычным своим нетерпением Аня стала дергать из кармана пачку салфеток, и вместе с салфетками у нее что-то выпало.
- Зачем тебе такая штука? Она же совсем детская! Давай выброшу! – удивилась Полина, поднимая лежащий у ее ботинка предмет.
- Отдай! – торопливо крикнула Аня.
Вырвав у подруги этот маленький предмет, она вскочила и за запястье потянула подругу в толпу.
Среди гостей прогуливался и старший Тилль – пухлый, небрежно одетый, непрерывно курящий человек, роняющий пепел себе на живот. Он казался сонным, едва ли не опустившимся, только глазки из-под бычьих век всплескивали остро и проницательно. Если у Долбушина были глаза пираньи, то у старшего Тилля – глаза хорька. На шее у Тилля на короткой цепочке висело массивное украшение – кабанья голова, отлитая из какого-то тусклого металла.
Оба его сына-близнеца – Кеша и Паша – не пухлые, правда, как отец, а квадратные, дважды появлялись рядом с Аней и Полиной. Аня сразу начинала на них орать, потому что они говорили невероятные пошлости и пытались распускать руки.
Кеша и Паша ухмылялись. Они даже и враждебными не казались, но всякому было ясно: спусти с поводка – порвут любого. Настоящие псы бойцовской породы. А потом еще и хвостиком растерянно повиляют. И что это на нас нашло?
Предупредительные официанты скользили с подносами. Мощный молодой мужчина, лысый, но с бакенбардами, завладев сразу несколькими тарелками, пожирал руками красную рыбу. Рядом с ним на полу валялась секира со стальной рукоятью, покрытой пористой резиной. Когда очередная тарелка пустела, гигант вытирал тыльной частью ладони губы и пальцем, как собачонку, подманивал к себе очередного официанта.
* * *
Гай вышел из лифта. Охрана решительно раздвигала толпу. Кто-то первым заметил его, и издал невольный возглас. Тишина волнами распространилась по залу, начиная с той точки, где стоял этот первый увидевший.
Гай пробирался в толпе осторожно, пожалуй, даже брезгливо. По сторонам не смотрел. Лицо имел усталое и отрешенное. Между ним и всеми, кто собрался здесь, ощущалась огромная, непреодолимая дистанция. Гай презирал всех своих гостей – таких предсказуемых, таких тоскливо продажных.
Гай поднялся на невысокую сцену. Не глядя, протянул руку, и в ней тотчас оказался бокал. Четыре молчаливых охранника встали перед сценой растянутой цепью. Магазинные арбалеты ненавязчиво лежали на полусогнутых руках. Всякий раз, как Гай к кому-нибудь обращался, глаза арбалетчиков поворачивались в ту же сторону.
Голос Гая звучал на грани между высоким мужским и хриплым голосом курящей женщины.
- Приветствую вас, дамы и господа! Поднимаю этот бокал за вас и за нашу дружескую встречу!.. Первый форт – Белдо! В представлении не нуждается! Магия, оккультизм, почтенное древнее ведовство! Опытнейшие ведьмы, любезнейшие целители… Сто двадцать человек – тридцать четверок! Полная лояльность при условии своевременной оплаты!
Гай поклонился высушенному, кокетливо одетому старичку, похожему на непрерывно прихорашивающуюся птичку.
Старичок сидел с полуоткрытым ртом, точно страдая от непрерывного насморка. Из кармана его пиджака торчал красный, ослепляющее яркий платок. Когда Гай к нему обратился, старичок открыл рот еще шире и с дребезгом захихикал.
- Второй форт – Долбушин! Всё, что имеет отношение к финансам. Еще сто двадцать человек. Тоже, в своем жанре, милейшие люди, пока ты им ничего не должен! Мое почтение! - голова Гая в очередной раз дернулась как поплавок. - Третий форт – Тилль… Еще тридцать четверок. Не хочу сказать, что я считаю вас отмороженным бандитом, дорогой Ингвар Бориславович. Вы, скорее, Робин Гуд!
Пухлый «Робин Гуд» Тилль впервые улыбнулся и ласково махнул жирной ручкой, роняя на живот пепел. Мол, ничего-ничего… какие могут быть церемонии между своими людьми?
- Рад, что вы понимаете юмор, Ингвар Бориславович!.. Наш общий друг Альберт Федорыч, к слову сказать, не ценит моих шуток.
Долбушин что-то пробормотал. Радостный старичок Белдо снова забряцал мелочью в невидимой кофейной банке.
- А вы всё хихикаете, Дионисий Тигранович! Сколько вас знаю – всё вам хиханьки-хаханьки. Может и мне, право слово, засмеяться? Последним, а? – и Гай действительно оказался смеющимся в одиночестве, потому что старичку стало вдруг совсем невесело, хотя он по инерции продолжал показывать прекраснейшие фарфоровые зубы. Такие замечательные зубы, рядом с которыми всякие настоящие показались бы просто дешевой подделкой.
- Ну вот вы уже и не смеетесь!.. – констатировал Гай. - И это прекрасно, Дионисий Тигранович, потому что хочу попросить вас озвучить во всеуслышание то, что три дня назад вы столь любезно сообщили мне наедине.
Старичок закивал. Он встал и, прихрамывая, бодро поднялся на сцену. Оказавшись на сцене, он стал раскланиваться, шевелить ручками, одергивать пиджак, улыбаться. Голос у него оказался неожиданно звучным, лекторским, с кокетливой трещинкой на «р». Правда, у Белдо была досадная привычка после каждых нескольких предложений делать паузу, точно у комика, который этой паузой навязчиво подсказывает настроенному на непрерывное остроумие залу, что только что прозвучала шутка.
- Мое сердце с вами, мон ами! – старичок поцеловал ладонь и нежно подул на нее, посылая поцелуй главам остальных двух фортов.
Отмороженный «Робин Гуд» Тилль раздавил в пепельнице окурок. Долбушин перекинул через предплечье ручку зонтика. Сердце Белдо оказалось невостребованным.
- Звезды, - продолжал Белдо, - вечно преподносят нам сюрпризы, как любила повторять моя ученица Наденька Куф, попавшая под автобус в день, когда она сама себе предсказала приятную неожиданность (пауза для смеха)… А теперь, мон ами, когда мы улыбнулись, давайте испугаемся! Натальный Юпитер находится во Льве в двенадцатом Доме и в разнознаковом соединении с Меркурием в Деве, причём имеет только один аспект с Венерой в Весах… полуквинтиль, не входящий… м-нэ… в замкнутые конфигурации… Границы интервала неопределенности: с 12 часов 13 минут десятого мая по 14 часов 34 минуты восьмого сентября сего года. Ну вы меня понимаете, мон ами, мы же неглупые люди! (скромная пауза, доказывающая, что умный человек тут только один.) Локализация описанного явления в географическом, так сказать, плане… м-нэ… Москва и… м-нэ… Московитская область…
Вкрадчиво, как пума, подседая в коленях, Гай подошел к Белдо и полуобнял старичка. Сдувшаяся щека Гая наполнилась воздухом и приобрела упругость. Белдо вспомнил, что когда он двадцатилетним юношей пришел в первый форт, Гай уже тогда был таким же. Те же желтоватые руки, безвозрастное лицо и обломанные ногти с бахромой грязи.
- Вам не надоело? Мы не одинокие вдовы на приеме у гадалки! Почему бы вам внятно не передать слова вашего опекуна? – выдохнул Гай в заросшее дремучим волосом ухо Белдо.
Старичок тревожно дернулся.
- Не надо так! Вы чудовищно рискуете! Он крайне обидчив! – укоризненно, но тоже быстро шепнул он.
- Ваш опекун? Да кто он такой? Максимум эльб третьей ступени! Потому и знает так мало! – брезгливо уронил Гай.
Белдо пошел пятнами, зарумянившись больше носом и подбородком, чем щеками.
- Так ведь и вашему опекуну не все известно! – не удержался он.
Рука Гая, лежащая у старичка на плече, стала тяжелой, как гиря.
- Вы забываетесь, Белдо! Может, пора устроить вам личную встречу? – спросил он, раздвигая бесконечный рот.
Красный, как младенческая пятка, подбородок Белдо стал бело-желтым. Он быстро, умоляюще замотал головой.
- Странный вы человек, Белдо! Хамите, а боитесь! Хотя, в общем, правильно делаете!.. – Гай похлопал Белдо по плечу и громко, на весь зал, произнес:
- Проще, Дионисий! Давайте без созвездий! Ребята Тилля упустили нить разговора!
Старичок поспешно закивал, встряхнулся и начал заходить с другой стороны.
- Договорились, друзья мои! Я буду краток!.. Все мы любим Вильяма Шекспира, мон ами! Некоторые любят его изо дня в день, другие только начинают. Дорогой Уильям справедливо отметил в одном из своих бессмертных творений: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!» Мне со своей стороны хочется поспорить с классиком. Повесть печальнее всё же возможна!.. Это будет, мон шер, наша жизненная повесть, если эти двое всё же встретятся.
Здоровенный берсерк разинул рот и удивленно отпустил ворот официанта. Видимо, он относил себя к группе только начинающих любить Вилю Шекспира и был поражен степенью прозорливости господина Белдо.
- Дорогой Уильям поведал нам о любви юноши и девушки, - продолжал Белдо. - Идя по его стопам, я тоже хочу поведать вам о грядущей любви юноши и девушки и их будущем ребенке, который представит для нас несомненную угрозу.
- Какая любовь, Дионисий? Какого эльба вы приплели Шекспира? – простонал утомленный болтовней Долбушин.
Белдо не обратил на него никакого внимания.
- Пока что шныры погружаются не дальше Скал Подковы, за исключением очень немногих. Оттуда, из-за горной цепи, они извлекают сильные зарядные закладки и устанавливают их в самых неожиданных местах. Как следствие, у специалистов моего форта возникают серьезные проблемы в настройках. Ведуньи едва могут навести банальную порчу. Астрологи завираются. Спириты две недели подряд не могут достучаться до банального Гитлера, от которого раньше веником приходилось отбиваться!.. Вообразите, мон шер! Гениальный знаток ядов Боря Чизанте отравился несчастными опятами, купленными в розничной сети! Происходит и многое иное, о чем хорошо известно уважаемому Гаю!
Уважаемый Гай кратковременно дрогнул бровями, намекая, что не все, что известно уважаемому Гаю и случайно не является тайной для не менее уважаемого Белдо должно быть озвучено.
- Не устраивайте истерики! Всё это тянется столетиями. Ищите зарядные закладки и уничтожайте их! – спокойно сказал Гай.
- Мы ищем. Но я теряю на этом людей! Вы знаете, что с ними происходит, когда они оказываются от закладки ближе трех шагов. Мозг вытекает через уши!
- Ищите активнее! – велел Гай. - Подключайте берсерков!.. Им же это, кажется, не опасно?
Дионисий Тигранович, мечтавший услышать именно это, закивал, очень довольный. Учитывая, что основная нагрузка по прочесыванию неба на гиелах и патрулирования города приходилось на берсерков, Тилль не слишком рвался заниматься еще и зарядными закладками шныров. Тем более, что вред они причиняли в основном фортам Белдо и Долбушина.
- Не буду испытывать терпение ребят моего дорогого Тилля! – спохватился старичок. – Они могут начать буянить, а, к сожалению, наша магия в ближнем бою несколько уступает их топорам! А мы ведь охотно посылаем наших очаровательных сотрудниц для усиления боевой мощи их несколько… гмэээ… простоватых четверок!
Лучше бы он воздержался от уточнений. Некоторые члены форта Белдо позволили себе улыбки. Это не осталось незамеченным. Берсерк, пожирающий свиную ногу, внезапно озверел и швырнул ее в голову почтенному пожилому оккультисту в тоненьких очочках. Выпущенная его мощной рукой, свиная нога просвистела как из катапульты. Вмяв очочки в вежливое лицо, она прогалопировала по воздуху и исчезла под соседним столиком.
Маги из форта Белдо заволновались и стали просить Тилля о вмешательстве.
- Мотя! – сказал Тилль укоризненно. – Не заводись, Мотя!
- А чего он на меня смотрит, кобра очкастая, и ржет? Он типа умный, а я мясо? А вы чего лыбитесь?
Вздернув левой рукой тяжелую секиру, берсерк перехватил ее правой. Он не столько рубил, сколько ускорял падение. Без малейшего усилия секира развалила столик, за которым сидели респектабельная спиритка и странствующий гуру. Опытная спиритка вовремя убрала руки, гуру же, как человек мало знакомый с нравом ребят Тилля, ненароком лишился разом трех пальцев.
- Ингвар Бориславович! Ну сколько можно? – с мягким укором воскликнул Гай. – Мы же договорились, что ваши ребята не будут обижать специалистов г-на Белдо!
Тяжелые веки Тилля вскинулись выше обычного.
- Мотя! – сипло произнес он. – Ты меня огорчаешь! Ты обещал, что будешь себя контролировать! Получается, что я не сдержал своего обещания... Ты больше не член нашего форта и не находишься под его защитой! Ты понял, Мотя?
У здоровяка на виске запрыгала жилка. Он медленно, не до конца веря услышанному, стал высвобождать секиру, запутавшуюся в скатерти.
- Вы отдаете его мне, Ингвар Бориславович? Я так понимаю? – приятно удивился Гай.
- Он ваш, - коротко подтвердил Тилль.
Гай вскинул палец. С небольшим разрывом тренькнули два арбалета. У берсерка оказалась отменная реакция. Первый болт он отклонил повернутым плашмя широким лезвием секиры. От второго, направленного ему в шею, ушел рывком. Трехгранный наконечник только обжег ему шею, оставив красный след. Перехватив секиру ближе к рукояти, Мотя понесся на сближение с арбалетчиками.
Те засуетились. Двое оттянулись назад и, перезаряжаясь, потянули рычаги. Другие двое быстро опустились на правое колено, с заметной нервозностью выцеливая Мотю.
В тот день Аня впервые поняла, что атакующий берсерк – не просто жаждущий крови псих с топором. Мотя летел без крика, лишь грудь его гудела невнятным, толчками вырывающимся звуком. Все, что попадалось ему на пути, Мотя не обегал, но сносил. Столики дыбились как льдины. У падавших официантов ножки фужеров ломались еще до соприкосновения с полом.
Он был метрах в восьми, когда тренькнул третий арбалет, и еще через мгновение четвертый. Не добежав до Гая какого-то шага, Мотя внезапно споткнулся и упал лицом вниз. Всем показалось, что это случайность и он сейчас вскочит. Но Мотя продолжал лежать. Тогда арбалетчики перевернули его и оказалось, что последний, четвертый болт, берсерк поймал глазом, в то время как третий всего лишь засел в руке.
Аккуратные клерки из форта Долбушина, чей столик Мотя сшиб последним, подхватили тело и, семеня и наваливаясь друг на друга, потащили его к дверям.
Аня уткнулась лицом в плечо Полины. Кто-то из близнецов Тиллей, не то Кеша, не то Паша, спокойно подошел и поднял секиру, деловито потрогав ногтем заточку.
- Минуту! Вы кое-что забыли! – приказал Гай.
Он легко соскочил со сцены, догнал выносящих тело клерков и пальцем коснулся лба гиганта сразу над вошедшим в глазницу болтом. Застыл, на секунду закрыв глаза, и, как ни в чем не бывало, вернулся на прежнее место.
– Псиос не должен пропасть! Не беспокойтесь, Ингвар Бориславович! Я догадываюсь, что вас тревожит! Обещаю: его псиос будет передан лично вам. Возможно, я даже добавлю немного от себя, чтобы снизить горечь вашей утраты.
Тилль вздохнул и по-бабьи пригорюнился.
- Мотя был с нами давно!
- Возможно. Но он плохо понимал, что такое дисциплина. Надеюсь, вы найдете, кем пополнить его четверку?
Недоверие оскорбило Тилля. Большим пальцем он медленно вдавил в пепельницу окурок и провернул его, словно закручивал шуруп.
- Найду! - пообещал он.
- Кхе-кхе! - старичок Белдо, отвлеченный досадным происшествием, промокнул лобик надушенным платком и собрался продолжить свой лепет.
- Давайте уж я лучше сам! А то вас опять унесет! – перебил он. – Подытожим! Дионисий Тигранович, со ссылкой на авторитетный источник, сообщил, что вскоре шныры возьмут к себе на обучение юношу и девушку. Произойдет встреча, которая со временем приведет к рождению ребенка, способного проникнуть за вторую горную гряду, которая до этого момента являлась недосягаемой. И если это случится, никто не знает, какую закладку он оттуда достанет и как это скажется на нашем маленьком творческом союзе.
Голос Гая больше не звенел разбитым бокалом. Каждое слово стало гвоздем, который он вбивал в мозг слушателей.
- Я правильно передал суть, Дионисий Тигранович? – закончил он.
Старичок кивнул так осторожно, точно его голова была просто нахлобучена, и он опасался ее потерять.
Тилль отвел запястье официанта, пытавшегося поменять пепельницу.
- А источнику Тиграныча можно доверять? – спросил он громко.
Белдо вскинул подбородок.
- Я бы вас попросил!!! – произнес он тоном обиженной школьной учительницы.
Тилль примирительно развел руками.
- Да без базара, Тиграныч! – сказал он добродушно. – Дайте мне адреса ваших голубков, Белдо, и спокойно допивайте ваш слабительный чай! Только я все равно не пойму: у вас в форте столько разных людей! Многих из них я лично знаю и уважаю их деловые качества. Неужели вы не способны сами решить проблему? Зачистите этих сопляков, пока они еще не в ШНыре!
Старичок оглянулся на Гая, умоляя защитить его от тупого кабана.
- Ингвар Бориславович! – пухлые губы Гая растянулись, угрожая проглотить темнеющий на сцене концертный рояль. – Сложность в том, что, насколько я понимаю, у Дионисия Тиграновича нет больше никакой информации! Ни внешности, ни имен, ни адреса – вообще ничего. Зачистить же всю Москву тяжеловато даже для ваших энергичных лесорубов.
Долбушин держал бокал с шампанским и, помешивая шампанское сухариком, посасывал его.
- Пусть Белдо повторно запросит свой источник! – потребовал он.
- Уже, - сказал старичок щепетильно. – Вы действительно считаете: я не додумался бы?
- И?...
Старичок, помедлив, мотнул головой.
- Не знает или не говорит?
Белдо просительно посмотрел на Гая.
- Альберт! Давайте не будем терзать Дионисия Тиграновича! – добродушно обратился Гай к Долбушину. – Если мы не сможем уничтожить или разлучить этих двоих до ШНыра, значит сделаем это в ШНыре.
Долбушин смотрел в бокал, наблюдая, как пузырьки шампанского окружают сухарик.
- Я, конечно, понимаю, что вы гений, Гай, но каким образом вы собираетесь попасть в ШНыр? – поинтересовался он. - Вы отлично знаете, что ни один из нас не может проникнуть на их территорию. Ни с воздуха, ни подкопом - никак. Помните, я размышлял о случайном запуске ракеты с одной из подмосковных военных баз? Но даже и она не пробила бы защиты.
Синеватые веки Гая устало опустились.
- Выход всегда есть. Просто иногда он маскируется надписью «вход», - сказал он и вдруг вскинул голову.
Снаружи в панорамное остекление кто-то настойчиво застучал. Мелькнула, скользя вдоль стекла, рука в белой рубашке, мокрая по локоть, с повисшей на ней плетью водорослей. И сразу же в открывшуюся дверь вбежал взбудораженный берсерк из форта Тилля.
- Нашли! - крикнул он. – Скорее!
Все высыпали на палубу, ощутимо накренив «Гоморру» на левый борт. Внизу ровно и бойко тарахтел ямаховский мотор резиновой лодки. Ее закругленный нос глубоко уходил в воду. Сверху было видно, как, навалившись на нос грудью, синий, с оранжевыми плечами комбинезон с усилием подтягивает веревку с наброшенной на что-то петлей. А на второй палубе уже суетятся, разворачивают и опускают лебедку. Но и без нее можно было разглядеть, как из коричневатой глубины медленно всплывает светлая, с налипшей тиной лошадиная морда. А от нее выпукло уходит в реку шея, из которой, чуть ниже уха, выглядывает прошедшее насквозь жало стрелы. И все это плескает, разворачивается, натягивается неспешным течением Москвы-реки.
- Гай! Ваши арбалетчики как всегда эффективны! – льстиво всплеснул ручками Белдо.
Гай оглянулся и посмотрел на старичка пустыми глазами.
- Кто был в седле? Нашли кого-то? – крикнул он в реку.
Перестав тянуть веревку, которую он почти соединил с крюком лебедки, синий комбинезон задрал мокрое лицо.
- Пусто! Может, течение, а?
- Ищите! – приказал Гай. – Если потребуется – вызывайте водолазов! Пусть прочешут реку хотя бы и до Южного порта!
К Тиллю вкрадчиво приблизился смахивающий на лиса молодой человек.
- Что тебе? – поморщился тот.
Лис что-то зашептал. Тилль слушал его, сопя и хмурясь.
- Откуда знаешь?
Ему протянули трубку. Тилль поднес ее к сплющенному борцовскому уху. Говорил он недолго. Затем трубка вернулась к человеку-лису, сам же Тилль, втискивая жирный живот в поручень, пробился к Гаю.
- У нас проблема! С «Алых парусов» исчез мой наблюдатель. На крыше крайнего дома обнаружили его разряженный шнеппер. Его гиела привязана. На лифте он не спускался.
Гай кивнул.
- Все верно. Шныров было двое! Когда первого сбили, второй сообразил, откуда их засекли и вернулся поблагодарить, – сказал он.
- А водолазы? – крикнул снизу комбинезон.
- Разве я что-то отменял? Вызвать и прочесать!!!

Глава четвертая.
РИНА
Царь – тот, кто любит до жертвенности и готов умереть за свое царство. Дождливой ночью он будет скакать лесом, усталый и голодный, потому что услышал, что где-то обидели нищую старуху. А все остальные так, князьки.
Из дневника невернувшегося шныра

«Она работала в издательстве в Томске, он - в автосалоне в Москве. Он был высокий, грохочущий, вечно опрокидывал стулья и влипал в истории. Она же говорила всегда тихо, а двигалась гибко, и когда появлялась в комнате, казалось, что вошла кошка.
Он любил пиво, она же искренне считала, что любит вино, хотя пила его два раза в год у знакомых. Она слушала Берлиоза, он – обычное радио. Зато она застряла на детективах; он же порой читал Льюиса, чем нарушал привычное представление, что человека можно понять сразу, всего по нескольким чертам.
Он был женат, она же так никогда и не вышла замуж, хотя и существовал некий немолодой, протертый до лысины человек, от которого она восемь лет безрезультатно прождала предложения.
Но всю жизнь, неосознанно и хаотично, они искали друг друга.
Несколько раз случалось, что они оказывались совсем близко. Один раз, в месяц летних отпусков, где-то между Тулой и Орлом, их поезда прогрохотали навстречу друг другу, и, оказавшись на миг рядом, разделенные лишь проглотившими их железными гусеницами, оба ощутили непонятное беспокойство.
В другой раз в Москве она случайно зашла в автосалон, где он работал, хотя знала о машинах только то, что под них можно попасть. И даже зачем-то оглянулась, когда прошла мимо его компьютера. Но за его компьютером сидел в тот день совсем другой человек. Кроме того, он так никогда и не съездил в Томск, хотя его родной дядя жил от нее в двух улицах.
Как бы там ни было, они так никогда и не встретились. И, возможно, это даже к лучшему, потому что он их любви взорвалось бы Солнце…»

Чья-то рука щелкает ногтем по монитору.
- Что за чушь ты пишешь? Вечно любовь и вечно несчастная! Ищут – не находят – рыдают – вешаются. Сколько тебе вообще лет???
Рина включает на компьютере калькулятор. Ей самой интересно.
- Если в минутах, то это примерно… ну чуть меньше 8 миллионов, - говорит она.
Мамася морщится. Она гуманитарий. Вся ее арифметика обычно существует в пределах: как растянуть гонорар, чтобы хватило до аванса.
- С чем тебя и поздравляю!!! – заявляет она. – Не торчи перед компьютером! С одноклассниками куда-нибудь сходи!
Рина морщится.
- Да ну их! Достали! Сидят по полночи в «контакте» и обсуждают, как будут кататься на велике. А когда на великах катаются, через сто метров сбиваются в кучу и обсуждают, как будут сидеть в «контакте».
- Всё равно бросай ты это дело! – обеспокоенно предупреждает Мамася. - В твои годы надо писать про пиратов, фантастику, наконец! А все прочее… да подожди хоть до полных восьми миллионов!
Рина смотрит на нее, быстро ныряет под стол и появляется с давно валявшейся там страницей. Возможно, что она и ленилась ее поднять именно для такого случая.
«Даже в одной погадке совы любознательный исследователь обнаружит массу интересного: подвздошную кость скворца, остатки двух полевых мышей, ржавый железнодорожный болт и часть черепа крольчонка», - читает она. - Бррр! И тебя не тошнит? Иметь маму-редактора – это кошмар!
- Иметь дочь графоманку – кошмар вдвойне! – не сдается Мамася. - Мне за это хотя бы деньги платят!
- И ты продаешься? В твои годы, мам, надо править тексты про пиратов, фантастику, наконец! – мстит Рина.
- Фантастики тоже хватает, - говорит Мамася и снова с тоской заглядывает в ноутбук. - Шла бы ты спать, а?
- Да я уже, в общем, сплю, - признается Рина и, выключив компьютер, ныряет под одеяло.
Всякая там вечерняя чистка зубьев и облачение в пижаму – все эти манипуляции давно завершены. С Риной вечно так. Почистит зубы, а потом еще разика два поест и часа три посидит за компьютером.
Мамася выключает свет. Слышно, как она топчется в дверях, но все никак не уйдет.
- Знаешь, в чем брак твоей логики? – внезапно спрашивает она. - Тебе кажется, что что-то хорошее может не произойти. Если войти не в ту дверь, или чуть задержаться, или сказать «привет!» не тому человеку. Это ошибка. События вытекают из нас самих. На поезд судьбы нельзя опоздать.
- Но можно пустить его под откос.
- Это запросто. Но опоздать всё равно нельзя. Так что эти твои два олуха просто сами хотели быть несчастными, - говорит Мамася.
Дверь за ней закрывается.
* * *
Порыв ветра. Березовая ветка хлещет по стеклу. За окном раскачивается белый ствол с прикрученным проволокой скворечником. Его вешал еще папа, до Артурыча. Скворечник здоровенный, щелястый, и живут в нем воробьи. Но скворец прилетел лишь однажды, в позапрошлом году, в конце марта. Посидел, подумал, повертел головой, послушал воробьиную истерику – серьезный, грустный, сам в себе пребывающий, и улетел искать место поспокойнее.
Перед воробьями Рина уже три месяца чувствует вечную вину. С тех пор, как Артурыч купил ей пневматический пистолет и потребовал пообещать, что она не будет стрелять в квартире. Рина сразу просекла, что это была скрытая взрослая капитуляция из цикла: «Делай что хочешь – только не лезь ко мне! А еще лучше: сиди в своей комнате».
Получив пистолет, Рина первым делом прострелила из нее фотографию самого Артурыча, на которой он был рядом с Мамасей. Первая пуля попала Артурычу в щеку, вторая вмяла глаз внутрь черепа, а третьей Рина нечаянно ранила Мамасю и, испугавшись, спрятала фотографию в химическую энциклопедию, куда Мамася никогда в жизни бы не заглянула.
А еще примерно через день, когда дырявить стены ей окончательно надоело, Рина взяла кусок пластилина, скатала в шарик и продержала ночь в морозилке, чтобы не прилип к стволу. Влезла на подоконник и прицелилась в воробья, прыгавшего на ветке у скворечника. Береза качалась от ветра, и воробей то исчезал из прицела, но снова в нем появлялся.
Рина испытала странный жар, всегда возникающий, когда перешагиваешь через «нельзя». Ей чудилось, она залипает в горячее, пульсирующее, подталкивающее к чему-то злое облако.
- От пластилина ничего не будет! – успокоила себя Рина и, не стараясь попасть, потянула курок.
Ствол дернулся. Рина так и не поняла, куда подевался воробей. Решила, что улетел, но всё же на всякий случай спустилась вниз. Воробей лежал у корней на траве. Она искала, куда ударила его пластилиновая пуля, но так и не нашла. Просто мертвый воробей с подвернутым крылом и сгустком крови на нижней части клюва. И еще увидела по окраске, что ухлопала воробьиху.
Рина торопливо закидала ее прошлогодними листьями. Воробьихи не стало, а вместе с ней исчез и поступок. Рина постаралась выкинуть его из головы, но уже на другой день, случайно открыв форточку, услышала, как в скворечнике пищат птенцы. Уцелевший воробей-отец носился туда-сюда, но, похоже, плохо справлялся. Вечерами, отупев от собственных мельтешений, он сидел на крыше скворечника с задерганным и недоумевающим видом. Что такое «смерть жены» и «одинокий отец» он явно не понимал, но все равно ощущал какую-то неполноту и неправильность. Что-то шло не так, выходя за пределы птичьего сознания.
Шторы качнулись от сквозняка. Кто-то открыл дверь.
- Катерина! Подъем! – крикнула Мамася, заглядывая в комнату.
- Да-да! Уже! – сказала Рина бодрым голосом. - Выключите сон! Я его завтра досмотрю!
Чтобы тебе поверили, голос должен быть уверенным и, по возможности, ответственным. Но Мамасю не проведешь. Довольно и того, что раньше попадалась.
- Катерина, глаза!!!
Утренняя Мамася и Мамася вечерняя – два разных человека. Возможно, разные даже по документам. Надо будет как-нибудь проверить.
Рина открывает глаза. Мамася стоит в дверях и терпеливо ждет, облокотившись о косяк плечом. И Катериной ее называет, чтобы показать, что недовольна. Вечерняя Мамася называет дочь Риной, Триной и изредка Тюшей.
- Катерина, свесь с кровати ноги! И нечего руку на ковер ронять! Ноги, по словарю, это нижние парные конечности.
Рина послушно опускает на пол нижние парные конечности. Когда с ними жил папа, он решал проблему проще: просто брал ее на руки, относил на кухню и там опускал на стол. На кухонном же столе притворяться спящей тяжко, особенно когда ощущаешь под собой ложку или солонку.
- Теперь встань и сделай три шага к двери! – командует Мамася.
Вместо трех шагов Рина пытается сделать два. После двух шагов еще можно опрокинуться назад и вновь рухнуть на одеяло. А вот на три шага такой фокус уже не проделаешь. Рискуешь шарахнуться головой и испортить почти новую кровать, которую дедушка Гриша купил на свою первую зарплату.
- Три шага! – повторяет Мамася. – Нечего было вчера до двух ночи гномиков женить!!!
- Гномиков??? Это что, месть? – возмущается Рина.
Она делает еще шаг. Незримая пуповина, связывающая ее с кроватью, обрывается.
- Жду тебя завтракать! Кстати, ты муху кормила? – ехидно спрашивает Мамася.
Муха живет у Рины в трехлитровой банке. Горловина банки затянута марлей.
Рина качает головой.
- Муха страдает. Тоже хочет свободы от родительской опеки, - говорит она.
- Какая может быть свобода от родительской опеки, когда ты даже муху накормить не в состоянии? Таракана помнишь? И того угробила!!! – Мамася спокойно поворачивается и уходит.
Рина вспоминает, что до мухи у нее в той же банке проживал таракан, которому Мамася регулярно бросала размоченный хлеб, ужасно плюясь при этом и утверждая, что таракан – гадость. Рина кривит ей вслед гримасу номер восемь, которая отличается от гримасы номер семь более высоким поднятием бровей и «надувательством щек», как говорил папа.
Рина плетется в ванную и долго стоит, качаясь и размышляя смачивать щетку перед тем, как выдавливать пасту, или так сойдет. Вариантов только два, но Рина выбирает из них минут пять. И еще десять секунд чистятся зубы.
На кухне бьется скорлупа и стреляет яичница. Рина идет на звук. Она все еще на автопилоте. Мама Ася (отсюда и Мамася) стоит у плиты и ест стоя. Она вечно утверждает, что ей некогда присесть, а на самом деле просто не сидится.
Брови у Мамаси красивые, густые, а вот коса уже не коса, а крысиный хвостик. Опасно, когда твоя лучшая подруга парикмахер-самоучка, выучившая чикать по книжке и, за отсутствием практики, пока не наигравшаяся с ножницами. Рина еще помнит время, когда коса у Мамаси была такой длины и тяжести, что она привязывала к ней небольшую куклу, а Мамася даже и не замечала.
Рина подходит к маме сзади и прижимается. Волосы у них одного цвета, русые, и для какой-нибудь букашки, которая наблюдает за ними с потолка, головы наверняка сливаются в одну.
- Дай погреюсь! Ты теплая! – говорит она.
- Верно. Я ЕЩЕ теплая! – мрачно соглашается Мамася.
У нее два состояния, и оба крайние. Северный полюс и Южный. Или даже так: Северный полюс и пустыня Сахара. Одно состояние - спешки и быстрых несущихся рук. Другое – долгого и внезапного замирания. То бегает и хлопочет, а то вдруг цепенеет, глядя в стену, и тогда непонятно, о чем она думает.
Артурыча нет. Еще вообще никогда нет. Он вечно колесит на новом, приятно пахнущем прогретым маслом грузовичке. Продает шампуни, лосьоны и прочую гигиену. Покупает их на фабрике под Вологдой, привозит в Москву и расталкивает по точкам. И едет куда-нибудь в Казань за ушными палочками или жидким мылом.
Артурыч похож на моржа. Такой же усатый, толстый, медлительный. За рулем никогда не засыпает. И вообще непонятно, когда спит. Днем едет, ночью едет. Рина подозревает, что Артурыч так долго обходится без сна оттого, что никогда не просыпается окончательно. Он всегда в полуспячке или в полубодрствовании.
Лицо у Артурыча такое широкое, что очки, которые он носит, выгибаются дужками наружу. Мамася называет его физиономию «мордень». Делает Артурыч всё неспешно, а говорит так медленно, что все теряют терпение и начинают угадывать окончания слов.
Добрый Артурыч или злой Рина до сих пор не разобралась. Но одно она знает наверняка: он не папа. Папа нервный, папа быстрый, папа стремительный. Выпаливает десять слов в секунду. За одну минуту может схватить пять предметов и четыре из них уронить. Артурыч же за это время едва поднесет руку к носу. Но, правда, ничего не уронит. Это - да. Тут не поспоришь.
Вообще Артурыч нечто диаметрально противоположное папе. Похоже, Мамася, когда искала его, искала не живого человека, а «антипапу». Просто как набор качеств из конструктора «Сделай сам!»
Сейчас у них все хорошо. Мир. В первый год было хуже. Рина и Мамася не разговаривали порой по три дня. Иногда бывало, что обе сидели на кухне, повернувшись друг к другу спиной и, в нетерпении прорывая ручкой бумагу, писали. Затем одна, не глядя, бросала бумажку другой. Та читала, фыркала и тоже писала:

«Дочь! Я знаю, что ты меня не услышишь, но всё же попытаюсь!
Между людьми, лгущими друг другу, не может существовать доверия. Раньше я считала, что могу тебе доверять.
НО: а) ты пошла на ложь, сказав, что не пускала за мой компьютер посторонних. б) я знаю, что у компьютера сидел человек, которого я категорически не приемлю! в) не исключено, что он читал мою личную почту. г) Но опять же: это не принципиально. Принципиально, что ты мне лгала!!!»

«Между прочим, этот «человек» - твой муж и мой папа!»

«Кем является это существо, в данный момент не принципиально!»

«Ты ударила меня мокрым полотенцем! Я не буду разговаривать с тобой до тех пор, пока ты не попросишь у меня прощения!»

«Я! НЕ! СОБИРАЮСЬ! У тебя невнимание к обращенной речи. У людей, лгущих друг другу, не может существовать никаких обоюдных договоренностей».

Так и летала бумажка с одного конца стола на другой, пока все не заканчивалось слезами и примирением. Сейчас ничего, нормально. Бумажки не рвутся, полотенца не дерутся. Все решается словами.
Рина садится за стол и начинает краем вилки отпиливать белок вокруг яйца. Выкалывать яичнице желтый глаз ей жалко.
- А ножом слабо? – спрашивает Мамася с досадой.
Она не выносит, когда кто-то копается. Артурыч, конечно, не в счет. Но Артурыч не копается. Он просто живет в ритме трудолюбивой, упорной, но несколько замедленной черепашки.
Вместо того, чтобы взять кухонный нож, хотя он лежит рядом, Рина опускает руку под скатерть. Щелк! – и в руке у нее узкая хищная выкидушка. Ножны у Рины всегда пристегнуты к ноге, чуть выше носка.
Мамася косится, но ничего не говорит. Знает, что с ножом Рина все равно не расстанется. Рина есть Рина. Она не знает, что такое вовремя остановиться. Если разгонится – затормозить может только головой о кирпичный забор.
Всё это Мамася знает и атакует в другом месте. Относительно безопасном:
- Может, ты наденешь юбку? Хотя бы ради разнообразия?
Рина презрительно фыркает. Юбки она ненавидит. Во-первых, тогда станут видны пристегнутые ножны, что будет нервировать училок, а, во-вторых, у нее вечно сбиты колени.
- Может, у тебя комплекс, что у тебя кривые ноги? Кто-нибудь когда-нибудь ляпнул сгоряча, и у тебя на душе шрам? – продолжает вслух размышлять Мамася.
Она вечно ищет во всем скрытые комплексы, детские потрясения, скрытые течения психозов и прочее.
- У меня твои ноги! Ты сама это говорила сто раз, – спокойно говорит Рина.
- В таком случае, они прямые, - спохватывается Мамася.
Дальше мать и дочь едят в молчании. Все нормально, но потом на глаза Мамасе попадаются часы и, разумеется, мысль начинает работать в самом занудном направлении:
- Ты в курсе, что до звонка десять минут?
- Я не виновата, что у нас нет первого урока! – говорит Рина.
- У тебя никогда его нет!
Мамася отправляется в коридор, возвращается с рюкзаком, выуживает из него дневник и принимается нетерпеливо листать. Рина насмешливо ждет. Она лучше мамы знает, что можно увидеть в дневнике. Домашнее задание, записанное в пустоте, и изредка, перед проставленной оценкой, значится: «лит-ра», «хим.» или «ист.»
Самое примечательное, что оценки почти всегда или пятерки или двойки. Часто даже по одному предмету. Получается примерно так: «5,5,5,2,5,2». Ни четверки, ни тройки в этот дневник практически не забредают.
За двойки Мамася Рину не ругает. Это так же бесполезно, как и за нож. Она отлично знает, что это не столько двойки, сколько щелчки по лбу, которые учителя вынуждены давать, чтобы Рина не расслаблялась и бросила дурную привычку на литературе делать английский, а на физике – алгебру.
Наконец Мамася находит, что ищет.
- Вот! Среда! Первый урок есть! – говорит она с торжеством.
Пойманная с поличным, Рина закусывает губу.
- Где?.. А это в феврале, а сейчас май… Прошлая четверть!
- И что, за два месяца нельзя было найти время, чтобы заполнить расписание?
- Какой смысл? Все равно через две недели каникулы!
Мамася пыхтит и ищет к чему придраться. А когда ищешь – всегда находишь.
- А это что? – с торжеством говорит она.
«Выщипывала чучело!!! Родители, примите меры!» - читает Рина.
- Что это значит???
- Это значит: ты должна принять меры, чтобы я не выщипывала чучело! – коварно объясняет Рина.
Мамася задумывается. Принимать меры против выщипывания чучел она не умеет, но сознаваться в этом не желает.
- А тут? – палец Мамаси утыкается в закорючку. - Опять подделывала мою подпись?
Рина пожимает плечами.
- Ну и что? Ты мне сама разрешила!
Это сильный довод. Мамася задумывается.
- Я разрешила один раз и как исключение! И не под замечаниями! И не так криво! Ты даже не старалась! – беспомощно говорит она и швыряет дневник в рюкзак.
Рина торжествует. Это полная победа. Мамася садится рядом и опускает голову ей на плечо. Из утренней Мамаси на секунду проглядывает вечерняя.
- Ты невыносима! Ты уверена, что тебя не подменили в роддоме? – стонет она.
- Я сама подменилась. Переползла в соседнюю кровать, перевязала бирочки и притворилась твоей дочерью, - признается Рина.
- А дежурная медсестра? – спрашивает Мамася.
- Какая еще медсестра? А-а, эта, что ли? В халатике такая? – вспоминает Рина. - Оглушила ее криком.
Мамася вполне это допускает.
- Ну, - бормочет она. – Вполне логично. Защитная реакция на шок… Ну и где сейчас мой ребенок? Настоящий?
- У него все нормально. Это был мальчик. Я переложила его в кювету к миллионеру Врушкину. Он сейчас учится в Англии на почетного китайца, лопает на завтрак овсянку и плачет ночами, мечтая о соленом огурчике и докторской колбаске из медицинских работников.
Упомянув колбасу, Рина немедленно об этом жалеет. Сознание Мамаси напоминает бильярд. Если хочешь нормально общаться с ней – надо знать систему. Один шар ударяет другой, тот откатывается, ударяет третий. Если случайно не туда ударишь – не туда и прикатится.
Мамася отрывает голову от ее плеча. Морщится. Шар уже покатился.
- Колбаса… колбаса… А, да! Не знаешь, куда подевались сосиски?
- Нет, - машинально врет Рина, но обманывать ей неловко. Она вообще не любит лжи. Тухло это как-то. – Ну хорошо, я взяла!
- Не подумай, что мне жалко, но… Съела? Весь килограмм?
Рина молчит.
- Ясно. Всё как всегда! – горестно кивает Мамася, но сосиски обратно не требует. Она знает, что счастье не в них, хотя и сосисок жалко, конечно.
Рина идет в коридор и начинает обуваться. Обувается она чудовищно медленно, даже медленнее Артурыча. Ждет, пока у Мамаси иссякнет терпение.
Когда Мамася возвращается на кухню, Рина хватает рюкзак, открывает входную дверь, мгновение выжидает и громко захлопывает. Прислушивается. Всё тихо. Для Мамаси она теперь ушла.
Рина прокрадывается на балкон. Садится на корточки, притягивает к себе деревянный, военного образца зеленый ящик с надписью через трафарет «ХИМЗАЩИТА» (мерси запасливому Артурычу, который тянет все в дом как хомяк), и начинает рыться, нетерпеливо выбрасывая журналы, диски, старые колонки. Ящик почти пуст, уже видно дно, а Рина всё роется.
Кто-то барабанит ногтями в стекло. Она оборачивается. Мамася. Наивный фокус с дверью ее не обманул.
- Что-то ищешь?
- Ничего, - поспешно говорит Рина.
- Ну раз «ничего» – значит ты его уже нашла!
Рина сопит.
- Веревку и всякие карабины, правда? – продолжает Мамася.
Рина не выдерживает.
- Так я и знала! Куда ты ее спрятала?
- Я не хочу быть матерью трупа!
- Подумаешь: жалкий четвертый этаж! Я не могу всякий раз обходить дом!.. Целых пять подъездов! – взрывается Рина.
Мамася крутит у виска пальцем.
- Это альпинистская веревка, а не вонючий шнурок! Я спускаюсь в системе! Это не опасно! – вопит Рина.
- Если веревка не порвется!
- Ты ее видела? На нее можно подвесить пустой «Камаз» и ей ни фига не будет!
- Вот именно: е й ни фига не будет! – едко соглашается Мамася.
Её не волнует, что пишут липовые туристы с форумов в интернете, у которых никогда не было «Камаза», ни пустого, ни полного. Да и потом: одно дело абстрактный грузовик и совсем другое – больная на голову пятнадцатилетняя девчонка! Пусть Рина дождется совершеннолетия и тогда делает всё, что угодно. Это Мамася и озвучивает.
- Знаешь, чем взрослый отличается от ребенка? – спрашивает она.
- Взрослый больше врет! - мрачно говорит Рина.
- Не только. Ребенок видит на столе яблоко, тянет к себе скатерть и не понимает, почему на него опрокинулся чайник с кипятком. Взрослый же предугадывает! Последствия! Своих! Действий!
Когда Мамася разозлена, она всегда перерубает предложения и говорит с кучей восклицательных знаков.
- Как ты с Артурычем? Берем и предугадываем? – не выдерживает Рина.
Это почти подло. Разговор на эту тему у них под табу.
- Это проблема папы! Он первый нас бросил! - жестко отвечает Мамася.
- Он потом возвращался!!! – говорит Рина.
- Это уже его сложности. Хочешь, чтобы я бегала туда-сюда?! – отрубает Мамася.
Рина берет рюкзак и молча уходит, стараясь окаменевшими лопатками показать, как сильно она оскорблена.
* * *
От дома к школе ведут две дороги. Первая – цивильная, асфальтовая. Вторая – альтернативная: мимо помойки, дальше поворот за гаражи и вдоль покрытой перхотью ржавчины узкоколейки. «Загаражная» дорога на двести метров короче и в сто раз грязнее. Но, разумеется, Рина ходит только по ней.
Ближе к школе «загаражная» дорога дает ответвление к домам. Домов два. Первый – двадцатишестиэтажный, заселенный, но вход в него с другой стороны, с улицы. Другой, его близнец, недостроен. Рине он напоминает скелет динозавра. За ржавыми железными воротами - вагончик сторожа, но Рина видела его там только два раза. В первый раз он пил кефир, а во второй стоял босиком на снегу, качался и думал о чем-то печальном.
Рина любит бродить по пустым этажам и ощущать себя хозяйкой громадного дома. Изредка она прихватывает веревку, систему и спускается, допустим, с двадцать первого этажа на тринадцатый. Спустилась бы и ниже, но веревки не хватает. Знай об этом Мамася, четвертый этаж показался бы ей невинной детской забавой.
Между домами-близнецами из-под земли выползает толстая труба теплоцентрали. Осенью Рина самолично оббила ее досками, утеплила стекловатой и накрыла сверху полиэтиленом. Получилось надежное убежище для местного зверья.
- Эй, кто там есть? А ну выходь по одному! Лапы за голову, хвостом вперед! – Рина махнула сосисками. Крайняя сосиска в связке больно мазнула ее по уху, доказав, что и сосиски в опытных руках могут стать оружием.
Из убежища вынырнули четыре кошки, десятка полтора подросших котят и мелкая, но прожорливая дворняжка Боба со склочным характером. Вся орава окружила Рину и принялась шипеть и рычать друг на друга, нагнетая зависть и конкуренцию. Дворняжка Боба внезапно вспомнила, что она собака, хотя еще минуту назад ей это было фиолетово. Она завалила одну из кошек, набила пасть ее шерстью и принялась давиться и клокотать.
- Продала друга за сосиску? А ну кыш!
Рина решительно оттащила дворняжку Бобу за хвост и высыпала сосиски на траву. Кошки сомкнулись. Боба с истеричным визгом впрыгнула в середину, и похищенные у Мамаси сосиски в шесть секунд превратились в ничто.
Рина собралась уходить, но машинально пересчитала кошек и обнаружила недостачу в одного котенка. Это ей не понравилось. Когда кормят, у уважающих себя котят не должно быть других важных дел. Присев на корточки, Рина позвала его и ей почудилось, что она слышит мяуканье.
Стало ясно, что с котенком что-то случилось. Другие кошки, среди которых была и его мамаша, помогать не рвались. Бобе тем более было не до котенка. Она обнюхивала Рине ботинки и чихала, надеясь чего-нибудь выклянчить.
- Неужели ты всерьез думаешь, что я полезу в вашу блохастую нору? – поинтересовалась Рина у котенка.
Котенок ничего не думал, только орал. Рина вздохнула, сняла рюкзак, постелила картон и полезла. Запах, как не странно, был не такой уж отвратный. Во всяком случае, пока в ту же дыру не полезла пахнущая помойкой Боба и не принялась, пользуясь теснотой, лизать ее в лицо.
Рина попыталась двинуть эту жертву неудачного скрещивания по голове, но в залазе было слишком тесно. Она даже локтем заслониться не могла. Только ругалась, мотала головой и пыталась боднуть дворняжку Бобу хотя бы лбом. Дворняжка Боба принимала это за особую форму нежности, умилялась, и ее пахнущий рыбой язык автомобильным дворником ерзал по лицу Рины.
Под конец у Рины всё же получилось удачно боднуть дворняжку Бобу и добраться до котенка. Оказалось, он запутался когтем в одной из тех тряпок, что она накидала осенью для тепла. За зиму тряпки раскисли, и теперь было неясно: то ли кошки пахли тряпками, то ли тряпки - кошками.
Выпутав котенка, здорово мешавшего ей своей паникой и тем, что он выпускал когти, вместо того, чтобы их втягивать, Рина стала выползать. Попутно ее посетила мысль, что неплохо бы убрать тряпки. Ну хотя бы часть… Заранее морщась, потому что это «многообещало» кучу вони, она поймала за карман старую куртку, валявшуюся с краю, и потянула ее за собой. И тут внезапно ощутила, что в кармане куртки что-то есть.
Смотреть здесь Рина не стала. Темно, да и дворняжка Боба вертится, пыхтит и щедро делится блохами. Не так часто увидишь человека в одной горизонтальной плоскости с собой.
Осторожно выбравшись из залаза, Рина первым делом посмотрела на колени джинсов, потом на ладони, вздохнула и разложила на траве куртку.
Куртка была из очень толстой и грубой кожи. На груди и спине - узкие металлические пластины. Рина провела по ним пальцем, соображая, зачем они нужны. Если как доспех – между пластинами слишком большой промежуток. Если украшение - слишком исцарапанный у них вид. Хотя куртка и пролежала всю зиму вместе с раскисшим тряпьем, но сама не раскисла и не провоняла.
«Еще бы! Такая кожа!» – подумала Рина, прикинув, что ее можно проколоть только шилом, да и то надо постараться.
Куртку Рина видела впервые, хотя должна была во второй раз. Осенью она притащила ее от мусорного контейнера в общей куче тряпья, но подробно не разглядывала. Так и тащила, отвернувшись и переживая, что кто-то из знакомых увидит, как она побирается по помойкам. То есть, с одной стороны, ей было наплевать. Пусть думают что хотят. С другой же, вроде как и не совсем наплевать. Получалось лицемерное равнодушие к чужому мнению, добивавшее Рину своей двойственностью.
Она ощупала карман снаружи и, не разобравшись, что в нем, сунула внутрь руку. В кармане обнаружилось некоторое количество мелочи. Рина разочаровалась. Такая романтическая, точно из рыцарских времен выпрыгнувшая куртка – и вдруг заурядная мелочь. Скучно, господа!
В другом кармане Рина нашла небольшой камень. С виду самый обычный, разве что не холодный, а чуть теплый. Она хотела вернуть его обратно, но в этот момент дворняжке Бобе померещилось, что ей уделяют мало внимания. Она подпрыгнула и толкнула мордой ее руку.
Камень упал на асфальт и, хотя высота была небольшой, мгновенно покрылся трещинами. Рина наклонилась, собираясь поднять его, но внезапно оказалась на земле. Самого момента падения она не запомнила. Сидела и озиралась. В ушах стоял гул. Ей казалось, ее оглушило одиночным ударом колокола. Таким близким, что звук перестал быть звуком, а стал физическим толчком.
Что-то произошло и с ее глазами. Привычный московский мир, состоящий из серых домов, мокрой земли и длинного забора, подсветился изнутри. Внешне красок не стало больше, но вылезли те мелкие детали, которые раньше не имели значения. Втоптанный в грязь яркий фантик. Желтый глаз одуванчика. До озорства яркая полоска неба над домами, дразнящая весенний город. Белый кот, брезгливо задирая лапы, переходил мелкую лужу. Внизу же, в луже, возмутительно повторяя его движения, скользил другой такой же, параллельный кот.
Рине стало легко и хорошо. Ничего не изменилось, но ей показалось, что в груди у нее вспыхнула звезда. И почему говорят, что человек маленький? В нем поместится целая вселенная, если уложить ее в правильном порядке.
На глаза Рине попался черный, косо спиленный пень. Она вспомнила, что прошлым летом тут росла старая сирень, но кто-то додумался облить ее бензином и поджечь. Листья свернулись от жара, а ствол стал живой свечой. И вот теперь Рина смотрела на пень и видела сирень и с бутонами, и цветущую, и облетевшую, и занесенную снегом, и усиженную воробьями. В одно мгновение она зачерпнула глазами все, что составляло сирень от первого робкого ростка до зрелого растения.
От непривычности этого ощущения Рина пугливо моргнула, и целостность предмета уступила место его размазанной по времени дробности.
Не встречая сопротивления, дворняжка Боба лизала ее в щеку языком, пахнущим сырой рыбой. Рина оттолкнула ее морду. Треснувший камень лежал у нее на коленях. Рина легко надломила его. Внутри оказалась куколка бабочки. Темная, внешне хрупкая, неправильной формы, истончающаяся к краю.
«Здравствуй, дядя Глюк! Пора в школу!» - сказала Рина, загоняя себя в тесное стойло быта.
Она сунула куколку в свой карман, перебросила куртку через руку и стала озираться, соображая, где ее спрятать, чтобы захватить на обратном пути. Не обнаружив поблизости вызывающих доверия мест, Рина двинулась вдоль бетонного забора стройки.
Погода стремительно портилась, причем не во всем городе, а как-то точечно, над кварталом. В белых легких тучах появилась червоточинка. Ветер налетал короткими яростными порывами. В недостроенном доме-близнеце захлопал и завыл лист жести.
Рина коснулась носа тыльной стороной руки и увидела пятнышко крови. Невероятно! Последний раз кровь из носа шла у нее в пятом классе, когда ей попали в переносицу мячом.
Внезапно кустарник справа от нее затрещал. Рина оглянулась и увидела красного, взмокшего парня в камуфляжной куртке. Высоко вскидывая колени, парень мчался к ней. Невысокий, коротконогий, но невероятно мощный, он проламывал кустарник как молодой лось.
Рина сразу забыла, что из носа у нее идет кровь. Она была девушка московская, с фобиями и предрассудками. Ей не нравилось, когда кто-то выскакивает из кустарника, да еще со стороны железной дороги. Она завизжала и побежала, пользуясь тем, что парень еще не выбрался из кустарника. В первое мгновение Рина рванулась назад, к гаражам, но опомнилась, что там ее проще будет схватить, и побежала в другую сторону, вдоль забора.
Хронически недовольная жизнью дворняжка Боба мчалась за ней, обгоняла, путалась под ногами и обиженно огрызалась, когда Рина на нее налетала. Единственной реальной помощью, которую Боба могла оказать – послужить тому, кто гнался за Риной, случайным препятствием.
Несмотря на то, что парень вынужден был бежать по диагонали и ему мешал кустарник, двигался он гораздо быстрее Рины. Он не просто мчался. Он несся так, как несется солдат, которому нужно пробежать вдоль палящей в него цепи. Кустарник трещал, колени подлетали к груди. Рина видела его красное, перекошенное, но в то же время страшно сосредоточенное лицо.
Вначале их разделяло десять метров, потом пять, потом два. Рина уже видела конец бетонного забора. Еще секунд десять, и она вырвется на широкую дорогу, где всегда ходят люди. И там появится смысл орать.
Парень в камуфляже вырвался из кустарника и догнал её. Рина была уверена, что он собьет ее с ног, но вместо этого он сгреб ее ладонью за шею и побежал дальше, толкая перед собой. Рина не понимала, бежит ли она сама или ее тащат за голову. И куда тащат? На дорогу, где люди? Она едва успевала переставлять ноги.
За их спинами сгустилась нечто, чему не было названия. Рина ощутила давящий жар. Она хотела оглянуться, но громадная ручища сдавила ей шею.
- Не надо! Оглянешься – конец!
Рина хотела закричать, укусить его или испугаться, но внезапно поняла, что ей уже абсолютно все равно: бьют ее, режут из ее кожи ремни, или заставляют бежать.
Непонятный жар усиливался. Теперь он был везде: даже внутри ее тела. Рине казалось, что он не имеет источника. Он не столько жег, сколько расслаблял. Уныние, вялость. Рине ничего не хотелось. Ни переставлять ноги, ни смотреть, ни дышать. Просто упасть и сдохнуть. Именно сдохнуть, потому что «умереть» предполагает всё же минимальную мобилизацию воли.
Парень отлично понимал, что с ней происходит, потому что то и дело подтягивал Рину к себе и заглядывал ей в лицо.
- Не успели! Еще бы чуть-чуть! – его огорченный голос пробился к ней точно сквозь песок.
- Плевать! – хотела ответить Рина, но внезапно поняла, что даже не знает, как это «плевать!» Слово утратило всякое значение. Она была почти в беспамятстве. Максимум, на что она была способна – держать глаза открытыми и выставлять перед собой ноги.
Внезапно парень остановился. Рина по инерции пронеслась вперед, но шеи-то он не выпустил! Поэтому она только воткнула ноги в пространство и завалилась назад.
- Приготовься! Придется немного полетать! – он дернул свой рукав и мимоходом коснулся какой-то штуки.
Пока Рина заторможенно размышляла, что такое «летать», ее схватили за пояс и без церемоний перекинули через бетонный забор. Окажутся ли с той стороны плиты, или битый кирпич, или стекла – парня не волновало. Рина шлепнулась на живот. Проехалась щекой по рыхлой земле и ткнулась лбом в автомобильную покрышку.
- Чуть не упала! – объяснила Рина покрышке.
У нее такое порой случалось: когда надо плакать – она ржет, а когда надо паниковать – шутит. Вот и сейчас Рина попыталась хихикнуть, но ощутила, что у нее страшно, до дикости, болит голова. Просто раскалывается. Она стиснула виски руками, до того реальным было ощущение, что череп сейчас разлетится вдребезги.
Рина перевернулась на спину и увидела, как через забор летит тот парень. Вроде бы переваливался мешком, головой вперед, но в последний момент ухитрился с обезьяньей ловкостью задержаться пальцами за край забора, перекатился и через секунду уже сидел на корточках с ней рядом. У него на лице Рина видела крупные капли пота. Почему-то это ее успокоило: она почувствовала, что и сам он волнуется ничуть не меньше.
- Если хочешь жить, придется потерпеть! Ведьмарики засекли тебя с гиелы и запустили колобка! – пояснил он ей.
- Какого колобка? – отупело спросила Рина.
- Доброго маленького колобка. Через забор он не перекатится, но если найдет где-то проход – ты труп! Но мы его обманем.
- Как?
- Да очень просто. Похороним тебя! – добродушно объяснил парень.
В руках в него оказалась саперная лопатка. Видавшая виды, с пятнами ржавчины, но острая настолько, что ей можно было бриться. С силой втыкая ее, парень наваливался на ручку и со скоростью крота забрасывал Рину землей. После каждых трех-четырех гребков, он вскидывал голову, замирал и напряженно прислушивался к чему-то, после чего начинал рыть еще быстрее.
С другой стороны забора что-то прокатилось. Вначале к дороге, затем обратно. И снова дикая боль в висках. Рина и сообразить не успела, что происходит, а этот крот уже зарыл ей ноги. Тут только она рванулась и хотела вскочить. Парень бросил лопатку и, схватив ее за плечи, буквально вжал в грунт.
- Не вскакивай! Очень прошу! Моргни два раза, чтобы я убедился, что ты меня понимаешь!
Рина моргнула два раза, стараясь притвориться вменяемой. Мало-помалу боль отступала. Она вновь понимала смысл слов.
- Почему я не должна вскакивать? – спросила она.
- Потому что я ненавижу глушить девушек саперной лопаткой!
- Жалко?
- А ты думала не жалко? А если ручка треснет? – заметил он.
Пока Рина пыталась убедить себя, что это было произнесено с юмором, парень закидал ей землей грудь и руки. А еще спустя мгновение она поняла, что ей насыпают землю на лицо и пальцем заботливо расчищают у рта и носа.
- Дыши глубже и ни в чем себе не отказывай! – велели ей, и Рина услышала звук, какой бывает, когда, закончив работу, саперную лопатку втыкают в землю.
За забором что-то хлопнуло. Омерзительно запахло аммиаком. Парень еще немного подождал, затем его ручища решительно сгребла Рину за ворот и, как морковку, выдернула из земли.
- Слышишь вонь? Вот и нету «колобка»! Вовремя мы тебя похоронили… Отбой команде «не вскакивать!» Теперь можешь даже вопить! – разрешил он.
Остановило Рину то, что вопить ей официально разрешили, а хочется делать именно запрещенное.
Она начала отряхиваться, отплевываться, тереть лицо. С волос и одежды сыпалась глина. На зубах скрипел песок. Рина посмотрела на джинсы, на когда-то бежевый свитер и, перестав втирать грязь, беспомощно опустила руки.
- Я – Ул! Еще Ул не нравится, можно Олег. Но лучше – Ул, - весело сказал парень.
- Ул, сгинь, очень тебя прошу!
Рина толкнула ногой саперную лопатку. Она торчала рядом, только наклонись. Ул явно не опасался, что Рина схватит ее и начнет размахивать.
Она рассматривала его. Широколицый как Артурыч. Только у Артурыча физиономия равномерно круглая, как блин. У Ула же лицо грушей. Виски узкие, а челюстные мышцы мощные, как у лошади. В общем, красавЕц. Зубы стоят крепкой, всераскусывающей, но далеко не белоснежной стеной. На одном из боковых - зазубрина.
«Тоже любит перекусывать лески, нитки и распускать зубами веревки!» – подумала Рина, машинально облизывая языком свою такую же. «Cэкономь на ножницах – отложи на стоматолога!» - всегда говорит Мамася.
- И часто ты развлекаешься беготней и лопатками? – спросила Рина кисло.
- В детстве с песочком не наигрался, - ответил Ул спокойно.
Рина уныло кивнула. В школу она сегодня не попадает. Надо сидеть на стройке и ждать, пока Мамася уйдет в издательство, а там пробраться домой и отмыться. Хорошо еще, если в подъезде никого не встретит.
- Рюкзак! - спохватилась Рина.
- Что рюкзак?
- Я его потеряла! Бросила, когда ты за мной гнался!
- А… ну да! Сторожи мою лопату и сдувай с нее мух! Я сейчас!.. – Ул подпрыгнул, перевалился животом и исчез с другой стороны. Рина подумала, что он похож на упругую каплю. Вроде водяного из старого мульта про летающий корабль.
Вскоре через забор перелетел ее рюкзак, а затем соскочил и сам Ул. Отобрал у Рины саперку и молча перемахнул на ту сторону еще раз. Вернулся он минуты через две.
- Куда ты ходил?
- Да, в общем, никуда. Там собаченция одна за тобой бежала… - ответил он, отводя взгляд.
- Боба?
- Ну уж не знаю, как ее звали.
- Звали???
- Моя вина. Что стоило ее тоже через забор перекинуть? Хоть бы и за хвост, без церемоний, - сказал Ул с досадой.
Рина рванулась к забору, но он поймал ее за запястье.
- Не надо! Ты ничего уже не увидишь! Не повезло ей: под «колобка» попала, - сказал Ул настойчиво, и Рина всё поняла, вспомнив о саперке и об его способности рыть быстрее крота.
Рина увидела, что в руках Ул держит ту кожаную куртку, которую она нашла в доме для кошек. Должно быть, подобрал вместе с рюкзаком. Его широкая ладонь скользнула вначале в один карман, а затем в другой. Достала огрызок карандаша и заметно дрогнула, сжимая его. Но всё же заметно было, что искал он не карандаш.
- Где? – спросил он у Рины.
- Что где? – она думала о глупой дворняжке Бобе, которая всегда облаивала ее как чужую, неслась, будто хотела укусить, а потом начинала вилять хвостом и прыгать.
Ул поморщился.
– Давай сюда! Не валяй дурака! Меня и так все валяют! – приказал он.
Рина безошибочно ощутила, что отдать придется. Или ее снова откуда-нибудь уронят или где-нибудь прикопают. Она достала куколку и уронила ее Улу на ладонь.
- Держи!
Мамася нередко с досадой говорила, что делать одолжения – ее призвание. Даже если Рина просто передает вилку – она и то ухитрится сделать одолжение. Больше всего Рину удивила реакция Ула. Лицо его смягчилось. Стало как у человека, который слушает море. Рина увидела, что он улыбается, а глаза влажные.
- Я так и знал… - сказал он тихо.
Задерживать куколку в ладони Ул не стал, а осторожно положил ее в нарукавный карман. Затем моргнул и энергично, будто желая его смять, провел рукой по носу.
- Больше там ничего не было? – спросил он.
- Мелочь, - ответила Рина.
- В нашей работе мелочей не бывает! – строго сказал Ул.
Рина разжала ладонь.
- А, это!.. Так бы и сказала, что монеты! Оставь себе!
- Ну уж нет! По утрам не побираюсь! – и, непонятно на что рассердившись, Рина высыпала монеты на землю.
Ул присел на корточки. Рина кратко восторжествовала, но внезапно поняла, что вместе с мелочью высыпала и Обезьяна.
- Что это за мартышка? – спросил Ул.
- Дай сюда! – краснея, велела Рина и, ударив его ногой по руке, вышибла Обезьяна.
Потирая руку, Ул наклонился и удивленно посмотрел на него. Копеечная игрушка из прозрачного пластика, в которую насыпаются конфеты. Такие болтаются на кассе в любом супермаркете, где их назойливо пытаются всучить вместо сдачи.
- Чего ты?
- Ничего! – Рина убрала Обезьяна в карман.
Ул усмехнулся. Он не обиделся, что получил ногой по руке.
- Ты всегда такая колючая?
- Колючие – ежи.
- А ты не еж?
- Вообрази: нет. Мальчика от девочки не отличаем? Как минимум, ежиха!!!
Ул принял уточнение к сведению.
- Как зовут?
- Екатерина… Рина…
- Даже не знаю, чего с тобой теперь делать, Рина-Катерина! Да, ввинтила ты всем шуруп в мозг!.. – проворчал он задумчиво. – Закладку ты в руках держала, а себе не взяла. Значит, получается, ты теперь шныр. А раз шныр – придется тебе со мной пойти.
- Никуда я не пойду! – решительно заявила Рина.
Ул ухмыльнулся, выстраивая всю ту же далекую от белизны стену зубов. Потом посмотрел на куртку, и улыбка его погасла.
- Разве я говорил: сразу? Зайди домой, отмойся. Через пару деньков я за тобой заскочу. Когда ты ее нашла? Сегодня?
Рина рассказала. Ул слушал, разглядывая свои заляпанные глиной высокие ботинки.
- Первый раз это не могло быть осенью, - сказал он, когда Рина замолчала.
- Почему? Где-то конец ноября… Холодно уже было.
- Шестое декабря. Сразу после снегопада. Именно тогда вернулся Эрих. Обожженный, с выбитым стрелой глазом.
- Эрих – пес?
- Не пес, - коротко ответил Ул.
Рина поняла, что про Эриха ей не ответят.
- Это куртка твоего погибшего друга?
Ул непонимающе посмотрел на нее:
- Разве я говорил что-то про друга? - он наклонился и, выдернув саперку, тщательно очистил ее от земли.
- В каком я примерно районе? Какое тут метро?
- «Преображенская площадь», - Рина показала примерное направление.
- Ну всё, Рина-Катерина! Счастливо отмыться!..
Ул сунул саперку под мышку и пошел. Для Рины это оказалось неожиданностью. Она не предполагала, что разговор вот так вот оборвется. «Ну и пусть валит!» - подумала Рина. Внезапно она заметила, что куртку он оставил лежать на покрышке, с которой уже познакомился ее лоб.
- Погоди! А это? – растерянно крикнула Рина.
Ул вернулся. Присел на корточки и провел ладонью по куртке. Рине показалось, он гладит умирающего пса, которого должны усыпить.
- Ну раз уж так вышло… Пусть останется у тебя! Я, конечно, небольшой спец во всех этих делах, но просто так наши куртки не находятся… В общем, она теперь твоя! – сказал он твердо.
Рина тоже склонилась над курткой. Теперь они вдвоем касались ее толстой, в складках кожи.
- А зачем пластины? – спросила Рина.
- Защитное усиление. До встречи! – Ул встал и пошел.
- Может, возьмешь мой телефон? – крикнула Рина, поняв, что он сейчас уйдет. И, возможно, насовсем.
Ул отмахнулся.
- Зачем мне твой телефон? У меня их много, - отказался он.
Ул сделал пару шагов к забору, потом обернулся и сказал:
- Ты тут спросила: был ли тот, кто погиб, моим другом?
- И…?
- Это была моя девушка, - Ул дернул пуговицы камуфляжки. Под ней Рина обнаружила такую же куртку.

Глава пятая.
ГОВОРЛИВЫЙ ВИЗИТ МОЛЧАЛИВОГО СТАРИЧКА
Если человеку надо что-то объяснять, то ничего объяснять не надо. Чаще неспособность понять связана с нежеланием понять. Когда и если пробьет час, человек поймет всё сам. Но вот если ты перестал терпеть, то это уже твоя вина.
Из дневника невернувшегося шныра

Когда в комнате вспыхнул свет, Долбушин сел на кровати и рывком притянул к себе зонт. Полина не засмеялась, хотя это выглядело потешно. Заспанный взрослый мужчина в пижаме и с зонтом, будто в комнате протекает потолок.
- Вас спрашивают! – сказала Полина.
- Что ты здесь делаешь? И где Андрей? – хрипло поинтересовался Долбушин.
- Пытается не впустить.
- Кого?
- Того, кто вас спрашивает, - терпеливо пояснила Полина.
Долбушин поскреб ногтями щеку. Кожа у него была сухая, с колкой светлой щетиной. Щетина была почти не видна, но, когда глава второго форта чесался, гремела как иголки.
- Кажется, ты поладила с моим телохранителем. Он должен стрелять в каждого, кто входит, когда я сплю. Чем ты его подкупила? - сказал он недовольно.
- Показала ему, какую ошибку он делал, когда кроил брюки для лилипутов, - ответила Полина.
Долбушин закончил скрести щеку и ухмыльнулся.
- Тогда ясно, - сказал он.
Андрей, телохранитель Долбушина, был загадочной личностью. Он не имел ни собственного дома, ни семьи, ни прошлого, о котором ему хотелось бы говорить. Жил он в огромной квартире Долбушина, в собственной комнате, больше похожей на спортзал или тир.
Мрачный и нелюдимый, он имел три слабости. Первой были арбалеты. Второй - смотреть один и тот же боксерский матч тридцатилетней давности. Третьей – шить одежду для кукол. Кукол у него было две – мальчик и девочка. Андрей называл их «лилипутами», ссорился с ними и изредка, когда бывал не в духе, корчил им грозные рожи.
Долбушин и Полина долго переходили из одной комнаты в другую, пока не оказались у двери. Там телохранитель Долбушина отважно сражался с шумным старичком и двумя его пестро одетыми спутницами. Одна называла себя ассирийкой, другая - турчанкой. Ассирийка была из Средней Азии, а турчанка из Костромы. Среднеазиатскую звали Млада, а костромскую – Влада. Обе, с точки зрения продвинутого Белдо, были дилетантки. Баловались астрологией, гипнозом, вели шоу по телевидению. Однако Белдо больше всего забавляло, что обе по паспорту Вороновы и обе Семеновны, хотя и не родственницы.
- Дионисий Тигранович? – удивился Долбушин. – Сейчас три часа ночи!
- Без пяти четыре! А четыре – это утро. Значит, я пришел к вам утром! – щепетильно поправил старичок. - Вы впустите нас, Альберт? Я и без того уже десять минут объяснялся с охраной в подъезде. Эти узкие люди отказывались с вами соединять, уверяя, что вы спите.
Долбушин кивнул телохранителю и молча проследовал вглубь квартиры. Белдо с его вороньей стаей летел за ним. В пятой по счету комнате глава финансового форта остановился и опустился на диван. Он сидел на диване, опираясь на зонт, и даже в серой пижаме ухитрялся выглядеть величественно.
- Напрасно вы тут… э-э… угнездились! – ехидно сказал Белдо. - Собирайтесь, Альберт! Я должен вам кое-что показать!
- Ехать обязательно?
- Думаю, да. Это касается одного известного нам предмета… - старичок перевел вопросительный взгляд на Полину. – Ей обязательно слушать?
- Она моя родственница. Со стороны фельдшера Уточкина, - резко сказал Долбушин.
Старичок опустил сладкие глазки. Его спутницы, как пасущиеся овцы, бродили по комнате и, восхищенно ахая, трогали безделушки. Влада потянулась к толстому кожаному альбому, но ледяная ручка зонта сгребла ее за запястье.
- Там нет ничего занимательного. Только дети и покойники. То и другое вам неинтересно, - сказал Долбушин ровным голосом.
Белдо, как волнистый попугайчик, перепорхнул со стула на диван рядом с Долбушиным.
- Всё же думаю, вам стоит на это взглянуть. Здесь недалеко, - сказал он.
- А если днем?.. Я хочу спать.
Белдо вздохнул и от пола воздел глаза к потолку.
- Вы же знаете, уважаемый, что некоторые вещи лучше получаются до первых петухов, - сказал он с укором, как человек, вынужденный объяснять очевидное.
- Я поверю вам и без демонстрации, - заметил Долбушин.
Умный старичок осклабился.
- Лучше скажите, что вы не поверите мне и с демонстрацией, - поправил он. – Нет, Альберт! Вы должны это увидеть своими глазами. В противном случае, вы не простите этого ни себе, ни мне. Себе еще ладно, а вот на свой счет я беспокоюсь. Уважьте мои седины!
Долбушин неохотно кивнул, встал и направился в соседнюю комнату. Млада и Влада потянулись за ним.
- Девочки, назад! Альберт Федорович будут одеваться! Известно ли вам, дорогой друг, почему художник Модильяни не рисовал женщинам глаз, а рисовал черные щели?.. – начал Белдо, порхая по комнате.
- Он был членом вашего форта? – предположил Долбушин и с четким звуком закрыл дверь у него перед носом. Старичок отнесся к этому с пониманием.
- Альберт Федорович у нас женоненавистник, - сказал он, подхихикивая. – А что, девочки? Ведь завидный жених! Если бы не врожденная скромность, он купил бы Кремль. Разувался бы на Красной площади и оставлял ботинки на Лобном месте.
Млада закатила синие веки.
- Никакие деньги не стоят жизни! У этого роскошного мужчины аура смерти! Он несет гибель всем, кто его любит! – сказала она замогильным голосом.
- Ну это кто его любит… - вкрадчиво добавила Влада, и обе Вороновы разом каркнули.
Долбушин одевался медленно, аккуратно. Тщательно подобрал галстук, тщательно завязал его перед зеркалом. С обратной стороны галстука закрепил тонкий легкий стилет, пропустив его ручку в прорезь так, что она казалась украшением.
Полина, любившая читать до утра, в ту ночь ещё не ложилась, поэтому ей и одеваться не пришлось. Долбушин поначалу хотел оставить ее дома, но Белдо неожиданно проявил настойчивость.
- Случаются интересные комбинации! - сказал он и приоткрыл влажный рот, как птенец, мечтающий о червячке.
- Может, и Аню взять? – предложила Полина, которой без подруги было неуютно.
В последние полгода они выезжали только вместе.
- Ни в коем случае! – сказал Белдо на секунду раньше, чем то же «ни в коем случае» произнес Долбушин. Удивленные таким совпадением мнений, главы фортов недоверчиво посмотрели друг на друга.
Машина Белдо ожидала их у подъезда. Это был длинный тонированный микроавтобус, пестро расписанный в африканском стиле. Из окна выглядывал отдышливый чернобородый человек с красным испеченным лицом и золотой цыганской серьгой в ухе.
Это был Птах, знаменитый водитель Белдо. День и ночь для него давно слились в усредненное бытие и отличались только включенными или выключенными фарами. Если не надо было никуда ехать, Птах откидывал сидение, доставал из багажника подушку и моментально засыпал.
Птах обладал даром предчувствовать пробки до их возникновения и верно улавливал мгновения их рассасывания. Кроме того, мог нарушать любые правила, так как точно знал, на какой отрезок дороги направлены в данный момент глаза сотрудников ГАИ. Забитые московские улицы громоздкий автобус рассекал как нож масло и уступал только гиеле, на которую трусливый Белдо никогда в жизни не уселся бы из опасения оказаться в трехметровой зоне над одной из шныровских закладок.
Гай давно забрал бы у него такое сокровище, но Белдо расхныкался и стал пачками подсылать к Гаю ворожейных бабок и «знающих дедков». Те бормотали, шаманили, вырезали след, собирали в коробку волосы и так достали Гая, что, пристрелив штук пять «дедков» и некоторое количество бабок, он оставил Птаха Тигранычу.
Первым в салон автобуса впорхнул сам Белдо, за ним две его куровороны. Долбушин и Полина сели напротив. Последним втиснулся Андрей и заботливо устроил на коленях шнеппер.
- Куколок взял? – ехидно спросила у него Полина.
Андрей страшно округлил глаза, и она прикусила язык, решив не рисковать хорошим отношением.
Ехали они минут десять. Полавировали в переулках, пересекли Садовое кольцо и остановились на темной улице. Полина не предполагала, что в центре Москвы могут быть такие сырые питерские дворы с бесконечными стенами и узкими арками.
Здесь Белдо поджидала некая уклончивая личность в светлом плаще. Она что-то быстро лепетала и хватала собеседника за рукав. Вначале Полина подумала, что это девушка, потом, что парень. Потом, минуты две спустя, снова подумала, что девушка и снова начала сомневаться.
«Один из псиосных», - мгновенно определил Долбушин.
Что-то бормоча, личность открыла висячий замок и спустилась по ступеням. Ржавая дверь - и они оказались в тесной комнатке. Пахло сырым картоном и крысами.
- Вы ничего не перепутали, Белдо? Какого эльба вы притащили меня в эту дворницкую? – брезгливо спросил Долбушин.
- Сейчас поймете, - пообещал старичок.
Псиосная личность открыла еще одну дверь и пропустила вперед Полину, следом за которой, тесня друг друга, влетели обе вороны Белдо. Они прошли в маленькую, плохо освещенную комнату, где были только круглый стол, ширма и кровать, заваленная разноцветными подушками разного размера. Под ногами у Долбушина громко треснул, точно выстрелил, карандаш. На полу повсюду валялась скомканная бумага. На стене висела фотография молодой, редкостно красивой женщины.
Внезапно одна из подушек – самая большая и цветастая - шевельнулась. Полина поняла, что это не подушка, а одетая в пестрый халат жирная карлица с огромной головой и шишковатым лбом. На лице у карлицы была черная лента с двумя крупными драгоценными камнями, вставленными против каждого глаза. В руке она держала толстый блокнот и карандаш. Яростно чертила что-то, отрывала листы, комкала и швыряла на пол.
- Это Круня! Известная ясновидящая, - уважительно шепнул Белдо. - Последние дни она рисует лица. Десять лиц. Заканчивает и снова начинает по кругу.
Он наклонился, поднял с пола лист бумаги и протянул Долбушину. Тот мельком взглянул, увидел горбоносого парня лет шестнадцати и, пожав плечами, вернул листок Белдо.
- Кто это ещё?
- Мы не можем точно сказать. Один из десяти… - ответил старичок.
- Кого-нибудь можно узнать?
- Рисунки очень схематичны. Где-то даже утрированы. Такое чувство, что Круня их не очень… э-э… любит, - сказал Белдо уклончиво.
- Вы не ответили на вопрос, - перебил глава второго форта. - Узнать кого-нибудь можно?
- Одну девушку можно, - и старичок поднял указательный палец, точно самый удачливый в мире финансист мог забыть сколько это: «один».
Долбушин вопросительно посмотрел на Полину.
- Она?
Старичок полузакрыл глазки, не соглашаясь, но и не опровергая.
- Покажите рисунок, Дионисий! – нетерпеливо потребовал Долбушин.
Белдо с величайшей готовностью стал разрывать покрывавший пол бумажный ковер.
- Где же она? – бормотал он. - Никогда в жизни не жаловался на рассеянность, но в последнее время…
Долбушин молча протянул руку. Умный старичок мгновенно закончил свою куриную возню и вложил ему в ладонь лист, нашедшийся у него в кармане. Рисунок больше напоминал злобную карикатуру. Черты были резкими, заостренными.
Долбушин смотрел на рисунок, а Белдо – на Долбушина. Неизвестно, чего ожидал старичок, но лицо главы второго форта почти не изменилось. Разве что голос чуть сдавился.
- Это моя дочь Аня. Почему у нее выколоты глаза? – спросил он.
- Не только у нее, Альберт! У всех десятерых, - поспешно объяснил Белдо. – Я же сказал, что Круне они почему-то не нравятся.
- Пусть так, - ответил Долбушин холодно. – Тогда, может, поясните, зачем ваша проклятая ведьма их рисует?
- Альберт! – воскликнул старичок с укором.
- Эти десять связаны с новой закладкой, которая сильнее всех существующих в нашем мире. Закладкой, которая нарушит нынешнюю расстановку сил и даст абсолютную власть тому, кто будет ей владеть. Она еще на двушке, но уже коснулась их всех, проложила их судьбы сквозь обстоятельства. Они достанут ее: только эти десятеро и больше никто! – неожиданно громким и скрипучим голосом произнесла карлица.
Белдо уставился на Круню с изумлением, а странная псиосная личность даже села на пол. Должно быть, ясновидящая открывала рот в исключительных случаях.
- Что нам нужно сделать? – спросил Белдо, от торопливости глотая слоги.
- Найдите их! Отнимите у этих десятерых всё, кроме жизни! Особенно то, о чем они не знают, что это им всего дороже! Пусть они сами от него отрекутся!.. И не пытайтесь их убить! Закладку смогут достать только они! – прошипела Круня.
- У девяти! Десятую не трогать! – поправил Долбушин.
Круня не ответила. Она раскачивалась. Внезапно она подняла голову и повернула лицо к Полине.
- Тут в комнате девушка! Я слышу ее дыхание! Она чужая! Убейте ее! – прошуршала ясновидящая. - Отдайте мне ее сердце, мозг и пальцы! Она касалась той великой закладки, хотя и не смогла ее взять. Держала в своих руках! Я хочу хотя бы часть этой закладки, хотя бы ее отзвук – пусть он согреет меня! Я снова хочу ощутить счастье, которое испытала, когда оставила свою первую закладку! Отдай! Зачем ты принесла другую? Я никогда не разжала бы рук, коснувшись той закладки!
Полина попятилась. Опрокинула спиной ширму. Жирная карлица тянула к ней скрюченные пальцы. На темной повязке пылали драгоценные камни.
Белдо стал приближаться к Полине.
- Ну, дорогая моя! Зачем же так бледнеть? – шептал он. – Не надо думать, что мы следуем всем советам Круни. Она личность творческая, склонна к преувеличениям.
- Не трогайте меня! – взвизгнула Полина и, оттолкнув Белдо, спряталась за спину телохранителя Долбушина. Только она одна и казалась ей теперь надежной.
Ясновидящая продолжала кричать и трясти спинку кровати. Потом так же странно и внезапно затихла. Только камни на повязке продолжали блестеть, а голова чутко поворачивалась, отслеживая каждое движение Полины.
- Почему мы должны верить старой ведьме? – неожиданно спросил Долбушин.
- Кому? Круне? Она никогда не ошибается! – удивился Белдо. – Если она сказала, что ваша дочь – одна из десяти - значит так оно и есть.
- Докажите!
- Круня сделает это сама. Дайте ей любую вашу вещь, Альберт! – предложил старичок.
- Зачем?
- Дайте! – настаивал старичок.
Недоверчиво ухмыльнувшись, глава форта сунул руку в карман и уронил на ладонь ясновидящей монету.
- Очень хорошая монета! - прошуршала Круня, жадно водя по ней пальцами. - В разное время ее держали в руках два убийцы, один клятвопреступник и еще один человек, бьющий свою мать. Тот, кто держал ее год назад, умер вчера ночью. Его еще не похоронили.
Долбушин поморщился.
- Дешевые фокусы! Прошлое знает любой второсортный эльб. Пусть она расскажет о моем будущем!
Круня снова вцепилась в монету.
- Нынешний хозяин монеты слишком хорошо защищен, а монета - слишком общий предмет. Мне нужен другой, более близкий, принадлежащий только ему одному, - потребовала она.
- Такой как этот? – холодно поинтересовался Долбушин и протянул ясновидящей ручку своего зонта.
Едва коснувшись ее, карлица дико завизжала и, ударившись о стену, мешком тряпья скатилась за кровать. Белдо и непонятная псиосная личность бросились к Круне, тщетно пытаясь поднять ее. Она билась за кроватью, кусалась и шипела, как кошка.
- Держите свою сумасшедшую ведьму подальше от моей дочери, Белдо! - сказал Долбушин и, сшибив стол, вышел из комнаты.
Полина метнулась за ним. Андрей, телохранитель Долбушина, укоризненно погрозил шнеппером уклончивой личности, которая попыталась удержать Полину за руку.
Втроем они шли по сырой улице. Телохранитель Долбушина шагал чуть впереди, настороженно оглядывая машины и темные арки.
Долбушин что-то непрерывно бормотал. Полина угадывала: «старый лис», «Гай наверняка уже знает» и «Нина меня предупреждала…» Кто такая Нина и о чем она могла предупреждать главу финансового форта, Полина не знала.
- Что такое «закладка»? - внезапно спросила Полина.
Долбушин посмотрел на нее кратко, но пристально.
- Надо думать: что-то куда-то кладут, - сказал он.
Объяснение показалось Полине неубедительным, однако она приняла его.
- А чья фотография была на стене?
- Какая фотография? Где?
- Над кроватью у Круни! Очень красивая женщина.
Глава второго форта ухмыльнулся.
- Это она сама.
- Круня? – не поверила Полина.
- Опасно сливаться с закладками, которые тебе не по силам, - непонятно сказал Долбушин.

Глава шестая.
ВЕДЬМАРИ
Чтобы лед растаял, нужно долго дышать на него. Так и в каждого человека нужно без меры вкачивать любовь. Щедро и не ожидая ничего взамен. Когда ждешь чего-то взамен, твои руки становится ледяными и уже не растапливают лед, а сами пытаются о него согреться.
Йозеф Эметс

Не успел Ул сделать нескольких шагов, как в воздухе что-то отчетливо хрустнуло. Один раз, а затем еще дважды.
Ул метнулся к забору и, бросившись животом на землю, осторожно просунул голову.
- Одна четверка… вторая… третья! Были-и-иин! Во попали! – услышала Рина его бормотанье.
Он метнулся к Рине, схватил ее за руку и помчался. Все произошло так быстро, что Рина осознала, что ее волокут, только протащившись за ним метра три.
- Кретин я! Двадцать минут потерял! Поверил, раз «колобок» сброшен – они успокоились! И наших не позовешь – нерпь разряжена!.. Слушай, может, ты и сама будешь немного ножками топать? Я вообще-то не трактор! – бубнил Ул на бегу.
- Да кто там? – крикнула Рина.
- Ведьмари!
- Люди?
- Люди – это которые человеки! А ведьмари – шаманщики мерзлявые! – ответил Ул с таким раздражением, что у Рины пропало всякое желание расспрашивать дальше.
Выдирая ноги из глины, они обежали дом. Стены нижних этажей были уже заложены кирпичом. Дальше дом существовал исключительно в виде монолитного скелета.
Коснувшись плеча Ула, Рина показала ему окно на втором этаже, из которого свешивался изодранный рукав для сброса мусора.
- Может, спрячемся в доме? Это единственный вход. Через первый этаж не влезешь – все заварено.
Улу эта идея не показалась блестящей.
- Три четверки ведьмарей не нашли одного шныра и одну – м-м… - полушнырку в жалкой недостроенной башне? Анекдот! А со сваркой они как-нибудь разберутся, не сомневайся!
- Но там штук двести квартир! – возразила Рина.
Ул сплюнул в глину.
- Думаешь: они будут топать за тобой по этажам?
- «Колобка» пустят?
- Нет. «Колобки» только с гиел и только на ровном месте. Да у них и, кроме «колобка», много чего есть. Окружили дом цепью, протанцевали северные пляски южных народов, и внутри всё напрочь повымерло!
- А как они узнают, что мы внутри? – не сдавалась Рина.
Ул ткнул пальцем под ноги. На разрытой почве оставались следы.
- Может, не заметят? – спросила Рина с надеждой.
- Щаззз! Эх, сюда бы наших пятерки две!
- А ты один не справишься? – спросила Рина наивно.
- С тремя четверками ведьмарей? Да проблем, в общем, нет, но сегодня я добрый.
Ул застыл, подозрительно разглядывая ту часть забора, что примыкала к наискось стоявшей пятиэтажке. Рине почудилось, что между плитами мелькнул синий свитер.
- Рассосредоточились, гады! Грамотно прочесывают! – угрюмо признал Ул. – Ладно, ваша взяла! Выбирать не приходится!
И он быстро полез по строительному рукаву.
- Ты же сказал: окружили, пробубнили? – напомнила Рина, карабкаясь следом за ним.
Ул перевалился через подоконник животом, оглянулся:
– Шевелись! Они уже здесь!
Рина, еще болтавшаяся на рукаве, повернула голову и увидела немолодого вспотевшего мужчину в полосатой рубашке. Следящий за собой, с лысинкой. Он перелезал через забор, причем довольно неуклюже, не так, как Ул. Рина на мусорном рукаве и он на заборе находились на одной высоте.
«Неужели это и есть ведьмарь?» - удивилась Рина.
Взгляд «дядечки» остановился на куртке с металлическими пластинами, которую Рина успела накинуть внизу. Цепко удерживая куртку взглядом, он оседлал забор и полез рукой под ремень.
- Не копайся! – Ул схватил Рину за запястье и втащил ее в окно. Рина наивно повернулась, чтобы посмотреть, чем занят «дядечка». Оказалось: он успел спрыгнуть на разрытую кучу глины и увяз. Не пытаясь вылезти, он протягивал руку и, как казалось Рине, показывал на нее пальцем.
Ул с силой дернул ее за ногу и сбил на пол.
- Ты что? Спятил? – закричала Рина.
Ул лежал с ней рядом, опираясь на локти. Всякий раз, как Рина пыталась вскочить, он хватал ее за шею и дергал вниз.
- Отпусти меня! Чего тебе надо?
Ул молча ткнул пальцем. Рина увидела, что там, где недавно находилась ее голова, в кирпичную стену залип сплющенный шарик.
- Техника ниндзя? Ловим пули глазами, складируем за щекой? – поинтересовался он.
- Что это было? Пистолет с глушителем?
Ул покачал головой.
- Шнеппер. Ручной арбалет, стреляющий пулями и всякой шнягой. С серьезным арбалетом по городу не потаскаешься, а с огнестрельным оружием телепортировать нельзя. И со всякими взрывчатыми штуками тоже. Их напрочь разносит, и тебя вместе с ними. Давай к окну! Там безопаснее!
Ул быстро полз на четвереньках, ухитряясь давать Рине подзатыльник всякий раз, как она слишком высоко задирала голову.
- Засада, былиин! Понаделали низких подоконников! Уважающий себя подоконник в моем понимании должен быть такой: мешки с песком, железобетон, пулемет… Голову ниже, тютя!
Добравшись до проема окна, Ул перевернулся на спину, расстегнул куртку и извлек стальную дугу размером с ладонь. Почти сразу в другой руке у него оказались короткие металлические трубочки с прорезями. Он ловко соединил все вместе, вщелкнул округлую рукоять и плавно повел рычагом, расположенным сверху. Рина услышала один щелчок, затем другой.
- Тоже шнеппер? – спросила Рина.
- Да. Но наш, шныровский. А у меня так вообще – единственный экземпляр! - пояснил Ул с гордостью. Он держал небольшую сборную двустволку. Ее стволы находились один над другим, и к каждому вела своя тетива.
Рина не спорила. Она знала, у мужчин всегда и во всем единственные экземпляры. Ну не любят они быть на кого-то похожими. Ее папа тоже был такой. Купит в электричке ручку за рубль, обгрызет колпачок и уверяет, что ручка существует в единственном экземпляре. И, точно: рисунок зубов у каждого уникален.
Дернув зубами клапан расположенного на уровне бицепса кармана, Ул извлек пластиковую коробку. В ней оказались два шарика, похожие на репейник, с твердыми и острыми, будто костяными колючками. Ул закатил их в прорезь в верхней части каждого ствола и уложил сверху зарядный рычаг, одновременно служивший прицелом.
- Пнуфы для принудительной телепортации, - пояснил он, с сожалением встряхивая пустую коробку.
- А не проще заряжать подшипниками? – Рине пришло в голову, что принцип работы шнеппера примерно такой же, как у мощной боевой рогатки с упором.
Ул нежно подул на натянутую до звона тетиву, перекатился и спиной прислонился к стене у окна. Саперную лопатку положил рядом, у ноги.
- Кавалерия запретила... Шныр не может быть убийцей – или засядет в болоте. А пнуфы – это выход. В Арктике имеется замечательная заброшенная избушка. До ближайшего жилья – семьсот километров. Запас топлива есть, консервы тоже есть. Живи, думай.
- А кто такая Кавалерия? – спросила Рина.
- Директор ШНыра. Хотя у нас директор больше как хранитель традиций. Традиции ШНыра нерушимы и его кодекс тоже, - пояснил Ул.
Живое воображение Рины мгновенно нарисовало толстую усатую женщину с саблей в одной руке и уголовным кодексом в другой.
- Кавалерия очень… даже не знаю, какая, - добавил Ул, нашаривая слова. - Ей кучу всего довелось перенести: мужа потеряла, потом сына. Сын у нее тоже шныром был. Но никогда не жаловалась. Даже не погрустнела очень, а как-то так, в глазах… Она всем нам вроде матери, хотя спуску, конечно, не дает.
Внизу кто-то ругался и грохотал железом.
- Я думала: ведьмари работают магией! – сказала Рина.
Ул подышал на блестящие стволы своей ручной баллисты.
- Ведьмари работают всем подряд! Сама прикинь! Для приличного мортального запука они должны собраться, минимум, четверкой, а еще лучше двумя-тремя. А из шнеппера шмальнуть может и один. Труп, скажу по секрету, получается примерно одинаковый… Опять же – от силы многое зависит. Кого какой эльб прикармливает, у кого какие закладки. Есть и такие кадры, что взглядом, как сваркой, режут. Но таких мало, конечно…
Ул вытянул из кармана небьющееся зеркальце на ручке и, не высовывая головы, осторожно приподнял его над краем окна.
- Грамотные ребята! Одна четверка нас пасет, а остальные еще шарятся. Не знают сколько нас и не хотят нарваться, - Ул передал зеркальце Рине.
Не имея опыта, вначале она зачерпнула зеркальцем кусок неба и крышу дальнего дома. Изменила угол и стала поворачивать зеркальце вдоль забора. Увидела девушку с зеленой челкой, в синем сетчатом свитере; молодого парня с бородкой, похожей на прилипшую к подбородку котлету; и женщину в красной безрукавке, какие носят кассирши из супермаркетов.
Красная безрукавка укрылась за строительными плитами и пристально наблюдала за домом. Парень с круглой бородкой сидел на корточках и заканчивал собирать одностороннюю секиру: прикручивал отточенный синеватый полумесяц к металлической рукояти. Собирал он секиру деловито, быстро, но без спешки.
- Слушай: они же обычные люди! – сказала Рина с недоумением.
- Это и плохо. Всегда ждешь от зла однозначного уродства, а его-то и нету. Поначалу это многих сбивает с толку! Каждый думает: «Что это, мол, за зло, если оно выглядит точь-в-точь, как я? А я-то, елы-палы, сплошное добро!» – недовольно отозвался Ул.
Парень с бородкой закончил собирать секиру и прокрутил ее в руке. Без рисовки прокрутил, для себя.
- Смотри-ка: берсерк от Тилля, стрелки от Долбушина, ведьма – от Белдо… Давно не видел сводных четверок. В сводных последний обычно самый сильный ведьмарь. Через него транслируются все заклинания, и он же в контакте с эльбами. У этих, кажись, это тетка в безрукавке… Ну-ка дай зеркало!
Возвращая зеркало, Рина неосторожно подняла его слишком высоко. Что-то тренькнуло. Зеркало дернулось в руке, и Рина поняла, что держит одну только ручку.
Ул вскочил и, выставив свою двустволку из окна, прицелился. Девушка в сетчатом свитере опускала разряженный шнеппер. Борода котлеткой стояла на виду, поигрывая секирой. Одутловатая женщина укрывалась за плитами.
Ручная баллиста Ула была нацелена на девушку в сетчатом свитере, но он перевел ее и выстрелил в берсерка. На повторное прицеливание он потерял около секунды. За это время кассирская жилетка успела провести ладонью сверху вниз, и пнуф пронесся в трех сантиметрах от правого уха берсерка. Ударился в бетонный забор. Там, где он врезался, возникла бело-ослепительная вспышка, не размазанная, а существующая внутри жесткого, точно макетным ножом прорезанного контура.
Ул сердито нырнул под защиту подоконника.
- Ну вот. Отправил в Арктику секцию забора, - пробормотал он.
- Эй, Ул! Опять наших девушек пожалел? В следующий раз пали в кого придется! – издевательски крикнули с улицы.
- Обязательно! – пообещал Ул, не повышая голос. Он и так почему-то уверен был, что его услышат.
- Ул! Ты нам не нужен! Отдай нам девчонку и ее закладку. А сам проваливай!
Кричала девица в свитере. Хмурая одутловатая ведьмариха из разговора устранилась. Видимо, пока зеленая челочка заговаривала зубы, занималась чем-то серьезным.
- Насчет девчонки я подумаю! – пообещал Ул. - А какие у меня гарантии?
- Слово ведьмаря!
- Солидно. А расписочку в окошко не закинете?
- Сбрасывай куртку с закладкой! Расписку мы положим в карман.
- Уже расстегиваю… - сказал Ул.
На этом торг закончился. Заметно было, что ни ведьмари, ни Ул не предавали ему никакого значения.
- Они тебя знают? – удивилась Рина.
Ул посмотрел на нее как инфузория-туфелька могла бы посмотреть на беловежского зубра или молекула этилового спирта на сонату Бетховена.
- В наших узких кругах я популярная личность! Меня нельзя не знать! – терпеливо объяснил он.
Было слышно, как берсерк ходит под окнами и пытается просадить секирой сварные прутья. С одним прутом он, видимо, справился, но затем край секиры натолкнулся на край железной рамы. Что-то жалобно звякнуло.
- Скверное дело, - сказал Ул. – Они подтянут силы и выкурят нас отсюда. Из дома мы никуда не денемся. Связи у нас нет. Кентавр разряжен.
- А мой мобильный?
- Даже и не смотри. Полная блокировка, - сказал Ул.
Рина все же проверила и убедилась, что он прав. Она закрыла глаза и перед ней поплыли черные, с двойной буквой клавиши ноута. Qwerty=йцукен. А она сама Hbyf.
«Ну, Hbyf, ты влип!» - сказала она себе и, видя, что Ул сидит неподвижно, для самоуспокоения принялась мысленно графоманить.

Дверь рухнула. На пороге стоял маркиз дю Грац. Луиза двумя руками натянула на себя одеяло, одновременно выхватив стилет. Ее высокая грудь взволнованно дышала.
- Не подходите! Или я убью себя!
В голубых озерах его глаз качались черные вершины кипарисов.
- Просыпайтесь, графиня! В башне небезопасно! Ваши враги не могут смириться с тем, что вы под моей защитой. Они знают, что мой замок неприступен и прикатили нелепейшее китайское изобретение. Лазутчик сообщил: они называют его «гаубица». Железная труба на колесах, в которую насыпают серый порошок!
Ироничная, глубоко презрительная улыбка коснулась жестких губ маркиза дю Граца. Их взгляды столкнулись с хрустальным звоном. Стилет дрожал в ее пальцах. Сердце билось так, что вздрагивало одеяло.
В лесу загрохотало кошмарное китайское изобретение. Адский снаряд пронесся над крепостной стеной и вдребезги разбил карету вместе с лошадью и кучером Полем, курившим свою утреннюю трубку.
Бытовые сложности всегда помогали Луизе собраться с мыслями.
- Позовите мою служанку, ужасный человек! – потребовала она, опуская стилет.
Маркиз дю Грац выглянул за дверь.
- Боюсь, это невозможно. Ее разорвало в клочья вместе с вашим любимым платьем! - глухо сказал он.
Душа замерзла в груди у Луизы.
- Бедная Глория! Она была со мной с рождения!
Прекрасная белая нога высунулась из-под одеяла и скользнула в атласную белую туфлю, расшитую перламутром. Слишком поздно Луиза поняла, что все это происходило на глазах у ее похитителя. Его ноздри расширились.
- По-моему, вас больше тревожит потеря платья! – сказал маркиз дю Грац и издевательски расхохотался.
Его доспехи непрерывно вздрагивали: это билось страстное сердце ужасного человека.

Рина невольно посмотрела на куртку Ула, не вздрагивает ли она. Куртка не вздрагивала.
- Эй! Шныры! А чего вы не телепортируете? Нерпи разряжены или блокировочки боитесь? – задорно крикнула девушка в сетчатом свитере.
В голосе девицы слышалась бравурная лживость. Рина безошибочно ощутила, что ее шнеппер перезаряжен и направлен в проем окна. И, возможно, что-то еще. Но что?
Рина встала. Справа от нее стена была глухой, и она не опасалась, что ее подстрелят. Лопатками скользнув по кирпичу, Рина почти скользнула в соседнюю комнату, но вдруг увидела, что навстречу ей из проема двери бесшумно поднимается тусклая выгнутая дуга. Остановилась она только на уровне лба Ула.
Не задумываясь, Рина завопила и двумя руками оттолкнула её от себя. Послышался щелчок сорвавшейся тетивы, и пуля, срикошетив о проем окна, унеслась жаловаться на промах. Она еще жаловалась, а Рина уже вцепилась зубами в чье-то влажное запястье. О том, что у нее к ноге пристегнут нож, ей даже не вспомнилось. Кто-то завопил от боли и сгреб ее за волосы.
Рина узнала его: тот самый, лысеватый. В следующий миг Ул вскочил, прыгнул, грудью проехался по полу и, точно кегельный шар, сшиб с ног и Рину, и ее противника. Ул и ведьмарь укатились в соседнюю комнату. Рина же осталась на полу, сжимая в руке чужой шнеппер.
Запоздало сообразив, что Улу может потребоваться ее помощь, Рина кинулась к нему, но он уже шел ей навстречу.
- Твой старый знакомый! Настырный оказался: нашел где-то залаз, - Ул слизнул кровь с костяшки безымянного пальца. - Вообще-то нормальные люди этой костяшкой не бьют! Но я не виноват, что я ненормальный, - объяснил он.
Рина с тревогой заглянула через его плечо. Если не считать пустой пачки кефира, успевшей выцвести от солнца, в соседней комнате ничего не было. Ничего и никого.
- А где..? – начала она.
Ул оглянулся на окно.
- Кто, дядя? Осваивает полетные заклинания. Надеюсь, для мягкого приземления он успел начертить в воздухе все необходимые фигуры и протанцевать все танцы… Ого! С трофейчиком тебя! – Ул забрал у Рины шнеппер. – Дорогая штука! Я примерно догадываюсь, по какому каталогу он ее заказывал. Жалко, разряженный!
Ул попытался подбросить шнеппер на ладони, но уронил. Наклонился, и тут же влетевший в окно стальной шарик, взвизгнув, ударил туда, где он только что стоял. Девица в сетчатом свитере не поленилась отбежать от дома и, увидев маячившую голову, выстрелила.
Прежде, чем она перезарядила шнеппер, Ул бросился к окну, свесился и саперкой стал перерубать мусорный рукав. Видя, что никто в него не стреляет, Рина тоже рискнула и выглянула. Где-то за забором, совсем рядом, звучали голоса. Рина поняла, что вторая четверка здесь, а, возможно, и третья на подходе.
Заметив Рину, опухшая ведьмариха взвизгнула и скрюченными пальцами, как кошка, стала царапать воздух. Рина ощутила, как ее ногти раздирают ей лицо и добираются до глаз. Она закричала и поспешно присела, закрывая лицо.
- Пора нам отсюда сматываться. Девица с зеленой челочкой почти не мажет. Это ее огромный человеческий минус! – услышала она голос Ула.
Он уже расправился с мусорным рукавом и теперь стоял у стены, всунув палец в углубление в кирпиче, внутри которого, серебрясь, жил стальной шарик. Жилось ему там неплохо, но одиноко. В черепе Ула среди разнообразных мыслей ему было бы интереснее.
Рина стонала. Она боялась прикасаться к щекам. Кроме щек, которые, как ей казалось, были одной сплошной раной, болело правое веко, крыло носа, край рта. Всё, что успели разодрать когти «жилетки».
- Что у меня с лицом?
Ул мельком оглянулся.
- Веснушек многовато, но к этому можно привыкнуть… Эй, ты на кого кидаешься? Классический женский подход: найди того, кто к тебе хорошо относится, и сделай его жизнь невыносимой!
- Эта ведьма мне чуть голову не оторвала!
- Вот именно, - закивал Ул. – Слушай чаще, что говоришь: «не оторвала!» Это в шныровском понимании и есть информация. А «чуть» у нас не считается. И поменьше обращай внимание на то, что кажется. Ведьмари всегда врут.
Рина недоверчиво провела пальцами по лицу и убедилась, что это чистая правда. Раны существовали исключительно в ее воображении.
- Пошли! – сказал Ул.
Они оказались на площадке. Прямо - лифтовая шахта. Слева - ступеньки. Ул прислушался. Заблуждение, что в пустых домах тихо. Где-то что-то качается, лязгает, трется, капает, монотонно гудит. Звуки сливаются в нечто целостное, размеренное, не имеющее ни конца, ни начала. И из всего этого складывается уже то, что мы по недоразумению зовем тишиной.
- Вверх или вниз? – спросила Рина.
Ей больше хотелось наверх. Всё-таки двадцать четыре этажа в запасе. И пусть ведьмари ищут их в блоках двух сотен пустых квартир.
Но палец Ула ткнул «вниз». Рина покорно двинулась к лестнице, но ее спутник уже нырнул в шахту и загрохотал скобами. Рина начала спускаться за ним, надеясь наступить ему на голову, когда он замешкается внизу. Вначале было светло, но потом шахта ушла в подвал. Послышался всплеск.
- Ага! Вода! Это отлично! – услышала Рина гулкий, разнесшийся по шахте голос Ула.
Рина, успевшая уже спрыгнуть в воду, находила в этом мало отличного.
- Если тебе нужно, чтобы было мокро, тут рядом еще мокрее есть! – ответила она с раздражением, стараясь равномерно намочить ноги, чтобы правой было не обидно, что левая чуть суше.
Лучше бы она об этом не упоминала.
- Где? Показывай! – заинтересовался Ул.
Рина кивнула в темноту. Ул вытянул из кармана фонарик и щелкнул кнопкой. Не горит. Он вытащил батарейки, постучал ими друг о друга и снова вставил. На сей раз фонарь зажегся, но как-то без осознанной необходимости - исключительно из жалости к хозяину.
За их спинами что-то полыхнуло. Рина оглянулась. Из лифтовой шахты вытекало красноватое сияние. Оно накатывало волнами и гасло только на повороте коридора. Стекло фонаря в руке у Ула треснуло и осыпалось. Он отбросил фонарик и достал зажигалку. Она была серьезная, из гильзы. Рина все оглядывалась на шахту. Красноватое сияние становилось ярче.
- Это мы называем «блинчик». Он запекает. У тех, кого он накроет, глаза потом как вареные яйца, - пояснил Ул, быстро шагая по коридору.
- А если бы мы не ушли сверху? Что тогда? – спросила Рина.
- А если ты твой папа за день до свадьбы попал бы под трамвай? Тогда что? – резонно ответил Ул.
- Он попал под велосипед, - не обижаясь, признала Рина.
Это была чистая правда. Папа вечно под что-нибудь попадал. То под парня на роликах, то под тележку в супермаркете. Понятно, конечно, что не трактор, но регулярность событий настораживала.
Ул прокрутил колесико зажигалки.
- Ага! Вот и наша водичка! – заявил он жизнерадостно.
Перед ними разливалось мелкое озерцо размером с комнату. Когда-то, готовя котлован под подземные гаражи, экскаватор дорылся до ушедшей под землю речки Гнилушки. Её как могли закрыли, забетонировали, отвели русло, но вода все равно просачивалась. Особенно теперь, когда строительство дома приостановили.
- Ну смотри, какая штука, - сказал Ул. – Ведьмари знают, что телепортировать мы не можем. А карманы нам будут обшаривать только после того, как прикончат. Резонно?
Рине стало не по себе от такого «резона».
- Почему после?
- Потому что найти неподвижно лежащее тело проще, чем поймать непрерывно бегающее, - спокойно объяснил Ул.
Он позволил зажигалке немного остыть и снова прокрутил колесико. За секунду до этого дом дрогнул. У Рины заломило правый висок.
- Началось! Наши друзья начертили свои фигурки и встали в художественные позы! – сказал Ул, массируя лоб костяшкой большого пальца.
Видимо, голова ныла и у него. Он наклонился и выдернул из строительного мусора кусок резинового шланга. Шланг он согнул надвое, перерубил саперкой и сунул половину Рине. Она растерянно взяла. Из шланга сыпались белые хлопья известки или штукатурки.
- Не боись: стерильно. Все микробы передохли от грязи! – успокоил ее Ул.
- Что я должна делать с этой штукой? – спросила Рина.
- Дышать! Голову из воды высовывать, только если дома есть запасная. Через воду их магии не пробиться.
Виски у Рины болели теперь так, что ей чудилось, будто между ушами продернут раскаленный канат.
- Давай помогу! – сочувственно предложил Ул.
И, прежде чем Рина успела сообразить, какую именно помощь ей предлагают, она полетела в ледяную воду.
Озерцо оказалось примерно по колено. Ул сразу, не давая ей раскачиваться, сбил Рину с ног и погрузил с головой. Вставлять трубку Рине пришлось уже там. Захлебываясь, она высунула ее конец наружу и офыркнула воду. Дышать через трубку было неудобно. В края рта затекала вода. Рине приходилось ее проглатывать, иначе бы она захлебнулась. К тому же ей ужасно мешала рука Ула. Если бы не эта рука, она бы все-таки не удержалась и высунулась, чтобы хотя бы с перекрутившейся трубкой разобраться.
Под ногами Рина ощущала муть и старалась лишний раз не двигаться, чтобы ее не поднимать. Она понятия не имела, сколько времени провела под водой. Если считать время выдохами, то где-то около двухсот. Если считать выпитой водой, то не меньше стакана. Наконец рука Ула отпустила ее шею и потянула наверх, показывая, что можно всплыть. Отплевываясь, Рина зашлепала вылезать, но Ул дернул ее обратно.
- Рано. «Кислый ветерок» обычно запускается с «собачкой». «Ветерка» уже нет, но «собачка» еще бегает.
- Какая собачка?
- Наводящая магия. Но пока ты в воде – «собачка» тебя не унюхает. Оттанцеваться – ведьмарики уже оттанцевались. Теперь пробегутся по этажам, но быстро. Если услышим шаги, придется нырять и сидеть тихо.
- А почему пробегутся быстро?
- Потому что серьезные ребята, опытные. Неужели ты думаешь, что можно устроить такое в Москве, чтобы наши об этом не узнали? А раз узнали – через четверть часа будут здесь! – удовлетворенно произнес Ул.
Всё же в воде он продержал ее не пятнадцать минут, а добрых полчаса. И это при том, что ведьмари сюда так и не добрались. Слышно было, как они перекрикиваются на лестнице. Потом над их головами кто-то пробежал. Рина почувствовала, как дрожит плита.
Рина чихнула, безошибочно ощутив в ноздрях почти проклюнувшуюся простуду. Она снова полезла из воды. На этот раз Ул ее уже не останавливал. На суше Рине стало еще противнее, потому что в воде хотя бы сквозняков не было.
Она слышала, как Ул дышит на зажигалку и встряхивает. Потом наклоняется и нюхает колесико.
- Люблю все нюхать! Особенно книги и всякую новую электронику. А еще в Москве шоколадный комбинат есть, в «Сокольниках», у Третьего транспортного кольца… Обожали мы там гулять. Такой запах ванили – улететь можно, - объяснил Ул, прислушиваясь.
- Ты токсикоман, - сказала Рина.
- Не надо клеить ярлыки! Я не чемодан! – ответил Ул добродушно.
В недрах дома, а, может, и на улице явно что-то происходило. Временами Рина начинала слышать беготню и вопли. Она хотела высунуться в коридор, но Ул без особых церемоний вжал ее носом в стену. Свой шнеппер с последним пнуфом он снова извлек и держал наготове.
- Нельзя! Можно нарваться!..
- А сам ты не пойдешь? – удивилась Рина. Ул не производил впечатления труса.
- Даже с места не сдвинусь! – без малейших угрызений ответил он.
- Боишься?
- Тебя прикрываю. Что за радость бегать по дому искать ведьмарей, а потом вернуться и обнаружить, что без меня тут побывал берсерк?
- А если меня найдет кто-нибудь из ваших? – спросила Рина, желая понять, чем рискует.
- Убить не убьют, но по голове рукоятью шнеккера врубить могут. Ничего личного: обычная реакция на незнакомого человека в подозрительном месте. Мы работаем пятерками. У каждой пятерки свой сектор. Если в секторе работы пятерки появляется одиночка, его моментально укладывают на пол.
- Но я же в вашей куртке!
- Тем более! - с удовлетворением произнес Ул. – Сама вслушайся, что ты говоришь! Незнакомый человек и в нашей уникальной куртке! В нашей куртке тебя точно уложат и будешь лежать часа два, пока кто-нибудь случайно не вспомнит, что надо позвать командира. А командир, гад такой, придет не сразу. Он вначале купит себе курочку-гриль в лаваше, почешет репу и только потом, может быть, будет с тобой разбираться.
- Откуда ты знаешь?
- Я о себе всё знаю! - сказал Ул так скромно, что это пахло явной нескромностью.
У лифтов что-то загрохотало. Сквозь стену просочилось слабое, молочного оттенка сияние. Послышался нечеловеческий крик. Рина зажала уши, присела на корочки, но вопль даже и так ухитрялся втискиваться ей в мозг. Срывался то на хрип, то на визг, то на такие звуки, будто кто-то задыхался, но не мог зачерпнуть воздуха.
Единственное, что смогла придумать Рина – затолкать в уши мизинцы и быстро шевелить ими. Детский, но надежный способ, когда хочешь совсем ничего не слышать. Некоторое время спустя Ул присел на корточки рядом с Риной и ободряюще похлопал ее по спине. Она осторожно отняла мизинцы от ушей.
- Что это было?
- Берсерк от своей четверки отбился. Поставили ему световую заморозку на десять секунд, а для него это оказалось много! Он на них с топором, а они погорячились. Ему бы и четырех секунд с ушами хватило! Небось, Родион. Он у нас круто всегда действует, - морщась, объяснил Ул.
- Световая заморозка – это как?
- Ну через льва на нерпи… Ты же вспышку видела?
- Молочную?
- Значит, видела. Больно тебе было?
- Нет.
- Это потому, что ты не ведьмарь. А ведь раз мы с тобой вспышку видели, то тоже получили десятисекундную заморозку, - заявил Ул.
Рина ничего не поняла.
- Не умею я объяснять! - с тоской сказал Ул. – Короче, если ты ведьмарь, через тебя постоянно проходят испарения болота. А тут мы – чик! – заткнули кран пальцем. А злоба-то прет с дикой силой, и беднягу буквально разрывает.
По неровному ногтю Ула прыгал блик зажигалки. Казалось, палец просвечивает изнутри.
Внезапно Ул повернулся, а Рина отпрыгнула, по колено провалившись в воду. В темноте кто-то возился, переругивался и пыхтел. Ул шагнул на звук и наклонился, быстро опустив огонек зажигалки. Рина увидела человека в узнаваемой куртке из толстой кожи, который боролся с толстеньким мужичком.
В ту секунду, когда на них упал свет, шныр запрыгнул на толстенького мужичка и дважды ловко, как дятел, клюнул его кулаком. Мужичок шипел, колотил по земле ногами и пытался укусить его за руку.
- Наста?! А ты куда полезла? А ну брысь отсюда! – сердито крикнул Ул, вглядевшись в шныра.
Он торопливо наклонился, сгреб толстого мужичка и ловко вставил что-то в его распахнувшийся рот.
- Только попробуй выплюнуть! Пока что эти носочки мои запасные! Хотя, увы, и мокрые! А могут быть и не запасные. Но тоже не сухие! – предупредил он.
Убедившись, что зубы мужичка нейтрализованы, Ул поставил его на ноги. Тот не сопротивлялся.
Вспыхнул фонарь. При его свете Рина отчетливо разглядела ту, кого Ул назвал «Наста». Это оказалась бритая наголо девушка лет восемнадцати, очень решительная, в шныровской куртке. Мочка правого уха у нее была растянута, а в мочку вставлена автоматная гильза капсюлем наружу. Казалось, будто в Насту кто-то выпалил, а пуля возьми да и завязни в ухе.
- А ты здесь зачем? Жить надоело? – недовольно спросил у нее Ул.
- Макс с Родионом берика повели наверх! – возбужденно отвечала Наста. - Я поленилась с ними подниматься, иду – а тут этот на мне клещом повис! В глаза мне дышит и чего-то бормочет! «Убей себя а-ап стену! Убей себя а-ап стену!!!»
Наста направила на Рину фонарь.
- Откуда у нее эта куртка? – спросила она.
Рина почувствовала, что Ул напрягся.
- Я дал.
- А-а-а! Ну-ну, – протянула Наста голосом, в котором Рина уловила одновременно укор и обиду.
Наста перевела луч фонаря на пленника. Тот был в смешной утепленной жилетке. Босой. Лопоухий. Брюки подвернуты выше колена. На шее - громоздкие бусы, состоящие из множества маленьких деревянных фигурок. На виске татуировка в форме выползающей из уха змеи.
- Слушай: это ж не ведьмарь! Это шаманщик! Как он сюда затесался? – удивленно сказал Ул.
Мужичок стал было выплевывать носок, но узрел жилистый кулак Ула у своего носа и раздумал.
- А как ты отличаешь: где ведьмарь, а где шаманщик? – спросила Рина.
- А чего тут отличать? У шаманщиков одни ботинки на восемьдесят человек! – непримиримо заявила Наста.
Ул был настроен более спокойно.
- Ну ведьмари они такие… упорядоченные. У них четкая структура, транспорт, форты. Любят порассуждать про развитие способностей и вселенскую базу данных, из которой каждый берет что хочет. А их коронка, что ни добра, ни зла нет, а есть что-то такое среднее, - пояснил он.
Мужичок с новыми носками во рту отворачивался от яркого фонаря и мигал на зажигалку в руках у Ула. Огонек его завораживал. Ул заботливо одернул на нем жилетку.
- А шаманщик - вот тебе фрукт! Ну чего с него взять? Какие там четверки, былиин?! Это ж скока считать надо - бошку вывихнешь! Соберутся толпой, попрыгают, попляшут – глядь: из тучки дождик пошел. Вау, круто! Жабу сварил, косточки зарыл: дождик перестал! Вау, круто!
Шаманщик услышал что-то внутри себя и хихикнул. Заметно было, что он и окружающий его мир существуют где-то параллельно. Обнаружив рядом с собой Насту, о драке с которой он успел забыть, дяденька попытался положить ей голову на плечо.
Наста двинула его локтем.
- Будешь на меня заваливаться – вендам отдам! – пригрозила она.
Шаманщик перестал на ней обвисать и испуганно отпрянул, выставив вперед ладони.
- А кто такие «венды»? – спросила Рина с жалостью.
- Венды – сокращенно от «вендетты». Они же «мстюны», «антимаги», «антивсеги» и «пнуйцы». Но это ответвления, а первыми были «вендетты». Возникли на основе шайки Женьки Шмяки, которая грабила инкассаторские машины и маркером писала на них бунтарские стихи. Когда шайку разгромили, Женька Шмяка оказалась студенткой института физкультуры Евгенией Шемякиной, матерью двухлетней дочки Аллочки, - заученно отозвался Ул.
- А эти за кого? – спросила Рина.
- Венды-то? Против всех. У них принцип такой – быть против всех. Кого поймают, того и бьют. У вендов лозунг: «заклинание летит две секунды, сглаз – три секунды, а кулак – три удара в секунду».
- А к вам венды не лезут?
- Всякое бывает. К некоторым бывает, что и лезут. Знакомиться пытаются, – ответил Ул весело.
Наста засмеялась, но вспомнила, что она смертельно обижена, и сделала непроницаемое лицо.
- А как венда узнать? – спросила Рина.
- Да легко, - сказал Ул. - Венды – они такие крепкие ребятишки, резкие, часто бритые наголо, но бывают и волосатики. Взгляд такой... м-м… на расслабоне, как у бойцов. Не на лицо смотрят, а на подбородок, чтобы всё тело видеть. Костяшки набитые. Ходят в чем драться удобнее, немаркое такое, спортивное, часто в двух разноцветных одежках, чтоб после драк следы заметать. Милиция по ориентировке ищет парня в желтой пайте с длинным рукавом, а он уже ее сдернул и оказался в синей водолазке. Мы их еще «капустники» зовем.
- А вообще венды ничего. Некоторые к нам потом переходят. Макс, например, бывший венд. А большая часть никуда и не переходит и так и носится толпами, пока не переженится, - Наста снова хихикнула.
Ул взял шаманщика за плечо и передал его вошедшему в подвал парню. Тот принял его не под локоть, а под руку, как старого знакомого. Мужичок в бусах грустно оглянулся. Ул помахал ему рукой. Потом догнал и забрал у него носки.
- А что с ним сделают? – спросила Рина, когда Ул вернулся.
- Да ничего. Бусы отнимут - он без них телепортировать не сможет! - и коленкой под зад.
- А откуда они вообще берутся?
- Шаманщики? Эльбы их прикармливают! Живет себе человек и однажды понимает, что может взглядом двигать табуретку. Ясное дело: восторгов полный подгузник: «Вау, у меня дар! Вы все тут нули, а я один палочка от туалетного ершика!.. Мам, да убери ты свой суп! Ща буду творить новую Вселенную!» - Ул к чему-то прислушался.
По коридору скользнул луч фонаря. Сильный и узкий – он казался твердым. Появились два парня в шныровских куртках. Первый - громадный как шкаф, с неохватными, совершенно мультяшными плечами. Другой - резкий, краснолицый, сердитый, с некогда сломанным и неправильно сросшимся носом. Рине он показался насмешливым и колючим.
- Макс! Родион! Чего так долго? – жизнерадостно приветствовал их Ул.
- А где тебя прикажешь искать? – проворчал краснолицый.
- Т-ты хоть к-кентавра заряжай! Никакой сы… связи! – поводя плечами и заикаясь, добавил богатырь.
- Договорились, Макс! – пообещал Ул.
Его спутник настороженно оглядел Рину.
- Кто это? – спросил он хмуро.
- Она с нами, Родион! Нашла закладку, не оставила ее себе и теперь она – шныр, - сказал Ул.
Родион прищурился.
- Ничего не знала о законах ШНыра – и не оставила? Она бы с ней слилась.
- А ее пы… пчела? – добавил Макс.
- Она шныр без пчелы, - ответил Ул несколько смущенно.
- Т-таких не бывает.
- Уже бывают. Взгляни! - с нажимом сказал Ул.
Он сунул руку в карман. Рука его удивленно застыла, как если бы он нащупал нечто неожиданное для себя. Очень осторожно Ул оттянул карман и, заглянув туда, бережно достал что-то.
На краю треснувшего кокона сидела маленькая бабочка с изумрудно-зелеными крыльями. Ни грязная вода, ни грубая кожа куртки, ни пальцы Ула ничуть им не повредили. В бабочке не было как будто ничего особенного. Однако Рина ощущала, что могла бы смотреть на нее целую вечность. Черпать ее зрачками, пить жадно, как человек, прошедший пустыню, пьет прохладную воду.
Рину вновь охватила та радость обновления, которая была у нее, когда она увидела в луже перевернутого белого кота. Бабочка шевельнула усиками, взмахнула крыльями и понеслась прямо к плите потолка. Коснулась ее, без всякого усилия пролетела насквозь и исчезла.

Глава седьмая.
СТАВЛЕННИК «ЗЫЛА»
Мимо города шли воины, мирно возвращающиеся в лагерь свой. Со стен города в них начали пускать стрелы и бросать камни. Воины захватили город и стали предавать его жителей смерти. И закричали жители: «За что? Не мы стрелы пускали, но шпионы и лазутчики врага нашего, которые в городе нашем живут, нам хорошо ведомые!»
Отвечали им воины: «Пусть так, но зачем позволили вы жить в своем городе лазутчикам врага? Почему не прогнали их, когда они вам ведомы? Куда смотрели, когда поднимались они на стены, пускали в нас стрелы и ранили нас? Разве они так сильны, что не могли вы всем городом одолеть нескольких?»
«Кодекс ныряльщика» (по лат. версии 1503 г.)

Главный штаб ведьмарей, расположенный недалеко от Кубинки, внешне напоминал засекреченную военную часть. Бетонный забор с колючкой. Много видеокамер. Высокие железные ворота. Спокойная, уверенная охрана.
Уже пропущенный внутрь, Долбушин долго ехал по узкой асфальтовой дороге через подмосковный лес. Был конец апреля. Снег в городе и на шоссе давно растаял, но здесь в лесу еще местами лежали потемневшие сугробы.
Сегодня Долбушин был не на «Хаммере», а в неброском сером «Форде». С ним вместе ехала Аня, на присутствии которой неожиданно настоял сам Гай. Долбушину это не понравилось, но он знал, что Гаю не перечат.
Дорога подвела еще к одному забору. Внешне он мало впечатлял. Низенький, почти декоративный. Долбушин, однако, не позавидовал бы тому, кто попытался бы проникнуть за него без приглашения. Сразу за шлагбаумом они бросили автомобиль и, кивнув дежурившему здесь безмолвному арбалетчику, дальше пошли пешком.
Аня то и дело забегала вперед. Была радостной, с интересом оглядывалась. В штабе ведьмарей она была впервые. Ее отец шагал и строго отстукивал зонтом по красноватым, тесно положенным камням. Идти было недалеко. Уже отсюда они видели длинное, некрасивое, массивное здание, прочно врытое в землю.
- Тут так здорово! – сказала Аня.
Долбушин пожал плечами. Он предпочел бы, чтобы его дочь держалась от этого «здорово» подальше.
- Гай мог бы отстроить и что-нибудь получше. Можно подумать, шныры не знают, где его искать, - сказал он сквозь зубы.
Гай ждал их в кабинете. Валялся на диване и развлекался тем, что расширял пальцем дыры в своих старых парусиновых брюках. Рядом, внимательные, как доберманы, застыли четыре его охранника с рычаговыми арбалетами.
- Говорите: шныры знают, где меня искать? Дорогой мой, ценность этого строения в том, что под ним. Будь это иначе, сюда давно бы сбросили атакующую закладку, – насмешливо заявил Гай.
Долбушин не услышал ничего нового для себя. Его даже не удивило, что Гай смог услышать его за триста метров. Гай есть Гай.
Потолок задрожал. Послышался короткий полувизг-полурык. Долбушин поднял голову. Он знал, что над ними стоят клетки с гиелами. Запах гиел, острый и неприятный, пробивался даже сквозь бетон.
Всех клеток было около пятидесяти, однако восемь из них в данный момент пустовали. Одна четверка арбалетчиков «чесала» небо вокруг ШНыра. Другая находилась в трехминутной готовности вылета по первому же сигналу из болота.
Гай свесил ноги. Он даже не потрудился обуться. Пальцы ног у него были смуглыми, длинными. Гай пошевелил ими, а затем наклонился и выудил из-под дивана ботинок. Подержал его в руках, однако обуваться не стал, а протянул ботинок Ане.
- Окажи мне услугу! Постучи каблуком вон в ту стену! – попросил он.
Аня вопросительно оглянулась на отца и, взяв ботинок, постучала.
- Смелее! Твой отец вполне способен оплатить ремонт! – поощрил ее Гай.
Стена казалась глухой, однако после второго удара деревянная панель втянулась в пол. За ней оказалась довольно большая библиотека. В кабинет Гая, жизнерадостно потирая ладошки, вплыл Белдо.
- Ах! – воскликнул он. – Ах! А я тут разбирал пергаменты! Как вы прекрасны, юная особа! Вы часом не мираж?
Старичок щебетал как канарейка, однако Аня от него пятилась. Старичка это обижало. Он шутил все назойливее, смеялся все громче. Аня отступила поближе к отцу, тем более, что из библиотеки в комнату, разгоняя ладонью сигаретный дым, уже протискивался тучный человек с бычьими веками.
- Приветствую всех, кого не видел! – сказал он сипло.
Щеки Гая раздулись и опали.
- Тилль! Долбушин! Белдо! Я позвал вас, чтобы поговорить о нашем агенте в ШНыре, - сказал он.
Долбушин перевел взгляд на босые ноги Гая.
- У нас в ШНыре нет ни одного агента!.. – вежливо напомнил он.
- Разумеется, Альберт Федорович! Пока нет. Но вскоре появится, - заверил его Гай.
Долбушин перестал интересоваться ступнями и заинтересовался парусиновыми брюками Гая.
- И кто же ваш агент? Я его знаю?
- И очень неплохо, дорогой мой! Даже лучше меня. Мы зашлем в ШНыр вашу дочь! – вкрадчиво сказал Гай. - У вас прекрасная дочь! Я всегда ей втайне любуюсь, так как сам лишен сомнительного счастья иметь биологических отпрысков!
Если бы Долбушина ткнули сигаретой, он не дернулся бы сильнее. «Круня!» - мелькнуло в мыслях.
- Аню не возьмут в ШНыр! Она наша! – быстро возразил он.
Гай укоризненно зацокал языком.
- Небольшое уточнение. Она пока ваша, Альберт! Не наша, а ваша! Ни к одной из четверок не приписана! В акциях… э-э… убеждения не участвует. Наших скромных вечеринок избегает.
- Это автоматически не означает, что ее возьмут в ШНыр! Пчела ее никогда не выберет!
- Ну почему же? Как там у них в уставе, дражайший Ингвар Бориславович, не напомните? – Гай посмотрел на Тилля.
Тот развел руками.
- Тогда я сам. «На территорию ШНыра не может проникнуть ни один человек, окончательно утвердившийся во зле!» - рот Гая гадливо дрогнул. – Скажите, Ингвар Бориславович, вы окончательно утвердились в так называемом «зыле»?
Тилль прикусил желтоватыми зубами фильтр и покачал кончиком тлеющей сигареты в горизонтальной плоскости.
- Убедились, Долбушин? Даже Ингвар Бориславович, известный многим как Мясник Тилль, имеет право попроситься в ШНыр! Но, к сожалению, эти узкие люди не оценят такое сокровище. В результате наш Ингвар оказался за бортом и от огорчения возглавил форт отморозков!
Тилль захохотал, последовательно вздрагивая многоярусным подбородком. На живот ему посыпались хлопья пепла.
- Интересно, - с раздражением продолжал Гай, - по какому признаку эти снобы определяют, кто утвердился в «зыле» окончательно? А если я завтра перечислю круглую сумму на приют для бомжей? А, Дионисий Тигранович? Останусь я после этого «зылом»?
Старичок настороженно взглянул на него лисьими глазками.
- Добро, зло – все это, в сущности, так условно в масштабах бесконечной Вселенной, – залепетал он. - Один человек потерял бумажник – для него это зло. Другой нашел – для него это добро… Но всё же на вашем месте я бы не рисковал. Вдруг вас не так поймут и… вообще всякие возможны случайности.
Гай шутливо замахнулся на него.
- Я не догадывался, что вы такой зануда, унылый старик!.. Ну так и быть: вы меня отговорили. Итак, Альберт Федорович, готовьтесь: мы попытаемся направить обстоятельства таким образом, чтобы шныры заметили вашу дочь!
Аня скосила глаза на отца. Он стоял прямой как жердь, тосковал глазами и даже не сутулился. Последний раз она видела его таким в день смерти мамы. Аня знала отца. Его мозг как калькулятор. Он всё уже просчитал. В миг, когда дернулся, как от сигаретного ожога.
Гай никогда ничего не говорит просто так. Если сказать «нет», живой ее отсюда не выпустят. И Мясник Тилль, и отец, и даже сладкий Белдо - все ненавидят Гая, однако прекрасно понимают, что псиос приходит через него. Трогать Гая нельзя. Любого из них заменить можно, а Гая нет.
Псиос нельзя потрогать руками и нельзя украсть. Он не имеет формы, веса и размера. Псиос - это и наслаждение, и средство обмена. Можно сразу испытать такое удовольствие, что мозг замкнет, как у тех бедолаг в «загончике», а можно размыто и долго, как та тихая женщина, которая улыбается одной шутке уже восемь лет. Можно накопить, поменять на власть, на сверхъестественную способность, на исполнение желания, на любой предмет. Короче, псиос – это псиос. И посылают его эльбы исключительно через Гая.
- Это невозможно. Девочку с моей фамилией в ШНыр? – растягивая слова, сказал Долбушин.
Это казалось ему сильным аргументом.
- Не тревожьтесь! – успокоил его Гай. – Фамилия – дело наживное, особенно для девушки. Обо всем позаботится форт Дионисия Тиграновича. Не так ли?
Белдо, промокавший лоб платком, торопливо опустил руку. Глаза Ани невольно скользнули вслед за ярким пятном.
- Будем постараться! – клоунски пообещал Белдо. – У нашей царевны все будет новехонькое! Иные, ничего не подозревающие родители. Иная память, другое имя… Разумеется, всё это поверхностно. Основная личность останется прежней. И модель восприятия жизни, и… мнэ… привычки. Это, увы, от нас за семью замками. Можно гипнозом внушить собаке, что она курица, но яиц, прошу простить за натурализм, она нести не будет.
- Да вы я вижу знатный куровед, Белдо! – умилился Гай. – Впервые встречаю человека, который так ловко увильнул от слова «душа»! Модель восприятия жизни, э?
Старичок с достоинством поклонился.
- Кроме того, мы увеличим вероятность попадания Анечки в ШНыр! А где-нибудь через годик, когда девушка укоренится в ШНыре – блок аккуратненько снимется, и она всё вспомнит!
- Вы гарантируете ее безопасность? – спросил Долбушин с угрозой.
- Абсолютно! – заверил Белдо. – Поверьте моему многолетнему опыту! С ума сходит не больше, чем пятая часть... э-э… пациентов. Еще примерно у трети могут начаться небольшие видения, кошмарики, бредик, шизофрения, но это же сущие мелочи. В вашем случае мы сведем риск до минимума. Привлечем лучших специалистов!.. Все будет сделано в лучшей частной клинике Москвы. Для консультаций приглашены светила: академики, профессора! Даже пробирки у нас будут стерилизовать не меньше, чем кандидаты наук. Однако, если вы мне доверяете, я всех их разгоню и рекомендую фельдшера Уточкина из областной психбольницы Сызрани! Вот настоящий природный гений! Только надо уточнить, вышел ли он из запоя.
Аня увидела, как отец облизал губы.
- Издеваетесь, Белдо? – спросил он с угрозой.
- Отнюдь, - зацокал языком старичок. - Я же сказал: если вы мне доверяете. Если нет, берите Фрейдов и пусть копаются в голове вашей дочери! Они будут спрашивать у нее, что ей больше нравится: красивый овраг или некрасивая сосна и вне зависимости от ответа заявят, что все ее проблемы начались, когда в детстве ей настойчиво приснился квадратный овал, пристававший к круглому треугольнику.
Зонтик Долбушина опустился на пол. Казалось бы, не так и сильно, но звук получился четким, резким.
- Мне не нужны ни ваши академики, ни ваш Уточкин!!! Ее мать взяла с меня слово… - в запальчивости крикнул он и осекся.
- С каких пор покойники лезут в дела живых? Дорогой мой, вы уверены, что тяжесть управления фортом не слишком давит на ваши плечи? Особенно теперь, когда ваша милая женушка вам не помогает? – стеклянным голосом прозвенел Гай.
Долбушин потянул указательным пальцем давящий его воротник. Гай - мастер иезуитских перескоков. Уж ему-то известно, что Долбушин никогда не впутывал жену в свои дела. Она даже и не ведала, чем он занимается. Ну встает муж утром, берет хлеб в тряпочке, прячет в носок телефон, запрягает моторизированного ослика и трюхает помаленьку вкалывать на финансовом поле инвестиций. Только во время болезни жена начала кое о чем догадываться.
- Я найду вам другую девушку! В сто раз лучше! – неосторожно ляпнул Долбушин и тотчас пожалел о своих словах.
По пухлому Тиллю от подбородка к животу прокатилась волна жира. Гай ехидно заулыбался:
- Хороший же вы отец, Альберт, если допускаете существование девушки в сто раз лучшей, чем ваша дочь! Я нашел девушку, Альберт! Нашел!.. И не только я! Мой выбор одобрен вы знаете где.
Пальцы Долбушина стиснули ручку зонта.
- Что, Альберт? Как бы хорош не был зонт, а выше Мэри Поппинс не улетишь? – пошутил Гай, подмигивая. – Ну хватит... Давайте сюда девушку!
Гай не подал никакого знака, а Аня ощутила, как настойчивые ладони Тилля вежливо, но твердо подталкивают ее к Гаю.
- Папа! – отчаянно крикнула она.
Умный Тилль вовремя отступил, оставив Аню в руках у телохранителей Гая.
Долбушин сделал всего шаг. Именно столько было необходимо, чтобы сблизиться на нужную дистанцию и резко выбросить руку. Аня услышала глухой звук. Тот высокий телохранитель, что придерживал ее под правый локоть, рухнул лицом вперед, даже не выставив ладони.
Его напарник успел вскинуть арбалет, но литая рукоять зонта уже коснулась его плеча. Аня увидела, как, откинувшись немного назад, отец задирает рукоять зонта. Повторяя его движение, то же самое делал и арбалетчик. Лицо у него было перекошено. В глазах бился страх. Сопротивляясь, но уступая невидимой силе, телохранитель Гая развернул арбалет, направив наконечник болта себе в лоб.
- Пуф! – приказал Долбушин побелевшими губами.
Поняв, что сейчас произойдет, Аня вскрикнула. Отец чуть отвлекся на нее, и в последнее мгновение телохранитель Долбушина успел отдернуть голову. Болт с утопленным оперением обжег ему скулу. Розовый рубец стал медленно наполняться кровью.
Уцелевшие два охранника держали Долбушина на прицеле. Тот смотрел на их арбалеты и спокойно покачивал зонтом.
- Стоять, папаша, или ваша дочь осиротеет! А вы не стрелять! Назад! – крикнул Гай.
Его охрана неохотно повиновалась, не сводя с Долбушина недоверчивых глаз. Телохранитель, которого он ударил первым, продолжал лежать без движения. Второй сидел на полу и раскачивался, прижимая руку к лицу. Из-под его ладони текла кровь. Арбалет он в ужасе отбросил.
- Вспомните про псиос, Долбушин! – сказал Гай гораздо спокойнее. – Или он вам больше не нужен? Я в силах сделать так, что вас разорвут ваши же вчерашние друзья. Хотите проверить их верность?
Долбушин молчал. Аня знала, что произойдет с отцом, если он перестанет получать псиос. Сам-то отец его ни на что не тратит: ни на удовольствия, ни на всякие ошеломляющие умения, вроде сонных странствий вне тела. Разве только на власть.
Но вот остальные из его форта смогут ли без псиоса? Даже робкие студенты недавнего набора, расходующие его в основном на успех у девушек, будут роптать. Остальные же способны живьем погрузить отца в ванну с расплавленным золотом, ибо никакие деньги псиоса не заменят.
Гай приблизился к Ане и остановился совсем близко. Они оказались одного роста. Крылья его носа были розово-желтые, вздрагивающие. Пахло от него чем-то острым, душным, пьянящим. Но это были мелочи: больше всего пугало, что зрачок Гая был неровен, обесцвечен. Вздрагивал и расширялся, как выброшенная на берег медуза.
- Её не возьмут в ШНыр, - упрямо повторил Долбушин.
- Круня считает иначе. Не обманывайте себя, папаша! Я давно к ней присматриваюсь!.. Она упрямая, капризная девчонка, но не более!.. Так называемое «зыло», как мило называют его эти недоумки, в ней довольно эпизодично. Совесть, этот мерзкий рудимент, аналог нравственного копчика, пока что настойчиво путается у нее под ногами! Могу вам это доказать! Эй, кто-нибудь!.. – повысил голос Гай.
Один из охранников – смуглый, похожий на ассирийца – протянул Ане свой арбалет. Он оттягивал руки и упирался ей в живот. Стрелять Ане приходилось не раз, но раньше она имела дело только с современными образцами. Легкими, изящными арбалетами, изготовленными с примеркой под ее руку, плечо, глаз. Это же был ящик, тяжелый и неудобный.
- Пристрели кого хочешь! Тебе за это ничего не будет – даю слово! Если ты его ранишь, и он на тебя кинется – его добьют! – приказал Гай, взглянув на своих охранников.
Те взяли арбалеты наизготовку. Аня посмотрела на отца.
- Давай! – нетерпеливо крикнул Долбушин. – Давай, Аня! Просто прицелься, нажми и все!
Держа арбалет, Аня стала медленно поворачиваться по кругу. На секунду остановилась на сонном Тилле, выдыхающем из угла рта дым; на полуулыбающемся-полускалящемся Белдо; а после – отчасти неожиданно и для себя – твердо направила арбалет в грудь Гаю.
- Цитирую: «Если я его раню, и он кинется, его добьют!» – напомнила она дрогнувшим голосом.
Охрана Гая засуетилась, выцеливая Аню, но Гай покачал головой.
- Не трогать! – приказал он. - Ну давай раз выбрала! Докажи папе, что ты наша!
Палец Ани лег на спуск и осторожно потянул его. Лицо Гая не менялось, лишь правое веко подрагивало. В последний момент, когда спусковой рычаг почти освободил шептало, Аня неожиданно для себя дернула арбалет снизу вверх.
Послышался треск. Гай оглянулся на болт, глубоко вонзившийся в деревянную панель.
- Промах! И это с полутора шагов! – сочувственно прозвенел Гай. – Убедились, Долбушин? Шестая заповедь, как влитая сидит! Что ж вы так запустили дочь-то?
Аня не поворачивалась к отцу. И без того почти видела, как хмурятся его брови, как ниткой вытягивается рот. Лицо отца она знала до малейшей черты, как гитарист - свою гитару или молодой художник свою тысячу раз уже нарисованную жену.
«А вот Полина… она бы, пожалуй, пристрелила Гая», - внезапно подумала Аня.
- Итак, Альберт! Я жду вашего решения! Вы отпускаете дочь в ШНыр? Да или…?
- Отпускаю, - сквозь зубы проговорил Долбушин.
Гай протянул руку и погладил Аню по щеке. Ладонь у него была не влажная и не сухая, не теплая и не холодная... а такая… точно касаешься шершавых обоев.
- Ты мой пропуск в вечность! Не в суррогат, а в истинную вечность, – без голоса, одними губами, прошелестел Гай.

Глава восьмая.
ШНыр
Все, что с нами происходит, случается или в плюс, или в минус. Любая мысль, полумысль, слово, побуждение, разговор, любая встреча. Человек устроен таким образом, что даже муха не может сесть на него так, чтобы хоть мизерно на него не повлиять.
Из дневника невернувшегося шныра

Они вышли на улицу. Солнечный свет резал отвыкшие глаза. На рыхлой земле были следы множества ног. В стороне Рина увидела большую группу шныров, которые легко узнавались по курткам.
Макс подошел к ним, и что-то, заикаясь, сказал. Рина различила только обрывок фразы: «новенькая, за к-которой посылают три четверки ве… ведьмарей. Не взяла з-закладку». После этих слов на нее сразу стали поглядывать как-то по-особенному.
Макс связался с кем-то по нерпи и вернулся к Рине.
- К-кавалерия дала д-добро, - сообщил он.
- Отлично! Ты пойдешь с нами! - сказал Ул Рине.
Рина попыталась обрадоваться, но в настоящий момент ей больше хотелось в душ.
- Слушайте, я могу заскочить домой хотя бы на пять минут? Вещи взять! - спросила она тоскливо.
Ул посмотрел на Макса, Макс – на Родиона, Родион – опять на Ула.
- Чем м-меньше ведьмари будут знать о твоих родителях, тем л-лучше. Мы же не можем приставить к н-ним охрану, - сказал Макс виновато.
Ул крякнул и почесал затылок. Рина не сразу поняла, что его смутило, но потом сообразила. В прошлый раз он не подумал о ее маме, когда отпускал ее домой. Правда, тогда был только «колобок». Ведьмарей за ней еще не присылали.
Рина сдалась. С домом ясно. Туда нельзя.
- А школа? У меня предпоследний класс! – спросила она, толкнув ногой свой бесконечно мокрый рюкзак.
Теперь уже Родион посмотрел на Макса, Макс – на Ула, а тот - на Родиона. Рину это уже начинало раздражаться.
- Ну что тут скажешь? Хм… Поздравляю тебя с окончанием очень средней школы немного раньше срока! Так уж получилось, - сказал Ул и, не давая Рине опомниться, крикнул: - Эй, Витяра!
Подбежавший паренек был маленький, худой, с россыпью угрей на лбу и щеках, но не багровых и страшных, а милых, прирученных и домашних. Без угрей Витяра казался незаконченным. Еще забавнее были его уши. Небольшие, но с очень толстыми, точно осой укушенными, мочками. Казалось, за основу взяли обычное ухо и подклеили к нему ободок от баранки.
- Витяра, резервная нерпь у тебя? – спросил Ул.
Паренек сунул руку под куртку, долго рылся, сопровождая свои поиски жуткими ужимками, и, наконец, протянул кожаный щиток. Поругивая Витяру за спутанные шнурки, Ул помог Рине завязать нерпь. Его собственная к тому времени уже золотилась и сияла. Ее силы были восстановлены переносной закладкой, которую захватил с собой педантичный Макс.
- Я не умею телепортировать, - сказала Рина.
- Вообрази, я тоже. Всё делает сирин, - сказал Ул, щелкнув ногтем по женщине-птице. - Твоя задача – ясно представить место, куда переносишься, и всё.
- Ул, она не м-может представить м-место. Она никогда не была в ШНыре, - напомнил Макс.
Ул озадачился, но только на секунду.
- Тогда представь себе траву и что я стою справа, а Макс слева! Сможешь?
Рина осторожно кивнула.
- Думаю, да.
- Вот и договорились. Только не пытайся за меня ухватиться в момент вспышки. Мне не нужен сиамский близнец. Я очень чутко сплю и ворочаюсь ночью! – предупредил Ул.
- Нам в-влетит от Кы… Ты знаешь от кого. По пы… правилам надо было п-провести инструктаж! – грустно сказал Макс.
Ул смутился, но только на секунду.
- А кто сказал, что я его не провел? Я сообщил основную информацию, - заявил он и коснулся своего сирина.
Рина машинально повторила его движение. Ничего не произошло, и она хотела уже убрать руку, как вдруг ей почудилось, что по куртке у нее бегают жуки, похожие на овсяные хлопья. Она попыталась их стряхнуть, но такие же жуки уже сидели у нее на ладонях. Рина заторможено осознала, что это не жуки, а ее тело и одежда дробятся вначале на крупные части, а те в свою очередь на мелкие. Она распадалась на множество мелких частей, которые не осыпались, но повисали в воздухе как сахарная пудра, повторявшая форму тела и конечностей. И сквозь эту пудру легко пробивались лучи солнца и видна была влажная земля.
Рина в панике попыталась ухватиться за Ула, представлявшего собой такой же песчаный рой, но не успела. Опытный Ул предусмотрительно отошел от нее шагов на пять. То же самое сделал и Макс.
- Ул справа! Макс слева! Трава под ногами! ПОД ногами – а не В ногах и не НАД ногами! – громко крикнул Родион, медливший телепортировать, пока этого не сделает Рина.
Крикнул он это вовремя, потому что Рина не помнила уже ни о чем, видя, как ее тело окончательно теряет очертания и разлетается во все стороны сотнями тысяч крошечных шариков, занимая уже пространство едва ли не с комнату.
Рина так и не поняла, представила она что-то или нет. Кажется, картинка всё же мелькнула, потому что в следующий момент она уже сидела на траве. Рядом стояли Ул и Макс и внимательно смотрели на нее.
Потом они переглянулись, и Ул опустился рядом на корточки.
- Только ты, пожалуйста, не пугайся! Ты жива и это главное. Могло быть гораздо хуже! – сказал он.
- Что случилось? – спросила Рина, нервничая.
Ул сочувственно коснулся ее плеча.
- А ты еще не поняла? Мы с тобой поменялись ногами. Такое иногда бывает. Поначалу, конечно, будет неудобно, но потом привыкнешь. Я же предупреждал: не хватайся за меня! - пояснил он.
Рина дико завизжала прямо в его жалостливые глаза. Потом подтянула к себе колени и начала торопливо закатывать джинсы. Джинсы были как будто бы ее, но кто знает, что там под ними? Даже когда она разобралась, что ноги ее собственные, она всё равно по инерции продолжала визжать.
- Нельзя ли чуть тише? У меня заложило уши! – попросил кто-то за ее спиной.
Рина увидела женщину небольшого роста. Она и не заметила, когда та подошла. Средних лет, но выглядит молодо. Осанка как у танцора. Длинная тонкая коса. Подбородок высоко вскинут, точно она пытается за счет этого стать выше.
На носу у дамы - маленькие очочки. Не круглые, а очочки-половинки, похожие на распиленный овал. В руках держит мелкую, лысую, тонконогую, дрожащую левретку. На левретке - широкая шлейка с ручкой. Видимо, при желании собачку можно таскать за эту ручку, как сумку.
- Добрый день! – робко сказала Рина.
Дама посмотрела на нее строгим взглядом, в котором читалось, что доброта сегодняшнего дня – факт уже установленный и не нуждается в повторном доказательстве.
- Ул, зайди, пожалуйста, ко мне в кабинет! Октавий хочет поговорить с тобой о чувстве юмора. А заодно о телепортации неподготовленных новичков, - попросила она негромко.
Ул втянул голову в плечи, мгновенно став виноватым школьником.
- Она подготовлена! – сказал он торопливо.
Дама приподняла брови.
- Так быстро?
- Мы ей всё объяснили. Она схватывает на лету, - пробурчал Ул и умоляюще скосил глаза на Макса. – Вот он подтвердит! Докажи!
Великан торопливо закивал.
- Исключительный та… т-тт… та-а-алант! – запел он.
Решительную женщину пение Макса не заинтересовало. Она со скепсисом посмотрела на Рину, которая всё ещё ощупывала свои ноги.
- Вставай! – велела она.
Рина поспешно вскочила. Она была выше дамочки на полголовы, но почему-то казалась рядом с ней карлицей. Есть такие маленькие люди, рядом с которыми даже великаны уменьшаются.
- Ты знаешь, кто я? – спросила женщина, поправляя очки.
- Да.
Даму это насторожило.
- И кто? – спросила она ознакомительно.
- Вы Кавалерия! – ляпнула Рина.
Лицо у дамы вытянулось. Но посмотрела она не на Рину, а снова на Ула. Если раньше голова у того была просто втянута, то теперь она почти совсем исчезла. Однако он успел бросить на Рину мрачный взгляд и провести большим пальцем по шее.
- Кавалерия – это конница! – с нажимом произнесла маленькая дама. – Скажи, я похожа на конницу или всё же на директора ШНыра?
Рина поспешила высказаться в пользу второй версии. Калерия Валерьевна разглядывала ее пристально, не таясь. И Рина тоже ее рассматривала, только не так явно. Она помнила, что ей сказал Ул про мужа и сына, однако никакой тоски пока в Кавалерии не наблюдала. Или, возможно, она была глубже, чем можно зачерпнуть в первые секунды.
- В последние дни ты встречала необычных пчел? – спросила Кавалерия.
Рина покачала головой.
- Я могла не обратить внимания, - сказала она.
- На эту ты обратила бы внимание! – уверенно ответила Кавалерия и немедленно задала новый вопрос: - Почему ты не взяла себе закладку?
Рине захотелось соврать, но она почувствовала, что этого лучше не делать.
- Я не знала, что это закладка и что ее можно взять себе, - сказала она отважно.
Маленькая женщина поощряющее хмыкнула и одернула на Рине куртку.
- Пять баллов! Но на всякий случай запомни: знать это необязательно. Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но куча народа спилась, понятия не имея, как выглядит формула спирта… Ул! Макс! Родион! Найдите Кузепыча и попросите его поселить новенькую!
- Кузепыч будет скрипеть. Скажет, что надо было предупреждать заранее, - отозвался Родион.
Он единственный разговаривал с Калерией без робости. Калерия Валерьевна опустила голову, а потом закинула подбородок так резко, что тонкая косичка дернулась, как кошачий хвост.
- По логике вещей – а у меня всё в порядке с логикой вещей! – далеко не обо всём можно предупредить заранее. Так и передайте Кузепычу! – отрезала она.
* * *
- Ну и влетит мне сегодня! Зачем ты ляпнула про Кавалерию? – сказал Ул, когда директриса ушла.
- Прости, - виновато сказала Рина.
Ул прислушался к себе.
- Вечером прощу. Пока я еще не обижен, - заявил он, и вместе с Максом и Родионом ушел искать Кузепыча.
Рина огляделась. Вдоль дороги тянулась цепочка молодых деревьев, похожих на торчащие зубья вкопанной расчески. Забор веселенький, железный, с каплями засохшей краски, которую так приятно сцарапывать ногтем. Каждая капля содержит в себе краткий, бесконечно тихий «пуф!» На забор напирают кусты сирени, частично обломанной. Вокруг спешат раздвинуть землю бесчисленные подрастающие сирены и сиренята.
За сиренью – асфальтовая площадка, на которой стоит старая машина алого цвета. Спортивная, хищных очертаний, но с новыми дисками и резиной. Аллея ведет к двухэтажному дому в форме огромной буквы Н. Острая крыша с ржавчиной на стыках и ветхой деревянной лесенкой. Кокетливая труба с жестяным козырьком. Окошки в подвал забраны решеткой. Дополнительная пожарная лестница ведет вдоль стены на второй этаж.
Рина подошла к крыльцу. Небольшое, без перил, ступенек в пять. На двойной деревянной двери висит обычный лист формата А4, упрятанный под оргстекло, но все равно ухитрившийся по краям подмокнуть, а в центре выгореть.

НЕСКОЛЬКО ФАКТОВ О ШНыре:

1. Есть ШНыр и есть шныр. Ну с этим ты разберешься быстро.
2. Гостей, родителей, друзей сюда пригласить нельзя, если они, конечно, не шныры.
3. Здесь делятся всем, кроме дурного настроения.
4. Дуэли, драки, пустые разговоры и выяснение отношений в Зеленом Лабиринте строго запрещены.
5. Нерпи не терять! За зарядку, поломку, сбои в работе, залипание в кирпичной кладке, проблемы с боевой магией и т.д. администрация ответственности не несет.

Дальше Рина прочитать не успела. Дверь открылась. Выглянул Макс.
- Идем. Мы нашли Кы… к-к… к… - сказал он, и, бросив воевать со словом, пальцем поманил Рину за собой.
Потянулся длиннейший коридор. Замелькали стены со вставными деревянными панелями; низкие банкетки из кожезаменителя; таблички «Выход» и «Вход» с зеленой подсветкой; врезанная в стену железная петля от несуществующей двери; старая чеканка с горцами; огнетушитель в красном ящике.
За окном - железный козырек, похожий на корыто, со стоком наружу. Круглый внутренний дворик с четырьмя елями. Одна огромная с крупными шишками и лысой вершиной, похожей на голову грифа. Рядом маленькая ель и еще две средних, отшатнувшиеся друг от друга и будто танцующие аргентинское танго.
ШНыр, казавшийся поначалу устроенным просто и логично: два параллельных корпуса и соединяющая их галерея – на деле оказался не таким простым, потому что, к одной из перекладин «Н» примыкали еще пристройки в форме кривоватого «Ш».
«Ш и Н – почти как ШНыр. Занятно!» - подумала Рина.
«К-корюдорчики» - называл их Макс. Пахло мастикой. Под ногами лежал обеззубленный паркет. На стене Рине попалась старая групповая фотография в деревянной раме. Она не удержалась и остановилась.
Вот Макс, такой же огромный, но со смешным детским лицом; вот Родион, не такой матерый и небритый, но такой же недоверчивый и немного угрюмый; а вот и Калерия Валерьевна, бодрая и устрашающе неизменная. Рине показалось, что среди полудетских лиц, окружавших преподавателей, мелькнуло и лицо Ула. Неужели это он? Вихрастый, лупоглазенький, смешной. Все стоят, а он разлегся в первом ряду перед всеми и подпер рукой щеку.
«Интересно, а девушка Ула тоже тут?» - подумала Рина, пытаясь среди нескольких десятков людей угадать нужное лицо. Но, конечно, не угадала.
Макс нетерпеливо кашлянул, напоминая, что нужно спешить.
У лестницы им встретился темноволосый симпатичный парень. У парня была загипсована левая рука. Он не слишком заморачивался и успел изрисовать гипс маркером.
- Привет, В-вовчик! Как ты? – крикнул ему Макс.
- Норма! – баском ответил Вовчик, деловито осматривая фигуру Рины.
- А рука?
- Норма! – тоже сказал Вовчик, переводя взгляд на прилагавшееся к этим ногам лицо.
- У тебя все н-норма! – заметил Макс.
- Нет, не всё! - пожаловался Вовчик не столько Максу, сколько Рине. - У меня девушки нет. Это не норма.
В эту секунду из примыкавшего коридора выскочила девушка с пластиковой трубой, догонявшая Вовчика, чтобы треснуть его по макушке. Заметив Макса и Рину, она сунула трубу под мышку и попыталась сделать мыслящее лицо.
- Сочувствую! Давай у нее попросим поискать тебе кого-нибудь! – коварно предложила Рина.
Вовчик надсадно закашлялся и промчался дальше по коридору.
Девушка подошла. На скуле у нее была странная ссадина. Небольшой кусок кожи просто выхвачен, хотя рана уже затянулась. Это не мешало девушке быть веселой. Она все время улыбалась и ойкала, потому что при улыбке кожа лица натягивалась.
- Привет, Окса! – махнул ей рукой Макс. - Была у Фикуса? Соломенным жы… жгутом живот растерла?
- Ой! Была.
- Как он? Б-больше не кусается?
- Отмораживается, будто и не он. Ой! – Окса схватилась за скулу.
- А т-ты не улыбайся! – посоветовал Макс сочувственно.
- Не могу не улыбаться. Ну я пошла! Мне надо еще кое-кого прибить! – и Окса ушла, держась за щеку и издали показывая Вовчику трубу.
На втором этаже у лестницы Рина снова встретила Ула. С ним рядом стоял грузный круглолицый мужчина с бровями-щеточками и мясистым подбородком-пяткой. Широкий, как дубовый пень, он громоздился в проходе. Рина догадалась, что это и есть Кузепыч.
- Здрасьте! – робко поздоровалась Рина.
Кузепыч с сомнением оглядел ее.
- Эта, что ли, беспчелиная? – сурово спросил он у Ула.
Рина увидела, что клешня у него подписана татуировкой: «КУЛАК». Начиная с мизинца, по одной букве на пальце.
- Ага в смысле угу! - весело подтвердил Ул.
Кузепыч снова посмотрел на Рину и поскреб щеку.
- Отдельной комнаты я ей не дам! - заявил он решительно. - Дам койку в «на-пять-человек».
Он повернулся и грузно затопал по коридору. Пешком Кузепыч передвигался неуклюже, по-медвежьи, однако успеть за ним было непросто.
Рина оглянулась на Ула. Тот махал ей руками, чтобы она шла за Кузепычем и не сомневалась. Сам же почему-то оставался на месте, да и Макс тоже.
О Кузепыче можно было сказать, что он не столько идет, сколько обходит свои владения. В том, как он потрогал деревянную раму, как поднял и, не задумываясь, сунул в карман бесхозный гвоздь, ощущалась природная хозяйственность, почти любовность. То, кряхтя, наклонится и закрутит на батарее вентиль, то сурово подергает повисший на одном шурупе шпингалет и пошевелит бровями-щеточками. Должно быть, так, полубоком, с оглядкой, ползет по морскому дну старый краб с проросшими на панцире ракушками.
У предпоследней в ряду двери Кузепыч остановился и толкнул ее. В комнате было душно. Кровати не засланы. Матрасы свернуты в рулоны. И никаких вещей, только на окне валяется старая зубная щетка.
- Располагайся где хочешь. Все свободно, - буркнул Кузепыч.
- А разве тут никто не… - начала Рина.
- Сейчас нет. Обычно пчелы собирают новичков ближе к осени.
Кузепыч подошел к окну и дернул раму. Окно выходило на огромный куст сирени. Рядом росла старая сосна с раздвоенным стволом. Одна из ее толстых ветвей, разогретая солнцем, в красноватой чешуе коры, подходила к окну совсем близко. Рина прикинула: даже если сорвешься, второй этаж не десятый. Ребра собирать недолго и разлет у костей небольшой.
Щеточки бровей Кузепыча сурово шевельнулись.
- В порошок сотру, если узнаю! – грозно сказал он.
- За что? – удивилась Рина.
Кузепыч выдохнул в нос, что означало у него укороченный смешок.
- С другой стороны, если на газоне следов не останется, как я узнаю? – добавил он размышлительно.
Рина моментально перестала притворяться. Она умела ценить человеческое отношение.
- А что, старые – ну которые раньше нас тут жили - следов не оставляли? – рискнула спросить она.
- Они одеяло вниз сбрасывали. Когда на одеяло прыгаешь – на газоне следов не остается. Зато они остаются на одеяле! – захрипел Кузепыч.
Его вновь начала душить жаба.
Рина представила её себе очень отчетливо. Стоит на задних лапах здоровенная зеленая жабища ростом с человека и давит его перепончатыми лапами.

Глава девятая.
УШКИ ДЛЯ ПРОСЛУШКИ

Срочно продам друга!
Реклама зоомагазина

Несколько недель спустя Долбушин вновь приехал к Гаю. За вычетом охраны, они были вдвоем. Глава финансового форта скользнул глазами по зашитому шву на скуле у телохранителя.
- Как ваша дочь, Альберт? – спросил Гай вместо приветствия.
Долбушин посмотрел на квадрат пола под своими ногами.
- Я видел ее сегодня утром, - сказал он.
- Ходили в тот дом, где она живет с «родителями»? – умилился Гай. Долбушин понял, что ему уже доложили. – И что же..?
- Она меня не узнала, хотя мы спускались в одном лифте. Фельдшер Уточкин поработал на славу. Он действительно гений, но когда всё закончится, я его убью, - без угрозы, но очень деловито сказал Долбушин.
Гай сдвинул брови, взвешивая степень потери для организации.
- Ну что ж… Безвременная смерть - удел всех гениев, - вздохнул он. – Что шныры? Пока не выходили на вашу дочь?
- Вы знаете, что нет.
- Что ж… Потерпим.
Гай сел на край стола. На столе у Гая не было ни бумаг, ни компьютера, ни шариковой ручки. Только каменные шахматы. Каждая фигура – черная и белая - походила на определенного человека. В одном из сутуловатых коней Долбушин угадывал себя. Массивный Тилль был ладьей. Болтливый Белдо – слоном. Гиелы - пешками.
Камни, которые пошли на фигуры, были неровные, пористые. Любой опытный резчик удивился бы: зачем брать на фигуры такой неподходящий материал. Но это потому, что он не знал, откуда они.
- Теперь о другой девушке. Как она поживает? – поинтересовался Гай.
Он взял коня-Долбушина, улыбаясь узким ртом, сверил с оригиналом, и переставил на другую клетку.
- Полина? Неплохо, - настороженно ответил оригинал и, не удержавшись, добавил: - Собираетесь послать шпионом в ШНыр и ее тоже?
Гай любил только свои шутки.
- Ничего нового выяснить не удалось? – спросил он, зевая.
- Она все забыла.
- Даже кто она такая?
- Абсолютно. Ей сказали, что она наша дальняя родственница, попавшая в аварию. И я точно знаю: закладки у нее нет.
- Из болота сообщали: была. И такая, что мы подняли по тревоге сразу три четверки. Девчонку нам удалось перехватить, но где то, что она несла?
- Не знаю.
Гай недоверчиво прищурился.
- Белдо утверждает, что Круня говорила о двух закладках. Главную девчонка вытянуть не смогла, хотя и прикасалась к ней. Ее могут взять только те десятеро, в число которых войдет и ваша дочь. Другую всё же пронесла. Интересно, как ей удалось нырнуть так глубоко? Я приглядывался к ней. Девчонка обычная. Ничего особенного из себя не представляет, - сказал Гай.
Долбушин незаметно поднял голову и попытался встретиться с ним глазами, но глаза Гая были неуловимы.
- Даже та закладка, которую она вытащила, оказалась для нее слишком сильной. Она нарушила закон ШНыра, замахнувшись на то, что ей не по зубам, и едва не засела в болоте на обратном пути. Вырвалась оттуда едва живая, без памяти, на израненном пеге, - роняя слова, точно монеты на стеклянный стол, продолжал Гай.
- Поэтому берсерки ее и перехватили.
- Да. Но, тем не менее, она как-то пронесла ее через болото, хотя неминуемо должна была там застрять. Вы понимаете, что девчонка вытянула в наш мир? Как она вообще смогла протащить это мимо эльбов? Вы же знаете, Долбушин: шныр с закладкой, которая больше его, может уцелеть, только если оставил ее себе.
- Слияния не произошло. Мы бы это ощутили, - заметил Долбушин.
- Допустим. Но почему-то закладка дает ей силы. Иначе девчонка не выжила бы после всего, что ей пришлось перенести. Может, она всё же оставила ее у себя? – вкрадчиво спросил Гай.
- Исключено. Мы всё тщательно проверили. Про одежду я не говорю. На ней нитки своей нет. Может, закладка уже в ШНыре?
- Нет, Альберт. Если бы закладка такой силы оказалась в ШНыре, мы бы об этом узнали. Возможно, закладка осталась с пегом, которого мы упустили, а возможно…
Долбушин ждал продолжения, но Гай молчал. Он разглядывал мраморные фигурки, изредка переставляя их. Шахматные законы его не волновали. Пешки в его игре легко пятились, а слоны ходили как ферзи. О своем же собеседнике он почти забыл.
- Кажется, вы еще о чем-то хотели спросить, Альберт? – поинтересовался Гай, когда Долбушин уже решил, что сегодня не добьется от него ни слова.
- По поводу Ромео и Джульетты… - с усилием выговорил тот. - Кто будет Джульеттой? Ваш опекун ничего не говорил?
Гай понимающе ухмыльнулся.
- Боитесь стать дедушкой, Альберт? Расслабьтесь! Кроме вашей дочери, Круня нарисовала еще четырех девушек. Ваши шансы катать коляску не так уж велики.
Глава второго форта облегченно вздохнул.
- Всякий бизнес имеет две перспективы: ближнюю и дальнюю, - продолжал звенеть Гай. - Пока они встретятся, пока ребенок родится, пока вырастет… С нас довольно сегодняшних забот. Я недаром держал Белдо в библиотеке. Он нашел интересную рукопись семнадцатого века. В ней утверждается, что слабый шныр может пронести сильную закладку в единственном случае: если она сама ему поможет. Особенно если это КОНТРЗАКЛАДКА. Живая закладка, а, Альберт?!
Долбушин недоверчиво засмеялся.
- Даже если так, использовать ее нельзя.
- Почему же?
- Она слишком медленная. Единственной живой закладкой, которую видел лично я, был жук, который за неделю проползал не больше сантиметра.
- Тилль? – спросил Гай с пониманием.
- Да. Помните, он застрелил шныра, конь которого сломал крыло? Правда, тот жук полз и через скалы, и по воздуху, и под водой, но чудовищно медленно. Тилль быстро понял, что использовать его невозможно, и продал его мне. Что я с ним только не делал! Даже бросил в доменную печь. Жука вплавило в брусок, а он даже лап не опалил! Сомневаюсь, что он вообще догадывался о существовании печи. Просто полз себе и полз. Закончилось всё тем, что я забыл его в своем сейфе. За месяц он прополз через четыре сантиметра стали и куда-то сгинул.
- Вы не думали: почему так происходит, Альберт? – спросил Гай.
- Думал.
- И..?
- Он другой, - хмуро ответил Долбушин.
Гай закрыл глаза и пальцами стал массировать веки.
- В этом всё и дело. Ваш жук был… как трехмерная муха, которая бежит по плоской двухмерной картине. Вот она бежит эта муха, пробегает огонь, воду, атомный взрыв, солнце – и ничего не может ее остановить. Муха даже не замечает их, потому что мухи не интересуются картинами. В этом суть КОНТРЗАКЛАДКИ! Она не принадлежит ни одному миру.
- Я помню теорию, - отозвался Долбушин. – Тот, кто владеет контрзакладкой, может: а) незамеченным пройти в любое место нашего мира; б) взять и вынести любой предмет; в) если контрзакладка будет быстрой, во что я верю с трудом, так как этому нет доказательств, она позволит своему хозяину проникнуть в Зеленый Лабиринт к самой мощной из закладок, существующей в нашем мире. Пока она, как известно, расколота, но если когда-нибудь все три ее части…
Гай махнул рукой, прерывая его.
- Довольно! Ваш мозг, Альберт, напоминает мне разлинованный лист бумаги. Все ясно, все по полочкам. Скажите, вы когда-нибудь плакали?
- Это личная информация, - ответил Долбушин.
* * *
Когда Долбушин ушел, Гай прислушался к его удаляющимся шагам, а затем, подойдя к деревянной панели, дважды стукнул в нее. В кабинет Гая, переваливаясь, вдвинулся Тилль.
Добродушно улыбаясь, он обрушился на диван и издал облегченное «уф!»
- Ну наконец! Полчаса не курил! Чуть не удавился! – сказал он и полез в карман.
- Вы слышали наш разговор, Ингвар Бориславович? – спросил Гай, терпеливо дождавшись, пока на конце сигареты оживет огонек.
- Обычно прослушку мне приносят в распечатках. Но тут, согласен, случай особый, - отозвался Тилль.
- И что же из нашей беседы вам запомнилось?
Тилль приподнял тяжелые веки и быстро взглянул на Гая. Возникла секундная пауза. Тилль пробился в главы форта из рядовых «топорников», как иногда называли берсерков. Рядовой же топорник может сделать карьеру при единственном условии: если он будет выполнять все приказы, хранить верность и не болтать. И еще важное дополнение: читать желание начальства по глазам.
Тилль сделал три затяжки и только потом разлепил губы. Он никогда не спешил. Лучше чуть опоздать на свой автобус, чем сесть в чужой.
- Существование контрзакладки, - невозмутимо сказал он, отрывая от пухлых губ сигарету.
Гай подышал на шахматную ладью.
- У шныра, который ее нашел, всегда будет с ней устойчивая связь. Правда, помогает контрзакладка только в минуты смертельной опасности, поскольку девушка с ней не слилась, - заметил он.
- Шныру, которого я застрелил, контрзакладка не помогла, - сказал Тилль, улыбаясь с добродушием Дедушки Мороза, которому принесли голову его западного конкурента – Санты Клауса.
- Она была очень медлительна. Эта, я надеюсь, поможет. Сложность в том, что смертельная опасность угрожает нам не каждую секунду. Особенно в доме у Альберта, где много богатых людей и у всех охрана, - сказал Гай огорченно.
Веки Тилля дрогнули, но подниматься не стали. «Дедушка Вий заснул», - говорил в таких случаях Белдо.
- Что-нибудь изобретем, - сонно пообещал он.
- Только не изобретайте пулю в голову или бомбу в машину, как всегда! – озабоченно предупредил Гай. – Мне нужна закладка, а труп девушки – плохая наживка! Опять же Альберт не поймет. Вы почувствовали, Ингвар, что бедняге не к кому испытывать родительские чувства? Катался на лифте с родной дочерью, а она, небось, еще прикидывала, не маньяк ли залез с ней в кабину?
Тилль слушал и ронял пепел себе на живот. Сопящий, дружелюбный мясник Тилль.
- Мне не понять. У меня сыновья, - печально сказал он и точно невзначай добавил: – Гай, если с Долбушиным что-то случится, могу я забрать себе его зонт?
Гай поцокал языком. Внимательно прислушавшись к его цоканью, Тилль не уловил в нем ни согласия, ни запрета.
- Сколько раз в вас стреляли, Ингвар? – поинтересовался Гай.
Вопрос оказался для Тилля неожиданным.
- Десять. И трижды взрывали… Ребята приходят злые, нервные. У многих прежде были вес, авторитет, а тут он снова рядовой топорник. Приходится все нарабатывать заново. Не всем это нравится, - сказал он без обиды, с полным пониманием.
- Тринадцать покушений и вы целы?
- Пара мелких шрамов от автомобильного стекла. Несколько убитых охранников и море испорченной одежды, - сказал он.
- Вы счастливчик, Ингвар! Я вам завидую, - сказал Гай.
Тилль чуть оттянул ворот свитера и суеверно коснулся кабана на цепочке.
- С моей работой я не мог выбрать более правильной закладки. Год за ней охотился. Прежний ее хозяин очень любил русскую баню. И вот однажды меня осенило, что в парилке металл должен раскаляться… Мысль пришла мне в четверг, а в субботу она была уже моя. Я не расстаюсь с ней ни днем, ни ночью!
Гаю была известна вся его подноготная. Он рассеянно хмыкнул и на кабана покосился без большого интереса.
- Но всё же выставлять свою неуязвимость против зонта Альберта вы не стали? Позволили ему спокойно калечить мою охрану, - напомнил он с иронией.
Тилль никогда не корчил из себя героя. Именно по этой причине он пережил немало героев.
- С этими закладками как в картах. Никогда не знаешь, на что нарвешься. Порой даже мелкая дрянь скрывает чудовищную силу, - пробормотал он.
Гай коснулся кабана и кокетливо подул на пальцы.
- Дайте-ка взглянуть поближе! – попросил он.
Тилль смутился. Гай засмеялся и махнул рукой, показывая, что это была шутка, и другой реакции он и не ожидал.
- Скажите, Ингвар, вам не обидно, что слиться можно только с первой закладкой? Что за несправедливость! Остальные приходится таскать с собой, как вы кабанью голову или Альберт свой зонт…
Тилль издал размытый звук, который, пожалуй, мог свидетельствовать об удивлении. Человек дела, он не рассматривал абстрактных ситуаций.
Гай это понял.
- И просто для взаимопонимания, Ингвар! С зонтом – это дело вше, но не пытайтесь присвоить себе контрзакладку! – сказал он, и обычное стекло звякнуло металлом.
Струйка дыма из угла рта Тилля получилась длиннее, чем обычно.
- Она вас прикончит, - продолжал Гай. - Бумажными руками невозможно удержать огня. А эта закладка больше огня! Она из-за тех скал, куда вы никогда не пробились бы, даже если бы вход на двушку был свободнее, чем в городской парк.
- Это еще почему? – ревниво спросил Тилль.
Гай выпрямился. Его мягкое лицо плескало, как прибрежная вода, нарушая все без исключения законы мимики.
- Вы споткнулись бы гораздо раньше, у первой гряды, где лежат красные закладки, - сказал он горячо. - Те, что превращаются в мускулистое тело, способное очаровывать пышных шатенок, бесперебойный желудок, смазливую мордашку и прочие мизерные удовольствия. Но, допустим, произошло бы чудо, и вы перемахнули бы через эту гряду. Но тогда вы споткнулись бы о дар видеть под землей клады, выигрывать в рулетку или писать стихи верлибром…
Тилль не знал, что такое верлибр, поэтому на всякий случай пошевелил шеей.
- А вы сами, Гай? – прохрипел он, вставая, потому что Гай уже стоял у выхода из кабинета, показывая, что встреча подошла к концу.
- Я - дело другое. Когда-то я уже был у второй горной гряды, - сказал он совсем тихо, когда за Тиллем уже закрылась дверь.
* * *
Дождавшись, пока телохранитель, посланный проводить Тилля до машины, вернулся, Гай сделал вещь довольно странную. Выпроводил из кабинета всю охрану и, прилагая немалые усилия, налег грудью на массивный шкаф. За шкафом висел ковер, а за ковром открылась ниша настолько узкая, что даже такой воздушный старичок, как глава первого форта Дионисий Белдо смог уместиться в ней исключительно стоя.
- Садитесь на диван, Дионисий Тигранович! Отдыхайте! Я не думал, что всё так затянется.
Старичок опустился на диван, но не там, где он был продавлен грузным Тиллем, а несколько правее. Сидел он на диване застенчиво, положив руки на колени и с очень прямой спиной, как скромная девушка, пришедшая наниматься в гувернантки.
- Вы внимательно слушали, Белдо? – спросил у него Гай.
Старичок с милой улыбкой коснулся вначале своих розовых ушек, а затем макушки.
- Тилль провозится долго. Под шумок он наверняка попытается убрать Долбушина, а это потребует дополнительной подготовки, - заметил Гай. - К моменту, когда Тилль начнет шевелиться, я хочу знать о контрзакладке возможно больше. Как она выглядит, как перемещается. Всё!
Белдо вежливо слушал, одергивая и распушая алый платочек.
- Вам не жалко Альберта? – спросил он соболезнующим голосом похоронного агента.
Гай даже не стал делать вид, что не расслышал.
- Привезите ко мне Круню! – приказал он.
Старичок виноват заморгал.
- Она ни к кому не ездит.
Гай приподнял брови.
- Даже если я попрошу?
- Круня очень привязана к тому месту, на котором находится ее подвал. В любом другом она не сможет.
- Что за место?
- О, прекраснейшее! Опекунов там слышишь четко, лучше, чем в болоте. И своего, и чужих – прямо как эхо. Когда-то там стояла башня, в которой Петр допрашивал стрельцов. Под фундаментом башни – моровые захоронения, а до них - языческое капище. Насыщенная, дающая энергетика! - сказал Белдо с увлечением.
Когда знатный куровед уехал, пообещав лично заехать к Круне, Гай вышел из кабинета и спустился в подвал. Гудели кондиционеры. Коридор здесь был чистенький, с искусственными пальмами в кадках – ну просто полуподвальный этаж провинциальной гостиницы. Гая утомляла и одновременно забавляла его пошлость. Опять же, так было лучше, чем красный кирпич в свинцовых оспинах и осиновый пол с жестяным желобом-кровостоком.
Гай прошел по длинному коридору и остановился у крайней двери. Дверь была окутана нежно-розовым сиянием. Рядом еще лежал каблук того клерка из форта Долбушина, что возомнил себя охотником за закладками.
Не дойдя до двухслойного сияния одного шага, Гай остановился и протянул левую руку. Сияние изменило форму, точно чуткий пес, обнюхало его ладонь, подозрительно коснулось лица и вновь втянулось. Гай толкнул дверь и вошел в узкую комнату. Её стены, потолок и пол слабо светились точно так же, как и дверь.
В комнате не было даже табуретки. Прямо на полу, в очерченном меловом круге лежал массивный куб потемневшего серебра, в который был вплавлен треугольный осколок зеркала.

Глава десятая.
ДОНСКОЙ ПЕГ
Животные часто погибают от элементарных ран, потому что кусают руки врача, разлизывают швы и срывают наложенные повязки. То же самое происходит с людьми, которые начинают расковыривать прежние обиды, вместо того, чтобы простить их и позволить им изгладиться.
Йозеф Эметс

Разместилась Рина быстро. Гораздо больше времени она провела в душе. Одеваться пришлось в мокрое, а потом, прямо на теле, сушить одежду найденным в шкафу феном. Способ, конечно, дурацкий, но эффективный.
Перед обедом к ней снова заскочил Ул.
- От тебя кошмарно пахнет мылом! – сказал он.
Рина смутилась.
- Я нашла только хозяйственное, - сказала она.
- Которое «семьдесят два» процента? Кузепыч его обожает. Ядрено и дешево. Кстати, ты в курсе, что оно делается из раздавленных автобусом кошек? - уточнил Ул и, не давая Рине опомниться, поманил ее за собой.
- Куда? – спросила Рина, которая, по закону подлости, успела высушить всё, кроме головы.
- Увидишь, - пообещал Ул и, открыв окно, спрыгнул на клумбу.
- Тут все так делают! Выходов из школы слишком мало, а окон слишком много, – объяснил он Рине, когда она последовала его примеру.
- Кузепыч… - начала она.
- Про одеяло была шутка. Он шутит её уже много лет подряд, - мгновенно угадал Ул.
- Странная шутка. Несмешная, - удивилась Рина.
- Шутка не обязана быть смешной. Это практическая шутка в стиле: «На телефонной станции пожар. Положите трубку в тазик с холодной водой!» Всегда находится кто-то, кто действительно прыгает на одеяло, а потом не знает, куда его девать. Так и таскается с одеялом, - объяснил Ул.
- Откуда ты знаешь? – спросила Рина.
- Я сам когда-то жил в этой комнате. И сам когда-то сбрасывал одеяло. Зеленый был, верил всему, - засмеялся Ул и быстро пошел по аллее.
Двигался Ул пугающе моторно. Ощущалось, что для его жизненных сил дистанция слишком короткая – надо бы втрое больше да еще с чем-нибудь громоздким за плечами. «Если хотите, чтобы я замедлился – попытайтесь, чтобы я выбился из сил!» - говорила его стремительность.
Белая гравийная дорожка решительно прочерчивала молодой лесок. Территория ШНыра впечатляла. Еще до того, как дорожка закончилась, стало ясно, что вести она может в единственное место – к одноэтажному, протяженному строению из красного кирпича, под шиферной крышей.
Миновав Зеленый Лабиринт, про который Ул неопределенно сказал, что: «Эти цветочки лучше не срывать», они вышли на открытый участок, примыкавший к воротам красного строения. Послышался всплеск, и шедший впереди Ул стал ниже ростом.
- Осторожнее! Здесь моя личная лужа! Я в нее посторонних не пускаю! – предупредил он.
У входа в пегасню разлилась здоровенная лужа, самодовольная и втайне мнящая себя озером. В разных местах лужи цепочками валялись камни и плавали доски, безуспешно пытавшиеся ограничить ее могущество.
Ул захлюпал по луже. Шел он быстро, наступал со знанием дела. Рине с ее страстью к самовредительским экспериментам, вздумалось взгромоздиться на доску. Доска, заманивая, позволила ей сделать два шага, после чего Рина с воплем ушла под воду до середины голени.
Ул поймал ее под локоть.
- Ты восьмая на этой неделе! Мы с Афанасием считаем. Первым был Кузепыч! Или, может, девятая? Что-то у меня разладилось с арихметическим прибавлянием! – сказал он удрученно.
Рине, переставлявшей по дну переполненные сапоги, стало ясно, почему доске позволяют тут плавать. Чтобы великовозрастные приколисты Ул и Афанасий могли упражняться в «прибавлянии».
В центре лужи Ул остановился. Накрапывал дождик. Он почти не ощущался, но на личной луже Ула появлялись отметины.
- Я был у Кавалерии… - сказал Ул и поперхнулся. – Валерьевны… Новички обычно сваливаются к нам к осени, а сейчас май и чего с тобой делать, большой такой вопрос. В общем, Калерочка-Валерочка просила меня рассказать тебе про ШНыр и ввести в курс дела. Не слишком напрягайся запоминать, что я буду говорить. Что надо – в мозгах все равно отложится. Что не отложится, то, значит, не главное. Голова она, как дуршлаг, мелкое проваливается, а важное застревает.
- Я стою в луже! – напомнила Рина.
- Я буду краток, - смилостивился Ул. - Основали ШНыр скифы, хотя они представления не имели, что чего-то там основали. К скифам попало несколько летающих коней, что зафиксировано в греческих летописях. Скифы сильно не стали заморачиваться, откуда они взялись. Выдернули пегам маховые перья и принялись их разводить. Чужеземцам пегов не продавали, хотя золота им предлагали завались и больше. Вначале разводили, конечно, для разведки и для связи между дальними поселениями, потому что снайперская стрельба из лука со спины у летящей лошади – утопия. Мы экспериментировали с Максом – максимум стали попадать в метровый деревянный круг после полугода тренировок. А если, предположим, в тебя еще с земли долбят…
Ул ткнул себя пальцем в грудь и дернулся, будто в него попала стрела.
- Вскоре у скифов возникли проблемы с сарматами и готами. Малочисленная крылатая конница от многочисленной сердитой пехоты их не спасла. Дальше никаких исторических сведений о пегах не сохранилось. Только отголоски легенд о Тугарине на коне с бумажными крыльями. В средние века – несколько пар пегов оказались в Донских и Кубанских степях. Откуда они там взялись никто не знает. Может, и всегда были, только человеку на глаза не попадались. Пеги же, дикие, пугливые. Чуть что – на крыло и иди поймай!.. А тут, может, кобыла крыло сломала, а жеребец ее не бросил.
Ворота пегасни открылись. Ул оглянулся. В проходе стояла круглолицая Окса и держала на согнутых руках длинноногого, с коротким телом жеребенка. Жеребенок, не ощущая привычной опоры, опускал морду и пытался посмотреть на себя снизу.
На спине у жеребенка были крылья, естественно продолжавшие лопатки. Изредка он расправлял их и делал один-два неуверенных взмаха. Перья едва отросли, и крылья казались до смешного маленькими, будто переклеенными от курицы.
- Ну идем, что ли, внутрь! – сказал Ул, не слишком огорченный, что его лекция прервалась.
Рина вошла и робко остановилась в правом из двух длинных проходов. Чего здесь не было так это тишины. Непрерывные звуки доносились отовсюду. Кто-то вздыхал, возился, фыркал, ел, хотя самих пегов Рина пока не видела. Только за загородками мелькали быстро исчезавшие морды.
Дежурные из двух пятерок сноровисто работали каждая в своем проходе. Бряцали ручки ведер. Бритая наголо девушка через всю пегасню очень громко хотела напильник. Напильника ей не давали. Девушка не смущалась и хотела его еще громче.
- Наста, проснись и пой!!! – крикнул ей Ул. – Ты у нас что, в Кузепычи записалась?
Наста повернулась к нему.
- У Цезаря опять фигня с подковами! Ничего не держится! – пожаловалась она хриплым голосом.
Из денника вышел крупный буланый жеребец. Заржал и расправил крылья, мгновенно заполнившие и пегасню и ошеломленное воображение Рины. При каждом ударе крыльев тугая волна воздуха прокатывалась по проходу. С противоположного края пегасни на ржание жеребца задиристо отозвался другой. И еще один серый трехлеток тоже отозвался, но смутился и «сдулся», сообразив, что лезть во взрослые разборки ему еще рановато.
Почувствовав, что жеребец, взбудораженный свободой, вот-вот рванется и поскачет, Ул побежал ему навстречу.
- Эй, кто денник не закрыл? Цезарь крылья себе переломает!
Из-за широкой спины Ула к Цезарю метнулся щуплый паренек в красной майке и повис на уздечке. Рина узнала его. Это был тот самый Витяра, который дал ей резервную нерпь.
- Я ж на секунду! Я на пролетку хотел! – крикнул он, оправдываясь.
- А поседланного кто оставляет? Он же заподпружится! Дежурство еще одно поймаешь, Витяра! – предупредил Ул.
Маленький Витяра бесстрашно развернул Цезаря и, отчитывая его, потянул в денник. Цезарь шел неохотно, продолжая объясняться с дальним жеребцом.
– Если будут попрошайничать – ничего не давай! Пегас не песик. За кусок сахара хвостиком не завиляет, - предупредил Ул.
- А зачем тогда дают? – спросила Рина, у которой ничего не было в карманах.
- Для поощрения. Но подлизываться к пегу с сахаром, с морковками всякими, яблочками – дохлый номер. Некоторые думают, что пега этой белибердой подкупить можно! Фигуса с два! Что кобыла, что жеребец – они чайника быстрее любого кофейника просекают! Если пег тебя как наездника не уважает – хоть чего ему скорми, работать не будет. Хлеб сожрет, а уздечку в руках увидит – скалиться начнет и прижимать.
Ул шагал, дружелюбно отталкивая то одну, то другую лошадиную морду, тянувшуюся к нему из денника.
- А ну уберись! Не шлагбаум!.. – весело покрикивал он. - По левому проходу это все ваши, учебные! Мы им маховые перья подсекаем, чтоб они учеников не расшибли! А многим и подсекать не надо. У Икара вон одно крыло. Второе ему жеребенком воротами прихлопнуло… Бедолага!
Ул остановился и сунул сухарь грустной, с тоскливым глазом (Рина стояла сбоку и видела только один глаз) лошадиной морде. Морда бережно коснулась ладони Ула губами, и сухарь исчез безо всякого сопровождающего хруста. Только нижняя челюсть качнулась.
- А вот тот здоровенный – Фикус - вообще никогда не летал. Ты его крылья видела? Недомерки! На таких взлететь, а потом сверху ухнуть – никакой бомбардировки не надо! Рабочий размах крыльев у пега – семь-восемь метров, а у этого два… Но зато каков пройдоха! Я тридцать раз могу войти в конюшню, и он даже не подвинется. Так и будет торчать в проходе. Хоть пинка ему давай. Но если я со щеткой или седлом – тут уже начинается беготня.
Бритой Насте, которая шла за ними с ведром, слушать про толстого Фикуса – самого ленивого и хитрого пега на всей конюшне, который вечно, сделав круг, ложился или притворялся хромающим – было неинтересно. Она с жалостью смотрела на Икара. Это был красивый, нервный, пугавшийся всего мерин. Когда другие кони летали, он грустно задирал морду и смотрел на них с земли. Изредка Икар раскрывал второе крыло – громадное, белое, с силой взмахивал им и падал, не устояв на ногах. На месте отсутствующего крыла у него была короткая, примерно полуметровая культяпка.
- А новые крылья разве не… - начала Рина.
- Новые отрастают перья! – перебил Ул. – Крылья у пегасов – гибкая костяная трубка. Тут вот и дальше до сгиба… – он смело хлопнул по основанию крыла Фикуса, - она мощная. А ближе к краю ее и ребенок сломает.
Ул скользнул в проход между денниками среднего ряда и оказался в другой части пегасни.
- А тут уже не учебные! Это вот Аза! Ух и коварнющая кобыла! Ндрав из ушей лезет и колечками завивается!
Рина увидела некрупную кобылу с умной выразительной мордой. Гнедую, с белой звездочкой над правым глазом. Совсем небольшой звездочкой – эдакий случайный мазок белилами. Никакого очевидного коварства в ней Рина не увидела. Стоит себе смирная кобылка со сложенными темными крыльями и что-то жует, непрерывно поводя ушами. По морде, к углу выпуклого глаза, ползет муха. Кобыла терпеливо моргает, муха взлетает и садится ближе к носу, чтобы снова ползти к глазу. Это у нее такой прогулочный маршрут.
- Почему коварная? Нормальная кобыла.
- Узнаешь скоро почему! – пообещал Ул. - Чиститься любит, это хоть сто раз в день, а вот седлаться – вешалка!.. Седло в руках увидит – хитрит, в денник не пускает! В пролетке ничего, бодро ходит, но как увидит узкие воротца или калитку – норовит тебя коленом приложить! В дверях опять же зажимает! Ты когда выводить будешь – у левого плеча держись, и руку на уздечке под самой челюстью! А ну пр-рими!!!
Ул решительно вошел в денник. Аза подняла морду, посмотрела на него и, не увидев в руках седла, успокоилась. Рина осторожно скользнула в денник следом за Улом.
- Поговори с ней! – предложил Ул. – Говори-говори! Они ушам больше верят, чем глазам! С лошадью молчать не надо! Пусть она тебя слышит!
- Привет! Как дела? – заискивающим голосом произнесла Рина и пальцами осторожно провела лошадь по шее, сразу под щеткой гривы. К пальцам прилипла темная жесткая шерсть.
Ул засмеялся и ладонью поощрительно похлопал Азу по крутому боку. Крылья лежали у Азы, как и у всех пегов, вначале вперед, а потом, сложившись, с закруглением назад. Самые длинные маховые перья был с человеческую руку. Они почти закрывали круп и заканчивались примерно на уровне хвоста.
- Чего ты по ней комаром ползаешь? – весело спросил Ул. - Чтоб лошадь прочухала – похлопывай ее! Они знаешь, как холки друг другу зубами чешут? Человеку бы скальп содрали!
Кобыла переступила. Грудные мышцы напряглись, заиграли. Повернувшись к Улу, кобыла стала крупом притирать Рину к стене. Рина решила, что Аза ее просто не разглядела.
- Умная, славная лошадка! – Рина попыталась вежливо отодвинуть Азу, да куда там. Кобыла не сдвинулась и на сантиметр. Ума в «славной лошадке» было несколько центнеров.
- Слушай: ну с тобой не соскучишься! Где ты тут видишь славную лошадку? Увидишь – мне покажи, вместе поглазеем! А ну прррими! У, морда! Ишь ты, зажимает! Видит, человек новый! – Ул погрозил Азе кулаком.
Аза печально вздохнула. Круглые бока надулись и опали. Кобыла отодвинулась, опустила морду и уткнулась в кормушку. Ела она с разбором, раздвигая корм верхней губой.
- Молодец, лошадка! Хорошая лошадка! Милая, добрая лошадка! – залепетала Рина.
Ул уставился на нее с тревогой.
- Осторожно! – предупредил он. – Не нарвись! Очень прошу! Просто натурально умоляю!
- Не нарвись? Ты о чем? – растерялась Рина.
- Да была тут у нас одна. Сюсюкала, умилялась, лошадок пальчиком отодвигала. А то стоит с полным ведром воды и по два часа ждет, пока у Фикуса проснется совесть и он освободит проход. В общем, натуральная Сметана Петровна! А через месяц мы с ней расстались.
- За что?
- Да всё за то же. С лопатой за пегами бегала. В Фикуса вилами бросила. Максу, когда он ее оттаскивал, чуть мизинец не отгрызла. С тех пор я ласковым людям не доверяю. Лучше уж сразу не особо вежливым быть, но ровным, чтобы через месяц не скурвиться. А то истратят все терпение в первую неделю, а потом хоть в поилку от них ныряй!
Рина осторожно провела пальцами по жесткому маховому перу Азы.
- Значит, гениальность никому из нас не грозит? – уточнила она.
- Чего не грозит? – озадачился Ул.
- Ну пегас? Символ творчества? – подсказала Рина.
- Пег - это лошадь. Пусть крылатая, но лошадь! Он должен на что-то наложиться. Хотя бы на талант. В общем, если кто-то пачкал бумагу раньше – он в группе риска. Если же нет, то хоть спи в конюшне. Максимум начнешь строчить всем знакомым «смс-ки», - обяснил Ул.
Рина издала короткое восклицание. В спину ей что-то уперлось. Она увидела хитрую вислогубую морду, смешную челочку и два здоровенных уха: одно торчащее и одно слегка ломаное, похожее на вопросительный знак. Загадочное копытное было песочного цвета, линючее и упрямое.
- А вот и исключение из правил! Наш уникум: крылатый ослик Фантом! - с гордостью сказал Ул. – Каждый, кто его погладит, начинает с дикой скоростью графоманить. Правда, хватает только на десять минут. Потом вдохновение спадает, и человек приходит в норму… А… не трогай его!
Поздно. Рина уже провела ладонью по ослиной шее. В следующую секунду она уже схватила обгрызенный карандаш и начала строчить прямо на оштукатуренной стене:

Этим утром Луиза была завораживающе хороша. Зеркала слепли, служанки травились фосфорными спичками. Ее тянуло проказничать. Ручкой в белой перчатке она коснулась могучего плеча ужасного человека.
- Маркиз дю Грац! Вы обещали научить меня уклоняться от кулака!
- Да, сударыня! Я позаимствовал этот навык у американского индейца. Он был силен как Голиаф и быстр как Гермес. Служил у меня два года и умер от сущего недоразумения. Зашел с трубкой мира в пороховой погреб… Итак, Луиза, когда я вам скажу, ударьте меня в нос!.. Проклятье! Что вы наделали, очаровательница!
Луиза достала кружевной платок и заботливо приложила его к носу, бывшему некогда римским. Близость ее руки отчасти примирила ужасного человека с утратой.
- Вы должны были ударить меня, когда я скажу! И не головой!!! Вы русский язык понимаете? – с укором произнес маркиз дю Грац.
В его глазах отразилась дикая страсть, а заодно рейсовый дилижанс № 14 Мытищи – Париж.

Карандаш в руках у Рины поломался. Она вытерла пот. Пальцы дрожали.
- Я предупреждал! – сказал Ул.
Те десять-пятнадцать минут, что Рина строчила, он спокойно сидел рядом и ждал. Знал, что останавливать бесполезно.
- Эй, народ! Кто к Эриху со стороны слепого глаза подсунется – подкрадусь ночью и убью по голове тумбочкой! – хрипло проорал кто-то.
По проходу, толкая жеребца пятками, проезжала бритая Наста верхом на одноглазом Эрихе. Рине показалось, что Наста, в основном, начинает кричать, когда рядом Ул.
- А почему со стороны слепого нельзя? – спросила Рина. Причем дальновидно спросила у Ула, а не у Насты.
- Испугается еще и «в крыло» сорвется. А ей просто поработать Эриха нужно, без пролетки, - неохотно объяснил тот.
Рина безошибочно ощутила, что на Эриха Ул старается не смотреть. Сам стыдится своего неприязненного чувства к коню, но не может пока подавить его. Если б сердце соглашалось понимать всё, что уже понимает голова, насколько проще стало бы жить.
- А мне можно на пролетку? – спросила Рина нетерпеливо.
- Кавалерия не разрешит. В первые месяцы только учебные нелетающие лошади. Икар, Фикус, старушка Лана… - заявил Ул.
Когда прозвучало имя «Лана», Рина услышала дружелюбное фырканье. Большая серая кобыла подняла морду. Глаза у нее были тускловатые. Морда печальная, с проседью, а на нижней челюсти - редкая старушечья бородка.
- Самая умная лошадь здесь. После меня! – улыбаясь, представил Ул.
- А почему на пролетку нельзя? – разочаровалась Рина.
- Пеги - существа нервные! Не любят, когда у них на спине сидит что-то непонятное и делает нечто туманное. А когда пег боится, он начинает паниковать, козлить, свечить и выкидывать всякие фортели. А заканчивается всё тем, что в новостях передают: «В районе улицы Дубнинской найден человек, воткнувшийся головой в асфальт. На человеке кожаная куртка. На ногах – ботинки и пластиковые краги. Особые приметы погибшего не установлены. По мнению патологоанатома, падать ему пришлось с высоты примерно в полтора-два километра. Наша съемочная группа обзванивает подмосковные аэродромы в надежде узнать подробности этого чрезвычайного происшествия».
Ул остановился рядом с раздвижной дверью, на которой под оргстеклом желтела бумажка:

«Мерин Бинт
Донской пег».

- Желаешь проехаться - пошли к Бинту! Он как раз поседланный, - предложил Ул.
Посмотрев сквозь решетку денника, Рина увидел меланхоличного серого мерина, который, как супермен сигару, держал в зубах старый веник.
- Это его любимый веник. Он с ним не расстается. Когда потеряет – переживает, - пояснил Ул.
Рина прикинула, что крылья у Бинта на месте.
- А Бинт летающий? – спросила она.
- Корова тоже летающая! В вертолет заталкиваешь, а оттуда пинками! – громко сказала появившаяся рядом с Улом Наста.
Куда она спровадила Эриха, Рина так и не поняла. Видно, кому-то перепоручила. Ул погрозил Насте кулаком.
- Ленивый он, - сказал он. - Не то, что на пролетку, в галоп не поднимешь. Зато добрый и безотказный. Смешит тебя! На ходу мусор всякий подбирает, тряпки, жестянки. Бутылки пластиковые любит. Мнет зубами, хрустит… Выводи!
Рина потянула за повод. Бинт остался стоять, всем своим видом показывая, что никаких встреч у него на сегодня не назначено.
- Лошадь, иди! Да иди же!.. Она меня не слушает! – пожаловалась Рина.
- С каких это пор мерин Бинт стал «она»? – насмешливо вклинилась Наста. – А чего не идет? Да вон синей тряпки испугался. Повесил кто-то на решетку.
По проходу Бинт шел, дружелюбно фыркая и обнюхивая высовывающиеся из денников лошадиные головы. Единственным, к кому Бинт отнесся без симпатии, оказался Икар. Ему Бинт попытался отхватить зубами ухо. Ул, уже готовый к такому раскладу, хлопнул Бинта по крупу, заставив его ускориться.
- Вечно эти два тихони что-то делят! – пожаловался Ул. – Всё равно как целый подъезд алкашей и среди них две тихие библиотекарши. Казалось бы, дружите себе, а они друг друга на куски порвать готовы… Дай повод!
Обойдя лужу по краю, Ул вывел Бинта на луг. Недалеко от пегасни были два вытоптанных круга. Маленький – со вкопанными по центру автомобильными покрышками. Здесь Бинт привычно остановился. Отмахиваясь хвостом от оводов, он терпеливо топтался на месте и щурился.
- Ну давай! Ногу в стремя! Погоди: дай ему время крылья поднять! Не цепляй за круп - укусит! Не мешай крыльям! Сейчас он не летит, но если полетит – сама за него махать будешь?
Бинт расправил светлые, будто распыленным серебром обрызганные крылья. Ветер гудел в напружиненных перьях. Седло, касавшееся основания крыльев, дрожало, и Рина дрожала с ним вместе. Ей казалось, что Бинта сорвет и унесет. Чтобы не улететь вместе с ним, Рина вцепилась Улу в плечо.
Ул с интересом посмотрел на ее пальцы.
- А самолеты с аэродрома ветром сдувает? – спросил он.
Однако это доказательство было слишком мужским и логичным, чтобы успокоить Рину. Убедившись, что слова не действуют, Ул решительно освободился.
- Дальше – сама! Запоминай: поводья – руль и тормоз. Нога до колена, шенкель, - педаль газа. Голос - бибикалка. Всё ясно? Поехали! – Ул хлопнул Бинта по шее и, отскочив, внезапно свистнул.
Испуганный Бинт сорвался с места и поскакал, неуклюже помогая себе крыльями, как курица, собравшаяся вспрыгнуть на забор. Рина, от неожиданности потерявшая поводья, подлетала на седле и не падала только потому, что её то справа, то слева било восходящее упругое крыло.
Ей казалось, что Бинт вот-вот оторвется от земли и понесется по воздуху. Но именно в этот момент, когда по ее мнению, она должна была уже воткнуться головой в низкие облака, мерин окончательно перешел на шаг, остановился и стал щипать траву, забираясь мордой между вкопанными покрышками. Изредка он всовывал губы и в саму покрышку, проверяя: отличается ли трава, растущая на солнце, от той, что пробилась внутри.
Несчастная Рина торчала на Бинте верховым сусликом, толкала его пятками и кричала «н-но!» Всякий раз, как звучало «н-но!», Бинт махал хвостом в строго горизонтальной плоскости, однако этим его участие в скачках и ограничивалось.
Ул достал из кармана яблоко и подзывающее свистнул. Бинт вскинул голову, недоверчиво посмотрел на яблоко и сделал шаг к Улу.
- Давай! – поощрил Ул.
Бинт стал осторожно приближаться, буксируя на себе Рину. Когда он оказался возле Ула, тот спокойно пронес яблоко мимо его носа и крупно откусил. Мерин разочарованно смотрел, как Ул с хрустом жует яблоко, и печально поджимал уши.
Съев половину яблока, Ул сунул вторую половину Бинту.
- Если б ты со мной не хитрил, и я б тебя не дурачил! – назидательно произнес он.
Внезапно кентавр на нерпи у Ула вспыхнул.
- Ул, это я, Платоша! – заторопился незнакомый голос. - Я на Воробьевых горах! Шесть четверок из форта Тилля «чешут» ниже смотровой! В небе – гиелы.
В «кентавр» пробивались и другие голоса. Ощущалось, что Платоша стоит у перил смотровой площадки и говорит прямо в нерпь, оттянув рукав. И еще – что он чудовищно нервничает. Слов «не паникуй!» Ул дальновидно произносить не стал, понимая, что они могут стать прямым сигналом к панике.
- Шесть четверок? На Воробьевых? – недоверчиво переспросил Ул, и Рина ощутила, что это непривычно много. – Там же зарядная закладка! Они далеко от горнолыжного спуска?
- Почти уже у него! - отозвался Платоша.
- Тилль с ними?
- Не знаю. А вот Белдо я точно видел!
- Былиин!.. Старикан в форте Тилля!!! Поменялись они, что ли? А его собственный форт? – деловито уточнил Ул.
- Вроде без форта… - без большой уверенности ответил Платоша. – Да вот же он!
От кентавра отделилось и повисло в воздухе объемное изображение старичка в шелковой рубашке, расстегнутой на две верхних пуговки. На шее кроваво алел кокетливо повязанный платок. Непрерывно и рассеянно улыбаясь чуть приоткрытым ртом, старичок шел по влажной траве и высоко задирал ноги, чтобы не замочить туфли. Безошибочно ощутив, что на него смотрят, он обернулся и полусердито погрозил пальцем в сторону смотровой.
- Вот собака!.. У меня кровь носом пошла! - убито сказал Платоша.
- Платоша! Былиин! – заволновался Ул. - Вас там сколько? Вся пятерка?
Кентавр замерцал. Чувствовалось, что парню чудовищно не хочется сознаваться.
- Только я и девушка! Она тут в Гэ-Зэ, в общаге живет.
- Девушка не наша, не шнырка?
- Ну… э-э… пока нет, - признал Платоша. – Но они ее не видели. Она тут у столиков, матрешек смотрит.
- Это хорошо, - одобрил Ул. - От девушки избавься.
- В каком смысле «избавься»? Пристрелить, что ли? – напряженно спросил Платоша. Ул запоздало сообразил, что люди в состоянии стресса шуток не понимают.
Белдо махнул рукой, и к Платоше свернули два берсерка. Шли они не слишком быстро. Им приходилось подниматься по крутому склону.
- Пусть девушка возвращается в общежитие, - распорядился Ул. - Сирин у тебя, конечно, разряжен?
Платоша стал что-то горячо объяснять.
- Так я и думал! – перебил Ул. - На метро надо ездить!.. Когда отправишь девушку, держись людных мест. В толпе они тебя не тронут. Я скоро буду.
«Кентавр» погас.
Ул задумчиво посмотрел на шею Бинта.
- Закладку на Воробьевых мы никогда не использовали. Она резервная. Хотел бы я понять, как…
Не договорив, Ул повернулся и быстро пошел в сторону ШНыра.
- Эй кто-нибудь! Дежурные! Снимите ребенка с забора, а Бинта расседлать и в денник!.. – крикнул он в ворота пегасни.
Ул оглянулся, перешел с шага на бег и, выставив вперед лоб, помчался на стену пегасни. Когда до пегасни осталось чуть больше метра, Ул прыгнул. Рина зажмурилась. Она был уверена, что Ул сейчас разобьет голову о стену, однако прежде, чем это произошло, он коснулся рукой нерпи и исчез.

Глава одиннадцатая.
БУМАЖНЫЙ КОРАБЛИК ДИОНИСИЯ БЕЛДО
Любовь – огонь. Испытания – вода. Если в слабый костер вылить ведро воды – он погаснет. Если же в сильный – только пшикнет, и вода станет паром.
Из дневника невернувшегося шныра

Квартира всякого человека отражает и повторяет его внутренний мир. Квартира Белдо, состоявшая из трех, четко разграниченных частей, только подтверждала это правило.
Первая часть была официальная – здесь Белдо принимал магов из своего форта (слово «ведьмарь» использовали, разумеется, только шныры) и важных заезжих гостей. В длинном тоннеле без окон между четырьмя бархатными шторами стояли кожаные диваны. Между ними на черных столиках с козлиными ногами чадили душные светильники и лежали два беззубых черепа. Белдо уверял, что один из них принадлежит Вольтеру, а другой – Нострадамусу, и что раз в год, при особом расположении звезд, черепа начинают переругиваться и ссорятся всю ночь.
Тут, на удобных диванах, Белдо мило шутил с гостями, решал «производственные» вопросы, сыпал предсказаниями, улыбался, очаровывал, но крайне редко кто-то из гостей первой комнаты перекочевывал во вторую.
Второй частью квартиры была большая спальня с огромными окнами и множеством цветов. Тут Белдо плакал и танцевал. Сюда заходили самые близкие его знакомые, и здесь же царили Млада и Влада. Спальня Белдо напоминала ажурную птичью клетку, в которой обитали попугайчик и две вороны.
И, наконец, в третью маленькую комнатку, почти каморку, Белдо никогда не пускал даже Младу и Владу. Дверь в нее тщательно запиралась на ключ, и в обычное время скрывалась под ковром.
1 июня старичок Белдо сидел в кровати и капризно тянул вверх худые руки. Он ощущал себя Дон-Кихотом, требующим внимания своего Санчо. Млада и Влада только что стянули с него длинную ночнушку и теперь облачали его в белую шелковую рубашку.
- Устойчивость к заболеваниям у вас сегодня минус сто. Берегите здоровье! – предупреждала Млада, наклоняясь, чтобы натянуть на костистую ногу хозяина носок.
Носки Белдо носил всегда только белые, считая, что черные к смерти. Каждая пара надевалась единственный раз, после чего сжигалась в присутствии хозяина в особой печи. Такая же судьба постигала рубашки и носовые платки. Белдо знал своих сотрудников и опасался сглаза.
- Зато привлекательность – плюс сто десять! День предвещает дружескую встречу, а вечер романтическое свидание! – щебетала Влада.
Белдо посмотрел на нее и сердито задвигал верхней губой. Как опытный руководитель, он держал своих фавориток в постоянном напряжении.
Млада закончила расправлять носок. Белдо приподнял стопу и кокетливо пошевелил пальцами. Зато алый платок, который Влада вкладывала ему в карман, отшвырнул и потребовал другой.
- Немедленно сжечь! Его держал нерадостный человек с плохой энергетикой! – приказал он.
Влада задрожала, поскольку платок был совершенно новый. Торжествующе покосившись на конкурентку, Млада кинулась к шкафу и принесла хозяину другой. Белдо осмотрел его, остался доволен, но неосторожно уронил.
- Милочка, что вы застыли? Утрудитесь поднять! В моем возрасте всякое движение мучительно! – укоризненно сказал он замешкавшейся Владе.
С заваленного бумагами письменного стола зазвучал «Полет валькирий». Лицо у Белдо вытянулось. Вагнера его телефон исполнял в одном единственном случае.
- А вот и твое романтическое свидание, будь ты проклята! Прочь! – торопливо приказал Белдо, толкая Владу коленом.
Млада и Влада метнулись к дверям, хлопая руками, как крыльями.
- Чем занимаетесь, Дионисий Тигранович? Злодействуете? – зазвенел в трубке стеклянный голос.
Белдо поспешно захихикал.
- По мере сил, - сказал он кокетливо. – По мере сил.
- Что дало ночное патрулирование?
Белдо по инерции продолжил хихикать, а сам быстро соображал. Гай явно говорит не о тех гиелах, что «чешут» небо над ШНыром. Они подчиняются только ему. Значит, речь идет о магах из первого форта, что вместе с берсерками Тилля ищут закладку. Сна Белдо никто не прерывал. Раз так, значит поиски пока ничего не дали.
- Пусто! – сказал Белдо, добавив в голос уместную долю удрученности.
- Плохо работаете! Через час жду у себя! – властно сказал Гай, и старичок остался с молчащей трубкой у влажноватого уха.
Пришлось Белдо обойтись без чашечки утреннего кофе. Огорченный вынужденной аскезой, он дважды ущипнул за руку Владу и один раз неметко плюнул во Младу, потревожившую его подагру. Старичка поспешно одели и, поддерживая под локти, понесли по лестнице. Дом, в котором жил Белдо, был старый, двухэтажный и без лифта.
Белдо капризничал и проклинал 21 апреля - день, в который сорок два года назад его выгнали из хореографического училища. По его мнению, именно тогда и начались все беды.
Оказавшись на улице, Дионисий Тигранович ознакомительно посмотрел на солнце. При этом он слишком высоко задрал голову, и с нее свалился берет. Опальная Влада кинулась его поднимать, но он сердито оттолкнул ее.
- Милочка! Я всё прекрасно подниму и сам!!! Я ещё не так стар!.. А вот берет вам придется принести другой!
Сталкиваясь плечами, Млада и Влада кинулись в подъезд.
Оставшись в одиночестве, Белдо обозрел длинный пустой двор вплоть до детской площадки, на которой две дорогостоящих няньки катали на игрушечном мотоцикле тщедушное дитя преуспевшего чиновника. Дитя мечтало и отслеживало глазами голубей. Няньки же были утомительно бодры. Одна следила за рулем мотоцикла, другая же громко читала английские стихи, стараясь, чтобы дитя, наряду с молекулами кислорода, заглатывало бы и азы образования.
Белдо задержал на ребенке взгляд, зачем-то оглянулся и стал рыться в карманах. Вытащил записную книжку, вырвал из переплета сдвоенный лист и, ловко сделав кораблик, быстро направился к мальчику. Он шагал, имея на лице неотступную, важную и тревожащую его мысль.
- Ути, какой большой человек! – похвалил он, опускаясь на корточки. – Любишь пароходики?
«Большой человек» равнодушно посмотрел на кораблик, затем по руке добрался до локтя, плеча, лба и, наконец, заглянул Белдо в глаза. Знатный куровед заулыбался – фарфором зубов, всеми морщинами, бровями, стал невероятно сладок и сдобен. Няньки смотрели на него и, поддаваясь обаянию, не виляли хвостиками только за их отсутствием.
С ребенком дело обстояло несколько иначе. Секунды три он внимательно глядел на старичка, по примеру всех маленьких детей пытаясь определить что-то важное, центральное, затем отвернулся, и рот его начал катастрофически кривиться, готовясь к реву. Няньки поспешно сомкнулись и отгородили ребенка от Белдо.
Улыбка одеревенела на лице у старичка. Всякое умиление с него слетело, и его сменило сильнейшее раздражение. Он в клочья разодрал кораблик, направился к своему микроавтобусу и стал сердито стучать ладонью в водительскую дверь. Внутри что-то заворочалось, запыхтело. Высунулась всклокоченная голова Птаха.
Белдо увидел заспанное толстощекое лицо, спутанную цыганскую бороду и два красных птичьих глаза. Было заметно, что в последние сутки Птах своего насеста не покидал. На коленях у него был толстый слой крошек, сверху которого громоздились смятые пластиковые стаканчики и упаковки быстрой еды.
- К Гаю! Живее! – скомандовал Белдо.
Когда Млада и Влада выбежали с береткой, от их мудрого руководителя осталось только воспоминание в виде шлейфа бензинового дыма. Красные огни автобуса, мигнув, скрылись за поворотом.
Меньше чем через час, потрескивая балетными коленками, Белдо уже поднимался по лестнице резиденции ведьмарей. Охрана сообщила ему, что Гай на самом верху, у гиел.
Гай прохаживался мимо клеток, заложив руки за спину. На запястье у него покачивался черный плоский электрошок. В стороне четыре берсерка Тилля седлали гиелу. Двое растягивали на цепях ее морду, одновременно прижимая гиелу к земле, чтобы она не могла ударить передними лапами. Один, стоя на коленях, затягивал подпруги. Гиела шипела и пыталась хлестнуть его по лицу кожистым крылом. Еще один осторожно расправлял на ладони трензель, готовясь вставить его в пасть.
Трензель представлял собой тонкую металлическую пластину с острыми гранями. Даже при небольшом натяжении повода он причинял зверю сильную боль. Кроме того, по краям трензеля торчали небольшие усики, касавшиеся подбородка гиелы. Это были контакты электрошока.
Гай остановился у узкой клетки, из которой ему скалилась молодая гиела с близко посаженными глазами.
- Моя любимица! Не правда ли, красавица? – издали крикнул он Белдо.
Старичок вежливо заулыбался. Только Гай мог назвать гиел красивыми. Плоская морда. Куцый полосатый зад с коротким хвостом. Острые кривые зубы. Это если не вспоминать о запахе и о патологической страсти к падали. Несколько раз случалось, что гиелы сбрасывали наездников и улетали, и всякий раз их находили парящими над шоссе и собиравшими с обочины сбитых машинами собак и кошек.
Гай, не глядя, протянул руку. Улыбчивый молодой человек, похожий на лиса, вложил ему в ладонь кусок сырого мяса. Гай бросил его гиеле, но неудачно. Мясо ударилось о решетку. Гиела, скалясь и тявкая, тянулась за ним сквозь решетку. Гай ткнул ее электрошоком в нос. Плоская морда отдернулась.
Ведьмарь в облеченном нагруднике забрался в седло. К его левому боку был пристегнут небольшой шнеппер. К правому крепился вставленный в кольцо узкий топорик. Обычное полетное оружие берсерков. На земле они предпочитали более мощные арбалеты и массивные топоры.
Послышался предупреждающий крик. В крыше открылся прямоугольный люк. Ведьмари, держащие цепь, отцепили ее и одновременно отскочили в разные стороны. Гиела оттолкнулась короткими лапами, ударила кожистыми крыльями и прыгнула. Слышно было, как, рыча и повизгивая, она бежит над их головами, и ее когти царапают плоскую крышу.
Царапанье сместилось к краю. Берсерк закричал на гиелу, ее когти еще раз царапнули крышу и она взлетела. Те двое ведьмарей, что недавно бросили цепь, деловито отправились к следующей клетке. На крыше уже хлопали крылья уставшей патрульной гиелы, прилетевшей для кормления и отдыха.
Гай коснулся локтя Белдо и поманил его за собой. Улыбчивый молодой человек, похожий на лиса, последовал за ними, но Гай отправил его к берсеркам возиться с гиелами.
Устроившись в кресле, Гай уютно поджал ноги в белых парусиновых брюках.
- Видели? Мой новый помощник! Перебежал ко мне от Тилля. Расторопный юноша, но слишком беспринципный. Я при нем стесняюсь даже почту принимать. Я подозреваю, что он может читать письма даже через мою спину.
Белдо на секунду прикрыл веки, отметив лисьего молодого человека в своей памяти. Его мозг был цепок как капкан. Всякого он мгновенно просчитывал до самой глубины его существа, пока губы его продолжали хихикать, изящные руки порхать, а длинные миндалевидные глаза умиленно поблескивать.
- Сейчас много таких. Раньше человек совершал мерзость по необходимости и долго угрызался. Теперь он делает ее совершенно задаром, - убежденно сказал старичок. - По мне, если уж предаешь, то с разбором и однократно, чтобы хоть кто-то мог на тебя положиться.
Гай расхохотался.
- Вы типичный шныр, Дионисий! Поэтому я и сделал вас главой форта! – сказал он.
Белдо с достоинством выгнул гибкую спинку.
- Да-с! Я был шныром два года. Девяносто четыре нырка! Шестьдесят девять найденных закладок! Москва полна людей, которых я облагодетельствовал! И хоть бы одна свинья поблагодарила: никто! никогда! – сказал он с укором.
Гай понимающе кивнул.
- Я помню, перед какой закладкой вы не устояли, Белдо!
Старичок топнул ногой.
- Я пожелал любви каждого, чьей любви я пожелаю сам! Мне хотелось делать людей счастливыми, – сказал он горячо. – Прекрасное благородное намерение, но двушка перестала меня впускать! А я отдавал себя целиком! Без остатка! Я был смешон, но плевал на это! Я рвал свою душу как струны!
Гай слушал, по кругу обкусывая ногти.
- Ужасно! – сказал он с ускользающим выражением.
- Улыбка, полуулыбка – и каждый шел за мной! Мужчина, женщина, ребенок – без единственного исключения!.. – горячась, продолжал Белдо. - А сейчас не так! За мной идут или те, которым всё равно за кем идти или те, которым что-то от меня надо! Закладка солгала! Я разбрызгиваю свою душу, как и раньше, но получаю взамен лишь жалкий пуф!
- Ну-ну, Дионисий! – охладил его Гай. - А вы чего ждали? Благодарности? Второго шанса? Вы знаете принцип шныров: если молоток не справился с ролью молотка, маловероятно, что ему доверят роль напильника.
Острые плечи старичка опустились.
- Двушка закрыта для меня навсегда!
- Не навсегда! – внезапно сказал Гай. – Найдите мне контрзакладку – и я проложу вам путь в самое сердце двушки. За вторую гряду! К той горе со снежной шапкой, к которой нельзя прикоснуться ухом, потому что гора поет и дрожит. И даже дальше – за эту гору!
У Белдо задрожала нижняя челюсть.
- Это невозможно! – сказал он, волнуясь. – Так глубоко не нырнет ни один шныр!
- Не нырнет, потому что не осмелится! Долбушин говорит, что контрзакладка позволяет путешествовать только по нашему миру. Наивность! Контрзакладка пришла из-за второй гряды! Там же, за первой скалой, где девчонка нашла ее, она оказалась случайно. Тот, кто сольется с ней – получит проход не только в Лабиринт ШНыра, но и на двушку!
Белдо захлебнулся.
- Вы не обманываете, Гай? Это было бы слишком жестоко!
Гай молчал. Старичок, щурясь, вглядывался в его лицо, пощипывая пальцами рукава рубашки.
- Откуда вы знаете? Кто может знать это наверняка? – бормотал он. – А-а, понимаю: ваш опекун!
С дразнящей медлительностью Гай сунул руку в карман и достал скомканный лист. На листе резкими линиями была изображена бабочка. В рисунке ощущалась лихорадочность. В нескольких местах бумага была прорвана. Белдо понял, что Гай ломал карандаш и жадно хватал новый.
- А-а! Вот в чём дело! – возбуждено сказал Белдо. – Я так и думал, только не был уверен! Тогда на Воробьевых мне чудилось, я схожу с ума: она была сразу везде. У меня кружилась голова. Потом этот болван Тилль прыгнул жирным брюхом. Я не успел ничего толком разглядеть. Как оказалось, и он тоже. Говорил потом: что-то мелькнуло в траве.
- Разве Круня вам тогда не говорила?
- Она не в себе. Совсем перестала принимать посетителей. Только рисует тех десятерых! Комкает, выкалывает глаза. Бумаги в комнате по колено, - сказал Белдо с досадой.
Узкий рот Гая пошел волной. Щеки раздулись. В скулах возникла необъяснимая асимметрия.
- Какого эльба вы вообще тогда потащились на Воробьевы? – спросил он.
- Я не знал, - поспешно стал оправдываться сказал Белдо. – Это была обычная рутинная работа по поиску их зарядных закладок. Гиелы прочесывали Москву по квадратам. Внезапно одна из гиел начала падать. Наездник чудом удержал ее на крыле. Тилль связался со мной. Квадрата они не знали: только что над Воробьевыми. Я прибыл к нему, и мы стали прочесывать Воробьевы. Я думал: там простая зарядная закладка!
- Она там и была, - вполголоса сказал Гай.
Зарядные (они же охранные) закладки ни с чем не спутаешь. Крупные, яркие как цветы, чем-то похожие на огромные розовые бутоны, которые вот-вот распустятся внутри камня.
Старичок протестующее зацокал языком.
- Ту закладку я почувствовал почти сразу. Они вкопали ее под бетонное основание столба…
Белдо вспомнил, как шел по высокой траве и как ныли у него виски. Голова не просто болела. Казалось, ее накачали как шар и она вот-вот лопнет. Где-то впереди – он точно угадывал направление – было маленькое пространство, враждебное ему.
- Три квадратных метра, свободных от зла! Рядом с охранной закладкой не может находиться ни один опекающий эльб. Уроды! Всю Москву изгадили! - бормотал Белдо, вспоминая принципы ШНыра, и моргая от боли. Он знал, что это не его боль, а отраженная боль его эльба, но от этого ему было не легче.
К самой закладке знатный куровед приближаться не рискнул и, остановившись метрах в пяти, послал берсерка обшарить всё вокруг столба и, если потребуется, разрыть землю. Берсерки довольно долго могли находиться у охранных закладок без особого вреда для себя. Возможно потому, что эльбы их не опекали.
И тут, грубо оттолкнув старичка, Тилль вдруг на что-то прыгнул.
- Никогда такого не видел! Она исчезла мгновенно! О слиянии я даже не говорю! Как мы сможем взять то, к чему неспособны даже прикоснуться? – сказал Белдо.
- При желании возможно всё, - таинственно ответил Гай.
Он ненадолго отлучился и вернулся с предметом, завернутым в платок. Под платком угадывалось нечто прямоугольное. Там, где платок примыкал неплотно, Белдо видел поцарапанные медные углы, прижимавшие зеленую ткань.
- Подарок вашего предшественника. Видите, как я им дорожу?
- Ужасная смерть! - вздрогнув, отозвался Белдо.
- Однако в отваге ему не откажешь: на гиеле пытался прорваться на двушку… - продолжал Гай.
- Ужасная смерть! – попугайно повторил старичок, не сводя глаз с платка.
Гай сдернул его. Под платком обнаружилась шкатулка с деревянной крышкой и ручкой изящной ковки.
- Ах-ах! Неужели это… - начал Белдо, мгновенно всё угадывая, но по привычке кокетничая, чтобы доставить собеседнику удовольствие.
- Перехватчик закладок! Втянет любую закладку, которая окажется поблизости! – сухо подтвердил Гай.
Он щелкнул ногтем по крышке и вручил шкатулку Белдо. Тот вцепился в нее, ощущая, как крышка вздрагивает под пальцами. Ледяная, она одновременно была и обжигающей. То становилась невесомой, то наливалась тяжестью, и тогда Белдо едва мог ее удержать.
- Никогда не открывайте шкатулку без нужды, Дионисий! – предупредил Гай. - Если рядом не окажется живой закладки, внутри шкатулки будет ваше сердце. Скромная плата за ложный вызов.
- Так там… - пугливо начал старичок.
- Навеки прикованный эльб, - подтвердил Гай. – Ваш предшественник, не совсем покойный Клавдий, любил эксперименты. Думаю, он и сейчас в них участвует. В том или ином качестве.
Белдо поставил шкатулку на стол и снова ее взял. В его движения жила птичья суетливость.
- И как нам оказаться рядом с бабочкой? – спросил он.
- Проявите воображение, Белдо! Что делают всё бабочки?
Старичок вытянул губы трубочкой.
- Ну как же-с? Летают, - сказал он нежно и застенчиво.
- Летают – да! Но куда? К вам в гости? - сказал Гай.
- На цветы, - еще застенчивее сказал Белдо.
Рот Гая сполз на щеку, что происходило когда он был особо доволен.
- Тепло, - отозвался он. – Даже горячо! Вы мыслитель, Дионисий!
- Но в Москве немало цветов! Поставить у каждого берсерка нереально! – замучено отозвался старичок.
- И не надо. Для этой бабочки требуются особые цветы - живые закладки с двушки. К ним она и летит в первую очередь… Что вы думаете, она делала на Воробьевых? А сейчас она наверняка сидит на другой их зарядной закладке! Знать бы только на какой!.. – рот Гая опять пополз куда-то, а лицо провисло.
- А если использовать ту, что мы нашли у горнолыжного спуска? Установить ее, спрятать рядом шкатулку и ждать? – предложил Белдо.
Гай погладил шкатулку.
- Нечто подобное я и предлагаю. Только считаю, что вероятность следует максимально увеличить. Подарите закладку с Воробьевых подопечной Долбушина. И пусть Тилль поспешит. Если бабочка не прилетит к закладке, она прилетит к девчонке, когда ее возьмут в оборот… И сами держитесь где-нибудь поблизости.
- А если она… - трусливо начал Белдо.
- С зарядной закладкой слиться нельзя как нельзя слиться с зарядником от телефона! Остальное меня не волнует! – отрубил Гай.
Всю обратную дорогу глава второго форта молчал. Временами обеспокоенный Птах бросал взгляд в зеркальце и видел хозяина, похожего на взъерошенную больную птицу. Рядом на сидении лежало нечто, укутанное в платок. Сомнения глодали Белдо и отплевывали кровавые куски души. Возможность попасть на двушку растревожила старичка.
Дома Белдо одним длинным нехудожественным шипением отогнал метнувшихся к нему Младу и Владу и ушел в дальнюю комнату. Всю ночь в маленькой комнатке Белдо терзалась и плакала виолончель. Ей хотелось сказать что-то, чего никогда не говорил ее хозяин.

Глава двенадцатая.
ФОНТАН ЗЕЛЕНОГО ЛАБИРИНТА
Если ты будешь свет, то и вокруг тебя будет разливаться свет и согревать других. Даже помимо твоей воли. Если же ты сам себе кажешься светом, а люди от тебя разбегаются и холодно им рядом с тобой, то, видно, в розетку ток не завезли.
Калерия Валерьевна. Вводная лекция для новичков.

- Подумаешь: стена! Это Ульчик показушку устроил! Обычная телепортация - четыре секунды, а ускоренная – полсекунды. Правда, это опаснее, – хмуро пояснил кто-то.
Рина обернулась. Рядом стояла бритая Наста и дергала в ухе автоматную гильзу.
- У нас тоже кадр один вздумал перед девушкой выпендриться. Поднялся на двадцать третий этаж, разбежался и – в полете - цап за нерпь… - продолжала она.
- А нерпь была разряжена? – попыталась угадать Рина.
- Да не, почему? Заряжена! Но переместился-то он тоже на уровень двадцать третьего этажа!.. – цинично закончила Наста.
Придержав Бинта, Наста бесцеремонно сдернула Рину с седла.
- Круп не задевай! Укусит!.. Куда в крылья вцепляешься? Это тебе не поручни в метро! Родион бы увидел – нагайкой бы хлестанул!
Наста уже уводила Бинта, когда Рина поймала ее за плечо. Наста остановилась и выразительно посмотрела на её руку.
- Тут пальцы чьи-то прилипли! – сказала она.
- Чего ты заводишься? – растерянно спросила Рина.
- Заводятся машинки!.. А я негодую! – отрезала Наста и исчезла в пегасне.
Рина осталась на месте, не зная, что ей делать.
- Ты на нее не обижайся! Она всегда на всех орет! – растягивая слова, сказал кто-то.
Рина увидела толстого флегматичного парня в красной лыжной шапочке. Парень сидел у лужи и вяло болтал в ней лопатой. Видно, у него была внутренняя установка поддерживать инструмент в чистоте.
- Почему? – спросила Рина, не зная, что спросить.
- Без понятия, - отозвался толстый парень и впал в вертикальную кому.
Рина подождала секунд десять, даже помахала у него перед глазами рукой, однако парень не шевелился. Даже зрачок и тот не сокращался. Она повернулась и пошла к ШНыру.
- А какая у нее коса была! Толстая как канат, - мечтательно произнесли за ее спиной.
Рина повернулась.
- У кого коса? У Насты??? А зачем она…
- Без понятия, - толстый парень неохотно встал и, волоча за собой лопату, утащился в пегасню, из которой уже две минуты кто-то орал дурным голосом: «Рузя-я-я-я!!! Рузя-я-я-я!!! Ты где прилип?!!»
Ул вернулся вечером. Живой, только прихрамывающий и исцарапанный. Рина решила, что он ранен, но всё оказалось куда менее романтично. Телепортировав на Воробьевы горы, Ул как-то позабыл, что они имеют склон, а склон имеет естественные перепады высоты. В результате, некоторое время ему пришлось сглаживать перепады высоты своей курткой.
Белдо с Тиллем к тому времени уже уехали. Зарядную закладку они увезли с собой. Только гиелы кружили в небе. Так высоко, что казались с земли точками. Теперь, когда закладки не было, ничего не могло им помешать.
Пока Ул отсутствовал, Рина в ШНыре наткнулась на Афанасия. Молодой человек, похожий на принца, путешествующего с розой в кармане и скворцом в клетке, жизнерадостно оглядел ее.
- А это кто у нас? Трехжелательная фея? Русалка после хирургического вмешательства? Ничего… ноги сделаны довольно терпимо! А то обычно запарывают! – сказал он весело, но как-то не... в общем, Рина уловила, что за ней не ухаживают, а ее задирают.
Не успела Рина собраться с мыслями и парировать, как со стороны лестницы кто-то насмешливо произнес:
- Дорогой мой, не хочу навязывать вам свое мнение, но читайте литературу! Русалок на весь земной шар осталось три дюжины. А последняя трехжелательная фея умерла от скуки, исполняя однотипные желания.
Ошеломленный Афанасий обернулся, увидел Калерию Валерьевну и желание шутить скончалось в нем в страшных судорогах. Он явно не сунулся бы к Рине, если бы додумался вовремя повернуть голову.
- Афанасий, вспомни, какой ты был, когда тебя привела пчела? – укоризненно продолжала Кавалерия. – Скромнейший молодой человек, краснеющий как брюква! «В контексте гипертекста», усики в три волосинки, лезущие в рот, и мания величия в запущенной форме!
Афанасий побагровел. Заметно было, что сравнение ему не польстило.
- Калерия Валерьевна! Я сто раз просил! – сказал он, подпрыгивая.
- А вот и не надо было! По логике вещей, лучший способ, чтобы кто-то что-то делал, регулярно умолять его этого не делать! – безжалостно сказала она.
Взгляд, полный укора. Недавний агрессор превратился в кролика.
- Калерия Валерьевна!!! У нас в лицее все были такие! Должен же гуманитарий чем-то отличаться от технаря? И вообще кто раньше взрослеет – тот скорее спивается, - сказал он жалобно.
Кавалерия победоносно улыбнулась, принимая капитуляцию.
- Ну хорошо! Ты меня убедил. Отведи ее в столовую. Трехжелательных фей тоже надо кормить!
Афанасий вздохнул и потянул Рину на рукав.
- Ну потопали… – сказал он.
Рина послушно пошла за ним. С Афанасием ей было легко. Она как-то сразу ощутила, что и дуться он долго не сможет, и вообще он такой, какой он есть.
- А какие однотипные желания? – спросила Рина.
Афанасий непонимающе оглянулся на нее.
- А, эти! У женщин обычно всякая романтика, которая в лучшем случае заканчивается коляской, а в худшем не заканчивается вообще.
- А у мужчин?
- У мужчин два: «Хочу много денег!» и «А-а! Вытащите меня из грузовика с мелочью!»
Рина засмеялась. Афанасий тоже засмеялся.
- Как она меня отделала?! Это мы называем атакой Кавалерии! – сказал он.
Они спускались по лестнице со второго этажа на первый. Здесь лестница заканчивалась, но вниз еще зачем-то уходили ступеньки три. За ними была глухая стена.
- А там что? – спросила Рина.
Афанасий ущипнул себя за верхнюю губу. Рина вспомнила шутку Кавалерии про гуманитарные усики «в три волосинки».
- Вообще-то сюда только после первого нырка водят, - сказал он виновато.
- Ну пожалуйста! – сказала Рина голосом, предназначенным для таяния снегов и мужских сердец.
Афанасий уступил, хотя и без энтузиазма. Он подошел к стене и коснулся ее нерпью. Открылись сбитые ступени, мало похожие на типовые лестничные пролеты ШНыра.
- Давай скорее, а то в стене завязнешь! – предупредил Афанасий.
Рина пугливо прошмыгнула.
- Я не знала, что у ШНыра есть подвал!
- Это не у ШНыра есть подвал. Это у подвала есть ШНыр! – загадочно отозвался Афанасий.
Что он имел в виду, Рина сообразила только через минуту. Всё это время они безостановочно спускались. Лестница становилась уже. Теперь они шли, пригнувшись, один за другим. Рина мерзла. Сырость просачивалась в рукава. Площадок, где можно было отдохнуть, не встречалось: слизанные временем ступени ввинчивались под землю спиралью.
Афанасий перемалывал кости Кузепычу, который из экономии отказался проводить сюда электричество, сделав ставку на коптящие факелы, магия которых от времени давала сбои.
Рина уже заметила, что ругать Кузепыча в школе было общей привычкой. Когда встречались двое знакомых, не знавшие о чем им поговорить, обычно возникало неловкое молчание. Можно было поболтать о погоде, но о погоде слишком тупо, и после короткой паузы собеседники вспоминали о существовании Кузепыча.
Внезапно лестница закончилась, и Рина поняла, что они стоят в широком и высоком тоннеле. Под ногами она ощущала неровность массивных камней. В подвале относительно современного здания это было странно.
- А откуда здесь брусчатка?
- Понимаешь, если человек поменяет ушанку на кепку – это еще не означает, что перед тобой два разных человека, - весело перебил Афанасий.
- То есть ШНыр тут давно и он под землей, а двухэтажный блок наверху – кепка? – сообразила Рина.
Афанасий хмыкнул в темноте.
- Точно! Раз в сто лет «кепку» сносят и отмахивают что-нибудь посвежее, чтобы внимания особо не привлекать. Жить-то все-таки приятнее на солнышке, а не в подземелье… Кошмарно мы относимся к историческим памятникам, не правда ли?
- А тут? Внизу?
- Тут всё остается как было.
- И большие подвалы? – спросила Рина.
За шиворот Афанасию сорвалась большая капля. Ему это не понравилось, и он поднял воротник куртки.
- Смотря с чем сравнивать. Как-то мы с Улом спускались четыре часа. На больше нас не хватило. Родион – тот однажды почти сутки спускался, и тоже не выдержал – назад повернул. Говорит, кислорода почти не было – спички не горели, и холод жуткий… Ну вот мы и пришли!
Афанасий снова коснулся стены нерпью. В лицо Рине ударил свет такой яркий, что она, успевшая привыкнуть к полумраку, вынуждена был зажмуриться.
Открыв глаза, она поняла, что стоит в пещере, вырубленной некогда в сплошной скале. Вдоль стены на десятки шагов тянулись деревянные манекены, на которых висели куртки. Их было множество - часто изрубленные, обгоревшие, простреленные из арбалетов. Почти у всех – цветы, но больше всего их у крайнего пустого манекена. Тут их целое море и большинство свежие.
- Кому это столько? – удивилась Рина.
Афанасий кашлянул.
- Одному хорошему человеку. Не вернулся из нырка, - объяснил он, отворачиваясь.
- А почему без куртки?
Афанасий молча посмотрел на ту куртку, что была на Рине. Она почувствовала, что ей надо отрезать язык.
- Это зал памяти, - сказал Афанасий. – Первым курткам тут лет четыреста. Если манекен пустой, значит судьба шныра неизвестна.
Рина пошла вдоль бесконечного ряда курток. Было заметно, что за ними кто-то регулярно ухаживал, хотя запах отсыревшей кожи всё равно ощущался.
- А там что? – спросила она, останавливаясь перед низкой каменной дверью, утопленной в нише. На двери среди мелкой вязи был изображен единорог.
Афанасий помедлил с ответом. Рина ощутила, что, приводя ее сюда, он совершенно забыл об этой двери.
- Туда не пройдешь даже с нерпью! Может, только Кавалерия, и то я не уверен, – быстро пояснил он и, доказывая это, коснулся двери своей нерпью.
Рука прошла дверь насквозь, сам же Афанасий остался с этой стороны. Дальше локтя, где заканчивалась нерпь, каменная плита его не пустила.
- Почему? – спросила Рина.
- Здесь «хранилище несвоевременных закладок», - сказал Афанасий. – Это ещё до кодекса было, когда тащили все закладки подряд. Не понимали, что опасно брать то, что тебе не по силам. Народ застревал в болоте через раз. До трех нырков доживал только один из десятка.
- Как это «несвоевременных»?
- Ну разных опасных закладок, от которых вреда может быть больше, чем пользы. Ну, например, горящая ветка, которая испепелит любого человека, совершившего хотя бы один дурной поступок. Даже на уровне дурной мысли. На нее даже смотреть нельзя.
- А что? Отличное оружие против ведьмарей, - заметила Рина.
- Ты думаешь? – хмыкнул Афанасий. - А ты совершила хоть один дурной поступок? И дурных мыслей у тебя не было? Так как же ты ее возьмешь?..
Рина притихла, быстро проигрывая в голове разные варианты.
- Или закладка, которая исполняет истинные желания, - увлекаясь, продолжал Афанасий. - Не те, которое, тебе кажется, у тебя есть, а истинные. Ты, например, думаешь, что хочешь блага всему человечеству, а на самом деле хочешь поужинать и чтобы все от тебя отстали. И вот оказываешься на одинокой скале в Ледовитом океане с колбасой в руке… Или тебе кажется, что ты влюблен как-то по особому, уникально, как всем остальным жалким человечкам и не снилось, а на самом деле это мелкий эгоизм и хочешь ты того же, чего хочет любая собачка мужского пола. И вот ты становишься этой собачкой, привязанной за заднюю лапу где-нибудь у китайского ресторанчика.
Про собачку Афанасий сказал с какой-то болезненной иронией, точно отчасти адресовал это и самому себе.
Рина оглянулась на пустой манекен, окруженный цветами.
- А почему тогда Ул не… - начала она.
- Нет, оживить она бы не смогла, - безошибочно угадал Афанасий. - У закладок тоже есть ограничения.
Рина кивнула. Шагах в трех от каменной плиты в нише она заметила завешенное мешковиной зеркало. Большое, в старинной раме. Удивляясь, почему зеркало закрыто, она шагнула к нему, протягивая руку.
- Не надо! – завопил Афанасий, но Рина уже приподняла мешковину.
Верхняя четверть зеркала была отбита наискось, с захватом правого верхнего угла. Под мешковиной лежал густой свалявшийся туман. В тумане что-то вяло и медлительно шевелилось. Рина скорее угадала, чем увидела, человеческий силуэт. Неуклюжий, точно облепленный глиной, он пробирался к ней сквозь трясину тумана.
Всё это продолжалось от силы две-три секунды. Афанасий дернул мешковину и, схватив Рину за плечо, развернул ее лицом к себе.
- Ты что глухая? Я же тебе кричал! Ты что-нибудь видела?
- Нет, - сказала Рина.
- Точно ничего? – удивился он.
- Ну фигуру.
- Чью? – быстро спросил Афанасий.
- Не знаю. Просто фигуру.
Афанасий недоверчиво вгляделся в нее и облегченно вздохнул.
- Ну и ладушки… Не говори никому, что заглядывала в зеркало. Тебя, может, и не убьют, но меня точно.
- А что я должна была увидеть?
- Раз ничего не увидела – значит, ничего! – Афанасий окончательно расправил мешковину. Теперь под ней скрылась даже и нижняя рама.
Рина поспешно соображала. Кое-что уже прорисовывалось, но все равно в той системе, которую она для себя выстроила, оставались пробелы.
- А что такое болото? – спросила она.
Афанасий напрягся.
- Откуда ты знаешь про болото?
- Ты сам сказал: «народ застревал в болоте через раз».
- А, ясно!.. Задохнувшийся мир между нами и двушкой. В болоте живут эльбы, - кратко пояснил Афанасий. - Всё! Потопали отсюда!
Он коснулся стены нерпью, и потянулась бесконечная лестница. Рина насчитала триста десять ступеней, после чего нерпь вновь вспыхнула, и, пройдя сквозь стену, они оказались на первом этаже ШНыра.
* * *
Афанасий привел Рину в низкий зал с кирпичными колоннами и длинными столами в несколько рядов. Когда они появились, обед был в самом разгаре. Рина не увидела ни одного свободного места.
- Похоже, со шнырами посадить тебя не получится. Сиди пока с персоналом! А осенью, когда появятся другие новички, что-нибудь придумаем, - пообещал Афанасий и приткнул Рину на отдельно стоящий стол рядом с каким-то парнем.
Незанятого стула для нее не оказалось, и Афанасий ловко свистнул его у привставшего Вовчика.
- Эй! Это что, норма? Это мой стул! – завопил Вовчик.
Афанасий вскинул брови.
- Твой? Чем докажешь? Чек из магазина у тебя сохранился? – поинтересовался он.
Вовчик, бормоча, отошел. С Афанасием он предпочитал не связываться. Старшие шныры – Макс, Родион, Ул, Афанасий – держались вместе и всегда помогали друг другу. И средние шныры, к которым относился и Вовчик, отлично это понимали.
Человек, обидевший старшего шныра, потом всегда ходил, озираясь, и ждал неприятностей. Способов отомстить у старших шныров было море. Например, они могли подложить в куртку или ботинок провинившегося намазанную клеем хвоинку с двушки, которая здесь, на земле, весила килограммов пять. Причем вес она набирала не сразу, а постепенно. Найти такую хвоинку было непросто, куртки же Калерия требовала непременно надевать на каждое дежурство.
Или подлить в чай пару капель воды из маленького озера перед первой грядой. Зубы после нее меняли цвет до семи раз в день, избегая только белого. Или подбросить расческу из выросшего на двушке дуба. У человека, который хоть раз ей воспользовался, волосы начинали отрастать на метр в день, обвивая любую твердую опору, рядом с которой оказывались.
- Напрасно ты этот стул взяла. Вовчик на тебя взъелся! Теперь точно добавит тебе в чай пепла, - сказал Рине кто-то, когда Афанасий ушел.
Она обернулась и увидела, что это ее сосед. На его белой майке краснела надпись маркером: «Тут бьется сердце Гоши! Грязными руками не трогать!»
- Какого еще пепла? – не поняла Рина.
- Из шерсти пега, - как само собой разумеющееся, пояснил Гоша. – Будешь неделю трещать гекзаметром или онегинской строфой. Или ляпнешь Кузепычу: «О закрой свои бледные ноги!»
Рина хотела вскочить, чтобы вернуть стул, но Гоша махнул сосиской, показывая, что это уже не актуально.
- Да, ладно, расслабься! Может, и не сделает ничего. Давай знакомиться!.. Пчела выбрала меня по заслугам. Мой прадедушка был первым убитым во Второй мировой войне. Прапрадедушка – первым убитым в Первой мировой войне. Отец того деда был застрелен на Балканах, а прадеду того деда оторвало голову французским ядром на Бородинском поле. Такая у нас историческая миссия – быть первыми убитыми.
Рина озадачилась, не зная, верить или нет.
- И… - подсказала она осторожно.
- И поэтому меня даже на патрулирования не пускают! По четным дням я мою котлы, а по нечетным - помогаю в пегасне! – ответил Гоша, сохраняя подмигивающий вид при полном отсутствии подмигивания.
Из кухни, держась за поясницу, вышла широкоскулая старуха, мощная как гренадер и коротко стриженая ежиком. Лицо у старухи было точно сложено из разных овощей и фруктов. Нос – свекла. Глаза – спелые черешни. Подбородок и щеки - три примыкавших помидора, причем подбородок из них – самый перезрелый.
В столовой сразу стало так тихо, будто где-то поблизости родился целый милицейский взвод.
- Ухожу я! Сил моих больше нету! Никто не помогает, все только жрут! – громко закричала старуха, никуда сильно не уходя, а оставаясь на месте.
За старухой хвостом ходила сегодняшняя дежурная - девушка очень высокого роста. Длинноволосая, в светлой водолазке. Своего роста ей казалось недостаточно, и она носила еще и огромные каблуки.
- В чем дело, Надя? – шепнул ей Гоша, вовремя пригнувшийся под скатерть.
- Она мне ничего не дает! Даже картошку чистить! – пожаловалась девушка. У нее был ланий взгляд человека, который из своей беспомощности сделал оружие массового поражения.
- Кто так чистит?.. Чтоб в тебе самой глазки появились, дылда криворукая! Чтоб тебя в гроб в сапогах-скороходах положили! – накинулась на нее старуха и, всплеснув рукой, будто метала гранату, исчезла на кухне, где все бурлило, шкворчало и дымилось, как в преисподней.
Надя издала душераздирающий стон.
- Кто это? – спросила Рина.
- А ты не знаешь? – удивился Гоша. – Легендарная Суповна, племянница нибеллунгов и наша мать-кормилица! Кузепыча и Калерию она знала младенцами, хотя документально это не подтверждено.
Девушка на каблуках некоторое время страдала на пороге кухни, а затем грустно и мучительно, как плененный призрак, повлеклась за Суповной.
- Интересно, кто будет ее мужем? Баскетболист, небось, какой-нибудь? – не удержалась Рина.
- Это навряд ли! – отозвался Гоша. - Скорее, прыгающий гномик. Подпрыгнул, поцеловал в щечку, снова подпрыгнул, поправил колпачок, взял за ручку и повел в ЗАГС.
Рина вдохнула гречку и закашлялась.
* * *
После обеда возвращаться в комнату Рине не хотелось. Она побродила по Зеленому Лабиринту, но так и не нашла прохода в центральную часть. А тут еще где-то поблизости послышался скрипучий звук. Она увидела огромную фигуру, которая, раскачиваясь, медленно брела по Лабиринту в ее сторону. Заметив Рину, фигура растянула в ухмылке беззубый рот и через кустарник протянула к ней бесконечную руку. Пальцы – а их было всего три, короткие и толстые, почти коснулись её волос.
Рина завизжала, пригнулась и, не разбирая дороги, кинулась бежать. Кустарник хлестал ее по лицу. Несколько раз она влетала в переплетения колючек, куда-то сворачивала, снова утыкалась в тупик. Мелькали декоративные арки, белели каменные скамейки под плакучими ивами. Жались к земле выстриженные из самшита кошки, пуделя и миниатюрные башни.
Фигура двигалась медленно, размашистыми ходульными шагами, но почему-то не отставала. В какую бы сторону Рина не бежала, брюхатый гигант всякий раз возникал где-то рядом.
Поняв, что пока он видит ее сверху, ей от него не убежать, Рина опустилась на четвереньки и поползла вдоль кустарника, часто меняя направление. Она слышала, как фигура грузно поворачивается и что-то непрерывно бубнит.
- Пузо… пузо… голод… - различала она.
В какой-то момент великан оказался совсем близко, отделенный от Рины одним только рядом кустарника. Он ворочался и осматривался, изредка наклоняясь и опираясь на длинные руки. Рина животом прижалась к земле. Сердце стучало так, что ей казалось, что его удары передаются камням. Когда великан удалился, он вскочила и помчалась со всех ног.
Едва живая от страха, Рина вырвалась из Лабиринта, пронеслась через поляну, и животом влетела в синий улей. Нырнула за него, присела, осторожно выглянула. За ней никто не гнался. Рина упокоилась и рискнула выпрямиться.
Плоская крыша улья горела на солнце как новый медный самовар. Тяжелые, точно распыленным золотом обрызганные пчелы чистили крылья и лениво переползли друг через друга. Изредка то одна, то другая отрывалась и улетала, а ее место занимала другая.
За спиной у Рины кто-то кашлянул. Решив, что это опять гигант, Рина взвизгнула и, споткнувшись об улей, перелетела через него. Сосновая хвоя спружинила под ее лопатками. Рина лежала и, уже зная, что поймана, скользила глазами по чему-то бесконечно клетчатому.
Ей понадобилась чуть ли не минута, чтобы понять, что это всего лишь юбка. Над ней склонилась Калерия Валерьевна. Некоторое время она с укором созерцала Рину, после чего перебросила Октавия из одной руки в другую, поймав его за ручку на шлейке.
- Никогда не думала, что мой кашель сносит людей с ног! Однако это факт! Имей в виду и страшись! – сказала она собаке.
- Ауууум! – отозвался Октавий и завилял хвостом. Хвостом он вилял мерно и рассудительно – как автомобильным дворником.
Заметив, что улей упал, Калерия Валерьевна подняла его. Золотые пчелы мгновенно поднялись и густо облепили ее лицо, одежду, руки. Казалось, на директрису ШНыра накинули живой ковер. Под покрывалом пчел она ощущала себя вполне уютно, хотя у нее только и видны были, что глаза и торчащий хвостик задиристой косички. Отмахивалась она только от тех пчел, что лезли ей в рот.
- За мной кто-то гнался. Только что! - сказала Рина.
Калерия Валерьевна сдвинула очки на кончик носа.
- В ШНыре? Здесь не может быть посторонних!
Рина оглянулась на Лабиринт.
- Громадный человек! Рот как у жабы. Узкоплечий. Руки тонкие, длиннющие. Живот огромный, - торопливо заговорила она.
- А! «Голова глиняная, пузо голодное»? – улыбнулась Кавалерия. – Тогда это был Горшеня. Ты очень огорчила его, не позволив себя сожрать. Его внешняя жизнь бедна событиями.
- Откуда он взялся?
Ответом Рине было великолепное пожатие плеч.
- Сейчас уж и не скажешь. Думаю, кто-то из первых шныров развлекался. Достанут закладку с зашкаливающими запасами магии ну и… Кодекс тогда только еще складывался.
- Спросить можно? – решилась Рина, глядя на улей.
- Можно попытаться спросить! - поправила Калерия.
- Как такое может быть: золотая пчела позвала человека в ШНыр, а он здесь не удержался? Выходит, по ошибке позвала? – спросила Рина.
Тонкая косичка Кавалерии хлестнула тигриным хвост. Рина торопливо улыбнулась своей самой лучшей, самой обезоруживающей улыбкой. У каждой девушки есть такая на вооружении. Правда, действует она в основном на мужчин. Кавалерия не была мужчиной, и улыбку Рины постигла судьба «Титаника».
- По логике вещей – а у меня всё в порядке с логикой вещей! - пчела зовет тех, кто нужен ШНыру, - отчеканила Кавалерия. - Но в другое важное понятие она не влезает.
- В какое?
- Хочет или не хочет. Другими словами: если ты повернешься к ШНыру спиной, ШНыр не будет на трясущихся лапках забегать вперед, чтобы заглянуть тебе в лицо.
Рина попыталась если не осмыслить эту мысль, то хотя бы ее запомнить.
- А у меня почему нет пчелы? – спросила она.
Кавалерия аккуратно оторвала от покрывавшего ее шевелящегося ковра одну пчелу и пересадила на плечо Рине. Она ощутила литую, необъяснимую для насекомого тяжесть. Правда, длилось это всего секунду. Пчела тяжело поднялась и вернулась на прежнее место.
- Не хочет, - сказала Рина. – Но отчего? Что во мне не так?
Кавалерия коснулась ее непослушных волос.
- Хотела бы и я это знать. Но всё же внутрь ограды ШНыра ты проникнуть смогла, а это уже немало. Идем, пока у меня есть время, я покажу тебе фонтан!
Рина опасалась, что они встретят в Лабиринте Горшеню, но гигант куда-то исчез. На влажной земле, начиная от Лабиринта, глубоко отпечатались следы, ведущие к лесу.
- Так вот и рождаются нездоровые легенды, - вполголоса сказала Кавалерия и с удовольствием потрогала ладонью мелкие блестящие листья самшита. Она гладила самшит дружески, как гладят большую собаку или лошадь.
Затем, всё ещё покрытая пчелами, Кавалерия быстро пошла между тугими сплетениями лавра, акации и можжевельника. Поначалу Рина пыталась запоминать повороты, но потом поняла, что это бесполезно. Три-четыре шага по прямой, и вновь начинались петли. Чаще всего лабиринт закручивался по улитке, как круговой перекресток, и выбирать приходилось не из двух вариантов, а из трех-пяти.
«Странно, что Горшеня не перешагивал через кустарник. Только руку тянул», - внезапно поняла Рина.
- Перешагнуть нельзя. И сократить путь тоже. Но всё равно защита Лабиринта не в этих петлях, - сказала Кавалерия, не оборачиваясь.
Внезапный проход в зарослях акации, обвитая колючим шиповником арка – и перед Риной оказывается клумба с пылающими хризантемами. В центре клумбы – огромный старый камень. По резным бороздкам камня медленно стекает вода, сочащаяся из отверстия в верхней его части.
Рина ещё издали ощутила, что камень не горячий, а равномерно теплый. Как остывающая гранитная набережная, когда идешь по ней в сумерках после жаркого дня. Вглядевшись в камень зоркими глазами человека, отчисленного из четвертого класса художественной школы за бросок банкой с водой в местную сплетницу, Рина ощутила неполноту камня. Ровный и закругляющийся с одного бока, с двух других он был выщерблен. Края почерневшие, с особым запахом. Было заметно, что когда-то глыба была гораздо больше, но потом молния или сильный удар раскололи ее на три неравные части.
- Одна здесь. А где другие две? – спросила Рина.
Калерия внимательно посмотрела на нее.
- Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но счастье не столько во многом знании, сколько в своевременном, - заметила она.
Рина шагнула к фонтану, но он остался на прежнем расстоянии. Она сделала еще шаг… и еще три… и еще пять. Под конец, она бежала к фонтану со всех ног. Ее как будто ничего не удерживало, но расстояние между ними не сокращалось. Казалось, нужна вечность, чтобы преодолеть эти несчастные два метра.
Кавалерия стояла у самого камня, касаясь его рукой, и грустно смотрела на нее.
- Он меня не подпускает… - сказала Рина изумленно.
- А что ты сделала для того, чтобы он тебя подпустил? – спокойно отозвалась Кавалерия.
- Ничего.
- В том-то и дело. Всякий раз, как я тут бываю, я вспоминаю одну легенду, - продолжала Кавалерия. - По этой легенде, миссия ныряльщиков состоит в том, чтобы воссоздать здесь, в нашем мире – один-единственный дом. Такой дом из детской мечты – со скрипучим крыльцом, креслом-качалкой, цветами на террасе и длинной прямой лестницей на второй этаж. А вокруг дома - сад, залитый солнечным светом. С яблонями, с боярышником у забора, со старым рассохшимся скворечником на шесте.
- Зачем? – спросила Рина, невольно вспоминая скворечник за своим окном.
- Затем, что этот дом – настоящий, не зараженный мраком ни в какой степени. Совсем небольшой, но если его воссоздать, он вместит абсолютно всех и всем будет уютно и просторно, потому что размеры, величина, пространство – это всё условно. Вот только, чтобы собрать этот дом, нужны века и века, потому что отдельные его части распылены по всей двушке.
- Это правда? – спросила Рина с волнением.
- Думаю, что всё же легенда. На двушке нет рукотворных предметов. Никогда не встречала там даже гвоздя… - помедлив, сказала Кавалерия.
Перед тем, как проститься с фонтаном, Рина обернулась. Огромный камень белел в темноте. Журчала вода. Хризантемы пылали во мраке, и свет их казался расплывчатым, нечетким, тревожащим глаз.
В пустой комнате на пять человек Рина устроилась неплохо. Забрала все одеяла со свободных кроватей, и, использовав найденную в шкафу проволоку, соорудила на верхнем ярусе у окна балдахин. Внутрь балдахина втянула лампочку на проводе, аккуратно открепив его от потолка. Получилась комната внутри комнаты.
Желая устроиться поуютнее, на первом этаже в закутке она нашла диван, заваленный деревянными щитами. Предположив, что он никому не нужен, Рина принялась искать мускульную силу, необходимую для переноски дивана. Первым, о ком Рина вспомнила, был Макс. Однако Ул только засмеялся, когда Рина поделилась с ним своим замыслом. Макс был истинный качок. Еще до ШНыра, в общежитии МАДИ, он таскал только штангу и только в технически правильных наклонах. Когда же требовалось перетащить шкаф, оказывалось, что толку от него нет никакого. То лестница слишком узкий для его спинищи, то поясница у него сорвана, то группы мышц не те работают.
«Ухватиться не за что!» – виновато гудел он, и шкаф в результате волокли компактные жилистые мужички, обремененные вредными привычками. Когда, отдыхая на площадке, компактные мужички выдыхали воздух, Макс шепотом рассуждал, что будет, если поднести спичку – вырвется струя огня или не вырвется.
- Я тебе диван лучше через русалку перекину. Хотя нет, засядет еще между этажами. Лучше через льва, - пообещал Ул.
Ночью Рину разбудил сильный стук, сотрясавший дверь. Она слезла и пугливо выглянула. В коридоре стояла бессонная Суповна. Ее гренадерская тень отчеканивалась на противоположной стене. За Суповной за ручку тащилась полосатая сумка, в которой что-то громыхало.
- Тарелки, ложки есть?.. – спросила Суповна хмуро и, не дожидаясь ответа, пошла дальше, барабаня палкой во все двери по очереди.

Глава тринадцатая.
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА НОЧНЫХ ПРОГУЛОК
Ключевые слова: терпение и любовь. Причем терпение предшествует любви. Терпение без любви возможно, а любовь без терпения нет.
Из дневника невернувшегося шныра

Шли дни. Любопытная как кошка, Рина обследовала всю территорию ШНыра и целыми днями пропадала у пегов. Поначалу дежурные вопили и кидали ведрами, но после привыкли и теперь всё чаще сваливали на нее уборку денников или посылали разгребать граблями песчаную дорожку.
Рина привыкла к внутреннему расписанию ШНыра и даже научилась выносить из столовой тарелки под пристальным взглядом караулившей в дверях Суповны.
С Мамасей она говорила по телефону каждый день, изредка попадая на Артурыча. С Артурычем Рина не здоровалась, только выпаливала: «Мамасю позови!» Артурыч звал. Обижаться на Рину он не пытался, потому что обида требует эмоциональных усилий. Артурыч же напрягаться не хотел.
Поначалу Рина думала, то мама будет скакать по потолку полевым галопом, но она была спокойна как удав. То, что дочь не живет дома и бросила школу, ее, казалось, совершенно не волновало. Как-то ради эксперимента Рина несколько подряд сказала ей: «Я в ШНыре! В ШНыре! Тут пеги, пеги, пеги!» И столько же раз Мамася как попугай повторила: «Да, да! Правительственная программа – это здорово. Надо пользоваться халявой. Только умоляю, когда президент будет тебя награждать, отстегни от ноги твой кошмарный нож. Охрана тебя застрелит».
Рина ощутила, что мозг у нее сварился вкрутую. Что с Мамасей? Чем ее награждают? Что она вообще слышит, когда Рина повторяет: «в ШНыре, в ШНыре»?
Но, видно, у ШНыра имелись свои внутренние секреты, которые лучше было принимать как данность. В конце концов, если бы о ШНыре можно было трещать на каждом шагу, о нем давно бы уже все знали.
С Улом Рина виделась редко. Он был или в нырках, или ещё где-то пропадал. Даже на обедах появлялся редко, хотя Рина и высматривала его в столовой. Нельзя сказать, чтобы Ул ее специально избегал. Рина больше склонялась к мысли, что ему не до нее. Да и вообще Ул производил впечатление человека для которого дружба не в дежурном соблюдении обычаев попеременного телефонного продергивания, улыбочек и вежливого виляния хвостиком, а во взаимопомощи в трудные минуты.
Рина ощущала странную двойственность своего положения. С одной стороны, она была в ШНыре не чужая. С другой – к ней ещё приглядывались, будто одной найденной закладки было мало, чтобы считать ее своей.
«Это потому, что я еще не ныряла на двушку», - думала Рина.
Кроме Ула и Афанасия, более-менее сошлась она только с соседями по столу – зубастым Гошей, обладателем кучи подписанных маркером маек, и с мечтательным толстяком Рузей. У Гоши была привычка всякий раз, увидев ее, скалиться и говорить: «Доброе, Катенька, утро!» Именно в такой последовательности. Рине периодически хотелось его убить.
В Гоше она понемногу разочаровывалась. Он был в общении легкий, но с червоточинкой. Говорил всегда с воодушевлением и имел особенность влюбляться во всякого нового человека, с которым начинал общаться. Причем влюблялся искренно, с восторгом, как девушка. Хвостом за ним ходил. Старым же знакомым, напротив, не верил, и за глаза порой говорил о них несправедливые гадости.
С Рузей всё было с точностью до наоборот. Если Гоша шёл от выгодного впечатления к невыгодному, то Рузя, напротив, двигался в строго противоположном направлении. Очень неглупый, он успешно прикидывался тюфяком и при столкновении с любым затруднительным вопросом мгновенно оказывался: «без понятия». Особенно часто он оказывался «без понятия», когда речь заходила о Насте, за которой он вечно следил тоскующими глазами.
Обычно Рузя глухо молчал, но иногда начинал говорить быстро, захлебываясь. Обычно это происходило, когда при нем произносили какое-нибудь важное для него слово, которое накладывалось на собственные его мысли. При этом слово могло быть совсем никакое. Что-нибудь вроде «паровоз» или «закат».
«Люди как струны. Каждая откликается на свой звук», - думала Рина.
Ближе к концу обеда в столовой обычно появлялся Кузепыч. Последние дни он вечно ходил перемазанный, так как чинил на чердаке какой-то котел. Обычно Кузепыч бывал не в духе.
- Когда тебе дают исправный утюг, обратно его тоже хотят получить исправным! Ах ты, потреблянец! – кричал он на бледного недоростка, который пытался прошмыгнуть мимо него незамеченным.
- Кузепыч: не «потреблянец», а «потребитель»! – поправлял его Вовчик, обожавший раздувать скандалы.
- Ах ты, потреблятор! Еще учить меня вздумал! Почему седло потрескалось? – кидался Кузепыч на Вовчика.
- Так я ж сушил! – защищался тот.
- Кто кожу на огне сушит? Завтра чтоб новое было!
Вовчик торопливо замолкал.
- Кузепыч – чемпион по упреждающим воплям. Тут ему нет равных, - сказал как-то Гоша.
- Это как? – заинтересовалась Рина.
- А так… приходишь ты куда-то, где у тебя что-то могут попросить, и сходу издаешь упреждающий вопль, чтобы все от тебя отстали.
- А на деле он мягкий и пушистый? – спросила Рина.
- Ну знаешь, так глубоко в Кузепыче я не копался, - сказал Гоша и уныло почесал себе живот там, где на майке было написано: «тут живут кишечные палочки. Без стука не входить!»
* * *
Как-то вечером, вернувшись из пегасни, Рина услышала в темноте чмоканье и сопение, точно кто-то глодал кость. Включив свет, она обнаружила у себя в комнате Макса. Макс лежал на рейках нижней кровати и грыз хлеб, который Рина сушила для пегов. Когда вспыхнул свет, Макс закрыл глаза ладонью: видно, лежал в темноте уже давно.
- Ну ты у-устроилась! Все матрасы в одно м-место стащила. Прямо принцесса на гы-гы-горошине! – начал Макс, косясь в сторону оборудованного на втором ярусе балдахина.
- В самую точку! Это мой кумир! – сказала Рина, ради эксперимента спавшая сразу на пяти матрасах.
Когда живешь одна в такой большой комнате, надо использовать все ее преимущества.
Макс разгрыз могучими зубами еще одну корку. Рина слушала, как он звучно жует и шумно глотает, и думала, что лошадиные привычки влияют на человека больше, чем на лошадь - человеческие.
- Я по делу! Калерия велела тебе п-передать! – внезапно вспомнил Макс, кивая на стекло, в котором, накладываясь на луну, отражалась электрическая лампочка. Рина посмотрела чуть ниже луны и увидела на подоконнике картонную коробку. В коробке лежали арбалет-шнеппер, нерпь и саперная лопатка.
- Это теперь т-твое! Нырять тебе еще не с-скоро, но у нас так положено. К тому же к-куртка у тебя уже есть, - объяснил Макс голосом, ожидающим благодарности.
Благодарности он не дождался и, утешая себя, разгрыз ещё один сухарь.
До этого момента собственной нерпи у Рины не было. Резервную у нее отобрали сразу, как только она прибыла в ШНыр. Разглядывая выданную ей нерпь, Рина увидела глубокую выбоину, рассекавшую с краю металл и кожу. Саперка была новее, чем у Ула, но не такая отточенная, с выжженными буквами «Д.М.» на рукояти.
- А что стало с тем, кто…? - начала она.
- Долгая и-и-история, - заикнулся Макс, и по тому, как он штурмовал слово «история», Рина поняла, то она была бы действительно долгой.
- Но он хотя бы жив?
- И-иногда это не п-показатель! – убежденно ответил Макс, помогая ей зашнуровать нерпь.
- Помнишь, как ей п-пользоваться? - спросил он, как если бы Рина могла забыть то, чему никогда не училась.
- Сирин – телепортация, - сказала Рина, вспомнив, каким образом оказалась в ШНыре.
- П-правильно. Русалка – всякая мелкая магия. Взять что-нибудь через стекло, н-например. Кентавр – связь. Лев - ратная магия. Хватает секунд на двадцать активного боя. Если же д-драка меньше двадцати секунд, то можно дробить, но не больше, чем на д-две части.
Рина издала вежливо-вопросительное мычание.
- Пы-па… поясняю! Если ты использовала три секунды, а потом одну – лев все равно погаснет. И п-плевать, что три плюс один меньше, чем д-двадцать, - пояснил Макс
- Что такое «активного боя»? Танковую броню зубами рвать? – уточнила Рина.
- Танковую бы… броню не пытался, но дверцу у мы-маршрутки однажды оторвал, - скромно сообщил Макс. – Кроме того, «лев» позволяет выдержать одно попадание из ш-шнеппера в любое место куртки. Голова, разумеется, не в счет. Опять же – если не из шнеппера ударят, а из т-тяжелого арбалета – унесет сы… сразу.
Рина слегка разочаровалась. Она ожидала большего. Макс почувствовал это и сказал:
- П-поверь моему нехилому опыту: не полагайся слишком на магию. Если где-нибудь на пустыре встретятся серьезный мужик с битой и ведьмарь из форта Белдо – я поставлю на мужика с б-битой!
- А если мужик с битой и берсерк? – изменила условия Рина.
- Тогда на б-берсерка, - неохотно признал Макс.
С широкой извиняющейся улыбкой он захватил с собой горсть сухарей и затопал к выходу.
- Не вздумай часто пользоваться р-русалкой! И не вздумай з-заряжать ее в Лабиринте, потому что этого никто н-не узнает! – сказал он уже из коридора, всунув голову в дверь.
Рина стояла, прижимая к животу коробку. Совет Макса она приняла к сведению.
Когда он окончательно ушел, она вывалила на кровать саперку и шнеппер. Из шнеппера ей немедленно захотелось выстрелить. Как его заряжать, она разобралась довольно быстро. Вложила свинцовый шарик, после некоторых колебаний прицелилась в спинку стула и осторожно потянула курок. Ничего не произошло. Рина перевернула арбалет и у спускового механизма увидела скошенную серебристую планку. Не отпуская курка, она потянула ее вниз. В следующую секунду что-то тренькнуло. Стальные «плечи» арбалета распрямились, и Рина услышала звон стекла.
В окно укоризненно смотрела простреленная луна. По луне разбегались зигзаги трещин. Рина представила себе ершистые брови Кузепыча, которые двигались, как щетки в аппарате для чистки ботинок, и ей стало тоскливо. Вспомнив о русалке, она попыталась исправить стекло с помощью мелкой магии.
«Что бы такое сделать, чтобы тут ничего не было!» - подумала она, нерешительно касаясь пальцем хвоста русалки. Русалка вспыхнула. Запястью стало горячо. Перестав размахивать рукой, Рина увидела, что окно заложено кирпичом. Между кирпичами лежали щедрые шлепки подсохшего раствора.
«Задание выполнено. Теперь тут действительно ничего нет!» - подумала Рина угрюмо. Она попыталась отдать нерпи новый приказ, на этот раз более точный, но русалка уже погасла.
Рина вздохнула. Теперь нужно было идти в Лабиринт, причем воспользоваться окном она уже не могла. Тащиться же пешком через весь ШНыр, рискуя наткнуться на Кавалерию или Кузепыча, ей не хотелось. Она коснулась сирина и четко представила фонтан Зеленого Лабиринта. По коже забегали знакомые жуки, похожие на овсяные хлопья. Еще спустя секунду Рина ощутила себя повисшим в воздухе облаком рисовой пудры. Пудра вытянулась струйкой, скользнула к щели между кирпичами и исчезла.
* * *
Рина лежала на земле, уткнувшись в нее носом. Земля была рыхлая. Пахла дождевыми червями. Рина отплевывала раскисшие осенние листья и пыталась понять, что произошло. Она помнила только сильный толчок, быстрое вращение, треск веток и… больше ничего.
Подтянув под себя руки, Рина перевернулась. Перед ее глазами что-то раскачивалось как маятник. Рина поняла, что это ее ботинок, запутавшийся шнурком и повисший на кустарнике. Некоторое время она опасалась к нему прикоснуться, потому что не исключала, что в нем может оказаться ступня, на большом пальце которой маркером нарисован смайлик.
«Чем умнее девушка, тем проще у нее забавы! Высокий ум утешает себя глубокими провалами», - крутя пальцем у виска, говорила ей в таких случаях Мамася.
Но нет, нога все-таки была на месте, и даже рожица никуда не исчезла, хотя носок куда-то запропастился. Не исключено, что он лежал теперь в душистых зарослях самшита. Одинокий черный носочек с торчащей ниткой.
Рина приподнялась на локте. Справа ночь расчерчивалась белыми полосками берез. Вниз уходил пологий овражек, поросший травой. Там, где он заканчивался, начиналось картофельное поле.
«Это не Лабиринт. И даже не ШНыр, - поняла она. – Я попыталась телепортировать к фонтану, и он меня отбросил».
Рина так и не вспомнила, видела она камень или нет. Кажется, всё-таки видела, потому что глаза болели так, будто обожгло чем-то очень ярким. Рина перевела взгляд на нерпь, понимая, что она должна была принять от камня часть сияния. Так и есть. Нерпь сияла ярче полуденного солнца, включая и сирина, хотя он должен была погаснуть после телепортации.
«Фонтан меня отфутболил, но при этом любезно зарядил мне нерпь. Манера Артурыча, который, выталкивая меня за дверь, всегда всовывал мне денег!» - подумала Рина.
Она встала, обулась и попыталась сориентироваться, как добраться до ШНыра. Повторно связываться с телепортацией ей не хотелось. Было сыро и холодно. Рина подняла воротник. Всунула ладони в рукава. Подмосковное лето существует исключительно для отчетности. Ночью, когда солнце выключают, оно замещается холодной весной.
Рина поднялась вверх по оврагу и между березками увидела знакомую ограду. Она напрягла воображение и поняла, что находится снаружи дальней части ШНыра, за тем большим лугом, что начинается сразу от пегасни. Это еще терпимо. Могло быть и хуже.
Она пошла к ограде, но внезапно слева мелькнуло что-то темное, похожее на человеческую фигуру. Рина хотела окликнуть, но не окликнула, а прижалась боком к березе, осторожно выглядывая и пряча за спину сияющую нерпь.
Она разглядела, как высокий мужчина со странно отблескивающей грудью молча пинает кого-то, перед каждым новый пинком отступая на шаг назад. Кого он пинает, Рина не понимала. Слышала только хрип. Под ногами высокого что-то шевелилось. Нечто темное, изломанное, горбясь, поднималось, вырастая почти до груди мужчины, и сразу опадало.
Из-за тучи выглянула луна. Отблескивающая грудь оказалась панцирем. У ног человека, припадая к земле, скалилось крупное животное с плоской мордой. Защищаться зубами ему мешал металлический намордник. Правое кожистое крыло после каждого удара всплескивало. Левое же было прижато к земле, точно животное кого-то им кого-то защищало.
Рина не могла знать, что одна из гиел, патрулировавших небо вокруг ШНыра, внезапно вышла из повиновения и опустилась у ограды. Берсерк в ярости избивал гиелу ногами, пытаясь поднять ее на крыло. Все это он делал молча, опасаясь шуметь так близко от ШНыра.
Но ей и не надо было ничего знать. На ее глазах избивают животное – этого достаточно. Не вмешаться Рина не могла. Арбалет она оставила в комнате, но на руке у нее сияла заряженная нерпь. Про боевую магию она помнила, но вот только как ее вызвать? Как поставить световую заморозку? Рина встряхивала нерпь, касалась льва, однако ровным счетом ничего не происходило. Никаких шаровых молний, синеватых всплесков, вспышек – вообще ничего.
Высокий ее пока не замечал, продолжая деловито избивать ослабевшую гиелу.
«Макс оторвал дверцу. Значит, лев сам по себе ничего не делает. Только умножает мои усилия!» – подумала Рина.
Стараясь не представлять, что произойдет, если она не угадала, Рина метнулась к ведьмарю. Выскакивая из-за березы, она не смогла удержаться от восклицания. Берсерк обернулся. Момента прицеливания она не уловила. Что-то ударило ее в центр груди, и только потом она увидела маленький шнеппер в его полусогнутой руке. Она пробежала еще шаг и только потом упала. У нее очень болело ребро прямо напротив сердца. Рина лежала на животе и думала: как это странно, человек умирает, а ему кажется, что у него болит ребро.
Берсерк, прихрамывая, подошел к Рине. Наклонился над ней и, щелкнув зажигалкой, перевернул ее за плечо. У берсерка было белое, плоское лицо с кровоподтеком на правой щеке. Зажигалка отбрасывала на лицо красноватый блик. Рина видела толстую сосредоточенную складку кожи у него на лбу.
Взгляд спокойный, деловитый, совсем не безумный, но какой-то неправильный и страшный. Обычно взгляд содержит эмоцию: интерес, симпатию, равнодушие, досаду. И, какой бы не была эмоция, она перекидывает мостик. Смотрящий признает в человеке человека, хотя бы и достойного, по его мнению, того, чтобы открутить ему голову.
Здесь же эмоций не было вообще. Рина увидела, как берсерк потянулся к бедру. В ладони у него возник узкий топорик на длинной рукояти. Он размахнулся, но внезапно остановился, присел и еще раз осветил зажигалкой лицо Рины.
За оградой ШНыра послышался нарастающий звук. Кто-то бежал к ним. Узкий луч фонаря прыгал в темноте. Берсерк схватился за шнеппер, но, вспомнив, что тот разряжен, метнулся к гиеле. Рина увидела, как он вскакивает в седло. Услышала сухой треск разряда. На этот раз электрошок был выставлен на предельную мощность. Гиела закричала жалобно, как ребенок. Рина никогда не думала, что звуки у животных и людей могут быть такими общими.
Захлопали кожистые крылья, и, одурев от боли, гиела на малой высоте полетела между березами, цепляя крыльями ветви.
* * *
Несколько секунд спустя кто-то спрыгнул с ограды и, осветив Рину фонарем, присел рядом на корточки. Над Риной склонилось жесткое, с изломанным носом лицо Родиона.
- Цела? – поинтересовался он.
- Я ранена.
- Куда?
Она показала, ощущая глубокую несправедливость. Он коснулся ее куртки мизинцем и хмыкнул. Затем осторожно отлепил что-то пальцами и уронил Рине на ладонь.
- Красиво сплющилась. Прямо о защитную полосу. Сделай брелок! - посоветовал он.
Рина смутилась. Она почувствовала себя почти виноватой, что ее не убило.
- У меня почему-то лев не сработал, - пробормотала она.
Родион недоверчиво посмотрел на ее нерпь. Рина подняла руку и увидела, что лев ухитрился погаснуть.
- Всё ушло на блокировку, - бросил Родион.
Он встал, отошел туда, где недавно ведьмарь бил ногами гиелу, и осветил что-то фонарем. Рина снова услышала писк. Неприятный, требовательный. Она подбежала и увидела шевелящийся комок.
На земле лежал гиеленок. Меньше кошки. Голый, скользкий, не покрытый шерстью. Кожистые крылья еще не расправились, не потемнели. Перепонки были розоватыми, прозрачными. Веки неоткрывшихся глаз вздрагивали, когда на них падал свет фонаря.
- Надо быть ведьмарем, чтобы лететь на рожающей гиеле. Хотя он небось и не знал – какую ему оседлали, на той и летят! - процедил Родион.
Гиеленок пытался ползти. Кожа на плоской морде собиралась складками. Нижняя челюсть сильно выступала вперед, и длинные клыки – верхние и нижние – образовывали вампирский прикус.
- Вот почему мамаша улетать не хотела… Тоже вот: тварь, а жалеет! - пробурчал Родион.
Он сунул руку под куртку и извлек шнеппер.
- Отвернись! – велел он Рине, одним движением рычага взводя тетиву.
- Зачем?
- Все равно издохнет. Или думаешь: берсерк вернется? – повторил Родион, начиная раздражаться.
- Не отвернусь!
Резкие брови сдвинулись.
- Ну если тебе нужны впечатления… - с угрозой сказал Родион. Шнеппер поднялся до уровня головы маленькой гиелы. Рина с визгом оттолкнула его кисть и, поспешно наклонившись, схватила гиеленка на руки.
- С ума сошла! Положи ее! Не трогай руками! – крикнул Родион сдавленным голосом.
Рина недоверчиво оглянулась на него.
- Ты ее застрелишь!
- Хорошо, не застрелю! Только положи на землю и отойди. Быстрее! - капля пота со лба Родиона побежала по сломанному носу и свернула к глазу. Шнеппер он уже опустил.
- Зачем?
- Ты что, не знаешь? Укус гиелы смертелен! Вначале опухают пальцы, потом запястье, локоть, плечо.
Рина погладила новорожденную гиелу по голове.
- Но это совсем еще детеныш! Ему и часа нет! – сказала она.
- Это гиела! Они ядовиты еще в материнской утробе! Ты не знаешь, сколько пегов они порвали! Укус вроде всего совсем ничего, замазал и забыл, а через три минуты пег уже труп!.. Положи ее!
- Чтобы ты ее убил?
Видя, что Рину маленькая гиела не трогает, Родион неосторожно ткнул ее фонарем. Слепой щенок гиелы зашипел. Рина увидела мелкие верхние зубы. Щелчок – и они заскользили по стеклу фонаря. Рина была ошеломлена – от гиеленка с расползающимися лапами и трясущейся головой она никак не ожидала такого быстрого и продуманного движения.
- Теперь ты видишь? Чудом в руку не вцепился. Одного не пойму: почему он тебя не кусает? – проворчал Родион, наблюдая, как гиеленок последовательно тычется носом в запястье Рины, пребывая в явных поисках чего-то.
- Он есть хочет… - сказала Рина с жалостью.
Родион расхохотался.
- Чуть что – валить на голод! Женское объяснение!
Со стороны картофельного поля донеслись яростные звуки грызни, оборвавшиеся высоким визгом. Родион прислушался.
- Жди здесь! – велел он Рине и, подняв шнеппер, побежал.
Двигался он очень слитно, пластично, не столько перебегая, сколько перетекая от одной березы к другой. Целься в него кто-то из темноты – попасть в Родиона было бы непросто.
Вернулся он минут через пять.
- Собаки подрались… - пояснил он, точно вырастая из березового ствола. – Эй, ты где?
Рины у ограды уже не было. И щенка гиелы, разумеется, тоже.
* * *
Воспользовавшись отсутствием Родиона, Рина сделала попытку перетащить молодую гиелу через забор ШНыра, но у нее ничего не вышло. Сама она перелезла легко, но маленькую гиелу удерживала упругая сила. В момент соприкосновения с незримой преградой гиела принималась скулить, и Рина понимала, что щенку больно.
После неудачной попытки закутать гиеленка в шныровскую куртку и протащить его контрабандным путем, Рина сдалась и, прижимая щенка к груди, побежала вдоль ограды. Она бежала и просчитывала разные варианты: спрятать в лесу, договориться с какой-нибудь старушкой в поселке, найти электричку и уехать в Москву. Все варианты имели свои плюсы, но эти плюсы были колючими, как противотанковые ежи.
«Тут уж ничего не попишешь: плюс он потому и плюс, что состоит из двух минусов», - говорила в таких случаях Мамася.
Выход нашелся сам собой. В полукилометре от ограды ШНыра, там, где заканчивался березовый лес, а ответвление дороги закруглялось к поселку, Рина обнаружила укрытое в ложбинке загадочное сооружение. Лет тридцать назад сторож картофельного поля сварил из железа неровной формы ящик, чтобы держать в нем мотоцикл. Сторож был человек бывалый, знал подмосковные нравы и понимал, что одновременно и картошку и мотоцикл ему не усторожить. Теперь сторожа давно унесло волной времени, а на его мотоцикле ездил бородатый московский байкер Плющ, чудом опознавший в ржавеющем на автобазе чудище трофейный немецкий раритет.
Даже и теперь ещё на двери гаража висел устрашающе самовлюбленный замок, с чем, впрочем, вполне можно было примириться, поскольку сама дверь валялась от гаража метрах в пяти. В сарае Рина обнаружила кучу всякого хлама, на который не покусились даже местные выпивохи, и среди прочего – два рваных картофельных мешка.
- Лежи тут и жди! – сказала Рина, постилая под щенка один мешок и накрывая его другим.
Гиеленок, только что требовательно пищавший у нее на руках, сразу умолк, стоило Рине положить его и отойти на шаг. Он даже не шевелился: лежал и берег силы. Рина не знала, что гиелы, улетая на охоту, надолго оставляют своих детенышей, а тем, чтобы их не нашли, приходится помалкивать.
С минуту постояв рядом и так не услышав ни одного неосторожного писка, Рина побежала к ШНыру. До наступления утра нужно было узнать как можно больше о гиелах и снова вернуться.
«Ул или Рузя? – подумала Рина. – Ладно, начну с Ула!»
* * *
Четверть часа спустя Рина пробиралась по коридорам ШНыра. При этом она выбирала коридоры потемнее, опасаясь наткнуться на Родиона. Вместо Родиона она встретила Вовчика, который с виноватым видом тащился за Оксой, ловил ее за рукав и безостановочно бубнил: «Прости! Ну я же сказал: прости! Откуда я знал, чья это нога? Темно же было!»
Окса стряхивала его руку и отворачивалась, однако Рина безошибочно ощущала, что прощение не за горами. У Оксы Рина узнала, что старшие шныры – Ул, Родион, Макс и Афанасий – живут на чердаке, где устроили себе холостяцкую берлогу.
- Только девушки там не приветствуются, - сказала Окса. – Легко можно коленкой получить под пятую точку. Особенно от Родиона. Его девушка бросила когда-то, до ШНыра ещё, и он… В общем, Родион всех девушек теперь не очень любит.
Поднявшись по грохочущей железной лестнице, Рина нашла открытую дверь и осторожно просунула голову на чердак.
- Эй! – окликнула он.
Никто не отозвался. Рина вошла. Внутри была полутьма. Чердак ШНыра тянулся над всем корпусом. Только в центре под коньком можно было выпрямиться во весь рост. Рина стала пробираться, изредка натыкаясь на следы человеческого присутствия, выражавшиеся то в боксерской груше, то в утыканном ножами деревянном щите, то в конском скелете, отдельные кости которого были заботливо соединены проволокой.
Шагов через двадцать она увидела пустой гамак. Рядом с гамаком на балке отблескивал четырехугольник фотографии. Кто на ней, Рина в темноте разглядеть не смогла. Она коснулась фотографии, и та неожиданно оказалась у неё в руке.
Рина еще нашаривала потерявшуюся кнопку, когда внезапно услышала голоса Ула и Афанасия. Рина испугалась, что ее могут засечь на чердаке, да еще с чужой фотографией в руке. Как говорил в таких случаях Артурыч, могла возникнуть «непонятка». Рина поспешно положила снимок в лунный квадрат, будто он упал сам, и, отступив в темноту, притаилась за конским скелетом.
– Прекращай нырять на рассвете! Они это знают и патрулируют по две четверки! – сказал Афанасий.
Рина услышала знакомую усмешку и поняла, что Ул ждет этих встреч больше, чем сами ведьмари.
- Яра любила рассвет. Я делаю это в память о ней. И плевать, что они знают, когда я ныряю.
- Нарвешься!
- Ничего, - легкомысленно отозвался Ул. - Вы с Максиком меня прикрываете.
- Туда - да, а обратно?
- Обратно сам я разберусь. Один из берсерков Тилля уже нарвался.
Афанасий недоверчиво хмыкнул:
- Это в тот раз, когда тебе ляжку прострелили?
- Там одно мясо. А шрамы пусть бухгалтерия считает, - равнодушно отозвался Ул.
- Ты плохо знаешь анатомию. В бедре два крупных сосуда. Три сантиметра левее, и ты истек бы кровью, - сказал Афанасий.
Ул засмеялся.
- «Если бы» у шныров не считается. Ты когда-нибудь мыл голову в раковине общественного туалета, где у батареи на газетках спит какой-нибудь дядя Веня? А нога у тебя замотана пакетом, чтобы кровь не капала? – спросил он.
- Нет.
- Ты не романтик. Точнее, не городской романтик! – сказал Ул.
- Зато ты становишься всё романтичнее! – сердито сказал Афанасий. - Кавалерия в курсе, что ты достаешь только атакующие закладки?
Ул насупился. Они стояли совсем близко от гамака, шагах в трех.
- Я нашел место, где их навалом. Только таскай. Жалко, нельзя брать больше одной.
- Ты не ответил про Кавалерию… - напомнил Афанасий.
- Кавалерия не может простить мне Конунга. Какой жеребец был! Безотказный. Из последних сил всегда тянул! Она на нем всегда ныряла. Ее любимец, - сказал Ул с усилием.
- А ты сам себе можешь?
Ул мотнул головой.
- Лучше бы они в меня тогда попали. Никогда не забуду… Стрела в шее, а он крылья расставил и планирует в реку! А мог бы крылья сложить, и я разлетелся бы вдребезги!
- Может, оставить всё это? – спросил Афанасий тоскливо.
- И простить ведьмарям Яру? Простить Конунга? Простить всё? – повысил голос Ул.
- Осторожно! – прервал его Афанасий. – Ты знаешь кодекс! Сколько опытных шныров застряли в болоте потому только, что слишком сильно ненавидели!
- А повод у них был? – спросил Ул.
- Для болота это неважно. Эльбам главное, чтобы было за что зацепиться. Ненависть, ложь, жалость к себе – все подойдет! Кстати, как ты выкручиваешься?
- Стараюсь представлять себе что-нибудь хорошее, - сказал Ул тихо. - Например, ее улыбку. Тащу атакующую закладку, которая разнесет их к чертям собачьим и думаю о ней. Ты не забыл Яру?
- Нет, - чуть помедлив, отозвался Афанасий.
- Хотя у тебя же есть Виктория… - сказал Ул с грустью. – Смотри, береги ее, потому что потом будет очень больно.
- Я и берегу, - пробурчал Афанасий.
- Ну смотри! Не бросай! – сказал Ул, умевший радоваться, когда кто-то рядом с ним счастлив.
- Не брошу! – заверил его Афанасий. Про себя же мучительно подумал: «В Гондурас ее! Срочно в Гондурас!»
Внезапно Ул издал короткое восклицание, и Рина поняла, что он обнаружил фотографию в лунном квадрате. Дождавшись, пока Ул присядет, Рина громко затопала, притворяясь, что только что вошла.
- Макс? - Афанасий направил на нее фонарь. - О, привет! Что ты тут делаешь?
- Что едят гиелы? – выпалила Рина.
- Пегов, - ответил Ул, не проявляя ни малейшего любопытства, зачем узнавать это в двенадцать ночи.
- А маленькие гиелы? – спросила Рина.
- Маленьких пегов! – сказал Афанасий и засмеялся, ожидая официального одобрения своей шутки. Рина из вежливости улыбнулась.
- Мне нужно знать, чем кормят новорожденных гиел, которых бросили матери, - сказала она.
Ул сидел на корточках и прижимал к колену фотографию.
- Кажется, кто-то говорил, что сгущенкой с молотым перцем! – отозвался он.
Рина вздохнула, считая это очередной остротой, но Ул был серьезен.
- Молоко у гиел очень жирное. Из наших продуктов к нему ближе всего сгущенка. Ну, может, чуть разведенная… Можно еще дохлую кошку через мясорубку прокрутить. Но это уже из области деликатесов.
- А перец зачем?
- Так это ж гиела! У нее кровь - таблица Менделеева!
Рина напряженно ждала вопроса «а почему это тебя так интересует?» и он прозвучал, но не от Ула, а от Афанасия. Правда, отвечать на него она не стала, потому что на чердак, топая, поднялся Родион. Пока его глаза не привыкли к полутьме, Рина проскользнула мимо него на лестницу.

Глава четырнадцатая.
БАБОЧКА НА ЗОНТИКЕ
Если света нет и мрака нет, то все мы – стихийно мыслящая плесень.
Йозеф Эметс, венгерский философ

Телохранитель Долбушина Андрей сделал последний стежок и лихо, как бывалая швея, перекусил нитку. Это были его любимые секунды.
- Ну как? – спросил он у Полины, которой было доверено самое ценное: держать куколок. Мальчика на правом колене, девочку на левом. Именно в такой последовательности.
На ладони у Андрея лежала крошечная блузка. Пальцами другой руки он всё ещё сжимал иглу. Пальцы были короткими и грубыми, с суставами, давно превратившимися от постоянных тренировок в костяные мозоли. Порой Полина не понимала, как такими пальцами вообще можно шить.
- Так что? – нетерпеливо повторил Андрей.
Полина взяла блузку и со знанием дела осмотрела. Она знала: если она скажет, что блузка получилась кривая, а правое плечо безнадежно завалено, то Андрей мрачно уйдет к себе, и в пятитысячный раз будет смотреть один и тот же боксерский матч. А когда выключит его, стена начнет вздрагивать от ударов его арбалетов.
Поэтому Полина выбрала нейтральный вариант между правдой и ложью.
- Очень необычно! – сказала она.
Андрей просиял, и Полина поняла, что боксерских матчей сегодня не будет. И арбалетной пальбы тоже.
Телохранитель Долбушина был единственным, с кем Полина могла теперь поговорить по душам. Аня исчезла внезапно, даже не попрощавшись с подругой. Даже зубную щетку и ту с собой не взяла. Долбушин заявлял, что его дочь уехала учиться в Англию. Сам он ходил желтый и злой. На вопросы отвечал отрывисто, а ее вообще не замечал.
Первое время глава финансового форта не разрешал Полине даже походить к шкафам своей дочери, а ее комнату закрыл на ключ. Потом постепенно смягчился, отдал от комнаты ключ Полине и теперь она от нечего делать меняла одежду по четыре раза в день. Выходить на улицу ей не разрешалось. Утверждали, что она еще не восстановилась после аварии и легко может потерять память.
Трижды к ним приходил средних лет кособокий человечек в несвежем медицинском халате, которого Долбушин, как-то особенно иронично вытягивая губы, называл «доктор Уточкин» и «наше солнечное светило». Вроде шутил, но когда видел Уточкина, глаза его выцветали, а зрачок почти исчезал.
Человечек был очень вежлив и предупредителен. Трогал Полине голову в разных местах, иголочками колол ей уши, долго мял руку и остро заглядывал в глаза. И вздыхал. Непрерывно вздыхал. Порой, когда вздох получался особенно глубоким, нутряным, в комнате начинало крепко пахнуть винным магазином. После Уточкина у Полины всегда подолгу болела голова, но ночью она спала крепко, без сновидений, точно прыгала в черный колодец.
Андрей еще не натянул на куклу блузку, когда на площадке послышался неясный шум. Телохранитель вскочил и, схватившись за шнеппер, выскользнул в коридор. Через некоторое время Полина услышала, как щелкнул замок, и он с кем-то разговаривает.
Вскоре Андрей появился вновь. Уже без шнеппера, но с пакетом в руках.
- Подарок от Белдо. Через водителя переслал. С какой бы это радости? Ты глазки дедушке не строила? – спросил он ехидно.
- Дай сюда! - Полина вырвала у него пакет и ушла в комнату Ани.
В пакете она обнаружила коробку из плотного картона, кокетливо убранную ленточками. Под ленточки была вложена записка. Она начиналась словами: «Дорогая юная леди!», а дальше содержала такое количество цветочных комплиментов, что Полине показалось, будто её заперли на ночь в парфюмерном магазине. Дочитать письмо до конца у Полины не хватило терпения. Она нашла, что в нем слишком много буковок.
«Что это на него нашло?» - подумала она с недоумением. Знатный куровед был столь же мало похож на ловеласа, как пень на цветущую вишню.
Вскрыв кокетливо запакованную коробку маникюрными ножницами, Полина нашла внутри средних размеров камень, выпачканный глиной. Ничего себе подарочек!
Пытаясь понять, что бы это значило, Полина коснулась его пальцами, и внутри камня вспыхнул цветок. Он был маленький, но очень яркий.
Полина вскрикнула. В первую секунду у нее сильно закружилась голова, но головокружение скоро прошло. Она ощупывала внимательными пальцами грани камня, и цветок отзывался на всякое ее прикосновение. Забыв обо всем, она гладила камень пальцами, касалась его запястьями, ногтями, играла с цветком, как играют с котенком. Цветок сиял, переливался, погасал, снова вспыхивал.
Полина смотрела на него, и ей казалось, что ее теперешняя жизнь какая-то фальшивая, временная и что если она совершит усилие, то… Но тут снова начинала взрываться голова. Память Полины упиралась в косо улыбающееся, вежливое лицо фельдшера Уточкина, и она начинала ощущать запах дешевого вина.
- Что ты здесь делаешь в темноте? – внезапно услышала она голос Долбушина.
Полина вскинула голову и с недоумением уставилась на его длинное лицо, просунувшееся в ожелтелую светом щель приоткрытой двери. Полина растерялась. Она была уверена, что Долбушина нет дома, и он возвратится только вечером.
Но за окном были сумерки, и, видимо, это значило, что вечер уже наступил. Куда исчезла вторая половина дня и как она ее провела, Полина так и не поняла. Помнила только, что она не спала ни минуты, а всё время гладила теплый камень.
- Кыш отсюда! – устало сказал Долбушин, так и не дождавшись ответа.
К комнате своей дочери Долбушин относился ревниво и, хотя пускал в нее Полину, она постоянно ощущала себя человеком, который ходит по музею имени Ани Долбушиной. И это при том, что во всей прочей квартире Полина могла хоть костры разводить, сваливая в кучу антикварную мебель и поливая ее керосином. Долбушин поморщился бы, но ничего бы не сказал.
Собираясь выставить ее, Долбушин шагнул в комнату, однако зонт, с которым он был неразлучен, почему-то остался в коридоре. Считая, что он застрял в дверях, глава второго форта обернулся и нетерпеливо потянул его. Ничего не изменилось. Сколько Долбушин не дергал его, внести зонт в комнату не было никакой возможности.
В какой-то момент, когда Долбушин потянул зонт особенно сильно и сердито, Полине почудилось, будто ручка зонта на мгновение обвила запястье, как живая. Долбушин глухо выругался и выпустил зонт. Подушечка большого пальца у него была разодрана. Глава второго форта отшвырнул зонт и, как пес, стал зализывать рану.
Полина вскочила с дивана. Камень, о котором она совсем забыла, соскользнул с колен и глухо ударился об пол. Долбушин дико уставился на него и опустил руку. Губы и подбородок у него были в крови, как у пообедавшего вурдалака.
- Где… ты… это… взяла? – прохрипел он.
- Подарок! – сказала Полина.
- Чей?
- Белдо.
- Быть этого не может.
- Спросите у Андрея!
- Что, сам Белдо привез? Не верю! – недоверчиво крикнул Долбушин.
Отвернув голову в сторону, будто камень мог опалить ему ресницы, он шагнул к нему, однако, так и не коснувшись, отдернул руку. Было похоже, что перед ним лежит расплавленный металл.
- Андрей! – крикнул он в недра квартиры. – Ко мне! Убери это!
Полина вспомнила, что коробку доставил шофер Белдо, а ей самой передал в руки Андрей. Значит, шофер Белдо мог касаться камня, и телохранитель Долбушина тоже.
- Ты где был? Ты что не видел, что принесли в дом? – заорал на него Долбушин, когда Андрей вбежал в комнату.
Андрей уставился на камень. На лице у него еще жило отраженное счастье. Видимо, телохранитель, когда его дернули, продолжал тайком возиться со своими «лилипутами». Теперь счастье быстро размывалось, замещаясь озабоченностью.
- Там была упаковка… Я считал… - начал Андрей.
Заметив, что Долбушин без зонта, а на губах у него кровь, он удивился и замолчал. Долбушин облизал губы.
- Я с тобой после заберусь! Унеси! И нечего на меня глазеть! – опомнившись, приказал он.
Андрей наклонился, взял камень и понес. Нес он его обычно, без всякого выражения, явно не испытывая ни радости, ни боли. Исходящего от камня тепла он не ощущал, и сиявшего внутри цветка не замечал.
- Подожди! – крикнул Долбушин, сообразивший, что, выходя из комнаты, Андрей должен будет переступить порог. Метнувшись к зонту, он схватил его и вместе с ним отбежал в сторону.
- Теперь иди!
Андрей прошел почти всю квартиру, когда под ноги Долбушину попалось так и не прочитанное до конца письмо Белдо. Он поднял его, скользнул по нему глазами, и в самом конце страницы зрачок ему царапнуло короткое трехбуквенное слово.
«Гай настаивает, чтобы этот камень пока оставался у тебя. Это его милая причуда, а причуды больше приказов, потому что приказы забываются, а причуды нет. Если Альберта смутит эта вещица, я дам ему все необходимые объяснения.
Душевно лобызающий твои кудри, твою душу и твой мозг,
Дионисий Белдо».
- Стой! – крикнул Долбушин.
В глубине квартиры перестал вздрагивать пол.
- Позвони Белдо! Живо-о!
Главу первого форта долго ждать не пришлось. Белдо прибыл давать необходимые объяснения так скоро, что у Долбушина возникло стойкое ощущение, что он все время торчал где-то неподалеку в своем автобусе. Рядом с куроведом, хлопая рукавами, летели обе его «вороны». Однако еще на пороге квартиры, учуяв закладку, «вороны» заметались и, беспокойно улыбаясь, попятились к лифту.
Белдо, более выносливый, чем его подруги, тоже не стал выставлять себя героем. От закладки он держался на почтительном удалении, и в кабинет Долбушина прошел дальними комнатами.
В кабинете он оставался недолго, не больше часа. На обратном пути Долбушин проводил его до дверей. Лицо у него было задумчивое и обеспокоенное.
Андрей, наблюдательный, как все люди его профессии, заметил, что в квартиру Белдо вошел с небольшой квадратной сумкой через плечо, а покинул ее уже без сумки.
* * *
Всё то время, пока Долбушин ждал Белдо, Полина оставалась в комнате его дочери. Камень, который вернул ей Андрей, она положила на кровать Ани, прямо на покрывало, и легла рядом, почти касаясь камня лбом, но не касаясь руками. Запах камня – чуть железистый, щекочущий – напоминал ей запах кремня, когда по нему ударили другим кремнем. Полина вдыхала его и ни о чем не думала. Цветок больше не вспыхивал. Полине было довольно того, что он живет внутри.
Неожиданно ей стало душно. Оставив камень на покрывале, она вышла на балкон, куда вели двери сразу из нескольких комнат и из кабинета Долбушина. Прямо напротив кабинета стояло огромное кресло-шезлонг. Полина, унаследовавшая от Ани и любовь к этому креслу, опустилась в него за минуту до того, как знатный куровед уединился в кабинете с хозяином.
Услышав за спиной приглушенные стеклом голоса, Полина застыла в шезлонге, боясь пошевелиться. Она знала, что из кабинета не видно, есть кто-то в шезлонге или нет, а вот если она сейчас встанет, то наверняка выдаст себя. Встречаться же с Белдо у нее желания не было. Да и Долбушина она побаивалась.
Получалась запутанная ситуация: если она не захочет подслушивать – решат, что она подслушивает. Если же затаится как мышь, возможно, то, возможно, всё и обойдется. Высокий лекторский голос Белдо она слышала почти без изъятий. Глуховатый же голос Долбушина временами пропадал.
ДОЛБУШИН: Какого эльба вы послали ей камень?
БЕЛДО: Ах-ах! Вы не девушка, Альберт – и это огромный пробел в вашей биографии.
ДОЛБУШИН: Что-о?
БЕЛДО: Однажды я видел, как пег со сломанным крылом смотрит на небо. Это был ее взгляд, Альберт!.. Откройте окно, здесь душно!
ДОЛБУШИН: (слова не слышны)
БЕЛДО: Очень недолго. Мы увеличили вероятность настолько, что каждое мгновение может оказаться тем самым… И, Альберт, чтобы вы поняли, как хорошо я к вам отношусь: остерегайтесь Тилля!
Долбушин открывает окно.
ДОЛБУШИН: Вам известно что-то конкретное, или вам просто хочется нас стравить, потому что его берсерки убивают ваших колдуйбабок и, в целом, находят общий язык с моими людьми?
БЕЛДО: Ни в коем случае! Я уважаю Ингвара как делового партнера и знаю его давно, но он такими глазами смотрел на ваш зонт…
ДОЛБУШИН: Опять зонт! Сколько можно! Хотите я подарю его вам, Белдо? Только потом не жалуйтесь: обратно я заберу его только вашей смерти.
БЕЛДО: Тьфу-тьфу! У вас опасный язык, Альберт! Недаром Владочка, когда гадает на вас, потом всегда сжигает колоду.
ДОЛБУШИН: Очень любезно с ее стороны. Когда я ее застрелю, я тоже выброшу шнеппер…
БЕЛДО: (смеется) Альберт, мы знаем друг друга восемнадцать лет! Я не забыл продрогшего студента, которого нашел спящим на скамейке напротив памятника Гоголю. Сущий голубок! Вы даже кофе не могли пить. Роняли стаканчик себе на колени. Но оно и понятно – первые числа марта! Не март, как говорится, месяц! Вы слышали, что я сказал? (смеется)
ДОЛБУШИН: Я тоже помню этот день! Студента в шныровской куртке и с закладкой в кармане, с которой он не слился!
БЕЛДО: (цокает языком) Но и в ШНыр вы ее не очень-то спешили отнести! Шатались по городу, скрываясь от всех подряд – от наших, от ваших, и воровали хлеб, которым кормят уток на Чистых прудах!
ДОЛБУШИН: Девушка, которую я любил, была слепа, а моя закладка могла дать ей зрение. А я обязан был отдать ее другой! Какой-то старухе, которая была слепой всю жизнь, и давно к этому привыкла! Да ей жить оставалось не больше месяца! Зачем ей видеть? Разве это честно?
БЕЛДО: (сочувственно) И что же вы тянули? Отдали бы своей девушке!
ДОЛБУШИН: Что-то меня останавливало. Возможно, глупый шныровский кодекс… И только после встречи с вами я окончательно решился. Пока я таскал закладку в кармане, она не сливалась со мной, хотя я прикасался к ней сотни раз в день и грел пальцы. Но в момент, когда я уже протянул ее своей девушке, во мне что-то шевельнулось. Саможаление, что ли, нежелание с ней расставаться! Зачем отдавать, когда можно оставить? Всего на одну секунду! Но этого оказалось достаточно. Закладка слилась со мной. Она же осталась слепой как крот!
БЕЛДО: Вы всё равно любили ее, Альберт, и у вас родилась прекрасная дочь… К тому же теперь вы можете определить мысли и истинные желания всякого человека, который смотрит вам в глаза!.. Давайте я посмотрю вам в глаза и подумаю о Тилле. Хотите?
ДОЛБУШИН: Да отстаньте вы со своим Тиллем! Мясник думает, что мой зонт – дополнительная закладка, как его кабаний ошейник. Это бред! Мой зонт вообще никогда не был на двушке.
БЕЛДО: (тревожно) Вы хотите сказать, что он из…?
ДОЛБУШИН: Вспомните теорию, Белдо! Идея предшествует воплощению. Было время, люди не знали колеса. Но однажды какой-то болван увидел, как сбитое молнией дерево покатилось с горы. И вот вспышкой к нему пришло озарение, и первое сделанное им колесо стало нульпредметом. В нульпредмете – сила всех вытекающих из него предметов. Если я уничтожу то первое колесо – нелепое, кривое, но вобравшее в себя идею, с ним вместе уничтожатся и те семьсот миллиардов колес, которые существуют сейчас на земле. И все машины, велосипеды, часы, электростанции – вообще вся техническая сторона цивилизации. Потому что именно в этом колесе – сила.
БЕЛДО: (ехидно) И ваш зонт, соответственно, нульпредмет всех зонтов и навесов?
ДОЛБУШИН: Подозреваю, что нульпредметом зонтов был обычный лопух.
БЕЛДО: А чего же тогда?
ДОЛБУШИН: (тихо) Вы помните камень, которым Каин убил своего брата Авеля? Разве этот камень не вобрал в себя идею, некогда вызревшую в болоте?
Долгая пауза. Полина слышит, как под Белдо скрипит стул.
БЕЛДО: (возбужденно) И они отдали его вам? ВАМ, а не ГАЮ? Почему?
ДОЛБУШИН: Он оказался на удивление небольшим. Меньше кулака, но с острым выступом… Прекрасно поместился в ручке зонта и даже отчасти оживил его… Этот зонт позволяет мне многое, но - проклятье! – его нельзя даже потерять! Всякое убийство, совершенное в мире – неважно чем: пулей, ножом, голыми руками – отзывается во мне зудящей болью. Особенно мерзко бывает ночью. Поверьте, Белдо: если Тилль получит мой зонт, он через неделю принесет его обратно.
БЕЛДО: (завистливо) Пусть так, но возможности, возможности…
ДОЛБУШИН: Иногда задумываюсь: а, допустим, первая капля первого после сотворения Земли дождя? Что она? Или первый из бликов огня, возникший от первого удара молнии? Какая чудовищная власть у этих нульпредметов!
БЕЛДО: Это не нульпредмет. Первосущность. Она больше нульпредмета. За первосущностями пришлось бы прорываться за вторую скальную гряду – к той центральной скале без вершины! Это ни по силам ни одному шныру.
ДОЛБУШИН: Откуда у нас такая уверенность? Девушка не прорывалась дальше первой гряды.
БЕЛДО: Но была в долине между первой и второй. И там нашла сильнейшую закладку, рядом с которой находилась контрзакладка. Возможно, это была скала, рядом с которой бабочка отложила яйцо, ставшее гусеницей и затем куколкой… А, возможно, долина за первой скальной грядой является зеркальным отражением долины за второй! Или того больше: существует одновременно в двух измерениях! (волнуясь) Прорвавшись к этой скале с контрзакладкой в руках, есть шанс сразу оказаться в сердце двушки, в вечности, где все первично! Там, где каждое слово и всякая невысказанная мысль эхом звучит во всех мирах!
ДОЛБУШИН: (холодно) Успокойтесь, Дионисий! Ваши крики и так уже слышны во всех мирах!
Белдо сопит. Слышно, как он открывает молнию и что-то ставит на стол.
БЕЛДО: Это надо спрятать! Не трогайте крышку! Я подозреваю: когда необходимо, она откроется сама… Поставьте ее поближе к… ну вы знаете…
ДОЛБУШИН: Хорошо. Это всё?
БЕЛДО: Не совсем. У вас найдется для меня маленькая комнатка, почти каморка? Я хочу напроситься к вам в гости.
ДОЛБУШИН: Вас затопили соседи?
БЕЛДО: Я вас очень прошу, Альберт. Я хочу быть здесь, когда Гай коснется ее!
ДОЛБУШИН: Комната найдется. Но вашим хлопотуньям придется поискать себе другой приют. Они все трогают. После них надо мыть квартиру с хлоркой.
БЕЛДО: (смеется) Вы настоящий мужчина, Альберт! Так их так! Я скажу Младочке и Владочке: они будут в восторге!
Нечаянно встречается глазами с Долбушиным.
ДОЛБУШИН: Вы собираетесь отдать контрзакладку Гаю. Так?
БЕЛДО: Да.
ДОЛБУШИН: Почему? Вас не привлекает возможность самому попасть на двушку?
БЕЛДО: Я много думал, но… Первым я пойти не рискну.
ДОЛБУШИН: Ну почему?
БЕЛДО: Не знаю, как объяснить. Просто боюсь и чем дальше, тем больше… Кроме того, Гай, по сути, ничем не рискует. Контрзакладку мы можем поймать только его шкатулкой. Однако достанет ее из шкатулки лишь тот, кому ее отдаст заточенный в перехватчике эльб. Понимаете, как всё продумано?
ДОЛБУШИН: А ваш опекун не будет за вас драться?
БЕЛДО: (смущенно) Будет-то он будет, но… С этими эльбами ничего нельзя знать наверняка. Они крайне быстро договариваются между собой. Опять же – у него только третья ступень. А если тот, заточенный, допустим, второй ступени, то…
Полина закрыла глаза. Слова, которые она слышала, были знакомые, дразнящие, но всякий раз между словом и его смыслом оказывался укоризненный фельдшер Уточкин и грозил ей пальцем. Вскоре Полине уже казалось, что слова падают в ее память камнями и, разлетаясь на осколки, причиняют ей боль.
Не желая больше ничего слышать и знать, она зажала уши руками, и провалилась в слепоту и тишину. Час спустя она проснулась от холода и долго сидела с открытыми глазами, не понимая, как оказалась в шезлонге.

Глава пятнадцатая.
ЗЕЛЕНЫЙ МЕДВЕДЬ В КРАПЧАТОМ БЕРЕТЕ
Плохо, что мы хотим сами выбирать, что достойно нашей любви, а что нет. Получаются огромные ножницы между «мы есть» и «мы хотим быть», которые режут душу на куски. А, может, когда мы умрем, в ином, лучшем мире, нам только и поручат, что одну хромую собачку. Потому что только ее одну мы и можем вытянуть нашей ущербной любовью. Значит, надо не мудрить, не чувствовать себя обделенным, а всю любовь отдать именно этой хромой собачке.
Из дневника невернувшегося шныра

Когда Яра не вернулась, Ул на две недели исчез из ШНыра. Одни считали, что он подкарауливает Дениса. Тот так и не появился в ШНыре, только прислал Дельту со шнеппером, саперной лопаткой и короткой запиской, приколотой к седлу. В записке было, что со ШНыром он завязал навсегда, закладку взял себе «за работу», но к ведьмарям не пойдет. Будет сам по себе. Ему не нужен больше никто – ни ханжи, ни убийцы, и он всем им желает оставить его в покое. В конце записки Денис прозрачно намекал, что искать его бесполезно, поскольку он обладает теперь «неким даром», который делает его неуязвимым.
Ознакомившись с ней, Калерия Валерьевна сунула записку в ящик стола, где у нее хранилось около сотни подобных записок и писем – разных по стилистике и объему, но крайне схожих по содержанию.
Другие объясняли исчезновение Ула тем, что решил завязать с нырками. Третьи, в число которых входили Макс, Родион и Афанасий, напряженно пытались связаться с ним по нерпи, но Ул не отвечал.
Его друзья догадывались, что Ул скитается по Москве, не зная, где застигнет его усталость, и на каком чердаке или в каком подвале он рухнет, чтобы отоспаться, встать и идти дальше.
Тут только Афанасий ощутил разницу между любовью настоящей и придуманной.
В варианте придуманной любви человек думает о себе со стороны, что вот, я, такой-то такой-то, страдаю! За что мне, бедному, такие мучения? В варианте же настоящей любви он просто страдает, не размышляя, как называется чувство, которое он испытывает. И вообще едва ли думая о чем-то.
Афанасий облазил все вокзалы, перезнакомился с диким количеством карманников и прочих сомнительных личностей, лишился мобильника, едва не лишился нерпи, но Ула так и не обнаружил.
Он вернулся во второй половине декабря, простуженный и похудевший. В мышцах у него жило гриппозное томление, а в сердце ворочалась тоска. Дикие калмыцкие его глаза припухли и смотрели уставшим киргизом. Он сидел в столовой и двумя руками сжимал чашку с горячим чаем. Вокруг него хлопотала Суповна, швыряя в миску такие куски мяса, что она едва не переворачивалась.
- А ну лопай давай, пока не околел! Нормальный парень был, а приползла глиста тощая! – кричала она в обычной своей манере.
Друзья Ула едва дождались, пока Суповна уйдет на кухню.
- Где ты был? Д-дениса искал? – дружелюбно заикаясь, спросил Макс.
- И его тоже, - отозвался Ул равнодушно.
- Т-ты ему что-то сделал?
Ул мотнул головой и посмотрел на сбитые костяшки левой руки.
- Ничего. Так только… выяснил, где он ее бросил.
- Он еще не у в-ведьмарей? А что у него за дар? – спросил Родион.
- А-а! Ерунда. Ускоренное движение. Увидел меня в метро, заскочил с перепугу в вагон, а куда из вагона-то денешься, когда он уже в тоннеле? Тут и накрыли суслика, - сказал он презрительно.
Ул поднялся на свой чердак, лег в гамак и попросил на двадцать четыре часа оставить его в покое, однако уже на другой день утром Макс нашел его гамак пустым. Ул ушел в свой первый после исчезновения Яры нырок за атакующими закладками.
Горе, когда оно такой силы, не может долго оставаться в человеке. Оно или преобразуется в деятельность или разносит человека вдребезги. Ул интуитивно выбрал первый вариант. Из нырков он возвращайся полуживой, и долго лежал, едва вытаскиваясь к ужину. Особенно в первое время.
* * *
Как-то в первых числах июня Афанасий заскочил в гипермаркет. Купил кое-что по мелочи и неожиданно увидел барабан благотворительной лотереи. Из любопытства Афанасий бросил в кружку деньги и потянулся за билетом.
- Не этот! – внезапно шепнул кто-то рядом. – Рядом!
Розовый ноготь с белым полукружьем царапнул по барабану, подсказывая, который брать. Афанасий послушался и выиграл флешку, который ему тотчас и вручили. Обрадованный, он хотел купить еще билетов пять, но та же рука удержала его за запястье.
- Зачем так много? У них всего один выигрыш остался! Бери тот, что с краю! – снова услышал он шепот.
Афанасий обернулся и увидел девушку небольшого роста с короткими волосами цвета спелой пшеницы. Полукружья ее бровей были такими четкими, что если бы одну из бровей перевернули и приложили к другой, получилась бы идеальная окружность.
Афанасий послушно вытянул крайний билет и, выиграв зеленого медведя в крапчатом берете и с бантом на шее, подарил его девушке.
- А почему ты сама не..? – спросил он.
- Стараюсь не светиться, - смущенно объяснила она. – Я на заметке с тех пор, как в один день выиграла поездку в Новую Зеландию и два автомобиля. Зеленая была, хапала всё подряд. А эти все лотерейщики – жуткая мафия вообще-то…
- А что у меня тут, видишь? – спросил Афанасий, хлопая себя по карману.
Хотя в тот момент он был и без шныровской куртки, в карманах у него лежало много такого, что никак не предназначалось для посторонних глаз.
- Пока в твоих карманах не проводится лотерея – они для меня под замком. Вот если бы ты, например, поспорил со мной на копейку, что я не знаю, что у тебя карманах… - сказала девушка просто.
- Нет-нет, - сказал Афанасий поспешно. – Копейка рубль бережет. Я тебе и так верю.
- Посмотри туда! – смеясь, сказала его спутница, когда они прошли через кассы.
Афанасий оглянулся. Женщина, выдававшая им призы, нависла над барабаном и, всунувшись в него почти с головой, торопливо надрывала один билет за другим.
Из магазина она пошли вместе. Девушку звали Гуля. На вопросы она отвечала просто и естественно. Временами утыкалась носом в медведя с такой благодарностью, будто это был первый подарок в ее жизни. Афанасию даже стало неловко. Он-то помнил, кто на самом деле выиграл медведя. Да и флешка лежала у него в кармане.
Новая знакомая Афанасия оказалась из младшего набора форта Долбушина. Довольно давно уже ведьмари брали к себе не только бывших шныров, но и вообще всех, кто казался им перспективным. Гуле было девятнадцать. В прошлом году она провалилась в институт, сунулась из любопытства на курсы психического развития и на сеансе группового гипноза ей «открыли дар».
«Открывали дар» ведьмари всегда одним способом: незаметно цепляли к человеку эля, личинку эльба, а тот постепенно тянул из донора силы. Обычно так продолжалось несколько лет до дня, пока эль не превращался во взрослого эльба. О том, что произойдет с инкубатором после, когда эльб перестанет в нем нуждаться, лучше сейчас не думать. Это, в первые свои месяцы, вырванный из болота эль как слепой щенок. Только и может, что сосать донора, давая ему взамен острое псиосное возбуждение в минуты выигрыша.
Они гуляли по Москве часа четыре. Гуля щебетала, как канарейка. Была радостной и доверчивой. Афанасий ей нравился. Он быстро вычислил, что о существовании ШНыра Гуля не имеет ни малейшего представления. На свои сходки на «Гоморре» ведьмари ее пока не брали. Видимо, Гуля была резервной и дожидалась часа, пока кто-то из ста двадцати человек форта Долбушина переедет на тот свет и освободит ей место.
У самого Долбушина Гуля была только один раз, относила какие-то ведомости с курсов и даже фамилии его не запомнила. Он был известен ей как «важная шишка с зонтом». Зато дом, где он жил, описала ясно, хотя не помнила ни улицы, ни номера. Только, что он у переулках у метро «Арбатская».
Афанасий чуть не подпрыгнул от радости. Это была ценнейшая информация.
Потом они зашли в пельменную. Гуля оказалась ужасно смешной. Пересчитала пельмени и, обнаружив, что их тринадцать, стала скармливать тринадцатый пельмень Афанасию.
- А где гарантия, что тринадцатый этот? Вдруг я съел первый или седьмой, а тринадцатый остался у тебя? – поинтересовался он.
В конце прогулки получилось, что они оказались на улице Вавилова, у старой пожарной машины на каменном постаменте. Под водительским сидением этой машины Афанасий когда-то лично спрятал мощную заряжающую закладку. Афанасий знал, что если подведет Гулю близко к закладке, то личинка ее эльба погибнет. Для самой Гули это будет сопровождаться сильной болью и, разумеется, полным лишением дара.
- А ты бы хотела это потерять? – спросил Афанасий, которому Гуля только что пожаловалась, что ей надоело все время выигрывать.
- Чего потерять? – не поняла она.
- Ну угадывать билеты, числовые комбинации и так далее?
- Типун тебе на язык! Чур меня! И что у меня тогда будет? – с испугом сказала Гуля и трижды плюнула через плечо.
Еще в полусотне метров от пожарной машины у нее начала сильно кружиться голова. Гуля тревожно озиралась, нервничала и, наконец, опустилась на верхнюю перекладину низенького забора, заявив, что дальше идти не может. Лицо у нее было мокрым от пота. Нерпь Афанасия предупреждающе вспыхивала. Афанасий почти зримо ощущал, как где-то совсем близко корчится эль, похожий на червя, которого прижигают раскаленной иглой.
Гуля раскачивалась и прижимала к животу зеленого медведя. Афанасий посмотрел на его крапчатый берет и понял, что насильно к закладке Гулю не потащит. Если же сделает это, то просто убьет ее вместе с элем. Сейчас их желания слились воедино. Для того же, чтобы эль умер один, нужно хотя бы мысленно отделить его от себя.
Гуле было уже совсем скверно. Она буквально сползала с забора на газон. К ним подбегали сердобольные женщины с валокордином. Афанасий поспешно поймал такси и отвез Гулю домой. Жила она в Марьино, в желтой пятиэтажке, вместе с мамой и младшим братом.
Еще в такси Гуле стало гораздо лучше. Она снова смеялась и щебетала как канарейка. Будто и не она только что лежала на траве, хватая ртом воздух. Они обменялись мобильниками и расстались, договорившись как-нибудь встретиться.
В момент прощания Гуля смотрела на Афанасия с грустью. Он запоздало сообразил, что в переводе на московский язык «как-нибудь» означает «никогда».
- Ну давай на следующей неделе во вторник! – сказал он неожиданно для себя.
К Гуле он испытывал симпатию и жалость, но как девушка она ему пока совсем не нравилась.
- Договорились! – сказала Гуля обрадованно. – Ну тогда пока! Значит, во вторник!
Приоткрыв тяжелую дверь подъезда, она проскользнула в нее боком и исчезла.
- Если твоя важная шишка с зонтом меня не застрелит! – вполголоса добавил Афанасий.
* * *
В детстве Афанасий ощущал себя ужасно одиноким. Когда он простужался, родители не могли водить его в сад и надолго оставляли дома одного. Чтобы не было так страшно, он одновременно включал радио, телевизор и компьютер. Они перекрикивали друг друга, так, что он не понимал ни слова, но ему всё равно было страшно. Тогда он расставлял на столе морковь и картошку и разговаривал с ними. Почему-то они казались ему надежнее, чем солдатики.
В младшей школе с ним никто особенно не дружил, кроме одного мальчика, которого бабушка все время мазала зелёнкой. Афанасий слишком отличался от всех своей начитанностью и неприспособленностью. Многие над ним издевались. Мама заставляла его носить длинные волосы и до мая месяца завязывала ему шарфик.
В средней и старшей школе Афанасий стал хитрить, с «зелёночным» мальчиком решительно порвал (тот неделю ходил грустный и пыхтел) и научился приспосабливаться. Набивал память мобильного десятками контактов, бегал из гостей в гости, просиживал в социальных сетях, но всё это было не то. Афанасий ловил себя на том, что под каждого нового приятеля он подстраивается, старается говорить на интересные для него темы, шутить понятные для него шутки, сам же внутри остается одиноким и незаинтересованным.
И… опять он стал дружить с «зелёночным» мальчиком, бабушка которого не смущалась тем, что ее внук вырос, и по-прежнему подкрадывалась к нему спящему с ваткой. Она была убеждена, что если на каждый вскочивший прыщик не поставить блямбу зеленки размером с пятирублевую монету, то это будет верное заражение крови.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром Афанасий не проснулся от назойливого ощущения, что по его щеке кто-то ползет. Смахнул. Через секунду снова ощутил, что ползет. Теперь упрямое насекомое карабкалось по шее. Афанасий ловко сгреб его пальцами и… вскрикнул, поняв, что держит огромную пчелу. Швырнул на пол и два раза ударил тапком. Потом накрылся одеялом и головой и снова уснул.
В шторы уже скребся рассвет. Доброе утро, добрый мальчик! Сладких тебе утренних снов!
Проснулся он примерно через час и, оторвав голову от подушки, обнаружил под щекой ту же самую пчелу. Ее крылья были примяты, но она расправила их и взлетела.
А потом… потом уже был ШНыр.
Вот и сейчас Афанасий остро ощущал одиночество. Тот уникальный контакт с Улом, который был у них до Яры, исчез. Дружба осталась, но хромала подраненной уточкой: со стороны Ула она была омрачена тоской, Афанасию же ее отравляло чувство вины.
Через день после встречи с Гулей он нырнул и после четырех часов поиска нашел атакующую закладку. Ул утверждал, что их на двушке навалом, но Афанасий, видимо, искал не там, а спрашивать у Ула точное место опасался, смутно, но верно ощущая, что делать этого не стоит. Когда говоришь «а», надо сказать и «бэ». Если же сказать «бэ» ты не готов, лучше промычать абстрактное «мэ» и на том успокоиться.
Выглядела атакующая закладка малопривлекательно. Одновременно напоминала сморщенный гриб-чагу и размокший в воде ботинок. Непросто было поверить, что этот непонятный предмет поднял столб воды из Москвы-реки на сотни метров, обрушив его на ведьмарей. При всем том атакующая закладка не бомба. Бомба разносит правых и виноватых без разбора – атакующая же закладка представляет угрозу только для ведьмарей и, увы, самих шныров.
Сквозь болото Афанасий летел с внутренним замиранием. Это был первый случай, когда он проявил самодеятельность и нырял, не получив от Кавалерии задания. Чувствуя это, эльбы шевелились больше обычного. Уколы их острых паутинок были почти непрерывными. Афанасий радовался, что летит на Арапе – злом и быстром вороном жеребце с белым фонарем на лбу. Его сияющие крылья легко рассекали паутину.
Поначалу Афанасий хотел отправиться к главе второго форта ведьмарей один, но после решил взять с собой на подстраховку Родиона. Тот выслушал Афанасия без эмоций. Он только час как вернулся из нырка и, хотя не нашел закладки, за которой его посылали, выглядел вконец вымотанным. Лицо обветренное. Губы воспаленные. Из его запавших глаз смотрело суровое и уставшее добро, уже лишившееся иллюзий, но еще не обретшее полноты любви.
- Ясно, - сказал Родион, проводя рукой по лицу. – Ты нашел Долбушина. Это хорошо. Давай встретимся завтра в три. А сегодня я к матери обещал заехать. Она у меня в Тушино. Не забыл дом?
За несколько минут до срока Афанасий телепортировал в Тушино. Мать Родиона, невысокая, тихая, но какая-то укоризненная женщина, открыла ему после первого звонка.
- Ты к Роде? – спросила она, глядя на Афанасия с таким обожанием, будто каждый знакомый ее сына был для нее если не турецким султаном, то его заместителем.
- К Роде! – впервые за все годы ШНыра Афанасий понял, что Родион и Родя – это одно и то же. Раньше ему это как-то в голову не приходило. А тут сразу представился худой петербургский студент, придерживающий что-то острым локтем под серебристой шинелькой.
Мать Роди жила в необъяснимо длинной квартире с огромным коридором и маленькими комнатками. Жила одна и ради сына, потому что никаких следов ее присутствия Афанасий в квартире не обнаруживал. Ну, может, кое-какая одежда, кастрюли, пылесос и припадочный бормотун телевизор на кухне. В остальном же она витала здесь как дух.
Всё остальное носило отпечаток Родиона, не того сегодняшнего, который больше времени проводил в ШНыре, а того музейного Роди, который когда-то здесь жил.
Вот его детская коляска. Вот санки с высокой спинкой (!). Вот три его велосипеда – маленький, подростковый и взрослый. Со временем все они покрылись одеждой и стали сушилками для белья.
Когда выставка велосипедов закончилась, Афанасий наткнулся на турник с висящим напротив него плакатом чернокожего атлета. Должно быть, в этом пожелтевшем плакате нынешний грозный шныр черпал некогда надежду, болтаясь на турнике сосиской. Нынешний Родион к турнику давно охладел. Он больше ценил резкость и способность быстро перезаряжать шнеппер.
Комната Роди напоминала концлагерь, но не для людей, а для электронных устройств. На стенах жалобно повиливали проводами дохлые компьютерные мыши и истоптанные, обеззубленные клавиатуры. У стола стояла коробка, до краев набитая старыми мобильными телефонами и отдельными их деталями. Афанасий слышал, что в старших классах Родион занимался их ремонтом и перепродажей. Один из больших – не плоских еще – мониторов был превращен в клетку для песчаных белок, которые определялись, скорее, по запаху, так как сидели, зарывшись в опилки.
Дивана в комнате у Роди Афанасий так и не нашел. Кровати тоже. Постелью ему служил каремат с брошенным на него спальником.
«Да ты, братец, ты не только Раскольников! Ты еще и Рахметов!» - весело подумал Афанасий.
Родион сидел у компьютера.
- Ты опоздал на двенадцать часов! – не оборачиваясь, сердито сказал он.
Афанасий недоверчиво посмотрел на часы. Если он и опоздал, то минут на десять, которые протоптался у подъезда, потому что забыл код, а использовать на вскрытие кода магию русалки ему было жалко.
– Мы договаривались в три! – сказал он.
- Вот именно в «три!» А когда я хочу встретиться в «пятнадцать», я говорю «в пятнадцать», - заявил Родион и развернул к Афанасию монитор.
- Смотри сюда! – сказал он, прокручивая колесико мыши. – Здесь фотографии Долбушинского дома.
- А чего всё так издали?
- Близко я соваться не стал. Там что-то мутное вокруг творится. Слишком много занятых людей. Все что-то красят, строят, долбят асфальт.
- Лето. Москва прихорашивается, - предположил Афанасий.
Родя милостиво кивнул:
- Пускай прихорашивается. Я ей разрешаю. Но скажи: парню, который устанавливает спутниковые тарелки, сильно нужно иметь в своем фургончике топор?
- Ну мало ли. Забить чего-нибудь, - допустил Афанасий.
- Топором четырнадцатого века с серебряной чеканкой можно только кого-нибудь забить! Короче, в подъезд мы соваться не будем. Отпадает сразу.
- А если высадиться на крышу?
- Крыша отпадает. Я проверил. Там проживает некий горный Карлсон, охрана которого вооружена даже не шнепперами, - сказал Родион.
- Не ведьмарь?
- Скорее, бандюк, а бандюкам венды репы чешут. Нечего нам в их дела лезть! Может возникнуть конфликт интересов.
- А тогда как?
Родя пожал плечами.
- Идеально, конечно, телепортировать сразу в Долбушинскую квартиру, но он наверняка это предусмотрел. Заслать атакующую закладку через русалку? Тоже облом. Закладки через русалку не перемещаются.
- А если собрать пятерок десять шныров, позвать сотню вендов и… Хотя с вендами, конечно, договориться сложно, - вздохнул Афанасий.
Родя усмехнулся.
- Вендов ему… Кавалерия никогда не допустит. У нас не та война, когда ищут поле побольше и стягиваются махаться стенку на стенку. Пойдем вдвоем. Даже Ула лучше не втягивать. Он заводной стал, а тут совсем сорвется.
Родя выделил на стене дома участок и укрупнил его.
- А тут у нас что? – спросил он с интересом.
- Длинный балкон. Думаешь: на него?
- Нет. Балкон – слишком ожидаемо. Долбушин, наверняка, как-то его защитил. Я имел в виду это окошко.
Палец Родиона ткнул в окно, расположенное там, где дом давал небольшой изгиб.
- Самое удобное, что над ним у верхних жильцов кондиционер. К нему можно подцепиться. Два метра вниз – и ты на месте.
- Предлагаешь на него телепортировать? – разглядывая кондиционер, без энтузиазма спросил Афанасий.
- Исключено. Промажешь сантиметров на десять и украсишь собой асфальт. Безопаснее высадить тебя с пега. Правда, размах крыльев помешает подлететь к самому дому, но там будет уже недалеко.
- А если кондиционер не выдержит?
- Не программируй себя на неудачу! – бодро сказал Родя. – Говори кондиционеру: «Я знаю, ты выдержишь!», и он выдержит… Ладно, шучу! Эти штуковины обычно прочно висят. Атакующая закладка у тебя в ШНыре?
- В ШНыре! – сказал Афанасий.
- Ну, значит, сегодня ночью! – сказал Родя голосом человека, которому не терпится заглушить старушку.

Глава шестнадцатая.
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ВЕТЕР!
Тогда Веспасиан велел расставить кругом метательные машины, которых войско имело в числе 160 штук, и стрелять в тех, которые занимали стены. Катапульты бросали свои копья, баллисты — камни весом в один талант [~26 кг], пылающие головни и густые кучи стрел, которые... сделали стену недоступной для иудеев.[…] Действие [баллист] губило многих сразу, тяжесть извергнутых ими камней срывала брустверы со стены, разбивала углы башен. […] О мощи боевых орудий можно судить по некоторым случаям, имевшим место в ту ночь. Одному из людей Иосифа, стоявшему на стене, камнем сорвало голову, причем череп был отброшен на расстояние трех стадий от туловища. [~540 м]… Так велика была сила баллист.
Иосиф Флавий. «Иудейская война».

Они летели в темноте, чуть выше электрических столбов. Справа ровно лежал залитый светом карандаш шоссе. Если где-то над ними и скользил ведьмарь на гиеле, то яркое шоссе «забивало» его взгляд и он не разглядел бы в темноте мышастую кобылу и двух ее наездников.
Сидеть впереди Родиона Афанасию было непривычно. Машинально он порывался хвататься за поводья, и получалась ситуация двух водителей, вырывающих друг у друга руль. Вспыльчивый Родион уже раза три давал ему сзади по ребрам и раза два получал сдачи: один раз локтем, в другой раз – более эффективно - затылком.
Летели они не на красавце Цезаре, которые поднял бы их, играючи, а на Дельте. Под весом двух экипированных шныров старушка едва встала на крыло. Страшно было подумать, что произойдет, если они столкнутся с гиелами. Перегруженной кобыле да еще проигрывающей по высоте от них не уйти.
- Всё равно для ночных вылазок Дельта – лучший вариант. Попробуй ее разгляди, - сказал Родион, когда в два часа ночи они шли по пегасне, подсвечивая себе фонарем.
- Арап тоже не особо заметный, – сказал Афанасий, любивший этого нервного жеребца.
Но Родя решительно завернул к Дельте, которая, увидев его фонарь, шумно и тоскливо вздохнула.
– Пусть так, но Арап над Москвой никогда не летал. Запсихует еще, зацепит крылом провод и «прощай, седло! здравствуй, асфальт!» - заявил он.
Над окраинами Москвы они пронеслись без приключений. Ночь была безлунная. Фонарный свет жался к земле. Сложности начались ближе к центру, который был освещен гораздо лучше окраин. Дом Долбушина просматривался издали. Облизанный прожекторами, он казался слепящим столбом света.
- Ничего не забыл? Повтори! – потребовал Родион.
- Закрепляюсь на кондиционере, спускаюсь к окну. Если стекло не бронированное – проникаю в квартиру, ищу кабинет Долбушина, захватываю системный блок и бумаги. Возвращаюсь к окну, связываюсь с тобой через кентавра, и ты меня забираешь. Закладку бросим уже после, с седла, - заученно ответил Афанасий.
- А если стекло бронированное? – спросил Родя.
- Ну если так – пробиваю через льва дыру, швыряю атакующую закладку и стараюсь, чтобы меня самого не накрыло, - бодро отозвался Афанасий.
Старушка Дельта начала снижаться. Дом Долбушина находился прямо под ними. Афанасий видел его нарядную, с кучей построек крышу, по которой ползала черная муха. Когда они опустились ниже, муха превратилась в человека. Это был один из охранников горного Карлсона.
Он задрал голову, и Афанасий разглядел белое пятно лица. Ему казалось, что охранник сейчас засуетится, но он спокойно отвернулся и продолжал прохаживаться по крыше.
- Он нас не видит. Его прожектора слепят, а мы в темноте, - пояснил Родя.
Дождавшись, пока охранник окажется у дальнего края крыши, он резко послал Дельту вниз. Кобыла заржала, слегка сбитая с толку. Чего от нее хотят? Если надо идти в нырок, то высота не та. А если просто снижаться, почему ее заставляют падать да еще с такой ношей на спине? Но всё же она повиновалась: рука у Роди была твердая.
Секунду спустя они оказались в столбе окружающего дом света. Замелькали, смазываясь, окна. Афанасий понятия не имел, как Родион ориентируется. Убежденная, что они идут на посадку, Дельта направлялась к круглой автостоянке внизу, а ей почему-то отворачивали морду и заставляли ее держаться до опасного близко с домом. Ей это совсем не нравилось.
- Прости, старушка! – внезапно пробормотал Родион и резко задрал лошади голову.
Дельта рефлекторно раскинула крылья. Афанасий увидел, как ее маховые перья прогнулись, сопротивляясь ветру. Левое крыло почти задевало дом. От седла до стены было чуть больше трех метров.
- Давай! Пег не вертолет – на одном месте не зависает! – яростно крикнул Родион.
Афанасий вскочил на седло и, убедившись, что петля зацепилась за кондиционер и затянулась, прыгнул. Дальше начались сплошные неудачи. Во-первых, Дельта задела его крылом. Во-вторых, с самим прыжком Афанасий запоздал. Хорошо еще, что веревку он держал не в руках, а был в страховочной системе.
Вместо того, чтобы бесшумно спружинить ногами о подоконник, Афанасий врезался в окно плечом и лопатками. Стекло не осыпалось. Даже не треснуло. Удар получился таким сильным, что на несколько мгновений Афанасий утратил ощущение реальности. Казалось, память торопливо щелкает фотоаппаратом, чтобы обрадоваться и удивиться когда-нибудь после.
Афанасий видел, как Дельта, крылу которой он помешал, запрокидывается в воздухе, но с усилием выравнивается, и Родион, припавший к седлу, небольший и ловкий, как монгольский наездник, уводит ее в тень соседнего дома.
Афанасия снова развернуло и приложило носом к стеклу. За стеклом кто-то стоял и внимательно смотрел на него. Кто это, Афанасий разглядеть не мог: свет был потушен, но очертания фигуры угадывались.
«Почему же они не стреляют? А, ну да! Бронированное стекло!» - понял Афанасий и поспешно вскинул нерпь, собираясь атаковать его львом и вбрасывать внутрь закладку. Однако у беспокойной веревки оказались свои планы. Она вновь протащила его куда-то, царапая о дом.
Афанасий с отчаянием выбросил руку и, зацепив пальцами оконный проем, стал медленно подтягивать себя к нему. Это было ужасно неудобно, потому что другая рука могла только отталкиваться от дома. Афанасий запоздало разобрался, в чем была их ошибка. Кондиционер висел не над самым окном, а где-то метром левее. Разумеется, веревке хотелось принять вертикальное положение, и навеки разлучить его с окном.
Чтобы использовать льва, Афанасию нужно было коснуться стекла нерпью, но как это сделаешь, когда нерпь на левой руке, он же еле-еле зацепился за окно пальцами правой?
Белая фигура за окном пришла в движение. Окно открылось.
«Ну вот и конец!» - подумал Афанасий. Он разжал руку и повис на страховке, неловко замахиваясь атакующей закладкой.
- Получай, сволочь! Это тебе за Яру! – заорал он.
Человек, открывший окно, смотрел на Афанасия с недоумением. Это и была Яра.
* * *
С появлением камня жизнь Полины изменилась. Внешне она осталась такой же, но ее внутреннее наполнение стало иным. Она ощущала себя квелым городским цветком, который долго стоял на темном окне и о котором, наконец, вспомнили и переставили его на солнце. И вот, разбуженный его лучами, цветок еще ничего не понимает, но уже очнулся и вбирает листьями нечто новое, тревожащее, радостное.
Память по-прежнему дремала, опекаемая фельдшером Уточкиным, но сердце пришло в движение. Полина перестала шить «лилипутам» штанишки и, выпросив у Андрея арбалет, долбила мимо мишени до тех пор, пока живший на верхнем этаже шоумен не прислал дочь попросить, чтобы «они прекратили ремонт, потому что у него раскалывается голова».
- И отваливается нос! – шепотом добавил Андрей, потому что нос у шоумена был третий на год. Его планомерное перетекание из уточки в орла крайне развлекало жильцов дома.
Долбушин почти не заходил в бывшую комнату дочери. Теперь там обитала ненавистная закладка, и ручка зонта всякий раз обжигала ладонь, когда он проходил по коридору. Целыми днями Долбушин где-то пропадал и возвращался домой поздно.
Поселившийся у них Белдо облюбовал себе кухню, хотя пустых комнат было море. Днем куровед спал, а ночью оживлялся. Вызывал духов и танцевал с ними. Духи, напуганные близостью закладки, являлись неохотно, танцевали без задора и расколотили Долбушину всю посуду. Заканчивалось всё обычно тем, что часа в четыре на кухню приходил хмурый Андрей, грозил кулаком и говорил танцующему с духами Белдо: «Тиграныч! Завязывай! Сил уже нет!»
Тиграныч «завязывал» и начинал хныкать, что он одинок и его никто не понимает. Без Млады и Влады старичку было тоскливо: некого стравливать, не на ком срываться. Знатный куровед попробовал приспособить для этих целей Андрея, но тот был всегда сердит и вдобавок вооружен до зубов. Тогда Белдо додумался вызвонить себе Птаха.
Выдернутый из привычной машины, Птах в квартире ощущал себя неуютно. Здесь нечем было рулить, некуда ехать и вдобавок не имелось под рукой бардачка, наполненного всевозможной всячиной. Да еще Белдо непрестанно брюзжал и требовал от Птаха эмоциональности, с которой у бедняги обстояло совсем худо. Ту же, что имелась, он в основном использовал на дорогах, колотя ладонью по гудку.
Временами Птах подходил к кухонному окну и с тоской смотрел на свой припаркованный внизу автобус. Но всё же куда чаще у окна своей комнаты стояла Полина. Она проводила у него долгие часы, точно в этой рамке с подвешенной на ниточке луной, двумя крышами и отрезком проспекта скрывалась какая-то невыразимая тайна.
Долбушин запрещал ей бывать на улице, но она уламывала Андрея, и он таскался за ней по бульварам, распугивая прохожих, ибо профессия Андрея была крупными буквами написана у него на лбу. Позади обычно крался Белдо и люто ревновал. Ему почему-то казалось, что все обязаны интересоваться не хорошенькой и одновременно загадочной девушкой, у которой есть личный охранник, а пожилым сухофруктом с алым платочком в кармане.
А тут еще Полину начало неотступно преследовать ощущение близости любви. Причем любви не потенциальной, которая когда-то там способна сложиться при определенных обстоятельствах, а любви уже осуществившейся. Она знала, что ее любят и – главное - что она любит сама. Почти задыхаясь от этого ощущения, она оглядывалась, но видела только Андрея и Белдо. Андрей бычился и смотрел на прохожих как на потенциальную мишень, даже в животе беременной женщины подозревая связку противотанковых гранат. Белдо же пританцовывал и распугивал детей серийными улыбками.
«Нет, это не они! И, понятно, не Долбушин!» - думала Полина и, возвращаясь домой, снова замирала у окна. Это было странное, невыносимое в своей пронзительности чувство. Она знала, что любит, но не знала кого.
- Я тебя люблю! – распахивая окно, говорила она ветру.
А ветер играл со шторами, опрокидывал на туалетном столике флаконы с духами и отмалчивался.
В ту ночь, когда Афанасий спрыгнул с седла Дельты и повис у ее окна, Полине глухо не спалось. Она шаталась по бесконечным комнатам долбушинской квартиры и забредала на кухню, где дедушка Белдо тиранил придирками опухшего Птаха.
Полине становилось невыносимо. Она проходила мимо кабинета Долбушина, под дверью которого желтой полосой пробивался свет. Что делал Долбушин в кабинете она не знала, но чувствовала, что он сидит за столом и смотрит в одну точку.
Наконец, около трех Полина вернулась в комнату Ани, остановилась у окна и готова была одетой броситься в постель, когда внезапно рядом мелькнуло огромное крыло. В следующую секунду что-то дважды ударилось в стекло, и она увидела парня в кожаной куртке, который, раскачиваясь на веревке, пытался вцепиться в раму.
Первой мыслью Полины было позвать на помощь, но, посмотрев на его белые от напряжения пальцы, она пожалела его и открыла окно. Увидев ее, парень испугался, чем-то замахнулся и… внезапно застыл, смешно болтаясь на пристегнутой к страховке веревке.
- Только не ври, что ты мойщик окон! – сказала Полина.
Не дотянувшись до парня, она бросила ему провод от фена и, когда он поймал его, за провод добуксировала его до подоконника. Он перелез и поспешно отстегнул страховку. Сделано это было крайне вовремя. Кондиционер уже висел на честном слове и на единственном болте.
* * *
Афанасий стоял и смотрел на Яру. Он и узнавал ее и одновременно не узнавал.
Та Яра, которую он порой видел во сне, носила, в основном, камуфляжные брюки и шныровскую куртку. Эта же девушка была в дорогой дизайнерской одежде с ярлычками Лауры Бзыкко. На одно такое платье можно было снарядить и вооружить пятерку шныров.
Ещё та Яра была, что называется, «свой парень» и однажды зарядила Вовчику в челюсть. Эта не смогла бы даже сжать кулак, рискуя сломать длинные пунцовые ногти.
Но что больше всего сбивало его с толку – та кристальная, чуть вежливая, искренность неузнавания в глазах, которую невозможно подделать.
- Яра? – нерешительно окликнул Афанасий.
Девушка моргнула.
- Полина. А ты кто? – спросила она, разглядывая его.
- Афанасий. Шныр.
Этим словом Афанасий точно кольцо с гранаты сорвал. О шнырах Полина слышала от Ани и Андрея. Да и громадного столба воды, едва не утопившего «Гоморру», пока не забыла. Она вскрикнула и метнулась к двери. Афанасий не пытался ее остановить. Он лишь тянул к ней руку и жалобно шевелил в воздухе пальцами. Жест этот был так беспомощен, так откровенно безнадежен, что, не отпуская дверную ручку, Полина остановилась.
- Не уходи! – сказал Афанасий.
Полина насупилась.
- Хорошо. Сядь туда! – приказала она, показывая на дальний стул.
Он послушно сел. На самый край. Как бедный родственник.
- И не пытайся вскочить! Я сразу заору! – Полина осторожно закрыла дверь, но предусмотрительно осталась возле. – Значит, ты шныр? Из тех уродов, что всех взрывают?
Афанасий хотел возмутиться, но наткнулся взглядом на атакующую закладку, которая всё ещё была у него в руке.
- В какой-то мере ты права, - признал он.
Полина настороженно разглядывала его. Показывая, что не собирается вскакивать, Афанасий закинул ногу за ногу. Атакующую закладку, чтобы она не мозолила глаза, он сунул в капюшон спортивной пайты, поддетой под шныровскую куртку для утепления. Афанасий с детства любил таскать все в капюшоне. Особенно, когда его посылали за хлебом. Сунешь батон в капюшон, а руки свободны.
- Ну давай! Говори что-нибудь! – потребовала Полина.
- Чего говорить?
- Оправдывайся! Говори, зачем залез в окно? Так и будешь сидеть на стуле и молчать?
- Так и буду, - заверил ее Афанасий. – Пока тебе не готовы верить, нет смысла что-либо доказывать.
- Тогда я сейчас закричу!
- Ну если тебе хочется…! – согласился он.
Полина взялась за ручку и… отпустила ее.
- Еще успею, - буркнула она.
Афанасий тем временем окончательно убедился, что перед ним Яра. Ее голос, ее жесты, маленькая родинка, затерянная в правой брови – всего этого не подделаешь. Но почему она у Долбушина и ведет себя здесь как хозяйка? Неужели произошло худшее: она слилась с закладкой и стала одной из ведьмарей? Но почему считает, что ее зовут Полина, и забыла его, Афанасия?
Внезапно Афанасий ощутил жар, охвативший его левую руку до локтя. Из рукава куртки потекло золотистое сияние. Такое настойчивое и яркое, будто он прятал там фонарь. Ничего не понимая, он привстал, огляделся. На покрывале, в каком-то шаге от него, открыто лежала зарядная закладка. Он потянулся к ней, но не успел. Полина бросилась животом на кровать и первой схватила ее.
- Только тронь! Это мое! – крикнула она.
Увидев, как она бесстрашно прижимает закладку к груди, Афанасий окончательно уверился, что Яра не предавала шныров.
- Это закладка с Воробьевых. Ул не успел ее защитить, - сказал Афанасий, зорко вглядываясь в Полину: не вздрогнет ли она, услышав знакомое имя.
Не вздрогнула. Только приподняла лицо.
Афанасий ощутил жгучий укол, как в нырке через болото. Поначалу всякое искушение всегда откровенно. Шесть самообмана отрастает не сразу. Вот и Афанасий сразу понял, чего он хочет: скрыть Яру от Ула. Пустить историю по другому руслу. Он знал, что когда-то нравился Яре. Не так сильно, как Ул, но всё же какой-то зачаток симпатии существовал. А, значит, если допустить, что Яра никогда не узнала бы Ула, то, возможно…
Поняв, куда могут завести такие рассуждения, Афанасий спешно хлопнул дверью души, отрубив мысленной змее хвост. Но и рассеченная, она всё равно корчилась и пыталась проползти.
За дверью послышались шаги. Полина узнала Андрея. Только он так топал.
- Эй! У тебя всё в порядке?
Афанасий умоляюще посмотрел на Полину. После короткого колебания та метнулась к уже приоткрывшейся двери и прижала ее плечом.
- Не входи! Я переодеваюсь!
Дверь выжидательно остановилась, не продвигаясь ни вперед, ни назад.
- И часто ты вопишь, когда переодеваешься? Я думал, только Белдо у нас такой ушибленный! – проворчал, наконец, Андрей и ушел.
Полина осторожно отпустила ручку двери. Закладку она по-прежнему держала подальше от Афанасия.
- Она моя! Мне подарил ее Белдо, - упрямо сказала она.
- С каких это пор Белдо раздаривает шныровские закладки? Твой Белдо ведьмарь! Он прислуживает эльбам, получая от них псиос, - отозвался Афанасий презрительно.
- Каким еще эльбам? – Полине смутно вспомнилось, как Гай касался пальцем лба убитого берсерка. И тоже, кажется, речь тогда шла о псиосе.
- Долго объяснять. Если совсем просто: тебя посещали когда-нибудь внезапные дикие мысли? Опрокинуть ударом ноги детскую коляску, беспричинно нагадить лучшей подруге, украсть чужую, совершенно ненужную тебе вещь? Это тебя атакует охотящийся эльб.
Афанасий вспомнил, что его ждет Родион. Дорога каждая секунда. Надо выбираться отсюда вместе с Ярой. Вот только как? Согласится ли она добровольно или придется увозить ее силой, используя льва? Но старушке Дельте не выдержать троих. Значит, кому-то придется телепортировать. Лучше Яре. Тогда он успеет бросить атакующую закладку.
Афанасий быстро закатал рукав. Полина увидела нечто кожаное, сияющее.
- Расшнуруй!
- Зачем?
- Расшнуруй! – нетерпеливо повторил он.
После короткого колебания Полина сунула зарядную закладку в карман и расшнуровала нерпь. Первый раз в жизни Афанасий не досадовал, что шнуровка у нерпи такая длинная и с ней столько возни. Ощущать пальцы Яры на своей руке было очень приятно.
- Ну вот! Что дальше? – спросила она, роняя нерпь ему на колени.
- Дальше она твоя!
Нерпь на ее руке Афанасий шнуровал торопливо, через две дырки на третью. Полина не знала, что вместо ее руки он представляет скользкую мороженую рыбу, чтобы потом бесконечно не проигрывать этот момент в памяти.
- А поаккуратнее нельзя?
- Сойдет! И так не слетит, - сказал он, завязывая шнурок двойным узлом и затягивая его зубами.
- А ты как без нее?
- Я разберусь! – бодро пообещал Афанасий. - Ты мне веришь, что тебе надо отсюда уходить?
Полина колебалась. Афанасий больше не вызывал у нее страха, но здесь, у Долбушина, всё было такое надежное, привычное. Этот же парень предлагал ей прыжок в неизвестность.
- Ну, допустим, верю, - сказала она осторожно.
- Отлично! Иди к окну! Коснешься сирина и представишь себя… ну хотя бы у той трубы на соседнем доме!
- И что я буду делать у трубы? – спросила Яра.
- Ничего. Просто телепортации в зоне прямой видимости самые безопасные. Там нерпь перезарядится – ведь закладка у тебя в кармане – и с крыши на крышу ты сможешь прыгать хоть по всей Москве, - сказал Афанасий.
- Только перед первым прыжком посмотрите на подоконник! Возможно, ваше внимание привлечет маленький такой выжженный знак. Это предупреждение! Девчонка размажется если не по всей Москве, то по Центральному округу точно, - посоветовал кто-то.
В распахнутых дверях комнаты, покачивая зонтом, стоял Долбушин. Он был в строгом синем костюме. Узкие носки туфель щеголевато блестели. В комнату он предусмотрительно не проходил, помня, что зонт не переносит зарядной закладки. Сбоку от Долбушина, опустившись на одно колено, замер Андрей. Его шнеппер был нацелен точно в переносицу Афанасию.
- Не дергайся, а то мой палец тоже дернется! Я нервничаю, когда у моих куколок пытаются украсть подружку! – предупредил он.
- Но как ты… - озадачилась Яра.
- Зеркало! – подсказал Андрей. – Когда я приоткрыл дверь – оно оказалось прямо напротив. А ты руки за голову! Живее!

Глава семнадцатая.
АТАКУЮЩАЯ ЗАКЛАДКА
Богатыри! Неприятель от вас дрожит; да есть неприятель больше богадельни. Проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка! От немогузнайки много беды!
«Наука побеждать». Граф Суворов

Медленно поднимая руки, Афанасий скользнул глазами сверху вниз. Шнеппер лежал на ковре там, где он положил его, когда начинал шнуровать Яре нерпь. Значит, вся надежда теперь на атакующую закладку. Сейчас его рука окажется рядом с капюшоном и…
Пальцы уже касались закладки. Теперь их разделяла только ткань капюшона. Афанасий ощущал и закладку, и колючие шарики пнуфов с ней рядом.
«Стоп! А что будет с Ярой?» – подумал Афанасий. За себя он не боялся, но Яра… Значит, атакующая закладка отпадает. Использовать ее сейчас нельзя. Остаются резервные пнуфы. Только надо бросать сильнее и сразу горстью – пнуф должен коснуться кожи. Если его колючки не пробьют одежды – ничего не произойдет.
- А ну-ка, поворотись-ка, сынку! – резко приказал Андрей.
- Зачем?
- Чего ты там трогаешь? Поворачивайся, кому сказал! Ну!
Афанасий медлил. Ему было обидно, что и закладкой не воспользовался, и пнуфы не бросил да ещё и засветился.
- Не убивай его! Мне нужно покормить зонт! – вполголоса сказал Долбушин.
Он поднял свой зонт и, сделав короткое, накалывающее движение, потянул ручку на себя. В первую секунду Афанасий не испытал ничего, кроме недоумения. Во вторую - ощутил тупую боль, заполнившую всё его тело. Он упал на колени. Сердце замерзало у него в груди, стыло, останавливалось. Он не мог ни то, что бросить пнуфы, но даже и глазные яблоки ему больше не повиновались. Что-то безжалостное, пустое и холодное давило его.
Афанасий только услышал протестующий крик Полины и скорее понял, чем увидел, что она чем-то замахивается.
Боль отхлынула. Он вновь смог дышать. Моргнул. С трудом приподнялся. Долбушин сидел на полу и тряс головой. Из одной ноздри у него текла кровь, а зонта в руках больше не было. Рука Яры была всё ещё вытянута после броска. Афанасию всё стало ясно. Она швырнула в Долбушина зарядной закладкой. Попасть не попала, но когда закладка проносилась рядом, у него вырвало зонт.
Полина закрыла лицо руками. Ее шатало. Под веками что-то ало вспыхивало. Укоризненный фельдшер Уточкин носился в пустоте, преграждал путь ее мыслям и злобно щерился проеденными зубками. Движения фельдшера становились всё более паническими. Тонкие руки мелькали, как у карточного шулера.
Долбушин встал на четвереньки и, точно зомбированный, пополз за зонтом.
- Убей её! – приказал он Андрею.
Тот с явным колебанием прицелился в Полину, но стрелять не стал, а перевел шнеппер на Афанасия. Полина бросилась и заслонила его. Этого фельдшер Уточкин уже не перенес. Он замахал руками как попавшая в ураган мельница и сгинул, выныривая только где-то по краям, как Фигаро на провинциальной сцене.
- Глупо! – пробормотал Андрей. – Считаю до двух! Раз…
Над их головами что-то застучало. Афанасий, уже нашаривший горсть пнуфов, и Андрей, почти потянувший курок, одновременно вскинули головы. Казалось, большая ворона уселась на крышу и упорно долбит клювом жесть. Вскоре к большой вороне присоединились еще две. Первая ударяла громко, но редко. Две другие – быстро и торопливо. Удары клювов продолжались меньше минуты. Вначале замолчала большая ворона, а за ней и два мелких.
Они всё ещё смотрели в окно, когда мимо него навстречу прожекторам безмолвно пролетел человек в черном костюме, в котором Афанасий узнал охранника горного Карлсона. Из его спины косо торчала рукоять легкого топорика.
Яра закричала.
- Не вопи! Или ты снова переодеваешься? - полюбопытствовал Андрей.
Взглядом предупредив Афанасия, чтобы тот не совался, он поднял с пола его шнеппер, подошел к окну и стал смотреть вниз. Было видно, как по освещенной автостоянке наискось пробежала вначале одна маленькая фигурка, потом две, а потом сразу много. И опять что-то застучало, точно дятел бил по железу. Одна из фигурок упала, но сразу вскочила и, вздрагивая как поплавок, стала отходить.
- Их две группы. Одна высадилась на крыше. Другая захватила подъезд. От лифтов мы отрезаны, – коротко сообщил Андрей Долбушину.
Держа подмышкой зонт, тот вошел в комнату и остановился у окна. После броска Яры зарядная закладка укатилась в коридор и больше ему не мешала. В правой руке у Долбушина был мобильник. Левой он прижимал к носу платок. Он пытался связаться с кем-нибудь из своего форта, но телефон молчал. Только потрескивал.
- Ну и ночь сегодня! Вначале пожаловал шныр. Теперь мясник Тилль притащился за зонтом, - угрюмо сказал Долбушин.
«Где же Родион? Если он сейчас сунется на Дельте – ему конец», - подумал Афанасий.
Вспомнив о шныре, зонт вопросительно потянулся к нему. Долбушин посмотрел на Афанасия и отнял от носа платок. Кровь уже остановилась.
- Я раздумал тебя убивать. Пусть это сделают берсерки, - сказал он задумчиво. - Кроме меня и Андрея, толковых бойцов здесь больше нет. На счету каждый стрелок из арбалета.
- Ласточки – это к дождю! – сквозь зубы процедил Андрей.
Мимо окна скользнули четыре гиелы. Шли они тесно, почти без разрыва, в построении – один-два-один. Две гиелы в центре, и по одной страхующей вверху и внизу. Не такие быстрые как пеги и гораздо менее выносливые в продолжительном полете, гиелы превосходили пегов своей маневренностью. Афанасий прикинул, что четверка пегов никогда не прошла бы так слаженно в тесном пространстве между домами. В лучшем случае им пришлось бы лететь цепочкой и по одному.
Один из берсерков вскинул руку. Стальной шарик залип в стекле прямо напротив лица Долбушина. Другой берсерк подлетел так близко, что его гиела чиркнула по стене дома крылом. С силой ударил в стекло топориком и тотчас выстрелил из шнеппера в образовавшуюся трещину.
Афанасий перестал ощущать свою руку. Бицепс выше локтя был распорот прошедшим насквозь шариком. Крови он не видел, но чувствовал, что она стекает по коже внутри рукава.
- Странно, что их не перестреляли, – пробормотал Афанасий, соображая, где ему взять нож, чтобы разрезать рукав.
Долбушин оглянулся на него.
- Кого? И кто?
- Берсерков. В них же стреляла охрана с крыши! И не из шнепперов. Хоть одного можно было подранить.
- Их прикрывал сильный маг. Вот только где они его… - начал Долбушин и внезапно, круто повернувшись, вышел в коридор.
Несколькими мощными ударами расширив дыру в окне, Андрей остался дежурить у импровизированной бойницы. Некоторое время спустя берсерки попытались повторить налет, и уцелевшая часть стекла вновь покрылась крапинами от их шнепперов. Андрей ответил на четыре выстрела двумя – один раз из своего шнеппера, другой - из шнеппера Афанасия.
Яру ослепило вспышкой близко лопнувшего пнуфа. Когда она открыла глаза, седло одной из гиел было уже пустым, и гиела, шалея от неожиданной легкости, уже забирала в сторону проспекта.
- Штука хорошая, но я предпочитаю тяжелый арбалет. Там сразу видишь, когда попал. И никаких тебе вспышек – всё четко, – буркнул Андрей.
Афанасий отыскал на столике маникюрные ножницы и пытался разрезать рукав в том месте, где его удар стальной шарик. Ножницы были маленькие, неудобные, и толстая кожа куртки поддавалась плохо.
- Дай сюда! – велела Яра и стала ему помогать.
Кость оказалась не задета, но мякоть руки рассечена глубоко. Кровь шла обильно. То ли от кровопотери, то ли оттого, что он увидел свою рану, у Афанасия закружилась голова. Его стало подташнивать. Он опустился на ковер.
Яра присела с ним рядом на корточки. Фельдшер Уточкин у нее внутри уменьшился так, что его можно было накрыть ладонью. Искусственно созданная личность Полины съеживалась как шагреневая кожа, и из-под нее все явственнее проглядывала прежняя Яра.
- Ты вспомнила ШНыр? – спросил Афанасий.
- Да, - ответила она совсем тихо.
- А… Ула?
Она едва заметно кивнула. У Афанасия снова закружилась голова.
- Вот и ладушки! - Афанасий толчком встал, покачнулся, восстанавливая равновесие, и выглянул в коридор.
Там шла оживленная работа. Андрей сооружал у входных дверей баррикаду из мебели и вытаскивал из своей комнаты многочисленные арбалеты. Увидев сколько их, Афанасий понял, что штурм квартиры Долбушина обойдется форту Тилля недешево.
За спиной Долбушина тревожно приплясывал Белдо. До знатного куроведа только сейчас дошло, что когда начнут лететь стальные осы, ужалить они смогут кого угодно.
- Вы хозяин! Вы обязаны обеспечить мне безопасное укрытие! – заявил он Долбушину.
Тот неторопливо повернулся к нему и, внезапно подняв снизу зонт, упер его конец старичку в подбородок, мешая Белдо отпустить голову.
- Вы знали, Белдо! Это ваши маги прикрывали берсерков, когда они высаживались на крыше, – сказал Долбушин жестко.
Старичок прослезился.
- Тилль меня жестоко обманул! – сказал он, вытирая глаза.
- И как же он тебя обманул, родной? Поцеловал и не женился? – поинтересовался Андрей, появляясь в коридоре с очередной охапкой арбалетов.
Белдо выпятил тощую грудь. Под петушиными перьями оказалась не куриная душа.
- А вас, молодой человек, я попросил бы не встревать! – крикнул он, багровея.
Он оглянулся на Андрея и тот, внезапно поскользнувшись на ровном месте, упал животом на арбалеты. Один из них выстрелил. Тяжелый болт вспахал паркет.
- Тилль пообещал, что до завтра ничего не произойдет! Он мне очень прозрачно намекнул, что завтра в два часа я должен выйти за кефиром, - пожаловался Белдо.
- Вот она любовь к кефиру! – сказал Долбушин. - Сколько магов вы дали Тиллю на усиление?
- Шестерых. Самых толковых, - горько признал старичок.
- И что, ваши маги будут нападать на квартиру, зная, что вы здесь?
Старичок тревожно заерзал.
- Видите ли, человек – это непрерывно работающая атомная станция. Как только энергия перестает переводиться в полезное русло, она становится разрушительной, - забормотал он.
Долбушин деловито оглядел Белдо от тапок и до волос. Взгляд его остановился на перстне на руке у старичка. Перстень был довольно неприметен, а крупный драгоценный камень повернут не наружу, а внутрь, как если бы хозяин не слишком хотел показывать его.
- Что у вас на пальце, Белдо? Вы помолвлены?
Старичок пугливо спрятал ладонь за спину.
- Всего лишь боевое кольцо древних лотарингских королей! – со свойственной ему документальной иронией продолжал Долбушин. – Вбирает свет солнца, и выдает такой луч, что в яркий день им можно расписаться на крыле пролетающего самолета. Правда, ночью он бесполезен. И вы считали, Дионисий, что Тилль с его страстью к сильным закладкам оставит вас в покое? Да он убьет даже из-за многоразовой зубочистки, если это артефакт из болота!
Белдо отвернулся.
- Мне неприятно с вами разговаривать! Вы всё опошляете!
Андрей закончил с первой баррикадой и принялся за вторую. Долбушин и Птах помогали ему. Даже Афанасий и тот работал одной рукой. Спустя десять минут в широком и длинном, как зал, коридоре Долбушинской квартиры высились уже три баррикады. Первая – самая низкая, по пояс; вторая – примерно по грудь, и третья – капитальная. Так было сделано для того, чтобы враг, прорвавшись к первой баррикаде, не получил бы преимущества обстреливать их сверху. Каждая из баррикад ощетинивалась по меньшей мере десятком арбалетов.
Андрей поспешно взводил их, зная, что потом на перезарядку не будет уже времени. Изредка он заскакивал в комнату и стрелял по ведьмарям на гиелах, скорее, впрочем, для острастки. После первой неудачи берсерки держались высоко и были в недосягаемости. Сообразив, что через окно они нападать пока не будут, Андрей вручил Яре арбалет и десяток болтов, велев ей палить, если они попытаются сунуться.
- Но это вряд ли, - успокоил он ее.
- Зато они могут запустить колобка! - сказала Яра.
Знания, некогда полученные в ШНыре на утомительных тренировках, теперь всплывали в ней, как накрытые глубинной бомбой водолазы. Андрей воровато оглянулся на дверь и наклонился к самому ее уху.
- Вряд ли они на это пойдут. После колобка обычно не остается ни зонтов, ни колечек, - шепнул он и вышел.
Когда Андрей снова оказался в коридоре, Долбушин стоял у второй баррикады. Рядом с ним на полу сидел Афанасий, которому Птах заканчивал перевязывать рану.
- Все почему-то думают, уф… что в армии я был шофером. А я был медик на автобазе. Стоял на проходной и на меня дышали все до майора включительно. Приказ полкана! Это большая честь, когда на тебя дышит майор! – сказал он, отдуваясь.
Затянув края бинта, Птах выпрямился и, посмотрев на мощную входную дверь, буркнул, что надеется, что она выдержит. Сказано это было в самый неподходящий момент, потому что десять секунд спустя двери уже не существовало. Неведомая сила продавила ее внутрь квартиры и обрушила на первую баррикаду. К счастью, за ней никого не оказалось, но семь арбалетов из десяти были раздавлены.
- Поцелуй феи, - прошептал Белдо.
У лифтов мелькнул силуэт человека, облаченного в турецкий халат. Халат попытался укрыться, но Долбушин издали подсек ему стопу коротким движением зонта, а Андрей выстрелил из тяжелого осадного арбалета, такого громоздкого, что он стоял на упорах и чем-то смахивал уже на скорпион. Распрямив стальные плечи, арбалет издал облегченный выдох.
- Джиннобойная дивизия имени старика Хоттабыча прибыла на западный фронт!.. – довольно промурлыкал Андрей. - Сколько магов у вас было, Белдо? Шесть? Теперь их пять.
Знатный куровед опечалился.
- Бедный Юсуф! В атакующей магии ему не было равных. Но, представьте, ему не нравилось, как я танцую! – сказал он.
В следующее мгновение всем пришлось спешно укрываться за баррикадой. Берсерки, выныривая из-за поворота коридора, начали обстреливать их из арбалетов. Это были серьезные тяжелые арбалеты, не шнепперы. Дубовую столешницу долбушинского стола наконечники их болтов пробивали насквозь, хотя она была толщиной в полпальца.
За то время, пока их обстреливали, Андрей ухитрился выстрелить из трех арбалетов и дважды попал. Птах выстрелил четырежды, но не попал ни разу. Он очень горячился, спуская курок, вскрикивал, и все время просил у кого-то плачущим голосом: «Да постой ты хоть секунду!»
Афанасий, хотя у него работала только одна рука, выстрелил дважды. Когда он высовывался из укрытия с третьим арбалетом, болт содрал ему кожу над ухом.
Долбушин размахивал зонтом. Из-за большой дистанции сила его зонта была значительно ослаблена, но всё же с ног он опрокидывал и летящие в них болты частично отклонял. Белдо жалостливо улыбался и накладывал краткое спиртопаровое заклятие на всякого берсерка, чье имя или кличку случайно припоминал.
- Лысый… Огурец… Матвей… Афанасий! Провалитесь вы сквозь землю под бел горюч камень Алатырь! Там лежит скелет медный и держит чарочку деревянную. На кого дохнет – тот с ног долой! – бубнил старичок. – Эй, шныр, ты чего? Это ж я берсеркам!
Афанасий сидел, капал на пол кровью и хихикал, разглядывая щеголеватые брючки знатного куроведа. У него произошло замыкание сознания.
- Белды… Белдой… с Белдою… от Белды… Ой не могу! Хи-хи! – бормотал он.
«С Белдою – от Белды» обиженно щелкнул пальцами, и Афанасий почувствовал, что прокусил себе нижнюю губу.
Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Было слышно, как у лифтов несколько голосов заунывно тянут:

Вот в борт ударила болва-аанка!!!
Вот-вот рванет боеприпа-ас!

Спиртопаровое заклятие Белдо уже успело кое на кого подействовать. Лысый с Огурцом собрались даже идти в ларек, но им пригрозили Тиллем и они одумались.
Лишь один, маленький, краснолицый берсерк все не мог уняться. Высовывался, выпаливал и скрывался, раньше, чем в него успевали толком прицелиться. Даже Долбушинский зонт его не брал.
- Белдо! Да сделайте что-нибудь! Прокляните его на скорую руку! – попросил глава финансового форта, когда очередной болт, выпущенный шустрым берсерком, едва его не оскальпировал.
- Я бы сделал! Но не вспомню, как его зовут! Помню только, что «Петрович»! Может, на все Петровичей, а? – плаксиво сказал старичок.
- Я тоже Петрович! – с угрозой сказал Андрей.
Афанасий снова захихикал. У него было странное раздвоение личности. С одной стороны он понимал серьезность момента, а с другой ему ужасно хотелось дернуть Долбушина за нос. Ну хотелось и все.
Настырный берсерк опять высунулся. Птах выстрелил в него и не попал. Потом снова выстрелил и снова не попал.
- Прекращай палить! Этого берсерка я знаю: он для тебя слишком шустрый. Его валить вблизи надо и лучше с топора, – Андрей оглядел баррикаду.
Громадную столешницу, составлявшую главную ее защиту, разбило в щепы. На перевернутые же шкафы он не надеялся. Они были из тонкого дерева.
- Собираем арбалеты! Переходим за третью баррикаду!.. Один перетаскивает – двое прикрывают! – распорядился Андрей.
Они еще оставались за второй баррикадой, когда внезапно от лифтовой шахты, где толпились берсерки, стали доноситься странные звуки. Ощущение было такое, будто кто-то включал и сразу выключал циркулярную пилу. Они не сразу разобрались, что это кто-то визжит. На площадку выскочила темноволосая женщина, вся увешанная волчьими хвостами, и, непрерывно вскрикивая, начала быстро кружиться. Волчьи хвосты кружились с ней вместе.
Долбушин попытался атаковать ее зонтом, но даже не мог его точно нацелить. Вращения ведьмы сбивали зонт с толку.
- Андрей, давай ты!
- Я в женщин не стреляю… из мелкого калибра! – прогудел его телохранитель и стал выбирать арбалет повнушительнее. Выпущенный им болт, не долетев до ведьмы, отклонился и звякнул о стену.
Теперь одна надежда была на Белдо, но в этой ситуации он повел себя загадочно. Быстро опустился на четвереньки и, толкаясь лбом, деловито побежал в комнаты.
Долбушин поймал его за шиворот:
- Куда вы, юный герой? Сейчас не время играть в барашка!
- Отпустите немедленно! – пискнул старичок. - Надо уходить! Любавушка запустила снежную королеву! В комнатах безопасно. Королева действует только в зоне видимости мага.
- Так блокируйте её!
- Я не могу!
- Но вы же сильнее этой вашей Любавы!
- Ну и что из того? Вы тоже сильнее десятилетнего ребенка. Но если он швырнет кирпич – сможете поймать его зубами? – отвечал Белдо и деловито уполз.
- А третья баррикада? – крикнул ему вслед Андрей.
- Баррикад больше нет! – загадочно донеслось из комнаты.
От лифтовой шахты в их сторону быстро ползла белая изморозь. Она покрывала и стены, и потолок, и пол. Изморозь не казалась опасной, но, видимо, Белдо знал, о чем говорил. Развернутый боком диван был мгновенно окутан ей, как плесенью. Какое-то время диван еще стоял, а потом покачнулся и рассыпался.
Тем временем изморозь доползла до второй баррикады и начала на нее взбираться. Андрей едва не завыл, поняв, что сейчас погибнут его лучшие арбалеты. Он едва успел сгрести в охапку три самых любимых и вместе с ними скользнул в комнату.
Афанасий, успевший уже отрезветь, подобрал зарядную закладку, которую кто-то отфутболил в дальний конец коридора и в самый последний момент присоединился к остальным, скакнув через широкую полосу изморози. Ведьмариха больше не вращалась. Обессиленная, она привалилась к стене и тяжело дышала. Пот тек с нее ручьями. Лицо было землистым.
За ее спиной уже начинали выстраиваться берсерки. Строились они молча, сурово. Афанасий понял, что на этот раз берсерки пойдут в топоры, а теперь ждут момента, когда снежная королева станет для них безопасной. Где-то там, у дверей, где дышала уставшая ведьма, изморозь уже желтела и таяла.
Появление Афанасия с закладкой не обрадовало Белдо и Долбушина. Куровед немедленно забился в дальний угол, а Долбушин, отступив на шаг, выставил зонт как рог.
Яра пряталась у окна, с ученической старательностью выцеливая из арбалета проносящуюся мимо гиелу. Ведьмарь скалился с седла и размахивал шнеппером. Долбушин рванулся к окну, распахнул раму. Увидев его, ведьмарь выстрелил из шнеппера, сорвал с гиелы намордник и, ударив ее электрошоком, бросил ошалевшую от боли гиелу в окно.
Его замысел был ясен. Он хотел, чтобы, сложив крылья, гиела прорвалась внутрь комнаты и пустила в ход когти и зубы. Яра торопливо выстрелила. Ее болт рассек кожистую пленку крыла гиелы и унесся в сторону соседнего дома. Отбегая, Яра увидела лицо Долбушина совсем близко. Кожа пожелтела. Зрачки сузились. Не отходя от окна, он выбросил руку и вогнал зонт в распахнутую пасть гиелы. Всего на мгновение. Потом отскочил и укрылся за кирпичной перегородкой.
Когда гиела воткнулась мордой в окно, глаза у нее были плоские и вываренные. Крыльев она так и не успела сложить. И теперь ударившись об оконный проем, они отбросили ее назад.
Берсерк падал беззвучно, не выпуская поводьев. Все, что он сделал, это избавился от разряженного шнеппера и сомкнул пальцы на рукояти топора. Падал, а сам запрокинутой головой все еще смотрел на стоявшую у окна Яру, и во взгляде его была неподвижная ненависть, такая же, как в глазах мертвой гиелы.
- Красивая смерть. Умер с топором в руках, - без тени иронии произнес кто-то рядом.
Яра повернулась и увидела Андрея. Секунду он стоял и с торжественным лицом смотрел вниз, а потом отвернулся.
Пол у нее под ногами задрожал, мерно, страшно. В чайной чашке на столе запрыгала ложка. Высунув наружу зеркальце, Яра увидела, как берсерки, соприкасаясь лбами, рычат друг на друга и наносят удары рукоятками топоров. С каждой секундой топот становится все громче, а удары рукоятками сильнее.
- Зачем это? – спросила она.
- Приводят себя в ярость. Скоро начнут… - объяснил Андрей.
Ему и в коридор не надо было выглядывать. По одному топоту он уже всё понял.
Сдвинув кровать к двери, чтобы она служила препятствием вбегающим в комнату, Андрей укрылся за спинкой и, опираясь на локти, выставил тяжелый арбалет. Другой арбалет он положил рядом. Обычно он зажимал в зубах резервный болт для перезарядки, но сейчас этого не делал и по этой простой детали Яра определила, насколько все серьезно. Андрей знает, что один раз он успеет выстрелить наверняка. Второй раз – при некотором везении. А вот третьего выстрела ему уже не сделать.
Долбушин поймал Яру за плечо рукоятью зонта и развернул ее к себе. Она ощутила слабость и боль. Их глаза встретились. Прямо на нее смотрело страдающее длинное лицо с резкими чертами.
- У тебя на лбу кровь, - хрипло сказал Долбушин и провел пальцем ей по лбу.
- Осколок стекла, - сказала Яра.
- Это не стекло. Из шнеппера зацепили… Не дергайся!.. Ты ведь всё вспомнила?
Яра осторожно кивнула. От фельдшера Уточкина в ее сознании осталась только лужа, пытающаяся еще укоризненно рябить. Ударом ноги Долбушин расшатал подоконник, оторвал его и швырнул вниз.
- Нерпь у тебя, как вижу, уже есть. Путь открыт… телепортируй! Лучше не на крышу. Там могут быть арбалетчики. Лучше сразу в свой ШНыр.
Яра ушам своим не поверила.
- Вы меня отпускаете?
- Никого я не отпускаю! Но если когда-нибудь встретишь… - он осекся и опустил глаза, – в общем, передай, что…
- Кого встречу? Кавалерию? – предположила Яра.
Долбушин замолчал. Яра поняла, что продолжения не будет. Она его сбила, встряв не вовремя.
- Я не буду телепортировать! Вы меня не заставите! – задиристо крикнула она.
Глава второго форта усмехнулся. Потом резко наклонился, подхватил ее и поставил на окно. Топот из коридора нарастал. Снежная королева у их дверей была уже серой и дряблой, как майский лед где-нибудь за гаражами.
- У тебя десять секунд, чтобы принять решение. Потом я тебя сброшу. Лучше асфальт, чем берсерки… - спокойно сказал Долбушин. - Девять… восемь…
- Вы этого не сделаете! – крикнула Яра.
- Тебя любила моя дочь, - сказал Долбушин. – Лично мне на тебя плевать… я делаю это для нее… шесть… пять…
- Афанасий! Андрей! Остановите его! – крикнула Яра, но уже по одним их лицам поняла, что вмешиваться они не станут.
Афанасий подошел, вложил ей в ладонь зарядную закладку и ободряюще зажал ей пальцы. Глаза его блестели.
- Давай! – сказал он. – Не упрямься! Давай!
Единственным, кто, пожалуй, согласился бы удержать ее здесь – был дедушка-балерон. Белдо тревожно прыгал по комнате, прислушиваясь к топоту берсерков.
- Стойте! – крикнул он, вцепляясь Долбушину в рукав. – Смотрите!..
За окном что-то происходило. Мутная фальшь электрической московской ночи прорезалась маленькой яркой точкой. Точка приближалась к окну не по прямой, а трепетала и вздрагивала. Казалось, по небу кто-то проводит золотым пером, делая смелые росчерки. Одна из гиел устремилась было к точке, но в последний момент резко отвернула, так и не нарушив четкости росчерка.
- Птицы так не летают. Лететь так могут только… Доставайте, доставайте скорее! Где он? - зашептал Белдо, продолжая дергать Долбушина.
Глава второго форта рванулся к шкафу и стал нетерпеливо вышвыривать из него вещи.
- Тряпки… сколько тряпок… - бормотал он.
Наконец то, что он искал, оказалось у него в руках. Яра и Афанасий увидели деревянную шкатулку.
Внезапно топот и гул снаружи, у лифтовых шахт, смолкли. Повисла странная, сосущая тишина. Первым понял, что это значит, Андрей. Он сгреб Птаха за плечо и толкнул его за спинку кровати.
- Ну вот и всё! Не спешите стрелять, медик! Бейте в упор и один раз! – сказал он сквозь зубы.
Уже не скрываясь, Афанасий достал атакующую закладку и положил ее на колено.
«Ведьмари умирают с топором в руке, а шныр… шныр умрет с атакующей закладкой», - подумал он.
А в коридоре уже нарастал новый ровный гул – на этот раз уже не мерный, а дробный. Казалось, к ним приближается огромная волна. Дождавшись, пока первые топоры просадят хрупкую, точно вафельную дверь, Афанасий размахнулся и бросил атакующую закладку. Он ожидал жуткого, пугающего своим безмолвием взрыва, который слижет всё, что есть на этаже, оставив целым только дом, но услышал лишь негромкий щелчок, почти хлопок и - больше ничего.
Причем и хлопок и щелчок донеслись не со стороны двери, а тут же, с кровати, на которую Долбушин поставил шкатулку. Бабочка, влетевшая в комнату секунду спустя, села уже на ее щелкнувшую крышку и сложила крылья. Изумрудно-зеленые внутри, снаружи они были цвета древесной коры.
Кажется, Андрей и Птах успели еще по разу выстрелить. Причем торопыга Птах, верный себе, и здесь промазал с четырех шагов и вогнал болт в дверной косяк. Долбушин ринулся с зонтом в самую гущу берсерков, подсекая ноги, сокрушая нагрудники, сминая головы, как картонные коробки. Причем последние удары он наносил уже вслепую. Так же вслепую размахивали топорами и берсерки, что, без сомнения, спасло Долбушину жизнь.
Шкатулка билась светом, как огромное сердце. Внутри что-то содрогалось, стонало, заливая всех находящихся в комнате болью. Медные углы накалялись. Из щелей между деревянными планками вытекало огненное сияние. Прямые твердые лучи брызнули в окна, и ночь стала днем.
Заточенный эльб, в спешке алчно схвативший не ту закладку, пытался любой ценой избавиться от нее, но это было невозможно, потому что атакующей закладки больше не существовало. Существовало только пожирающее его пламя, которое вот-вот должно было уничтожить шкатулку. Ослеплены были все, кроме шныров, глаза которых, привыкшие к двушке, сияние все же пощадило.
Бой уже останавливался сам собой. Невозможно сражаться, когда ты находишься в центре пламени, и не видишь ничего, кроме всё заливающего сияния.
А бабочка всё сидела на крышке шкатулки – неподвижная, с укоризненно сомкнутыми крыльями. Крики, люди, стены дома, сам город – всего этого для нее не существовало. Для нее, контрзакладки, иглой пронизывающей ткани миров, Москва была не больше, чем плоской картинкой в иллюстрированной книге. Она не шевельнулась даже тогда, когда шкатулку окутало кольцо белого плотного огня размером с футбольный мяч, и внутри что-то глухо лопнуло, как лопается электрическая лампа.
Афанасий схватил Яру и потащил ее к открытому окну. Она сопротивлялась, не понимая, чего он хочет. И лишь налетев на распахнутую раму, увидела снаружи нечто, что давно пора было увидеть.
- Принц на белом коне! - ошалело, но на полном серьезе, подумала Яра, и потом они долго хохотали, как ей могла придти такая дикая мысль, потому что это был Ул на Азе.
Белыми крылья Азы могли показаться лишь на миг и то потому, что снизу в них бил прожектор. Да и Ул со своим усиленным шнеппером – гибридом арбалета и двустволки дедушки Мазая - мало походил на принца.
За Улом, с небольшим отрывом мчался Макс на одноглазом Эрихе, и последним – Родион на взмыленной Дельте. Роде пришлось лететь аж до Сокольников и оттуда вызывать подкрепление, потому что весь центр был магически блокирован и кентавр не срабатывал.
Уцелевшие два берсерка на гиелах к ним не совались, понимая, что перевес не на их стороне. К тому же одна из их гиел была ранена, и вела себя нервно. Третья же, с которой Андрей сбил седока еще в самом начале боя, давно улетела.
Не задумываясь сколько под ней этажей, Яра прыгнула на седло к Азе, а чуть припозднившийся Афанасий, болтаясь, одной рукой повис на стремени у Эриха, надеясь, что Макс протянет ему руку раньше, чем сообразит, что сгибание бицепса в наклоне опасно для позвоночника.
Отдохнув на шкатулке, бабочка взлетела и перепорхнула на карман Яре, в котором у нее лежала зарядная закладка. Ее распахнувшиеся крылья плеснули изумрудным сиянием. На кармане она просидела совсем недолго – самое большее несколько секунд, после чего радугой света полетела прямо через дома, не замечая их. Бабочка, укрепляющая волю. Живая закладка, которая зимой и летом, в ветер и мороз, не зная отдыха, будет порхать над миром и там, где она пронесется, ослабший и порабощенный собственным безволием человек ощутит желание что-то изменить.
На какой-то момент все застыло, и на Яру дохнуло остановившимся, полным и ярким счастьем. Словно незримый голос сказал им: «Не бойся! Я здесь!» Она зачерпнула и ощутила полноту остановленного мгновения – того мгновения, когда не будет больше времени и последовательности событий, и все сольется в абсолютной и всеобъемлющей полноте.

конец первой книги

+

Дмитрий ЕМЕЦ
ШНыр. Триста лет и один день

Следует с величайшим старанием составлять запас жил, так как онагры, баллисты и остальные метательные орудия не приносят никакой пользы, если их нельзя натянуть канатами или жилами. Также конский волос из грив и хвостов лошадей очень хорошо подходит для баллист.
Несомненно, что волосы женщин также очень хороши для подобного рода машин, что доказано на опыте в момент тяжелого положения Рима. Когда Капитолий был осажден, то вследствие постоянного и долгого употребления метательные машины испортились, а запаса жил не было, тогда римские матроны срезали свои волосы и дали их своим сражающимся мужьям; машины были исправлены, и нападение врагов отражено.
Вегеций

Глава первая.
МАРШРУТКА № Н.
Идут четыре брата навстречу старшему.
- Здравствуй, большак! – говорят.
- Здорово, Васька-указка,
Гришка-середка, Мишка-сиротка
Да крошка Тимошка!
Пальцевая игра

Рина сидела на тумбе, болтала ногами и ждала. Рядом метро выплевывало людей. Рина насчитала девятьсот человек. Из них пятьсот десять были женщины. Оставив пятьсот одиннадцатую женщину непересчитанной, Рина спрыгнула с тумбы и пошла покупать мороженое.
Денег у нее хватало либо на одно хорошее мороженое, либо на два так себе. Поколебавшись, она попросила два. «Кто сказал, что они плохие? Они недооцененные!» - сказала она себе и успокоилась.
Из задней двери тормознувшей машины вывалился пьяный. Он стал совать ей под нос свой паспорт и говорить, что в нем нет детей. Рину это не слишком удивило: она вечно влипала в истории.
Вместо того, чтобы быстро пройти дальше, она взяла паспорт и встряхнула. Из паспорта не вывалилось ни одного даже самого маленького ребеночка.
- И, правда! - сказала она. – Нету детей!.. Ну ничего: когда обзаведетесь – сразу приходите за педагогическими советами!
Пьяный обиделся и стал хватать ее за рукав. Рина добежала до сурового патрульного, который с риском для жизни ловил бабку, незаконно продающую грибы на нитке, и сунула ему паспорт.
- Я тут документик нашла! Не посмотрите чей? – попросила она и нырнула за павильон.
Ждать ей оставалось тридцать минут. Во всяком случае, так сказал Кузепыч. Когда она увидит, что на указанном месте собрались девять человек, она должна нажать на кентавра. Один раз. Вот и всё.
* * *
«Прикольно! Москвич в третьем поколении, а никогда не был на «Планерной»!» – понял Сашка, поднявшись в город. Свое любимое «прикольно» он всегда произносил с ударением на последний слог.
Что-то светлое летело высоко, над домами. Вначале Сашка подумал, что шар, но, приглядевшись, разобрался, что обычный пакет. Летит себе и никакой ему заботы, что под ним двадцать этажей пустоты.
Сашка шагнул к столбу и с интересом огляделся. Забавный район. Тесный, игрушечный. Дома подступают к павильону метро. Можно выйти на балкон и глазеть на толпу. А ночью, когда лежишь в тишине, слушать, как вздрагивает пол и где-то под тобой проносятся поезда.
Сашка сосредоточился, определяясь, куда ему теперь. Перед ним тянулась асфальтовая площадь с островками, к которым причаливали автобусы и маршрутки. Как всегда на конечных метро, их было множество.
- Не знаете, где тут маршрутка № Н? – спросил он у женщины в красной ветровке.
Женщина играла с ребенком. Она рассеянно подняла глаза и часть нежности, адресованной ребенку, случайно плеснула на Сашку. Почти сразу нежность на лице опомнилась, потускнела, втянулась куда-то внутрь, и Сашка пожалел, что оторвал человека от приятного занятия.
- Не знаю! - сказала женщина и снова нырнула в своего ребенка, как в пруд.
- А вы? Маршрутка № Н? – обратился Сашка к вынырнувшей из-за столба сутуловатой спине.
Спина качнулась, и Сашка сообразил, что с «не знаете» промахнулся. На него смотрел его ровесник. Правда, чтобы это определить, Сашке пришлось бесконечно задирать голову. Парень был не просто двухметровый, а где-то под два-десять. Узкоплечий, длиннорукий. Зубы крупные. Два передних как у бобра. Глаза зеленые, насмешливые. Руки при ходьбе болтаются как веревочные, подбородок же делает «чик-чик», вправо-влево.
На лбу у незнакомца Сашка увидел длинную, плохо заросшую царапину, уходящую под волосы.
- В лифт не вписался. Москва – городок карликов, – проследив его взгляд, словоохотливо объяснил долговязый. – А на предмет маршрутки бессилен проинструктировать. Сам ищу!
Сашка продолжил рыскать по площади. Про маршрутку № H не знал никто. Сашка дошел до последнего асфальтового островка и собрался возвращаться к метро, когда внезапно увидел на столбе лист с жирной буквой «Н».
Обозрев очередь, Сашка убедился, что в одну машину они вполне влезают. Поворачиваясь, он задел рюкзаком стоящего перед ним парня. Тот оглянулся, оценивающе посмотрел на Сашку и не плюнул, а, скорее, цыкнул на асфальт. Сашка подумал, что про таких говорят «пацан» или «пацанчик». Невысокий, плотный, в водолазке. Двигается неспешно, вкрадчиво, как кот.
- Макар! – он сунул Сашке твердую как деревяшка ладонь.
Сашка на всякий случай сильно пожал ее, ожидая, что сейчас будут тиски, и обманулся, потому что «пацанчик» даже не потрудился сжать пальцы. Получилась глупость. С одной стороны, с тобой зачем-то познакомились. С другой, к твоей руке отнеслись, как к дохлой рыбе.
Голос у «пацанчика» был соответствующий. Треснутый. С гнусавинкой.
- Как ты сам? Ничего? – спросил он без малейшего смущения.
Говорил Макар медленно. От слова до слова можно было протянуть веревку и сушить полотенца. Когда люди говорят таким образом, это здорово давит на мозг.
У Сашки появилось желание рассказать Макару всю свою жизнь с момента рождения, чтобы посмотреть на каком месте он уснет. Но он сдержался и кратко ответил, что лучше не бывает.
- Ча, прям так вот и не бывает? – Макар явно пытался загнать Сашку в угол, задавая вопросы, на которые нельзя ответить нормально.
И Сашка вообще не стал отвечать. Он смотрел уже не Макара, а на девушку, которая хваталась за свою сумку всякий раз, как звонил чей-нибудь чужой мобильник. Мелодия для нее особой роли не играла.
Макару не понравилось, что кто-то может отвлечься от общения с ним. Он взял Сашкину пуговицу и стал ее откручивать.
- Местный? – хмуро спросил он.
Сашка стряхнул его руку. Макар удивился такой наглости.
- Знаешь тут кого-нибудь?
- Тетю Клаву из цветочного киоска!
Сашка безошибочно ощущал, что драться Макар не будет. Такие любят разводить на «ля-ля», отыскивая в собеседнике слабину. Предпочитают достать из кармана автоматную гильзу и вертеть ее в пальцах. Или открывать и закрывать кнопочный ножик. Или ввинтить в речь что-нибудь эдакое, чтобы всем ясно было, с кем они имеют дело.
- Ча, смелый? – дошло, наконец, до Макара.
- Угадал.
- А-а! Ну я так и понял! Давай: береги себя, брат! – Макар снова зачем-то сунул Сашке руку, к которой тот, помня прошлый опыт, просто прикоснулся двумя пальцами, и отвернулся. Сашка понял, что про «береги себя!» была не угроза, а просто последняя попытка испортить настроение.
Белый микроавтобус вынырнул неизвестно откуда. В левом нижнем углу водительского стекла был листок с такой же буквой «Н», как и на столбе.
Сашка был опытный маршруточник и сразу за водителем садиться не стал. Слишком много беспокойства: кто-то вечно выходит, пересаживается. Ему хотелось забиться в угол и смотреть в окно, наблюдая, как на колеса маршрутки медленно наматывается распаренная солнцем Москва. Плюхнувшись на второе одиночное сидение, Сашка пристроил на колени рюкзак. В плече отдалась дрожь: дверь захлопнули. Микроавтобус заканючил поворотником. Втиснулся в поток машин.
Никто не заметил, как в последнем ряду кресел улыбчивая девушка с веснушками точно невзначай потянула вверх рукав и, коснувшись засиявшего кентавра, сказала шепотом: «Полная загрузка!» Не дожидаясь ответа, она вернула рукав на место и откинулась на спинку сидения.
Глядя из высокой маршрутки на обгонявшие их легковые автомобильчики, Сашка всматривался в тех, кто сидел внутри, и удивленно думал: столько людей, а все разные. Хоть бы один повторился. У каждого своя внешность, своя уникальная череда мельчайших событий и всё это неповторимо оттискивается в мыслях, судьбах, чувствах.
На несколько секунд у Сашки закружилась голова. «Опять!» - подумал он. Память старательно раскручивала клубок.

Желтая майка, зеленые трусы, черный шлем, красный нос, синие перчатки. Сашка насмешливо наблюдал, как его соперник несется к рингу, торопливо вбивая большим пальцем перчатки капу в рот.
- Дудник – Бычков! Два по две! Живее! Дудник, особое приглашение?
Тренера звали Пал Палыч. Он состоял из опыта, пуза и свистка. Примерно в такой последовательности. Хотя бывали дни, когда на первое место выступал свисток, а опыт и пузо тащились следом.
Сашка (он же Дудник) пригнулся и под канатами пролез на ринг. Проделал он это очень лениво. Показывал, что ему обидно, что против него, старичка, ходящего третий год, поставили новенького.
Бычков уже топтался на ринге. Чувствовалось, что он нервничает. Ещё бы. Первый бой. Бычков посещал секцию всего месяца четыре, прыгал через скакалку и старательно отрабатывал у зеркала двойки, уклоны, вывод правой и прочие азы. В общем, типичное мясо, хотя мощный, конечно.
- Готовы? Поехали!
Ткнув перчатками в перчатки Бычкова, Сашка стал лениво пританцовывать. Открытый, только правая перчатка приподнята где-то на уровень груди.
Бычков, напротив, зажимался. Перчатки держал у носа, а подбородок едва ли не в грудь втиснул. Зажимается, а потом – бух-бубух! – двоечка. Насобачился по мешку бить. Но с мешком-то все герои: он сдачи не дает.
- Бычков, не наклоняйся вперед! Активнее! Ноги! Покажи этому клоуну! Смелее! – заорал Пал Палыч.
На клоуна Сашка обиделся и, обидевшись, стал кривляться ещё больше. Совсем открылся и только некоторые удары принимал в перчатку, а так или дистанцию разрывал, или пропускал удар над ухом. Про себя решил, что так и проходит весь бой. Клоун так клоун!
Бычков пыхтел и, осмелев, работал как молотобоец. Изредка, когда он слишком наседал, Сашка щелкал его левой. В конце первой двухминутки Бычков был весь мокрый. Оскаленная капа сипела. Он перчаткой вталкивал ее обратно. Сашка даже посочувствовал. Когда задыхаешься, капа кажется ужасной дрянью. Чем-то таким кровяно-резиновым и сладким на вкус.
- Десять секунд до конца! Активнее! – рявкнул Пал Палыч.
Сашка, давно дожидавшийся этого момента, опустил и правую руку и теперь уходил только корпусом, изредка подставляя плечо. Параллельно он считал оставшиеся секунды, думая о всяких посторонних вещах. По русскому завтра диктант… Отцу надо чего-нибудь к дню рождения, но покупное он не оценит… Семь… Восемь… Девять…
Сашка насчитал десять, потом одиннадцать, потом двенадцать, и, удивленный, что бой до сих пор не остановлен, оглянулся на Пал Палыча. Тот разговаривал с кем-то, просунувшим голову в зал. Понимая, что бой закончен, Сашка совершенно забыл о Бычкове и вспомнил только, когда первый удар из двойки врезался ему в скулу.
Сашку отбросило. Он, защищаясь, вскинул руки, но успел только чиркнуть по низу правой перчатки Бычкова ровно настолько, чтобы направить ее себе в подбородок. И слова «уходя, гасите свет!» стали реальностью не только для девушек, носящих имя Света.
Через какое-то время к Сашке в темную комнату пробился запах нашатыря. Не захочешь, а очухаешься. Просто от омерзения.
- Ну что клоун! Докривлялся? Брысь отсюда! Две недели отдыхаешь! – произнес тренер без сочувствия.
Сашка смотрел на него и улыбался. Мыслей у него было мало-мало, и все какие-то странные. И люди ему казались удивительные: это, наверное, оттого, что он малость «замедлился». Где-то на горизонте маячил Бычков – смущенный, жалеющий его и одновременно гордящийся собой. Он пока не знает, что на следующей тренировке его поставят с кем-нибудь из ребят построже, чтобы тот внятно объяснил ему, что отвернувшихся не бьют и поплывших не добивают.
Пал Палыч выплюнул свисток, которым он подзывал к себе двух парней постарше, чтобы послать их на опустевший ринг.
На улице Сашка долго сидел на шине, разглядывая толстые тополиные стволы. Их пилили, под них сливали отработанное масло, а они всё пускали и пускали побеги.
По крайнему тополю, кора с которого была счесана на большом участке так, что получилась белая, почти человеческая кожа, текла струйка муравьев. Изредка то один, то другой сворачивал чуть в сторону и пытался заползти в глубокую щель в тополином стволе. Шевелил усиками и пятился.
Сашка попытался заглянуть в щель, но увидел лишь голову с двумя большими глазами и шевелящимися усиками. Побарабанил по стволу ногтями, и из трещины внезапно выползла крупная золотистая пчела.
Она бесстрашно рассекла ручеек муравьев и, пролетев так близко, что ее крылья коснулись его щеки, исчезла. Сашка побрел к дороге. В голове прояснилось, и она чуть меньше напоминала громыхающее ведро. Хотя, конечно, при всякой попытке даже оглянуться, Сашку начинало шатать.

Голова больше не кружилась. Сашка привычно оттянул верхний карман камуфляжной куртки и, соображая, кому передать деньги, скользнул вокруг взглядом.
«Ну и дела! Да тут всем лет по пятнадцать! Ну максимум по шестнадцать!» - подумал он.
Не так часто встретишь своих ровесников в таком количестве. Сашка даже оглянулся, чтобы убедиться, что те, кто за спиной, тоже вписываются в этот интервал. Невероятно, но вписывались!
Сашка прокрутил вариант, что где-то закончились занятия или, предположим, тут все, кроме него, одноклассники, которые вместе куда-то едут. Но нет. Никто в маршрутке никого не знал. Иначе не бросали бы друг на друга любопытные взгляды. Не было бы и осторожной, выжидающей напряженности.
Сразу за Сашкой сидела девушка, та самая, что хваталась за телефон, когда звонил чужой. Маленькая, хрупкая, с тонкой шеей, которую можно обхватить двумя пальцами. Как на таком цветочном стебле держится голова – непонятно, но держится и прочно.
Лицо остренькое, умное, беспокойное. Брови густые, губы обкусанные. Волосы подстрижены не просто коротко, а ультракоротко – на одну фалангу мизинца. Лоб выпуклый, упрямый. Наверняка хочет во всем быть первой. Пишет письма политикам, режиссерам и певцам. Готова вкалывать как электровеник двадцать пять часов в сутки.
В соседнем ряду у окна – худощавый парень в синем костюме, с галстуком, в кремовой рубашке. Причесанный, отутюженный. Все эта сбруя, как не удивительно, смотрится на нем органично. Чувствуется, что он всегда ходит окостюмленный, а не раз в год, по случаю. Вот и сейчас в маршрутке душно, а он как истукан. На лице ни капли пота, воротник застегнут на все пуговки, и даже галстук на сторону не оттянул. Сидит и тревожно отодвигается от своей соседки, которая роняет себе – а заодно и ему – на колени пудру с пончиков.
Соседка – полная ему противоположность. Большая, нетолсто полная, с грудью как диван. От ее лица веет абсолютным, непрошибаемым спокойствием. Отодвигается от нее «костюмчик» или нет, её волнует мало. Скорее всего, девушка даже не поворачивала головы, чтобы выяснить сидит с ней кто-то рядом или нет. Вся она – в созерцательной полудреме.
Одета в просторную домашнюю кофту ручной вязки. В такую кофту провалятся любые крошки, и кошачья шерсть на ней не видна. Волосы длинные, как у русалки, небрежно заплетены в косу. И не потому у нее такие волосы, что она специально их отращивала, а просто не мешала волосам делать, что им заблагорассудится.
Если захочешь попасть в жизнь к такой девушке, не пытайся мельтешить перед глазами. Для нее это слишком утомительно. Просто приди и поселись рядом. Возможно, через годик-другой она обнаружит, что около нее на кухне сидит кто-то посторонний, и до нее, наконец, дойдет, куда исчезали ее блинчики.
Справа от «спящей красавицы» паренек в светлой футболке ритмично дергает головой. Небольшой, горбоносый, даже сидя непрерывно пританцовывающий. Зубы неровные, напрыгивают друг на друга. На левом глазу – черный круг из пластика, к которому ведут две тканевые полосы. Сашка некоторое время соображает: действительно ли у него нет глаза или это так, финальный штрих к романтическому портрету. Ещё Сашка недоумевает, с какой радости паренек дергается, пока не замечает маленький наушник.
Внезапно паренек в футболке поворачивается к своей соседке и громко (сразу видно, что музыка в ушах грохочет) произносит:
- Спорю на номер твоего телефона, тебя зовут Лена!
Спокойная девушка вдумчиво смотрит на него. Ее одноглазому соседу кажется, что ответа не будет. Он успевает раза четыре вытащить и вставить наушник, когда, наконец, слышит:
- Надо не так: спорю на номер твоего телефона, тебя НЕ ЗОВУТ Лена!..
Одноглазый счастлив. Есть контакт!
- Спорю на номер твоего телефона, тебя не зовут Лена! – послушно повторяет он.
- Проиграл. Я Лена! – сочувствует девушка и продолжает флегматично осыпать колени соседа слева пудрой с пончиков.
Сашка едва не сползает под сидение. Он видит, что одноглазый угадал впервые в жизни и теперь пребывает в растерянности, не зная, как раскручиваться дальше.
- Серьезно: Лена? Или прикалываешься?
- Отстань, а?! – тоскливо просит девушка.
- А какой-нибудь документик показать?
- Щаззз!
- А я вот могу показать! Мне не жалко! – предлагает одноглазый и жестом фокусника извлекает два пропуска и социальную карту.
- Тут не смотри! Тут я по-дурацки получился! – сообщает он и с удовольствием показывает именно это фото. Сашка замечает, что на фото одноглазый представлен с двумя глазами. И ещё видит имя - Кирилл.
Через кресло от Сашки девушка в черной майке дышит на стекло и рисует виселицу. На шее – два армейских жетона в связке, по военному стандарту. На лице - нежные розовые прыщики.
«Интересно, она в курсе, что второй жетон нужен, чтобы вешать его трупу на большой палец левой ноги?» - прикидывает Сашка.
Ощутив, что на нее смотрят, девушка с жетонами перестаёт рисовать и вопросительно оборачивается. Сашка спешит придать своему лицу мебельное выражение.
Глазея, он потревожил не только девушку с жетонами, но и лобастую особу с цветочной шеей. Она раздраженно вскидывает лицо, одновременно закрывая ладонью экран телефона. Сашка ощущает, что для нее он нечто вроде дополнительного сидения маршрутки.
- За одного! – слышит Сашка и сам не понимает, как оказывается с деньгами в руках.
Она не просит, даже не требует, а дает целеуказание. Раз ты глазеешь и ничем не занят – сделай что-нибудь полезное.
- Ещё за одного! – просыпается девушка со смертными жетонами.
«А чего, интересно, мне? Дали бы Макару. Или ему только ночью в парке и вместе с сумочкой?» - мысленно вредничает Сашка.
Аккуратист в костюмчике тоже доверил Сашке заплатить за проезд и немедленно потребовал сдачу. Его купюра была разглажена так, будто целую ночь он продержал ее в словаре. Девушка с пончиками заморачиваться не стала и, даже не пытаясь пересчитать, высыпала на руку Сашке горсть мелочи.
Пока Сашка разбирался с деньгами, его дружелюбно толкнули в плечо. Парень, сидевший по диагонали, ухмыльнулся ему как старому знакомому. Это оказался тот самый царапнутый.
- Привет! – сказал Сашка.
- Взаимное встречное почтение! Я же сказал, что произвожу поиски! А ты кивнул и сразу учесал! – укоризненно сказал парень и добавил: - Даня!
Наклоняясь к Сашке, Даня толкнул его острым коленом и одновременно чиркнул по скуле лбом. Ни человек, а ходячая травма для окружающих.
- Заметил? – шепнул он.
- Что все одного возраста? – догадался Сашка.
- Ну это ещё терпимо! – отмахнулся Даня. – И ещё: на светофорах мы не останавливаемся. Раз. По дороге никто не садится и не сходит. Два. Несколько раз люди поднимали руку, но мы даже не притормозили, хотя мест свободных навалом.
- Странно, - согласился Сашка. – Обычно они всех берут.
- Эй вы двое! Кончайте шептаться! Нельзя ли пошевелиться? – руководящая девушка нетерпеливо дернула Сашку за рукав.
Голос у нее звучал бесстрашно. Чувствовалось, что она не только рубит правду-матку, но и размахивает ей как оглоблей. Сашка обнаружил у себя в руке денежный веер и, вспомнив, что давно пора от него избавиться, просунул его вперед.
- Эй! Передай там! – окликнул он и потряс за плечо человека, сидевшего прямо перед ним.
К нему обернулись. Сашка от неожиданности отдернул руку. Он считал, что там парень, а «эй!» оказался девушкой. Красота девушки была так очевидна, что ее не оспорила бы даже злопыхательская, острая на язык тетка. Правда, обязательно добавила бы, что ноги от ушей – признак дистрофии, а в таких хорошеньких головках не бывает мозгов. Но от зависти никуда не денешься: не можешь сам залезть на забор, так хоть доплюнь до того, кто на нем сидит.
Заметив, какое впечатление произвела на Сашку, девушка дрогнула углом рта и этим испортила семьдесят процентов впечатления. Самодовольными бывают не только индюки. Просто индюшкам это охотнее прощается.
- Можно неприличный вопрос? Это камуфляж чей? Английский? Бундесверовский? – спросила она.
Сашка ответил, что камуфляж пока что наш, российский. За следующие сорок секунд ему задали ещё три неприличных вопроса: «Зачем на шее платок?» (ПрикольнО.) «Почему от него пахнет гарью?» (Костром.) «Что Сашка хочет выразить своими военными брюками?» (Просто удобно.)
Оказалось, красавицу увидел не только Сашка. Паренек с кружком на глазу тоже ее не просмотрел.
- Спорю на номер твоего телефона, тебя зовут… э-э… Наташа! – влез он, не тратя времени на проявление фантазии. Его спокойная соседка подняла брови и с вызовом стряхнула ему на колени крошки со своей юбки.
«Всё равно, молодец! – мысленно одобрил Сашка. - Не боится, что отошьют. Летает по жизни как дятел. Постучался - не открыли, дальше полетел».
Сам Сашка так не умел. Для Сашки мир был слишком подробный, и люди подробные. Говорить заготовками он не умел. Он смутно улавливал, что для каждого человека существуют свои особенные слова, которые подходят к нему как ключ и отмыкают его душу. Но вот какие это слова он не знал. А потому, если и говорил с девушками, то нес обычно дежурную чушь. Какая музыка нравится, на каких сайтах она бывает ну и так далее.
Красавица пасмурно посмотрела на Кирилла. Похоже, он набрал даже меньше очков, чем Сашка. Все-таки Сашка был ничего себе. Русый, сероглазый, лицо открытое.
- Так как тебя зовут? – повторил Кирилл.
- Не помню, - с вызовом ответила красавица.
- Что? Прям так в паспорте и записали? - изумился Кирилл. – Круто!
Девушка сдалась.
- Ну хорошо. Лара я! Дальше что?
- Дальше – улыбка!
Лара улыбнулась – послушно и устало.
«Достучался!» - похвалил Сашка.
Влад Ганич – так звали аккуратиста в костюме – внезапно встал выглаженным коленом на сидение и с подозрением заглянул назад, на последний ряд.
- А-а!.. Ну тогда да! – загадочно протянул он и сел.
Сашка тоже привстал, чтобы понять, что привлекло внимание Ганича. Заглянул за высокую спинку, прежде скрывавшую от него это место, и заблудился в простых чувствах и словах, как младенец в ножках стола. Красавица Лара мгновенно была забыта и стала просто фоновым пятном.
На последнем ряду, у окна, сидела девушка. Лицо у нее было радостное, точно человек ждет от жизни подарка, хотя и зарабатывает одни шишки. Много мелких веснушек придают коже пестроту. Даже на мочках ушей веснушки. Короткий, чуть вздернутый нос похож на воробьиный клюв. Поначалу кажется, что нос совсем не такой - смешной, словно с другого лица приблудившийся. И лишь позже чувствуешь: другого носа тут быть не может. Вылепив эту девушку из глины, жизнь осмотрела свою работу, осталась довольна и, в качестве последнего штриха, весело щелкнула ее указательным пальцем по носу, шепнув: «Ну что стоишь? Иди! Дыши! Живи!»
- Ты кто? – глупо спросил Сашка, пытаясь понять, как он мог проглядеть ее.
Потом понял: девушку закрывала высокая спинка.
- Я? Человек!
- Какой?
- Человек по имени Рина! – последовал насмешливый ответ.
- А что ты тут делаешь?
Рина захлопнула книгу. Читала она учебник по коневодству. На запястье у нее Сашка разглядел нечто вроде массивного кожаного щитка, уходившего под рукав.
- Еду! - емко сказала она.
Кто-то выдернул деньги у Сашке из пальцев.
- Дай сюда!
Опять Макар. Разумеется, «брателло» давно пересел и пристроился рядом с Ларой. Интересно, он разузнал у девушки местная ли она? А беречь себя посоветовал?
Макар вспрыгнул коленом на сидение и, подскакивая вместе с несущейся маршруткой, окрикнул водителя:
- Эй, дядя! Ау! Деньги берем?
Никакого ответа. Водитель даже не попытался протянуть руку. Они видели только синюю спортивную куртку с высоко поднятым воротом и бейсболку.
- Алло, гараж! Оглох? – заорал Макар совсем нагло. Видно считал, что унизить кого-то на глазах у девушки – дополнительный способ заработать очки.
«Сейчас водила остановит, и он вылетит пробкой, напутствуемый нежными ударами монтировки!» - прикинул Сашка и ошибся. К Макару даже не повернулись. Для такого, как он, это было вызовом. Ещё бы – великий человек ерзает на сидении бесценной коленкой, мусолит денежку в потной ладошке, а его игнорируют.
- Деньги себе оставляю! Народ, вы все видели? Нас везут бесплатно! – во всеуслышанье заявил Макар.
- Он просто глухой! Кто-нибудь, потрясите его! – потребовала руководящая особа с цветочной шеей.
Только что она познакомилась с любительницей виселиц и армейских жетонов, и Сашка услышал, как она представилась: «Фреда». Интересно, как ее зовут на самом деле? А то бывает, поссорится человек со своим именем и всю жизнь пробегает непонятно кем.
Сашка поставил рюкзак, перескочил на пустое сидение рядом с Макаром и попытался коснуться плеча шофера. Именно попытался, потому что маршрутка резко вильнула, обгоняя автобус. Сашка, не удержавшись, опрокинулся назад, невероятным образом сдернув с собой водителя.
Он закричал, ожидая столкновения: маршрутка продолжала мчаться. И лишь секунду спустя осознал, что в руках у него только синяя куртка от спортивного костюма. Решив, что сорвал ее с плеч шофера, он вскочил и увидел, что за рулем никого нет. Только в воздухе болтается бейсболка. Теперь, когда куртка находилась у Сашки, невозможно было утаить, что под ней ничего нет.

Глава вторая.
ИЗ НИОТКУДОВСКА В НИКУДАТЬЕВСК
Во всяком добре ключевое слово «регулярность». Нерегулярное добро - это зло, которое решило поразвлечься.
Ведьмарь будет рассуждать о глобальных законах по искоренению голода в масштабах вселенной, а шныр просто молча сунет кому-нибудь яблоко или пирожок да и пойдет себе дальше.
Чем сильнее любят – тем больше запрещают. Если хочешь наверняка уничтожить того, кого любишь, разреши ему все.
К мудрости ведут два пути – скорби либо добровольного самоограничения, то есть, в общем-то, той же скорби, только осознанной. Если ты не выбираешь второй путь, первый сам выбирает тебя.
Лучше взять меньше, но донести, чем взять много и бросить на полпути.
Сила человека проявляется в том, насколько сильно он сумеет наступить на себя.
Конспект Яры. Из вводной лекции Кавалерии

Фреда меланхолично созерцала пустоту на водительском сидении.
- А где??? Что ты сделал с водителем? – поинтересовалась она голосом человека, не уловившего соли анекдота.
Сашка ощутил, что виноватого она нашла.
- Вот он! Лови! - он за рукав бросил ей куртку.
Фреда с ужасом оттолкнула ее сразу двумя руками. Куртка упала. Теперь, когда ее разоблачили, она не притворялась больше живой.
- Нет! Ты с ним что-то сделал!!! А-а! – Фреда закрыла глаза и коротко вскрикнула, подавая сигнал к всеобщей панике.
В ту же секунду Лара завизжала, демонстрируя отменную вокальную подготовку. Макар деловито посоветовал ей заглохнуть. Одновременно он навалился животом на спинку, касаясь лбом зеркальца. Недоверчиво, точно подозревая невидимку, пошарил рукой.
- Во, дела! Водилы реально нет! Кто-нибудь рулить умеет?
Показывая, что она и сама неплохо справляется, маршрутка лихо нырнула между двух трейлеров и ушла в крайний ряд. Подрезанный грузовик замычал как обиженный бык.
- Я! - сказал Сашка, недавно на дедушкиной «Ниве» снесший соседям дачный забор.
- Ну так займись!.. – поощрил его Макар.
Сашка хотел перелезть, но Фреда вцепилась в него:
- Только попробуйте кто-нибудь тронуть руль! Я поняла! Мы идем по компьютеру!
Даня недоверчиво посмотрел на продавленное сидение, на дребезжащую дверь. Увидел пачку кефира и мятый журнал.
- По спутнику! – скептически сказал Даня, наблюдая, как маршрутка раздраженно гудит выскочившей на дорогу псине и лихо сворачивает, окатывая ее грязной водой из лужи. - Во! Спутник прочухал биологическую активность и задал коррекцию курса с учетом направления разбрызгивания жидкости!
Сашка пытался освободиться, но сделать это без грубости было невозможно. Фреда повисла на нем клещом. Живая не отпустит – это точно. При этом Сашка не сказал бы, что она паниковала. Просто человек такой. Ни одно действие в ее присутствии не может быть совершено без ее одобрения.
- А если это шоу? Нас везут на платформе и незаметно снимают нашу реакцию? И в эфир? А? – выдвинула Фреда другую версию.
Услышав, что ее могут снимать, Лара мгновенно успокоилась и поправила волосы.
- Можно неприличный вопрос? Кто тут подсадной со студии?
- Я! Разве не видно? – заявил Кирилл, но, обнаружив, сколько народу на него сразу уставилось, дал задний ход. – Всё-всё! Не надо меня убивать! Я уже заглох! Какое шоу, народ? Вы хоть одну камеру видите?
- А если скрытые? – деловито предположил аккуратист в костюме.
Кирилл покрутил у виска пальцем.
- В этом дребедане? Даже если и втюхать тут какую-нибудь вебку – она ж показывать будет как глаз дохлого таракана! Для эфира не пойдет! – сказал он со знанием дела.
Лара постучала телефоном по колену.
- Ничего не понимаю! Здесь должны быть все палки! – пожаловалась она.
Фреда посмотрела на нее испепеляющим взглядом.
- Палки в лесу, - сказала она и, отпустив Сашку, села.
Маршрутка, наконец, вырвалась за пределы МКАД и помчалась между пестрых новостроек. Район тут был просторный, новый, дороги широкие, свободные. В повороты маршрутка входила лихо. Как Сашка не берегся, а боднул лбом стекло.
- Мы отсюда не выберемся! Мы обречены! – спокойно произнесла девушка со смертными жетонами.
- Не каркай! – набросилась на нее Фреда.
«Жетоны» пожали плечами и длинным ногтем пририсовали к виселице завершающую перекладину.
- Я не каркаю! Я знаю!
Даже Рине и той стало жутковато. Она жалела, что дала Кузепычу обещание молчать. Но даже не будь этой клятвы – что бы она сказала? «Мы едем в ШНыр!» - «Куда-куда?» - «Да в ШНыр! Эта школа ныряльщиков такая, где на лошадях на двушку летают через мертвый мир и достают оттуда закладки!»
Маршрутка выехала на длинную прямую дорогу, и ее перестало болтать. Опередив Сашку, Даня быстро привстал.
- Девушка! Можно ли попросить вас в виде огромного одолжения убрать черепную коробку? – обратился он к Ларе.
- Куда? – растерялась она и немедленно получила исчерпывающий ответ:
- Нестрого перпендикулярно спинке, но таким образом, чтобы уровень макушки оказался ниже уровня верхнего среза сидения!
- А-а?
- Бошку убери!!! – предельно упростил Даня и неожиданно ловко, пользуясь своим циркульным ростом, перевалился животом сразу через два кресла. Мелькнули бесконечные ноги. Спасаясь от них, Лара с писком пригнулась. До нее, наконец, дошло, зачем уровень макушки должен быть ниже уровня спинки.
Подошвы застучали по спинке, и Даня вынырнул уже с другой стороны. Скользнул на водительское место, схватился за руль и нажал на тормоз. Сашка смотрел, как утапливается педаль.
- Стой, моя хорошая! Тпрру! – приказал Даня.
От лошадиного слова маршрутка начала притормаживать, но взбрыкнула и продолжила лететь вперед. Даня вцепился в руль и попытался перестроиться в крайний ряд. Руль послушался, но опять же на поведении маршрутки это никак не сказалось.
- Попробуй затормозить сцеплением! – посоветовал Сашка.
Даня кротко оглянулся на него, точно спрашивая: думаешь, сам не знаю? Выжал сцепление и, последовательно переключаясь, стал понижать передачи. Когда дошел до первой, микроавтобус лихо выехал на встречку и, бесстрашно прорезав поток, повернул на перпендикулярную улицу.
- Это бесполезно, господа! Я устраняюсь! – пафосно произнес Даня и перелез обратно в салон.
Там он сел как истукан и ладонями кверху устроил на коленях руки. Что-то, чего никак нельзя было ухватить, шевелилось в памяти. Что-то важное, ускользающее.
В стеклянной банке, на треть заполненной водой, плавали окурки. Сквозь забрызганное краской стекло – треснувшее, с жившим в трещине подсвистывающим сквозняком - на Даню смотрел скупой и четкий красками московский двор. На солнечном диске сидела золотистая пчела и чистила лапками крылья. Даня подул на нее. Пчела взлетела и, сердито ударяясь в стекло, мячиком запрыгала к верхнему краю рамы.
- Я говорила: все мы умрем! – с глубоким удовлетворением произнесла девушка в черной майке. От её голоса мороз исходил.
Кирилл коснулся пальцем жетонов.
- Послушай, солнце!
- Ненавижу солнце! – оборвали его «жетоны».
- Да не злись ты! Спросить льзя?
- НЕТ!
- Тебя никогда раньше не душили подушкой? А, солнце?
Девушка оттолкнула его руку.
- Ты что, тупой? Я не солнце! Я Алиса, придурок!
Обидеть Кирилла было невозможно.
- Придурок! – сказал он, обращаясь к себе. – Знакомься! Это Алиса, которую никогда не душили подушкой!
- Баран!
- И которая активно разучивает названия животных! – Кирилл торжествующе огляделся.
Алиса, замолчав, отвернулась. Кирилл явно считал себя победителем, однако Сашка в этом усомнился. Парень не должен сражаться с девушкой на равных и ее оружием: языком. Они существуют заведомо в разных измерениях. Ну чем орлу тщеславиться перед дельфином? Что он умеет летать? А дельфин умеет плавать. Кирилл же вел себя, как бородатый профессор философии, который, нацепив юбку, отправился на завалинку и сказал, потирая ручки: «Ну, бабки, держитесь! Ща я вас всех переаргументирую!!!»
- Попробую выпрыгнуть! Раз телефоны здесь не ловят – может, снаружи заработают! – крикнул Сашка и рванул дверь.
Замелькал асфальт с мелкими лужицами. Сашка попятился. Он и не представлял, что они едут так быстро. Фреда, додумавшаяся все снимать, направила на Сашку круглый глаз мобильника.
- Не надо! – не удержавшись, крикнула Рина.
- Чего не надо? Надо! Прыгай! Чего ждешь? – нетерпеливо потребовала Фреда.
Сашка прикинул расстояние до газона. Травка – это, конечно, заманчиво, но промахнешься и размажешься по высокой бровке. Уж лучше асфальт. Он высунул голову. Ветер резанул его по щеке. Ударил по глазам, на мгновение ослепил.
- Когда будет тридцать километров – крикнешь! – велел он Дане.
Даня перевалился животом через водительское кресло и уставился на спидометр.
- Девяносто! Гадство! Почему нет пробок? Опа! Скоро светофор! Может, хоть слегка притормозит… Есть! Пошел вниз! Семьдесят! Шестьдесят!
- Прыгай! – Макар подтолкнул Сашку сзади.
- Крутые – вперед! – Сашка повернулся и схватил его за водолазку. Он действительно способен был вышвырнуть Макара из маршрутки, настолько тот его достал.
- Отпустил меня! – негромко приказал Макар.
- А то что?
Макар с угрозой хлопнул себя по карману.
«Блеф! - подумал Сашка. - Сунет руку в карман – улетит из маршрутки вместе со мной!»
- Сорок! – крикнул Даня. - Тридцать пять!
Сашка оттолкнул Макара и вернулся к двери. Скорость уже не казалась такой высокой. Несколько метров пробежит, а потом будет перекатываться. Главное, чтобы водители задних машин не надумали обгонять их справа.
- Давай! – заорал Даня.
Сашка с силой рванулся в проем, и… тут случилось нечто необъяснимое. Упругая сила подхватила его и, как котенка, откинула назад. Сашка осознал, что сидит на полу микроавтобуса, как в спасательный круг вцепившись в ногу Макара.
«Полная защита, грустный пень! Хоть колеса отрывай – на днище доедет!» - вспомнила Рина слова Кузепыча.
Фреда оторвалась от экрана мобильника.
- Засняла! – крикнула она возбужденно. – Ты отделился от маршрутки где-то на полметра, а потом тебя вдернуло обратно! Ты что-нибудь почувствовал?
- Радость полета! – раздраженно ответил Сашка.
Маршрутка вновь набирала скорость.
- Давайте высунемся и поорем! Кто-нибудь да услышит! Только лучше с другой стороны орать! Там машин больше! – Кирилл сгоряча хотел ударить в стекло кулаком, но Макар удержал его.
- Не, зачем? Ручки беречь надо! – сказал он миролюбиво.
Наклонился, вытянул из-под сидения огнетушитель, и его донышком раза четыре со знанием дела тюкнул в стекло. Оно покрылось сеткой трещин, но держалось. Макар, не смущаясь, продолжал настойчиво долбить. Удара после десятого стекло провалилось, повиснув на удерживающей его резинке.
- А теперь орем! Дружненько! С чувством! – велел Макар девушкам.
Сам же орать не стал. Не желал конкурировать.
Девушки кричали, размахивали руками. Лара, которую Сашка держал за ноги, под конец высунулась из окна по пояс, оказавшись у открытого бокового стекла неспешно обгонявшей их легковушки. Сашка был убежден, что такие девушки заглядывают ему в машину нечасто, однако водитель даже головы не повернул.
- Проехал как протезный! Хоть бы шевельнулся! – с обидой сказала Лара, когда Сашка с Кириллом втянули ее назад в маршрутку.
- Ты для него слишком шумная. Ему нравятся тихие тетеньки с тапочками в зубах! – встрял Кирилл.
- Ладно, суслики! По-хорошему не хотят замечать – заметят по-плохому! – с угрозой предупредил Макар.
Не успел никто понять, как это «по-плохому», а Макар уже уперся ногой и отодрал от кресла спинку. Сашка никогда не видел, чтобы кто-нибудь раскурочивал маршрутку с таким хладнокровием.
Макар высунулся в окно. Спинка ударила в лобовое стекло двигавшейся по соседней полосе «Тойоты» и отлетела на обочину. На стекле появился скол. Водитель вывернул руль. Совсем близко Сашка увидел недоумевающее полное лицо и дрожащие щеки.
Сашка не выдержал. Высунулся, закричал, замахал сорванным с шеи платком. Он был убежден, что не заметить его невозможно. Сам-то он мог описать даже шариковую ручку, торчащую у толстяка из кармана.
Кто-то потянул его за рукав. Толкнул на сидение. Даня.
- Успокойся! Он нас не видит! И ты успокойся! Положи гасилку на место! – Даня отобрал у Макара огнетушитель, которым тот намеревался окончательно добить «Тойоту».
- Он же дернулся! – сказал Сашка убито.
- Он дернулся, потому что услышал удар! – пояснил Даня. - Нас для него не существует.
- А те люди, которые пытались маршрутку с остановки тормознуть? Они что, пустоте руками махали? – усомнился Сашка.
- Подозреваю, что саму маршрутку они видят. Но нас и что мы бросаем – нет! - Даня проводил взглядом огнетушитель, который беспокойные ручки Макара всё же вышвырнули из салона.
- Сядь и положи ладошки на коленки! – миролюбиво посоветовал он Макару.
- Я поняла, почему маршрутка № Н! «Н» – неизвестность! – внезапно произнесла Алиса.
Даня недоверчиво хмыкнул. Мистики выше двух метров встречаются редко. В столь высоко расположенную голову ничего потустороннего обычно не забредает. Это рост практики.
- Ну «неизвестность» так «неизвестность»! Господа! Давайте перестанем бегать, вопить и попытаемся разобраться! Кто-нибудь раньше ездил в маршрутке № Н?
Молчание.
- Тогда должно существовать нечто, что всех нас объединяет. Если поймем это, то поймем и почему нас здесь собрали. Давайте прикинем: есть у нас что-нибудь общее?
- Кроме меня, тут все уроды, - буркнула себе под нос Алиса.
- Возраст, - подала голос Фреда. – Кому тут больше шестнадцати – поднимите руку.
Кирилл немедленно вскинул руку.
- Мелюзга вы все!!! Мне семнадцать! – заявил он.
- Кирюша! Ну-ка покажи ещё раз тот пропуск! – мягко попросила Лена.
- Запросто! – рука Кирилла с готовностью нырнула в один карман, в другой, в третий.
Поиски велись с исключительной решимостью, но пропуск не появлялся. Лена насмешливо ждала.
Первым потерял терпение Даня.
- Хорошо, возраст! – кивнул он. – Но возраст – это слишком очевидно. В Москве триста тысяч таких, как мы.
- А чего так сразу Морква? А если я не из Морквы? Кто ещё не из Морквы? – обиделась Фреда.
«Неморквичей» оказалось много. А Лена так даже из Киева.
- Отлично. Значит, не только Москва, - уступил Даня. – Если на то пошло, я сам из Новосиба. Год назад сюда перетащились и теперь регулярно жалеем... Давайте думать дальше! Внешность, рост, спортивная подготовка, психотип, гендерный признак – у нас у всех разные. Тут сходств искать бесполезно.
- Гендерный чего? – нахмурился Макар.
Сашка заметил, что слово «психотип» ему тоже показалось подозрительным, но про него он спрашивать не рискнул.
- Дяденька ты или тетенька, – объяснила с последнего ряда Рина.
Макар скосил на нее глаза, проверяя всерьез она или нет, и сделал понимающее лицо.
- Анализируем дальше. Есть ли среди нас гении? – продолжал выяснять Даня.
Кирилл снова вскинул руку.
- Кирюша, золотце! Опусти лапку и продолжай искать пропуск! – с южной мягкостью в голосе попросила Лена. – Кроме Кирюши, другие гении есть?
Кроме Кирюши и скромно зарумянившегося Дани, иных кандидатов не оказалось.
Даня заиграл складками кожи на лбу.
- Конечно, заманчиво было бы признать, что мы если не гении, то хотя бы таланты каждый в своей области, - он с грустью поднял глаза и сразу их опустил, – но всё же опасаюсь, что не это здесь определяющий фактор.
- А ча ты на меня посмотрел? Ты, удлиненный! – взорвался Макар.
- Я на тебя не смотрел!
- Да уж! Позырил на меня и стал пороть всякую фигню! Намекаешь, что я тупой?
Сашка почувствовал, что разборки могут затянуться надолго. И без того они уносились от Москвы на полтора километра в минуту.
- Он на тебя не смотрел. Он посмотрел на меня! – сказал он и поймал благодарный взгляд Дани.
- Я смотрел на него, - подтвердил Даня.
Вынужденно удовлетворившись ответом, Макар цыкнул в выдавленное окно.
- Спелись? Этот длинный лидера корчит, а ты за ним табуретку носишь? Ну ладно!.. Берегите себя, ребята!
Фреде надоело снимать. Она опустила руку с телефоном.
- Давайте с другого бока! – заявила она. - Как мы вообще оказались в маршрутке № Н? Каждый конкретно? Вот ты? – она ткнула пальцем в Лару.
Оказалось, Лара ехала пробоваться как модель в рекламу летней коллекции одежды.
- Мне у метро бумажку дали! На фотопробы!
- Мчаться по бумажке, которую дали у метро… За город, одной! О небо! - певуче произнесла Лена.
- Ты что-то хочешь сказать? – подняла брови Лара.
- Я сказала: «о небо!»
Окостюмленный аккуратист Влад Ганич направлялся забирать монитор и колонки у человека, который позвонил ему вчера вечером. Кто он Влад не понял. Какой-то знакомый знакомого.
«Я сразу почуял, что ты любитель халявы!» – заявил Макар. Влад с негодованием поправил галстук.
Кирилл сообщил, что оказался в маршрутке № Н случайно. Ему кое-кто понравился, а он, по природной робости, постеснялся подойти на улице. Однако когда у него спросили, кто именно ему понравился, Кирюша стал темнить. Явно было, что он выбирает между журавлем в небе и синицей в руках.
- Ну с этим всё ясно… Врать будет до последнего! А ты чего тут делаешь? Вот ты, мальчик! - Фреда бесстрашно ткнула пальцем в Макара.
Макар поперхнулся. Последний раз «мальчиком» его называла инспекторша по делам несовершеннолетних.
Случайно опустив глаза на запястье Макара, Сашка увидел с наружной стороны ладони три маленьких круглых шрама сизого цвета. Явные следы окурков, которые тушили о кожу.
- Это кто тебя? – спросил Сашка.
Макар посмотрел на руку. Сжал и разжал кулак. Сизые ожоги наполнились кровью и стали фиолетовыми.
- Не твое дело! - резко сказал он и, спрятав руку за спину, пересел к окну.
- Это он себя сам, - шепнул Сашке Кирилл.
- Почему сам?
- Рядом и ровные. Если бы кто-то, он бы дергался. Вроде как наказывал себя за что-то. Фиг его знает! – опасливо сказал Кирюша.
Сама Фреда ехала узнавать про новый гуманитарно-театральный колледж, о котором случайно услышала по радио. Причем услышала так, что не поняла ни названия, ни точного адреса, а только, что проезд от метро «Планерная» на маршрутке № Н. Да и вообще, оказалось, в Москву Фреда прилетела только позавчера, поселилась у бывшей жены своего репетитора и за полтора дня успела объехать семь институтов и три университета.
- В общем, и тут всё глухо. Ничего общего, - подытожил Даня.
Маршрутка ехала долго. Спокойная киевлянка Лена даже ухитрилась вздремнуть, причем из двух соседствующих плеч выбрала плечо Влада Ганича. Спать на плече у Кирюши было нереально, потому что он каждые три секунды подскакивал, чтобы с кем-нибудь пообщаться. Влад не стал стряхивать голову Лены, но заметно было, что он страдает и воспринимает ее как нестерильный объект, угрожающий его костюму.
Макар с недоверием высунулся в окно.
- Во дела! Кажись, подъезжаем! – сообщил он.
***
Маршрутка замедлялась. С шоссе они давно свернули. Потянулись однообразные бетонные заборы, изредка с граффити. Доехав до конца последнего, № Н с неохотой перевалила на разбитую неасфальтированную дорогу. Справа было поле. Слева - разнокалиберный подмосковный лесок, пестрящий частыми березками и накрытый желтеющими, точно ни на чем не держащимися, шапками кленов.
Маршрутка ехала медленно, враскачку. Минут через пятнадцать остановилась у ворот. Ворота открылись. Они снова тронулись, проехали метров двадцать и остановились окончательно.
Сашка дернул дверь и осторожно вылез. Сделал шаг, ожидая, что упругая сила подхватит его и швырнет в микроавтобус. Автобус стоял на асфальтовой площадке, которую окружали кусты сирени. Перед ними был заурядный двухэтажный дом. Два корпуса и соединяющая их галерея. Невысокая лестница, широкое крыльцо и черная двойная дверь. Рядом - синяя табличка, по которой расползаются тараканы неразличимых букв.
- Что там написано? Видит кто-нибудь? – спросил Сашка.
- Там написано: ШНыр, - ответил кто-то рядом.
Сашка обернулся. С ним рядом стоял человек по имени Рина и щурился на солнце.
- Ты что отсюда буквы видишь? Ну и зрение!
- Да не, не вижу. Я их раньше читала, - признала она со вздохом.
- Как читала?
- Ну я, в общем-то, сама отсюда. Велели встретить, проводить и ничего не объяснять. Такие дела, - Рина слегка пожала плечами, и Сашка понял, что ей и самой это задание не особо нравилось.
Сашка запоздало сообразил, что в маршрутке она сидела тише всех и не паниковала.
- Так это ты нас сюда затащила? Удушу! – завопил Макар и кинулся на Рину.
Сашка поймал его сгибом руки за шею, попутно обнаружив, что все уже выбрались из маршрутки.
- Утихни! – велел он и спросил у Рины: – Чего дальше? Куда нам теперь?
Рина посмотрела вначале на солнце, а потом на телефон, проверяя, не отстает ли солнце от часов в ее телефоне.
- Ну пошли! Нас ждут! – сказала она и, повернувшись, направилась к ШНыру.
Переглядываясь, остальные последовали за ней.
- Только не я! Я не пойду! – сказала Фреда и, обогнав всех, пошла первой.
Алиса шагала, с удовольствием наступая на проросшие между плитами головки желтых цветов. Если где-то цветка не было, она специально делала зигзаг, чтобы раздавить цветок в другом месте.
- Если эту подсадную тоже считать, то нас десять, - заявила она.
- Ну и ча? – озадачился Макар.
- А нича! - передразнила Алиса и с вызовом звякнула смертными жетонами.

КОНЕЦ АВГУСТА – НАЧАЛО СЕНТЯБРЯ

Глава третья.
ТРИ ЖЕЛАНИЯ
Очень трудно любить того, кто близко. Просто любить того, кто далеко. Допустим, я люблю писателя Чехова, но живи мы с ним в одном доме, меня бы раздражало, как он смеется, булькает чаем или бросает на полировке мокрую ложку. То есть пока я не научился терпеть кого-то вблизи, нет смысла говорить, что я кого-то люблю.
Из дневника невернувшегося шныра

Круглолицый человек средних лет, ожидавший Гая на борту «Гоморры», был так бодр и деловит, что облаченному в растянутый свитерок и парусиновые брюки Гаю на мгновение захотелось заточить себя в полосатый костюм и выбриться.
- О, Гай! – сказал он, вскакивая. – Нет-нет! Я знаю, что вы чудовищно заняты! Мне хватит нескольких минут!
Гай, не глядя, сел. Он знал, что Некалаев успеет придвинуть стул. Причем не только ему, но и толстяку Тиллю. Тридцать шагов от лифта, пять ступенек – а Тилль уже задыхался.
- Меня удивил ваш звонок, - сказал Гай. – И глупая таинственность раздражает. С чего вы решили, что я обязательно куплю у вас то, что вы предлагаете? И, кстати, что именно?
Бодрый человек успокаивающе заулыбался и развел руками, показывая, что все ответы даст в свое время. Потом достал твердый четырехугольник визитки и постучал им по столу.
- Я… хм… всего понемножку. Посредник? Антиквар? Библиофил? Порой умирают интереснейшие люди. Писатели, художники, академики. После них остаются наследники. Чаще всего не особенно сведущие.
- С трудом в это верю, - рассеянно заметил Гай. – Они не могут не знать, на что их предок убил целую жизнь.
Круглолицый торопливо закивал.
- Разумеется! Им известно, что библиотека деда или отца стоит немало. Вот буквально так и не более того! Мало кто догадывается, что 95 процентов собраний сочинений в роскошных переплетах ценность имеют весьма небольшую, а дорого стоит одна какая-нибудь крошечная невзрачная книжонка. Первый малотиражный сборник Ахматовой с ее автографом, или хорошо сохранившаяся подшивочка «Сатирикона», или что-нибудь подобное. Я из вежливости покупаю десяток красивых книг, переплачивая за них втрое, а крошечную книжечку беру просто из вежливости, в общей куче всяких ненужных вещей.
- Другими словами, ваша задача найти эти пять процентов и получить их за бесценок, остальное оставив дураку-наследнику? – сопя, уточнил Тилль.
Круглое лицо его собеседника заблудилось где-то между солнцем и блином.
- Каждый бизнес имеет свои особенности. Научить им невозможно. Можно только научиться. Весной на Остоженке скончалась ветхая старушка, вдова художника-баталиста. Ее племяннице не терпелось избавиться от хлама. Она была просто счастлива, когда я купил у нее два сундука всякого старья.
- Испачканные палитры? Засохшие тюбики масла? – полюбопытствовал Гай.
Бодрый человек захохотал с преувеличенной энергией. У него была привычка завышать стоимость посредственных шуток так же, как и коллекционных книг.
- Не совсем. Художник писал исторические картины, а для исторических картин нужны достоверные исторические вещи. Оружие, ткани, кубки. Весь второй сундук оказался забит старинной конской сбруей. Уздечки, ремешки, стремена, украшения.
- Хочешь уздечку? – спросил Гай у Тилля.
Тилль покачал головой и толстыми пальцами стал крошить хлеб.
- Я уж и за руль редко сажусь. Старый стал, неповоротливый, - пожаловался он.
Бодрого человека эти фокусы не обманули. Раз такие люди слушают тебя до сих пор, то будут слушать и дальше. А потом заплатят – никуда не денутся.
- Больше всего меня заинтересовала крышка сундука. Она была подозрительно тяжелой. Я простучал ее и нашел тайник, о котором явно не знали и сами хозяева. Там лежали песочные часы в медном футляре…
Упомянув о часах, антиквар замолк и быстро взглянул на Гая.
- Весьма интересные часы. То и другое принадлежало некому первошныру Митяю Желтоглазому, - сладко добавил он.
Гай перестал чистить ногти уголком визитки и впервые посмотрел на своего собеседника внимательно.
- Что вы знаете о шнырах, Сергей Ильич? – резко спросил он.
Блиноликий осклабился и, как дохлого кролика, погладил лежащую перед ним салфетку.
- Кое-что. Видите ли, часы были завернуты в обрывок кожи. На коже был текст. Очень краткий, но я разобрался… Например, я понял, что шныры едва ли мне заплатят. А вот вы – другое дело.
- Что, лично я? – усомнился Гай.
Сергей Ильич опустил глазки так застенчиво, что ему захотелось дать копеечку.
- Нет, конечно. Чтобы выйти на вас, я потратил три месяца. Несколько раз у меня мелькала мысль, что ни шныров, ни ведьмарей не существует. Столько столетий прошло. Отчаялся – и вот удача! Обнаружил в Интернете описание странной аномалии – огромного водного столба на Москве-реке. Кто-то заснял его на мобильник. Грандиозно! Такое могло быть сделано только шныровской закладкой, описание которой было на обратной стороне кожи. А сбросить ее могли только сами знаете на кого… кхе-кхе… Так я вышел на «Гоморру». Остальное – дело техники.
- Неплохо! – одобрил Гай. – Вижу, вы хорошо потрудились. Могу я взглянуть на часы и кожу?
Антиквар опасливо посмотрел на Тилля. Тилль мирно жевал укропчик, который свешивался у него из правого угла рта, как у лошадки.
- Они у меня. Нет-нет, разумеется, не с собой! Вначале договоримся о цене!
- И какой же будет цена? – спросил Гай.
- Высокой. Сделки такого уровня бывают раз в жизни, - твердо сказал антиквар. - Я попрошу три вещи, довольно обычные.
- И что же это за три вещи?
- Деньги. Здоровье. И хочу всегда знать, что мне угрожает!
Мокрым пальцем Гай нарисовал на полировке кружок.
- А последнее-то зачем? С деньгами и здоровьем? – спросил он.
Бодрый человек дежурно пригорюнился.
- Не люблю двигаться вслепую! Да и работа у меня, сами видите, скользкая. Вечно встречаешься с людьми, которых не знаешь. Или всё – или ничего. Вот мой девиз.
- Неслабо, - одобрил Гай. - Вы убеждены, что я способен всё это вам обеспечить?
- Уверен, я мог бы потребовать и больше. Три желания – это скромно, учитывая, что песок в часах почти перетек.
Гай перестал разглядывать подбородок своего собеседника и впервые посмотрел ему в глаза.
- Песок? Вы хотите сказать, он перетекал всё это время? Все эти десятилетия?
- Да, - трогая салфетку, подтвердил Сергей Ильич. – Это странные часы. Песок бежит только в одном направлении. И очень медленно. По одной песчинке в день, на рассвете. Признаться, я хитрил. Переворачивал часы. И тогда песчинка – клянусь! – падала снизу вверх!..
Сергей Ильич остро взглянул на Гая, проверяя, какое впечатление произведут его слова.
- Вы наблюдательны. Одну песчинку в день заметить трудно. У вас, должно быть, много свободного времени, - признал Гай.
- Я использовал вебкамеру и отсматривал замедленно при большом увеличении.
Гай потянулся, вставая. Опередив официанта, Некалаев метнулся отодвигать стул. Антиквар тоже вскочил.
- Ну хорошо, мой дорогой! - сказал Гай после долгой паузы. - Мы выполним ваши желания при условии, что часы действительно принадлежат… как вы его назвали…?
- Митяю Желтоглазому, - понимающе улыбаясь, подсказал антиквар. – Когда вы будете готовы?
- Я всегда готов, - сказал Гай, прислушиваясь к чему-то, происходящему у него внутри. - Здоровье и знание будущего я готов дать вам хоть сейчас. А вот деньги… возможно, нам придется сделать пару звонков! - Гай посмотрел на Тилля.
Поскучнев глазами, Тилль пообещал, что деньги он отыщет и без Долбушина. Из своих личных маленьких сбережений.
- А то мы ещё не уладили с Альбертом наше недоразумение, - признался он.
- Скоро?
- Да, пожалуй, за час управлюсь. Вам же надо много, - благодушно сказал Тилль. – Привозите часы!
Сергей Ильич озабоченно порозовел. На несколько секунд задумался, сдвинул бровки и решился.
- Я быстро! У меня было предчувствие, что все должно решиться сегодня.
- Так вещи с вами? – удивился Гай.
- Нет-нет, что вы! Здесь неподалеку меня ждет друг, - признался он.
Гай усмехнулся.
- Ингвар! Деньги! – напомнил Гай.
Тилль неохотно поднялся и враскачку стал спускаться. Приехал он быстро. Сопровождавшие его берсерки выгрузили из багажника огромную коробку из-под телевизора, заклеенную скотчем.
Их недавний гость вынырнул из парка одновременно с Тиллем. Видимо, следил из кустарника. Ботинки у него были мокрые. В руках он держал испачканный землей портфель.
- Увиделись с другом? – с иронией спросил Гай. - Давайте!
Антиквар нервно скосил глаза на коробку.
- Это же смешно! Вы серьезный человек. Конечно, вы меня не обманете! – убеждая себя, произнес он и вручил Гаю портфель.
Гай рукавом обтер с замка землю. Достал громоздкие, толстого стекла часы с медной подставкой. Песок внутри часов был голубоватый.
- Сомнений нет. Работа, правда, его, - признал Гай вполголоса. - Взгляните, Ингвар! Что означают цифры 300 и 1?
Тилль забрал у Гая часы, оглядел их и ткнул в подставку негнущимся пальцем.
- Про цифры не знаю. Вам никого не напоминает этот глиняный истукан? – сопя, спросил он.
Сергей Ильич кашлянул, напоминая о себе. Гай повернулся к нему.
- Кажется, вы что-то говорили о коже! – напомнил он.
Антиквар поспешно сунул руку в портфель и с готовностью протянул Гаю исписанный кожаный лоскут, рассеченный надвое. Одна из половин отсутствовала.
- Это всё? Другая, надеюсь, не у вас? А то всплывет еще через месяц за дополнительные три желания, – строго спросил Гай.
Антиквар поспешно замотал головой. Портфель он держал перед собой, вцепившись в него обеими руками.
- Ах да! Желания!.. – вспомнил Гай и носком брезгливо подтолкнул к антиквару коробку.
Затем протянул руки и одновременно коснулся правого и левого виска своего гостя. Сергей Ильич глотнул воздух. На миг ему даже почудилось, что руки Гая встретились внутри его головы. При этом пальцы одной руки были ледяными, а другой – почти раскаленными.
- Ну вот и все! – устало сказал Гай, отнимая руки. – Ингвар! Как обычно!
Некалаев и Тилль бережно взяли коммерсанта под руки и повели по мосткам на «Гоморру». Сзади сытый берсерк торжественно нес огромную коробку. Широкое, самоварное лицо его отдувалось важностью.
Сергей Ильич сделал десяток шагов и, опомнившись, остановился.
- А почему туда? Разве я пришел оттуда? – спросил он мнительно.
Некалаев отпустил его руку и предупредительно отодвинулся, уступая свое место здоровяку с бычьей шеей.
Журчала вода. Сергей Ильич сидел и истерично смеялся. Гай не обманул. Он действительно получил всё, что хотел. У его ног стояла открытая коробка. Изредка он доставал пачки, распечатывал и подбрасывал. Деньги разлетались веером. Они падали в воду и плавали по ней. Кашель, мучивший его с зимы, куда-то ушел. Он ощущал в себе такое здоровье, какого не было у него и в двадцать лет.
И, главное, по новому своему дару, антиквар знал, что с ним будет. Знал настолько точно и безошибочно, что даже не вскакивал, чтобы биться в толстую, туго впрессованную в перегородку дверь. Даже кричать бесполезно. Никто не услышит. Он в трюме, ниже уровня Москвы-реки. Сверху еще две пустых палубы.
Снаружи монотонно гудел насос. Тесная, лишенная окон каюта в трюме «Гоморры» медленно заполнялась водой…
В ту же минуту двумя палубами выше, соприкасаясь лбами, Тилль и Гай разглядывали косо обрезанный пергамент:

В триумфе мудрой
Лишь верный до
Загадочен судь
На крыльях золотых ей гиб
На триста
И тот же срок раст
Когда же день
Хранитель древний ра
Гиелы юной рот
Изменник л
В том, что неправда
Залог

Гай снова взял в руки часы. Стал вглядываться. Прежде ему казалось, что весь песок перетек. Теперь же он разглядел в верхней колбе прилипшие голубоватые песчинки. Сколько их было? Два десятка? Меньше? Пересчитать их было непросто.
- Митяй Желтоглазый исчез три века назад. Не вернулся из нырка. Перед этим он написал небольшую поэму, сделал часы и изобразил на них Горшеню. Цель? – спросил он.
Тилль, засопев, дернул себя за кабанью голову на короткой цепочке-ошейнике.
«Сущий барбос!» - подумал Гай.

Глава четвертая.
НА «ВОЛОКОЛАМСКОЙ»
Между станциями «Щукинская» и «Тушинская» пассажиры, следующие по Краснопресненскому радиусу, могут увидеть в окне вагона станцию «Волоколамская».
Эта станция предназначалась для жителей жилого массива, так и не построенного на месте Тушинского аэродрома. На станции отсутствуют выходы на поверхность и наружная отделка, лишь несколько лампочек освещают пустынную платформу и два ряда опор.
Станция типовой конструкции, колонная, мелкого заложения.
Справочный сайт метрополитена

Между вагонами в метро рискуют ездить только подсознательные самоубийцы, диггеры и шныры. Молодой человек, в последнюю секунду заскочивший между последним и предпоследним вагоном тронувшегося поезда на «Тушинской», принадлежал сразу к трем группам. Он был на двадцать процентов самоубийцей, на шестьдесят процентов диггером и на сто процентов шныром. Хотя сегодня шныровскую куртку ему заменяла толстовка с капюшоном.
Гусеница состава медленно протискивалась в тоннель. Поначалу она ползла лениво, но, разухарившись, начала подергивать боками, желая почесать их о толстые провода в резиновой оплетке. Каждый рывок мог оказаться для человека в толстовке последним. Опора для ног у него была скверная, да и руками ухватиться толком не за что. А скоро он должен будет коснуться нерпи, и как держаться тогда - непонятно.
Из окон вагона пробивался свет. Он видел, как желтый четырехугольник, дрожа, скользит по оплетке. Всего метр отделяет его от людей в вагоне, которые дремлют, читают, слушают музыку, пишут sms-ки. Интересно, кто-нибудь услышит крик, если он улетит под колеса?
Он начинал жалеть, что ввязался во всё это, когда гусеница замедлилась. Грохот состава размазался и перестал оглушать. Свет из окон не отражался больше от стен, а спотыкался о непонятно откуда взявшиеся вертикальные белые колонны.
Между третьей или четвертой колонной на секунду мелькнул свет. Кто-то включил и сразу выключил фонарь.
Для молодого человека в толстовке это послужило сигналом. Он зубами оттянул рукав, прикинул расстояние и, схватившись за льва на пылающей нерпи, ногой оттолкнулся от ненадежной опоры. Секунду спустя он летел в темноту, только за миг до приземления вспомнив, что сегодня он без смягчающей удары куртки.
Защищая голову, он упал плоско, как тряпка. Никаких перекатов, никаких кувырков. Нет смысла ради красивого приземления вгонять себе в спину кусок арматуры. Лучше обтереть пузом плиты. Пусть любимый город станет немного чище.
Лежа на животе, шныр повернул голову. Гусеница прощально вильнула и, электрически звякнув, скрылась в тоннеле. Юноша оперся на ободранные ладони и поднялся. Он стоял на недостроенной и законсервированной подземной станции, не имевшей эскалаторов и выходов наружу. Вокруг лежала железная перхоть большого города.
- Эй! Я тут! – нерешительно окликнул он.
- И мы тут! – отозвались совсем близко.
Молодой человек обернулся, без желания, точно мокрые носки, натягивая на губы улыбку. Луч чужого фонаря ударил его в лицо. Он попытался заслониться, но донести руку до лица ему не дали. В следующую секунду его скрутили так, что ему показалось, будто его зажало в тисках. Фонарь продолжал бить в лицо. Он, скорее, угадал, чем увидел три широкие фигуры.
Грубые ладони тщательно ощупали карманы куртки, подмышки, спину, обхлопали брючины до голени. Перерезав шнурки, быстро и со знанием дела отстегнули нерпь. Выгребли ключи, мобильник и перочинный нож с лезвием длиной в мизинец, о существовании которого он и сам едва помнил.
- Он тупой, - робко сказал молодой человек.
Ему посоветовали заткнуться. Один из державших был усатый, нервный и грубый. Другой – круглолицый, бровастый, внешне добродушный. Просто бритый Дед Мороз, до зимы решивший отдохнуть от бороды.
- Шнеппер есть? Атакующая закладка? – спросил Дед Мороз.
- Ага, сто штук, - неосторожно ответил юноша и получил тыльной частью ладони по губам. Как не странно, именно от Деда Мороза. Лицо у него при этом было сострадательное, как у человека, который вынужден выполнять свою работу.
- Да нет у него ничего, - ответил тот, что обшаривал штанины.
- Умница! Потопали!..
Могучие фигуры сомкнулись и его полуповели-полупонесли куда-то. Шагая, молодой человек в толстовке подумал, что, если бы он поджал ноги, этого никто бы не заметил.
Неожиданно берсерк, шедший сзади, издал короткое восклицание и направил луч фонаря себе под ноги. Из брючины шныра выбралась тяжелая пчела и деловито поползла по плитам платформы. Пчела ползла и светилась, как светится только что выкованный гвоздь.
Берсерк ударил ее каблуком. Под каблуком пчела примялась, но сразу расправилась. Берсерк ударил ее во второй раз, в третий. Под конец он уже вращался на каблуке, ввинчивая упрямое насекомое в бетон. Когда от пчелы должна была остаться одна влажная кашица, он оторвал ботинок от плит. Пчела, живая и невредимая, сидела и чистилась, шевеля усиками и сгибая крылышки лапками. Никакой враждебности к тому, кто только что на ней прыгал, она не проявляла.
Берсерк присел на корточки и зажигалкой стал подпаливать пчеле усики.
- Живучая дрянь! Гля, отдергивает! – сказал он с торжеством.
- Не трогайте ее! – рванулся юноша в толстовке и снова получил тыльной стороной руки. На этот раз больнее, потому что удар пришелся перстнем.
- Оставь насекомое! – морщась, сказал усатый. – Так ей ничего не сделаешь! Сама издохнет, как моя когда-то издохла.
Юноша в толстовке быстро посмотрел на него и опустил глаза. Пчела взлетела и, опустившись ему на капюшон, доверчиво поползла под воротник. Он с тоской ощутил, какая она тяжелая, точно литая.
В центре платформы лампы стали попадаться чаще. Берсерк, топтавший пчелу, выключил фонарь. Уже и без фонаря хорошо был виден стул, повернутый к ним спинкой. Антикварный, с упаднически выгнутыми ножками. Гораздо уместнее он смотрелся бы в загородном дворце пальмового диктатора, а не здесь, на заброшенной станции Московского метрополитена.
На стуле, положив локти на спинку, сидел Гай. Его охрана выстроилась не обычной цепью, а образовывала просторный четырехугольник. Изредка кто-нибудь подавал фонарем знак вглубь станции, и ему отвечали так же, кратким миганием фонаря. Причем каждый раз вспышки были из новых мест.
«Да их тут четверок восемь!» – прикинул юноша в толстовке.
Его подвели к стулу. Ткань спинки была светлее лица Гая, и юноша то и дело невольно переводил на нее взгляд. От Гая он видел только острые локти и приспущенное мягкое лицо.
Гай ждал.
- Пчелы стали беспокойными. Роятся, всюду летают. Иногда тебя просто облако окутывает – они всюду, - нерешительно сказал юноша.
- Значит, уже скоро, - равнодушно откликнулся Гай.
- В ближайшие дни, - торопливо закивал юноша.
Гай выслушал его, грызя пальцы.
- Если это всё, ты отнял у меня время! В сентябре пчелы всегда летят за новичками. Ради этого мне не стоило тащиться на «Волоколамскую».
Один из охранников – смуглый, с розовым свежим шрамом на скуле, поднял арбалет. Берсерки, державшие парня в толстовке, раздвинулись. Не хотели, чтобы их забрызгало.
Юноша заволновался.
- НЕ НАДО! Я забыл! Четыре пчелы вылетели!
Гай взглядом остановил арбалетчика.
- К кому? Успели отследить? – быстро спросил он.
- Мне кажется, - начал юноша.
- Мне нужны имена, а не галлюцинации! – оборвал его Гай.
Юноша застыл. Предавать сразу сложно. Хочется предавать по кусочкам, выбирая из них самые «непредательские». Но пути назад не было. Помедлив, юноша присел, расшнуровал ботинок и вытащил из голенища сложенный тетрадный лист.
- Жаль, что только четверо, но тоже неплохо! – пробормотал Гай. – Где ты это взял?
- У Кавалерии в кабинете. Списал, пока она искала книги по коневодству, - убито сказал шныр.
Гай сощурился.
- А почему не сказал сразу? Ах да!.. Всё она, родимая недобитая совесть!
Юноша отвернулся.
- Теперь о другом. Ты сделал то, что я просил? – спросил Гай вкрадчиво.
«Толстовка» поспешно закивала.
- Я пытался! Ночью я ломиком сорвал с улья крышу и пытался выкрасть пчелиную матку. Это было непросто, потому что рядом топтался Горшеня. Пытался мне помешать. Мычал, бормотал, отталкивал, заслонял улей! Я рисковал жизнью!
Гай зевнул.
- Ничем ты не рисковал. Горшеня глотает только тех, кого любит. Для прочих он абсолютно безобиден! Ты всё сделал, как я велел?
- Да. Обкурил пчел той гадостью, что вы мне дали, чтобы они не защищали матку. Меня самого едва не вытошнило!
Гай поморщился.
- Ну-ну, юноша! Осторожнее подбирайте слова! Что гадкого может быть в волосах ведьмы, похороненной заживо ровно девяносто девять лет и девять месяцев назад? Ну да, возможно, Белдо примешал к ним слишком много сероводорода. Но он же хотел как лучше!
- Простите!
- Прощать – это по другому ведомству. Пчелы ее не защищали?
Юноша замотал головой.
- Нет. Но матку я взять не смог! Ее окружает сияние. Я коснулся его, и мне обожгло руку. Я едва сумел отбросить ломик. Он расправился.
Гай опечалился.
- Это плохо. Хотя нечто подобное я и предполагал… Итак, мой дорогой, сегодня ты пришел с пустыми руками. Пчелиную матку не достал. К закладке в Зеленом Лабиринте можешь подобраться только на несколько шагов… В общем, или ты меня немедленно порадуешь чем-нибудь особенным или останешься без награды.
Юноша испугался.
- В июне… ну или в конце мая… в школе появилась новенькая. Без пчелы! – выпалил юноша и умоляюще посмотрел на него.
- Это интересно, - великодушно признал Гай. – И что новенькая? У нее есть имя?
- Рина… Она завела гиелу!
Гай дрогнул углами рта.
- Хороший старт! Не можешь завести пчелу – заведи гиелу… Где она ее взяла?
- Говорят, взрослая гиела ощенилась прямо у ограды ШНыра, и ведьм… ой… - юноша осекся, ощутив, как окаменели руки тех, кто его держал.
«Ведьмарь» слово исключительно шныровское. Нужно было срочно подыскать другое на замену, но от страха у него путались мысли.
- «Отважный наездник гиелы». Ты же это хотел сказать? - с понимаем подсказал Гай. – Он обязан был или пристрелить детеныша, или забрать с собой. Но не бросать... Арно, сообщи Тиллю! Пускай разберется!
Секретарь сделал пометку. Идеальный секретарь. Услужливый, ничего не забывающий, ничему не удивляющийся. Прикажут поцеловать - поцелует. Прикажут перерезать горло – перережет горло. Прикажут поцеловать и тут же перерезать горло – сделает и это, причем без напоминаний и в указанное время.
Прилизанная челочка, уместная улыбка. Человек он был удивительный даже для Гая, который знал толк в негодяях. Когда-то, не устояв и взяв закладку в первый же нырок, Арно сам отрезал у себя небо, и так удачно отрезал, что даже шрама не осталось.
Теперь всё, что выходило за рамки собственного тела, его безопасности, комфорта и удовольствий было для Арно несуществующим. Получить максимум радостей, в том числе и радость от жонглирования чужими судьбами – и стать глиной. Но этот период он считал непринципиальным. Где теперь царица Клеопатра? Не стало ли ее прекрасное тело кирпичом в каком-нибудь египетском коровнике? Не съеден ли французский король Луи червями, которых склевала птица, которую съела лиса, в которую отложили личинки мухи? В общем, живи красиво, а твоя муха за тобой прилетит… Только одно не давало Арно покоя – двушка. Почему этот мир пустой? Для кого?
- Голову берсерка приносить? – уточнил Арно.
- Зачем?
- Ну как зачем? Тилль наверняка предложит.
- Рабочий момент. Пусть Тилль сам разбирается, - скривился Гай.
- Это еще не взрослая гиела, щенок. Но она разрешает брать себя в руки. Правда, только хозяйке. Остальным нет, - заискивающе продолжал молодой человек в толстовке.
Гай нахмурился.
- Ты сам это видел? Что она позволяет брать себя в руки? Без намордника? Без фиксации шеи? Без электрошока?
- Сам нет. Наши рассказывали. На территорию ШНыра гиелу пронести не получается. Они ее где-то прячут.
- Они - это кто?
- Рина, Афанасий, Ул ну и всякие прочие, которые с ними, - мгновенно откликнулся шныр.
Гай подмигнул ему мертвенным глазом, в котором отблеск лампы плавал, как луна в луже.
- «Которые с ними»? Ёмко сказано. Значит, ты не с ними? – сказал он весело.
- Нет, они мне доверяют, но я… - тревожно начал юноша.
- Твое «я» меня не волнует. Убей её! - перебил Гай.
Парень в толстовке встревожился.
- Кого? Рину? – испуганно спросил он.
- Пока гиелу, - любезно поправил Гай. – Найди ее и прикончи! Советую поспешить. Ей примерно три месяца. Это возраст, когда гиелы обычно встают на крыло. Эта растет без матери, поэтому, возможно, станет на крыло чуть позже. Но все равно надо спешить.
Юноша заметался глазами. Заходить так далеко он не собирался.
- Зачем?.. Может, я просто найду место, а вы… ну в общем… ее заберете? Пусть служит вам, – залепетал он.
- Нам она не нужна. Гиела, которая кому-то доверяет – уродец. А уродцев надо уничтожать. Ты со мной согласен? – голос Гая чуть звякнул.
- Д-да, - спеша, сказал юноша.
- Отпустите его! - приказал Гай.
Руки, державшие шныра, разжались. Берсерк, похожий на Деда Мороза, издевательски одернул на нем толстовку.
- Не забудь почиститься! А вот шнурок для твоей цацки придется подыскать новый, - сказал он, возвращая нерпь.
- Ещё одно! - вспомнил Гай. – Про м-м… Горшеню. Ты говорил: он мешал тебе с ульем. Что он вообще делал у Лабиринта?
- Не знаю. Он там часто вертится. Особенно если ночи лунные, - сказал шныр.
- А если безлунные?
- В безлунные он уходит в парк и пропадает там до утра.
- Странно, - протянул Гай. – Зачем в безлунную ночь идти в тенистый парк, где даже и в лунную ночь мало что увидишь? Если он хочет кого-то напугать или поймать – достаточно встать у тропы, которая ведет к пегасне.
«Толстовка» удивленно взглянула на него, не понимая, откуда ему так известна география ШНыра.
- Проследи за Горшеней! Куда идет, зачем! – велел Гай. – Я хочу знать, что он делает каждую секунду безлунной ночи. А с пчелами попробуй вот что!..
Он, не глядя, протянул руку, и тотчас предупредительный секретарь вложил в ладонь маленькую стеклянную банку. Внутри плескалось что-то, похожее на разведенное водой молоко.
- Намажь этим крышу улья. Ну и прочие места, где пчелы отдыхают. Только тонким слоем. И используй перчатку. Яд очень опасен, - сказал Гай.
Юноша протянул руку и, на миг коснувшись сухих пальцев Гая, пугливо взял банку.
- Пчелы бессмертны. Наши новички со своими пчелами чего только не делают! – почти радостно предупредил он.
Гай досадливо провис углами рта.
- Пчелы постоянно чистят свою матку. Когда на нее через их лапки попадет это, она станет бесплодной и погибнет. Не будет новых пчел – рано или поздно не будет ШНыра.
Юноша вздрогнул и выпрямился. Какую-то секунду казалось, что он сейчас швырнет банку в Гая, но потом он ссутулился и спрятал ее в карман.
- Чего ждешь? Ступай! – приказал Гай.
Юноша не уходил. Даже когда его схватили за плечо и подтолкнули, он остался на месте. Прижимая к груди нерпь, он с беспокойством оглядывался на Гая.
- Ну в чем дело? – спросил Гай нетерпеливо, но с тайным, дразнящим поощрением в голосе.
- Вы обещали! – тревожно сказал юноша.
- А ну да… Так и быть! - Гай лениво потянулся и, играя лицом как резиновой маской, обкусанным ногтем коснулся лба юноши.
Парень в толстовке вздрогнул. По его телу прошла волна удовольствия. Он попытался его скрыть, но лицо выдавало. Рот слабо улыбался. Веки тяжелели. На лбу выступили капельки пота. Когда Гай оторвал от его лба палец, юноша даже не заметил этого. Потом, потеряв равновесие, шагнул и животом налетел на стул.
Берсерки понимающе захохотали.
- Только не злоупотребляй! – посоветовал Гай.
- Я могу остановиться в любой момент! – упрямо сказал юноша.
- Знаю, что можешь, - охотно согласился Гай, любовно отряхивая плечи его запыленной шныровской куртки. – Но всё-таки не трать всего сразу. Очень тебя прошу!
Юноша оттянул пальцем воротник и, небрежно отстранив попавшегося ему на пути берсерка, пошел к краю платформы. Он шагал легко, приподнимаясь на носок, и ощущал в теле необыкновенную легкость. Ему хотелось оттолкнуться и лететь, да вот беда – низкий потолок.
На краю платформы юноша почувствовал, что в рукаве толстовки что-то перекатывается и царапает кожу. Он оттянул рукав. Из него выпала мертвая пчела с прижатыми крыльями. Он наклонился над ней. Потом выпрямился.
В тоннеле что-то гудело, приближаясь. Юноша в толстовке оглянулся. Желтый циклопический глаз бил ему в лицо. Парень расхохотался, накинул на руку расстегнутую нерпь, разбежался и, прыгнув прямо навстречу глазу, телепортировал за миг до столкновения с поездом.
Гай и его секретарь Арно переглянулись.
- Если о гиеле известно нашему молодому другу, значит, и Калерии тоже. А она не вмешивается. Таким образом, в целом ситуация её устраивает… – медленно произнес Гай.
- Одна гиела погоды не сделает. Даже потомства не оставит, - заметил Арно.
Гай цокнул языком.
- Важна тенденция. Не хочу, чтобы у шныров появились ручные гиелы.
Секретарь кивнул и сделал отметку в блокноте, где была отметка о сегодняшней встрече.
- Полезный парень, - сказал он.
Гай помассировал тяжелые веки.
- Надо предупредить его, чтобы отказывался от нырков. На территорию ШНыра он проникать пока сможет, поскольку закладок не присваивал, но нырять уже нет, - озабоченно отозвался Гай.
- А если договориться с эльбами, чтобы они его не…?
- Причем тут эльбы? Всё дело в двушке. Она его не примет. К тому же он пожирает псиос такими дозами, что через полгода его ждет психушка. Но за эти полгода из него нужно вытянуть как можно больше.
Гай разгладил тетрадную страницу:

Макар Горошко ул. Тухачевского, д.*, к.2, кв. 9
Даниил Кузнецов ул. Б. Черкизовская, д. *, кв. 155
Алиса Федина Соболевский проезд, д. *, кв. 99
Александр Дудник проспект Вернадского, д. **, кв. 301

- Говорящий почерк! Завитушки на «М» стоят немало, но окончания слов замельчены, а у «я» дряблый хвостик. Парень с рисовкой, но уверенности не хватает, - заметил он.
Карандаш начертил в блокноте извилистую, пакостных очертаний кривую. Только Арно умел расшифровывать свои знаки.
- Убрать самим или нагрузить Тилля? - негромко спросил секретарь.
- Убрать? – удивился Гай. - Забыл о пророчестве Круни? Эти десять рано или поздно доставят в наш мир самую мощную закладку.
Тень от раскачивающейся лампы заблудилась в складках его лица. Лицо всосало мрак, как губка воду. Сквозь вечную ночь «Волоколамской» пронесся поезд. Внутри его вагонов жил свет. Тьма беззубо бросалась на него из углов, но проглотить не могла и, чавкая, отползала в тоннели.

Глава пятая.
СУГУБАЯ ДОБРОВОЛЬНОСТЬ ПРИ МИНИМУМЕ НАСИЛИЯ
У царя одна дочь была царевна Несмеяна, а другая - царевна Ржака. Царь обещал одну половину царства тому, кто насмешит Несмеяну, а другую половину – тому, кто уймет Ржаку.
сказка Ула

Осенью в ШНыре – особенно в Зеленом Лабиринте и вокруг – всегда кипели краски, такие несочетаемо и пугающе яркие, что приходилось щуриться. Но краски начинали буянить только в октябре. Пока же было пятое сентября, и осень только начинала откручивать зубами крышечки с тюбиков с маслом.
Для Ула и Яры это было счастливейшее время. Точно не было предыдущего страшного года, когда Улу казалось, что жизнь кончена. В любой свободный вечер они удирали из ШНыра и шатались по Москве.
- Давай захватим мир! – предложил однажды Ул.
Яра подумала и согласилась. Она обожала масштабные злодейства.
- Мир, ты захвачен! – сказала она шепотом, чтобы не услышали за соседним столиком.
Тихо-тихо, в маленьком полуподвальном кафе они отпраздновали захват мира.
Имея на лице уместную вопросительность, подошел толстый официант с блюдом. Ему померещилось, что его позвали.
- Вы завоеваны, но речь не об этом. Сдачи не надо! – великодушно сказал ему Ул.
Официант моргнул.
- Какая сдача? С вас ещё шестнадцать рублей! – сказал он.
На следующий день Ул и Яра учили Рину падать с коня. Обвязали ее кордом за пояс и, гоняя Икара по кругу, сдергивали. Собранно упав, Яра должна была нагнать Икара и на бегу заскочить на конскую спину.
- Не хватайся за культяпку! Мягче падай, не сопротивляйся! – вопил Ул.
Рина была вся в грязи. Во рту скрипел песок. Куртка, штаны, ботинки – всё одного цвета, серого. Такой же была и взмыленная спина Икара. Рина с нее соскальзывала.
Десять падений. Двадцать. Двадцать пять.
- Мало! – кричала Рина. – Мало! Еще!
Яра начинала тревожиться, вопросительно поглядывая на Ула. Такого напора она не помнила ни у одного новичка. Наконец или Ул переусердствовал, или Икар, бежавший до того ровно, дернул слишком ретиво. Описав дугу, Рина упала в лужу и не смогла встать.
- Вы садюги! – крикнула она звенящим голосом.
- Мы шныры. Поднимайся! - Ул снова потянул за корд.
Рина разрыдалась быстрым, кратким, как дождь при солнце, плачем. Яра отобрала у Ула корд и отправилась к Рине. Утешать. Менять слезы на смех.
За лето Яра и Рина очень сблизились. Каждая видела в другой свою разгадку, свою недостающую часть: взрывная, мальчишеская, быстро вспыхивающая и мгновенно остывающая Рина и спокойная, чуть холодноватая в эмоциях, очень последовательная Яра.
Рина все ещё лежала в луже.
- Класс! - сказала она подозрительно бодрым и четким голосом, переворачиваясь на спину. Лужа хлюнула. – «Мы шныры» - класс! Супер!
- Чего супер? – не поняла Яра.
- Сам принцип. Упрощение истины до ее сути, безо всякого маскирующего кокетства! Ну типа про писательство можно сказать, что это переработка кофЯ в буковки. Или про единоборства, что это один дядя бьет другого конечностями по головному мозгу, пока случайно не попадет в выключатель… Мы шныры! Ха! Шныры!
Она зачерпнула из лужи грязи и стала капать себе на лоб.
- У тебя истерика! – спокойно предупредила Яра.
- А ты только что заметила?
Кто-то свистнул по-разбойничьи, в два пальца. У пегасни возник Витяра.
- Ул, Яра! К Кавалерии!
- Зачем?
- От ты дуся! Да без понятия я... Меня послали за старшими шнырами.
Усилившись львом, Яра выдернула Рину из лужи как морковку.
- Мы скоро. Успокоилась? Загонишь Икара?
- Угу.
Рина догнала Икара и животом запрыгнула на спину. Так и поехала, колотя ладонью по конскому крупу – голова с одной стороны, ноги с другой. Икар смирный, с ним такие штуки сходят с рук.
А Ул и Яра уже мчались к Кавалерии.
* * *
Кабинет директора ШНыра чем-то смахивал на квартирку Белдо. Не наличием засасывающих, как трясина, диванов и болтливых черепов, а жесткостью четко разграниченных зон.
Кадка с карликовой сосной, саженец которой Кавалерия принесла с двушки, разделяла кабинет на два четких полюса. На южном цвели сады. По многоярусным стеклянным столикам разметалась рассада: листья фиалки в пузыречках, молодые самшиты, новорожденный эвкалипт и желтые розы. Между ними лежали лопатки, секаторы, лейки разных размеров и прочее гномье оборудование. Тут же толпились бесчисленные фарфоровые фигурки утят, котят и человеческих дитят.
Северная часть кабинета Кавалерии начиналась от пальмы. Даже обычный карандаш имел право находиться здесь, лишь обосновав свою необходимость. Едва такая необходимость исчезала, вместе с ней улетучивался и карандаш.
Забреди сюда случайная фиалка, Кавалерия лично всадила бы в нее стальной шарик из шнеппера. Здесь ей было не до фиалок, потому что тут, в северной части кабинета, Кавалерия бушевала. Улавливая приближение опасных минут по едва заметному дрожанию голоса, умный Октавий заблаговременно поджимал хвост и забивался за разросшуюся лиану.
- Можно?
Появившись в кабинете у Кавалерии, Афанасий, Ул и Яра как опытные шныры первым делом посмотрели, в какой части кабинета находится его хозяйка. Оказалось, в деловой. Октавий скрывался за кадкой, наружу выглядывая исключительно хвостом.
У Кавалерии сидел Кузепыч. Щеточки бровей сердито шевелились. Он был похож на озверевшего боцмана. Перебросившись с Кавалерий парой слов, Кузепыч вышел.
- Ночью кто-то разбил улей. Доски разбросаны, соты растоптаны. Теперь Кузепыч сбивает все заново. Но соты, разумеется, вне его возможностей, - ни на кого не глядя, сказала Кавалерия.
- А пчелы? – заволновался Ул.
- Пчелы не пострадали, - отрезала Кавалерия. – Но все же улей уничтожен. Им негде жить и нечего есть. То, что пчелы золотые, не значит, что они питаются алмазами.
Октавий согласно зарычал из-за кадки.
- Не поддакивай, император! – сказала ему Кавалерия.
Император заглох.
- Кузепыч уверен, что это Горшеня. Вокруг улья были его следы. Заметно, что он топтался там всю ночь... И как назло, пчелы только недавно начали вылетать за новичками! Теперь они взбудоражены, сердиты и непонятно, что и как будет. Возможно, вместо обычных четырех пятерок они наберут гораздо меньше.
- Вы думаете, что Горшеня… - начала Яра.
- Я ничего не думаю! - сухо оборвала Кавалерия. - Горшеня в ШНыре три века. Он гоняет влюбленных, создает новичкам необходимый экстрим и мешает им вытаптывать цветы! Да и вообще Горшеня есть Горшеня. Он символ ШНыра. Другого такого нет.
- И что теперь будет с Горшеней?
Кавалерия засопела.
- Пока… подчеркиваю: пока… ничего. Но если он и дальше продолжит вытворять такие вещи, с ним придется расстаться.
Афанасий заволновался.
- А сам Горшеня что-нибудь объясняет?
- На разговор с ним я убила целый час, - сказала Кавалерия с досадой. - Лепечет что-то непонятное: «Ходил-ходил, трогал-трогал! Пузо голодное не ест!» Вроде мы должны быть благодарны, что он не сожрал улей! Земной ему поклон! – с раздражением сказала Кавалерия и, открыв верхний ящик стола, сунула Афанасию конверт.
- Держи! У тебя это лучше всех получается. Там имя девушки, которую выбрала золотая пчела. Она вылетела вчера, до всех этих событий. Найди ее и устрой обстоятельства… Ул и Яра, вы займитесь ульем! Помогите Кузепычу! За сам улей я не беспокоюсь – меня волнуют соты. И ещё охрана. Если ночью Горшеня придет опять – где гарантия, что он не разорит и новый улей?
- А если… - начал Ул.
- Давай без «если»! Ты не спартанец! – оборвала его Кавалерия. – Поставьте у улья пространственную ловушку! Только не увлекайтесь. Я ещё не забыла, как Кузепыч неделю куковал на острове в Белом море.
- Тогда Родион ставил, - наябедничал Ул. - Я им только руководил. Опять же он сам просил защитить ящики со сгущенкой.
Яра поймала его за рукав и потянула к двери.
Афанасий вертел в руках конверт - заурядный, с гидроэлектростанцией на напечатанной марке. И незаклеенный.
- Чего делать с новенькой? - спросил Афанасий.
- Как обычно. Сугубая добровольность при минимуме насилия. И особенно не завирайся: сам знаешь, любая ложь аукнется, когда будешь проходить болото, - ответила Кавалерия.
Октавий за кадкой зарычал, сделал робкую вылазку и попытался атаковать уходящего Афанасия укусом в пятку.
* * *
Поручение Калерии Валерьевны Афанасий выполнил в тот же день. Для этого ему пришлось смотаться в университет, чему он был только рад. Поездки в город выдавались у него не особенно часто, не считая вечеров, когда он устраивал фальшивые свидания с шифровальщицей из Гондураса.
Москва была деловито жужжащая, как улей золотых пчел. Недавно собравшиеся с дачных просторов машины недовольно мычали и, мешая друг другу, ползли на бензопой. Все куда-то спешили, у всех глаза были собраны в кучку. Даже младенцы в колясках смотрели буками. Только солнце пыталось всех развеселить, но не справлялось и грустило само, утираясь сыроватой с виду тучкой.
Чиновники тихо сидели в Интернете. Офисные заточники уместно улыбались начальству и выбирали очередную страну для двухнедельного отпуска. Школьники приглядывались к новым преподавателям, нашаривали их слабые стороны и мысленно составляли список заданий, которые можно не делать, и предметов, которые можно не знать. Этот же дух царил и в университете. Эйфория первосентябрьских встреч уже отгремела, и теперь студенты, отплевывая мраморную крошку, грызли фундамент науки.
Афанасий вышел из первого гуманитарного корпуса МГУ и остановился на крыльце, не узнавая Москвы. Оказалось, пока он ходил, снаружи успел пройти ливень. Самое удивительное, что теперь ливня уже не было. Небо прояснилось. Горизонт зубатился четкими прямоугольниками многоэтажек. Казалось, столица улыбается той неуверенной, свежепромытой улыбкой, какая бывает на лице у только что плакавшего человека.
По асфальту текли потоки воды, в низких местах достигавшие середины голени. Решетки стоков превратились в бурлящие омуты. В яме стояла заглохшая машина. Вода доставала ей до середины фар. Другие машины осторожно объезжали ее, вскарабкиваясь на бровку. Точь-в-точь стадо, обходящее убитую молнией корову.
То и дело Афанасию попадались жертвы дождя. Зонтики, пробитые ливнем, не спасали. Многие, отчаявшись, шли босиком, перекинув через плечо связанные за шнурки туфли. Навстречу Афанасию, подняв выше колен длинную юбку, шла девушка с пакетом на голове. Ручки пакета были лихо заправлены ей за уши.
Афанасий отодвинулся, пропуская ее, поднял голову, и тотчас его окликнули. Афанасий оглянулся. Узнал геометрические полукружья бровей и пшеничные волосы. Это была Гуля. Она схватила его за рукав и, щебеча, потащила по лужам. У Афанасия возникло ощущение, что они расстались не три месяца назад, а только вчера.
- Ты откуда? – спросила Гуля, стараясь затолкать его голову в один пакет со своей.
Афанасий сопротивлялся, отчасти из благородства, отчасти потому, что дождь закончился.
- Из университета! – сказал он.
- Учишься тут?
- Нет.
- И правильно делаешь! - одобрила Гуля. – Подозрительное место! Тут подруги друг о друге хорошо отзываются. Это противоестественно.
На середине проспекта, полного брызжущих водой автомобилей, Гуле пришло в голову остановиться и, подбоченившись, задать вопрос:
- А куда ты тогда делся? Я ждала звонка!
Зная, что ему всё равно не поверят, Афанасий коварно соврал правдой.
- Был ранен. Валялся в медпункте. Суповна прокляла меня девяносто два раза. Ровно столько, сколько накормила… Это потому, что я до конца никогда не доедаю. Её это добивает.
- Всё с тобой ясно, северный олень! - сказала Гуля великодушным голосом человека, согласного не стряхивать с ушей лапшу.
Мимо пронеслась машина. Над ней вырос козырек воды. Афанасий торопливо закрыл рот и глаза. Остальное закрывать было уже бесполезно.
- Хам! – завопила Гуля, подпрыгивая как воробей. – Натуральный хам! Смотри куда едешь! Тут люди ходят!..
Афанасий осторожно взял Гулю в охапку и перенес на газон. Но и на газоне Гуля продолжала подпрыгивать и грозить машинам. Ее вопли были смешные и нестрашные. Как у ребенка, который бьет стол за то, что тот стукнул его углом.
Наконец она успокоилась.
- Я о тебе думала, - сказала Гуля, не то, чтобы делая признание, а просто информативно.
Афанасий забеспокоился. Он не привык, чтобы о нем кто-нибудь думал.
– Как поживает твой медведь? Он всё такой же зеленый? – поспешно спросил он.
Они договорились встретиться завтра. На сей раз без отговорок.
- Я возьму с собой подругу. А ты захвати какого-нибудь из знакомых! – распорядилась Гуля. – Я теперь приноровилась находить в гипермаркетах бутылки с выигрышными кодами! Вчера учуяла одну, а она уже у женщины в тележке.
- А твоя подруга тоже… - осторожно спросил Афанасий.
- Что тоже?
Афанасий замялся. У него язык не поворачивался произнести «инкубатор для эльбов».
- Ну обладает способностями?
Гуля подозрительно оглянулась на пожилого мужчину с профессорской бородкой, который сидел на корточках на противоположной стороне проспекта и разглядывал плавающее в луже яблоко.
- Нина может найти любой предмет, - сказала она.
- Клады ищет?
- Ну если увидит того, кто его зарыл. А так любой потерянный неодушевленный предмет... Она несчастная. Познакомь ее с кем-нибудь!
Афанасий хмыкнул.
- Чтобы сделать несчастными сразу двоих? Да запросто!
- А у твоего друга есть способности?
- Только одна. Он завязывает бантиком строительные гвозди, - ответил Афанасий.
Он прикинул, что захватит с собой Макса.
* * *
В ШНыре Афанасий оказался быстро. На автобусы в сторону области были жуткие очереди, и Афанасию это показалось хорошим поводом для телепортации. Оказавшись на бетонной площадке за воротами, Афанасий хотел сделать шаг, но понял, что, промахнувшись на сантиметр, залип подошвами.
Отбить ботинки было нереально, да и нечем. Пришлось разуваться и идти в ШНыр босиком, оставив ботинки торчать перед бампером автобуса Кузепыча.
К Максу Афанасий подошёл вечером, когда тот занимался важным практическим делом: подбирал из перепутавшихся пар более-менее подходящие по цвету носки. Стиралок на весь ШНыр было шесть штук. Все стояли в комнате рядом с душевой, и, так как народу в ШНыре было много, вещи вечно путались. Чего только не пробовали. И тазики подписывали маркером, и метили на вещах бирки, и подшивали тесьму, и стираться пускали по нескольку человек – ничего не помогало.
Макс в первую секунду заявил, что ему наплевать. Он никуда не пойдет. Потом сказал, что, так и быть, за компанию сходит, хотя заранее знает, что девушка окажется та ещё обезьяна.
- Это ещё почему?
- Закон д-джунглей! У хорошеньких д-девушек подруги всегда мартышки. Твоя Г-гуля хорошенькая? – спросил он.
Афанасий благоразумно промолчал. Он не торопился называть Гулю «своей». Ему казалось, что любовь с первого взгляда - телевизионный штамп. С Ярой тут совсем другое. Вирусная любовь вне правил. К тому же он уже выздоровел.
Макс натянул на огромную ножищу носок и пошевелил пальцами.
- Встречаться с в-ведьмарихами запрещено! – сказал он.
- В кодексе ШНыра об этом ничего не сказано. Я проверял. Опять же они не ведьмарихи! – вступился Афанасий. Ему неприятно было, что Гулю так назвали.
- А кто?
- Ну... э-э... просто себя немного не там ищут.
Макс заржал.
- А что т-ты мне дашь, если я п-пойду? – поинтересовался он.
Афанасий врезал ему кулаком по спине и ушиб кулак. Максу это понравилось. Он обожал, когда об него ушибались. А ещё Макс любил притворяться тупым культуристом. Причем притворялся с таким упорством, что всё чаще действительно им становился.
- Ладно, даром пойду. Только у-учти! Разговаривать с твоей м-мартышкой я не б…буду. А сунется ко мне – голову о…о…откручу!
- Да нет проблем! – торопливо согласился Афанасий.
Дальнейшее поведение Макса его удивило. Гигант, якобы не придававший свиданию особого значения, стал нервно подбирать джинсы и вышвыривать из шкафа водолазки.
- Эта меня д-дохлит!.. А эта м-мала! – ругался он и снова заявил, что никуда не пойдет, потому что ему нечего надеть, а в шныровской куртке идти никак невозможно.
Афанасий хотел предложить Максу свой свитер, но понял, что такому лосю он подойдет только, чтобы таскать его в кармане, как талисман.
Макс толкнул ногой шкаф и убито уселся на пол.
- Ненавижу С-суповну! Откормила так, что на меня теперь ничего не лезет!
- Какая тебе разница? Ты же идешь за компанию, - утешил его Афанасий.
- Я не хочу, чтобы о…обо мне по-одумали, что я пы…пыридурок! – заявил Макс.
Наконец, ему удалось найти приличную одежду, и он успокоился. Правда, ненадолго, потому что озаботился, что сделать с волосами. Вверх волосы у Макса не лежали. С прямым зачесом он ходить не желал. С зачесом влево одна упрямая прядь все время сваливалась, а с зачесом вправо становился виден неудачный прыщ.
Афанасий благоразумно устранился. Лучший способ кого-то взбесить - это начать его успокаивать. Само слово «успокойся!» имеет ярко выраженный психопатический эффект. Объяснять же Максу, что он выглядел бы всемеро лучше, если бы не таращил глаза и не старался ходить с напряженными мышцами, было бесполезно.
Ул валялся в гамаке и наблюдал за метаниями Макса.
- Бери пример с меня! Я последний раз смотрелся в зеркало, когда помогал тащить его по лестнице! – похвастался он.
- Это п-п…потому, что ты и…инвалид!
- Я не инвалид! Я юзер собственной внешности! – возразил Ул.
- Тогда убери свой б-бардак, лузер собственной внешности! Я с-спотыкаюсь! - рявкнул Макс и, дернув за веревку, катапультировал Ул из гамака.
Ул заржал. Он был бардачник даже не в квадрате, а в какой-то зашкаливающей степени. Так, если предмет у него падал, он не пытался его поднять, а просто начинал считать, что там, где он упал, его новое место.
- И не подумаю! Я могу жить и в чистоте, и в берлоге. А ты только в чистоте. Значит, я более совершенная модель человека.
Здесь Ул слегка принизил Макса. По большому счету, Макс тоже был бардачник, только убежденный, что жить в чистоте ему мешают сторонние разбрасывали.
Макс собирался до четырех утра, и так надоел всем обитателям чердака, что Ул ушел спать в пегасню, а вспыльчивый Родион стал швырять в Макса тяжелыми предметами.
И иногда даже попадал.
* * *
Встреча была назначена на «Белорусской» в шесть вечера, в центре зала. При этом, называя место, Афанасий тормознул и слишком поздно вспомнил, что «Белорусских» вообще-то две. На sms-ки же Гуля отвечала довольно странно.
«Мы на какой станции встречаемся: кольцевой или радиальной?» - торопливо набирал Афанасий и получал ответ в стиле:
«Хи-хи! Зеленый мишка тебя цалует!»
«Я серьезно!»
«Хи-хи! И он серьезно!»
Афанасий одной рукой терзал телефон, а другой отлавливал убегающего Макса. Тот по дороге ухитрился три раза передумать, и в самый последний момент Афанасию едва ли не «стоп-кран» пришлось дергать, потому что Макс попытался остаться в вагоне.
Они приехали в шесть ноль одну. Девушек не было. Сбегали на кольцевую, но их не было и там.
Афанасий пространно рассуждал, что такое центр зала. Макс психовал. Он стоял и поливал грязью подругу Гули. Афанасий сто раз пожалел, что связался с Максом. Хотя кого ещё брать? У Ула есть Яра, а Родиону предлагать бесполезно.
Из перехода вынырнула красивая женщина и стала кричать в трубку: «Погода тут отвратительная! Солнца нет! Кран в душе поломан!» И в голосе ее было торжество, что ее опять не смогли сделать счастливой.
- Спорю: она говорила с мужем. У нее в голосе была семейная интонация! - сказал Афанасий, когда женщина ушла.
- А!.. Поубивать бы их в-всех баб! Да и вообще, откуда в м-метро солнце? – отозвался Макс.
Наверное, для того, чтобы не позволить Максу поубивать всех женщин, к нему подошел тщедушный милиционер с большой дубинкой и проверил документы. Через две минуты подошел ещё один милиционер, без дубинки, и тоже проверил документы. И опять они оказались в порядке. Афанасий надеялся, что и у него кто-нибудь посмотрит паспорт, но его паспортом никто не заинтересовался. Ему даже стало обидно, что он выглядит так примерно.
Афанасий снова хотел сходить на кольцевую, но опасался, что пока он будет бегать, Макс слиняет. Стал звонить по телефону. Первый раз абонент был вне зоны приема, а во второй раз Гуля сняла, но слышен был только гул поезда.
Гуля с подругой отзвонились минут через пятнадцать, но не с «Белорусской», а из города. Оказалось, они сидят в кафешке на «Маяковской» и спускаться в метро не собираются. Порассуждав немного о принципах работы головного мозга у девушек и даже о его местонахождении, они поехали на «Маяковскую».
- О, я тут не особо д-далеко живу! Можно потом ко мне з-заскочить! – оживился Макс.
- С девчонками?
Макс даже испугался:
- Ты что, и-издеваешься? Ты маму мою не з-знаешь!... И б-бабушку, - добавил он через двадцать секунд. - И т-тетю, - сказал он ещё через минуту.
Как это не смешно, но громила Макс вырос сугубо в женском окружении. Папа, когда-то имевшийся в наличии, продержался не дольше первого приступа жадности у тещи, первого весеннего обострения у тети и первой робкой попытки объяснить бабушке, что в туалете конструктивно предусмотрен шпингалет.
В Москве Макс жил в центре, в семиэтажном доме, с потолками такими огромными, что в детстве заманивал в квартиру друзей и предлагал доплюнуть до потолка. За все годы это получилось только у одного, не сколько плевучего, сколько прыгучего товарища, причем слюна, с хорошей примесью шоколада, видна была потом лет шесть. Квартира была старая, неудачно спланированная, с замурованными, никуда не ведущими дверями, и громадным встроенным шкафом, в котором при необходимости можно было переночевать. Правда, для этого пришлось бы разгрести сотню банок с консервацией столь древней, что пробовать ее никто не решался, а выбросить рука не поднималась.
Окна выходили на Садовое кольцо. Когда на Макса нападала мозговая лень (а она всегда странным образом накладывалась на необходимость к чему-нибудь готовиться), он сидел на подоконнике и смотрел, как по кольцу ползут машины. Машины ползли по нему всегда, и маленького Макса беспокоило, могут ли они когда-нибудь закончиться. Среди ночи, разбуженный ревом мотоциклов, он босиком подходил к окну и проверял, как там машины. Убеждался, что они все ещё едут и, значит, не закончились, и, успокоенный, ложился в кровать.
Кафешка оказалась во дворах.
- Место г-глухое. З…засада! – уверенно заявил Макс.
- Почему?
- В кафе ее у…устроить проще! У тебя шнеппер есть?
Шнеппера у Афанасия не оказалось. Только нерпь, да и та в рюкзаке.
- Давай так! Я зайду и если не появляюсь через шестьдесят секунд: беги меня спасать! – сказал Афанасий и толкнул дверь.
Когда он вышел десять минут спустя, Макс, сопя, выламывал из ограды железный прут.
- Чего так д-долго?
- Да они прямо у входа. Заболтался! - смущенно стал оправдываться Афанасий.
Гуля с Ниной сидели на втором столике от двери. Макс был представлен Афанасием как «мой друг Максимилиан». Он сам не знал, почему ляпнул «Максимилиан». Когда он нервничал, язык у него совершал немыслимые выкрутасы.
- А нам Афанасий в окно показывал, как ты забор ломал! Это было так забавно! Нина даже думала, что у тебя треснет водолазка! – зачирикала Гуля.
По этой реплике «друг Максимилиан» разобрался, где какая девушка, и стал незаметно разглядывать Нину. К его изумлению, она оказалась ничего. Цвет ее волос лошадник Макс определил как «серая в яблоках блондинка».
Афанасий тоже был удивлен. Вчера, когда Гуля сказала, что Нина несчастная, он представил себе тощенькую девушку, которую будут поддерживать под локоть. «Серая же в яблоках» блондинка оказалась румяной, отлично сложенной, но несколько в стиле: «Зачем вы мой бантик потеряли?»
Стилистика потерянного бантика проявлялась в том, что она хлопала ресницами, дула губы и поминутно произносила:
- Зачем вы меня сюда затащили?.. А тут кофе без коньяка? А то смотрите: сделаюсь буйная. Вы все будете за меня отвечать!
Богатырь Макс ей нравился. Скоро она стала бросать в него хлебными шариками, толкать его коленом и повторять:
- У тебя страшные глаза! Я уверена: ты ужасный человек!
«Ужасный человек» слушал и млел. Афанасию он напоминал большую собаку, которую никто никогда не ласкал, а теперь вдруг решили почухать.
Кафе было уютное, с веселыми рисунками на стенах и потолке. За первым столиком сидело забавное семейство. Отец жевал с такой карикатурной важностью, будто тем, что поедал шоколадный торт, делал огромное одолжение и торту, и заведению, и человечеству в целом. Сын жался к матери и вообще был точной ее копией.
«Ребенок похож на того, кто его любит», - резюмировал Афанасий и стал прикидывать, так это или нет. Это была его внутренняя игра. Он выдвигал тезис, а потом подбирал аргументы «за» и «против».
- Эй! – окликнула его Гуля. – Ты уже десять минут размешиваешь чай! Может, остановишься?
Афанасий очнулся.
- Не обращай внимания! У меня пароксизм довольства! - объяснил он.
Гуля поспорила с официантом, что угадает все цифры его студенческого удостоверения, и за кафе им платить не пришлось.
- Это мелочи! – сказала Гуля скромно. – Зато я все теряю! А вот Нина только находит!
Афанасий через дырку в кармане незаметно отправил себе в ботинок два рубля и предложил Нине сказать где они. Она нашла, слегка поморщившись, как профессор математики, у которого проверяют таблицу умножения. Макс долго думал, что спросить, а потом вспомнил, что в школе у него украли из раздевалки физкультурную форму и спросил, кому она понадобилась.
Серая в яблоках блондинка кокетливо улыбнулась. Лицо у нее было невероятно гибкое и выразительное, с ямочками. Ямки эти, как выстрелы из миномета, всякий раз возникали на новом месте.
- Никому. Ее просто выбросили в окно. А вот солдатик в трещине за батареей – это интересно. Помнишь, ты проплакал всю ночь?
Оказалось, Макс помнит. Он и заикаться стал тогда же, хотя у них в семье была в ходу версия, что его напугала соседская собака.
Потом они пошли шататься по центру. Макс, поначалу робевший и державший Нину пугливо, как дверную ручку в общественном гигиеническом учреждении, постепенно осмелел и предлагал показать, как правильно сломать шею часовому, чтобы он не пикнул.
– Смотри, я пикаю! Пик-пик-пик! – немедленно подала голос Нина.
Осчастливленный Макс сгреб ее за шею. Гуля и Афанасий шли сзади, не слишком близко, чтобы буйная парочка на них не налетала.
- А почему ты говорила, что она несчастная? По-моему, она веселая, – спросил Афанасий.
- Ее все бросают. Млада – это наша знакомая - говорит, что у нее венец безбрачия и смыть его можно только слоновьей кровью!.. - сказала Гуля на полном серьезе. Имя служанки Белдо она произносила с трепетом.
- Чьей кровью?
- Напрасно издеваешься. Мы даже и в зоопарк ходили – да разве к слону сунешься?
Афанасий что-то пробурчал.
Нина о чем-то оживленно говорила, Макс же ограничивался в основном жестами. Не желая лишний раз заикаться, он заменял слова движениями черепной коробки. Мимика у него была богатейшая. Лоб он умел морщить ладов на двадцать. А уж его нос – веселая трактористская картофелина – вообще мастерски передавал всяческие выражения. И гармошкой собирался, и ерзал, и весело сопел.
В конце Тверской под одной из многочисленных мемориальных досок у шныров была зарядная закладка. Афанасий вспомнил о ней, когда за пятьдесят шагов до нее Нина внезапно подвернула ногу, а Гуля в ту же секунду метнулась через дорогу. Афанасий и раньше заметил, что понятия проезжей части для нее не существовало.
Афанасий догнал Гулю за секунду до того, как она размазалась о борт проносящегося фургона. Машины визжали тормозами. Сзади мчались Макс и Нина, сдернувшая с ноги туфлю. Гаишник, этот пастух машин, выпятив живот, стоял в своей будке. Когда они перебегали дорогу, он сердито засвистел, но догнать их не пытался. Пешеходы, даже явно сумасшедшие, были для него мелкой дичью.
- Ну и куда ты неслась? – спросил Афанасий на другой стороне Тверской.
Гуля задумалась, видимо, сама пытаясь разобраться зачем.
- Я забыла купить салфетки… Да, салфетки! - сказала она неуверенно.
Афанасий поразился быстроте реакции новорожденного эля. Секунд через пять Гуля окончательно уверится, что ей нужны были салфетки и что это ради них она едва не осталась на асфальте.
Починив Нине каблук, они погуляли ещё часа два, и перед расставанием стали договариваться о новой встрече.
- Давайте в п-пятницу! - сказал Макс.
Нина и Гуля переглянулись.
- В пятницу мы не можем.
- Почему?
Внятного ответа они не получили. Девушки мялись. Всё же из обрывков ответов Афанасий сумел сложить, что в пятницу ведьмари что-то затевают. И будет это в психологической школе на Болотной площади, в день очередного набора.
Прощались они в метро. Нина подставила Максу щеку и длинным ногтем наметила место.
- Надеюсь, ты не собираешься меня целовать? Это так омерзительно! – подсказала она.
Макс чмокнул ее с атлетической честностью, обхватив голову руками. Афанасий некоторое время ждал, не хрустнет ли у Нины череп, но Нина оказалась прочной.
- Ну вот! Мало того, что этот ужасный человек подлым образом затащил меня на свидание!.. Он ещё на меня и кидается! – возмутилась Нина, доставая зеркальце, чтобы проверить нанесенный лицу урон.
Пока Афанасий размышлял, обязан ли он целовать Гулю по той причине, что Макс поцеловал Нину, и не будет ли это являться плагиатом, Гуля поднялась на цыпочки – разница в росте у них была большая – и поцеловала Афанасия в бровь.
- До встречи!
Макс заржал так отвратительно, что Афанасий снова ушиб об него кулак. Подошел поезд. Они запрыгнули в вагон.
- Ну как тебе? - спросил Афанасий в тоннеле.
Макс подозрительно посмотрел на него. Он, как и та барышня с телефончиком не любил признавать себя счастливым. Недовольство, если разобраться, универсальная валюта, на которую все можно купить, если торговаться подольше.
- Кто?
- Сам знаешь кто.
- Н-ничего. Сойдет, - ответил Макс.
- А мне почему-то кажется, что это надолго, - сказал Афанасий. – Ну с Гулей. Не то, чтобы интуиция… Просто чем бестолковее ситуация, тем она более настоящая, что ли.
Макс ничего не понял и хмыкнул. Поезд замедлился, остановился и снова тронулся.
- Я теперь не успокоюсь, пока не прибью ее эля. Я себя знаю… - сказал Афанасий.
- Смотри и ее не п-прибей с ним вместе! - спокойно посоветовал Макс.
И снова они молчали. Макс мирно покачивался, держась за поручень. Афанасий же попрыгивал, как воробей.
- Ты всё понял? – заорал он на ухо Максу.
- Да, - вздрогнул Макс. – А чего я п-понял?..
- Думай!
Макс думал до следующей станции.
- А! Что моя Нина, скорее всего, из форта Белдо, а не из форта Д-долбушина? Она пы-п-практикантка, - заикнулся он.
«Ого! – подумал Афанасий. – Моя Нина! Быстро он ее присвоил! А несколько часов назад называл обезьяной».
- Я не о том, - сказал он. – У ведьмарей новый набор! Хорошо бы посмотреть, как это всё у них протекает? А?
***
В ШНыре Афанасий встретил Ула. Тот стоял со своим похожим на двустволку шнеппером и с пятнадцати шагов целил в консервную банку. Выстрелил. Банка осталась стоять.
- Я вот тут думаю о женских капризах. Ну когда кому-то мерещится, что с лошадью больше времени проводят и все такое… - сказал он.
- А это правда? – спросил Афанасий.
- Не о том речь. Что их вообще заставляет так себя вести? Может, женщина капризничает потому, что ей важно проверить, вынесет ли мужчина капризы возможного ребенка? Типа такой тест?
- Есть девушки, которые не капризничают, - неосторожно сказал Афанасий.
Ул снова выстрелил.
- Кто? Твоя радистка из Гондураса?.. Чудо! былиин! Так их, небось, учат на гвоздях спать, головой вниз есть и пальцем танки открывать.
- Учили, - сказал Афанасий.
- Как учили?
- Она погибла, - Афанасий опустил глаза. – Не вышла на связь. В горах, где был спрятан передатчик, нашли втоптанную в землю чеку от гранаты.
Ул схватил его за руку.
- И ты молчал?
- Да шучу я. Жива. Сидит дома. Купила кулинарную книгу, - сказал Афанасий кисло.
Ул оттолкнул его.
- Ничего себе шуточки!!! Ты просто болван!
- Ага, - признал Афанасий. – Знаю.
Банка, в которую целился Ул, упала сама.
Калерию Валерьевну Афанасий нашел в преподавательской, узкой и длинной. Ходили споры: то ли Кузепыч замуровал часть коридора, то ли она вытянулась вследствие неудачной пляски шаманщиков, которые хотели задавить преподавательский состав ШНыра стенами, но не справились и только вытянули комнату.
Кавалерия стояла у доски с расписанием и соображала, как сделать из одного свободного педагога четыре, чтобы заполнить все «окна».
- Ничего не вытанцовывается! Опять народ будет болтаться без дела! Похоже, придется вам заниматься с новичками, – пожаловалась она.
- С новичками? Неужели пчелы…?
Косичка Кавалерии клюнула рыболовным поплавком.
- Последние вылетели сегодня. Пчелы успокоились – значит, осенний набор закончен. Этой осенью мы наберем девять. Плюс «беспчельная» Рина.
- А вы отдайте их Кузепычу. Он всем умеет находить занятие, - посоветовал Афанасий.
Кавалерия усмехнулась.
– Ну чего тебе?
Афанасий рассказал, отпуская детали. По его версии, они встречались с девушками исключительно в интересах ШНыра.
- Конечно, можно атакующую закладку рвануть, но там не одни ведьмари будут. «Инкубаторов» жалко, - закончил он.
Кавалерия долго вертела в пальцах карандаш.
- Риск должен быть оправданным. Неоправданный риск – это безумие. Пока же никакого оправдания для риска я не вижу. Мы можем потерять человека, а что получим взамен?
- Ну как… посмотрим, как там и что.
- И что увидим? Стены?
- Не… Ну ведьмарей хотя бы… - растерялся Афанасий.
- А раньше ты их не видел?.. Или считаешь, что главы фортов будут делиться планами с толпой людей, собранных по всей Москве? – насмешливо спросила Кавалерия.
Сдаваясь, Афанасий выпустил воздух через вытянутые трубочкой губы.
- Значит, вы против?
- Мне нужно подумать.

Глава шестая.
МАЛЬЧИКИ - НАЛЕВО, ДЕВОЧКИ – НАПРАВО!
Приятно встретиться с Вами. Меня зовут Филомена-жа Анн pacco, я видел вас сегодня в профиль (www.*** .ru) и становятся заинтересованы в вас, пожалуйста, пришлите мне письмо на мой электронный адрес для меня чтобы дать вам мои красивые картинки и рассказать вам подробнее о me. I будет ждать вашей почты сегодня, (помните, что расстояние и / или цвета кожи ни языка doesn, T вопрос, но любовь делает) Филомена Ann
Охотничье письмо эльба

У крыльца Влад Ганич остановился, быстро оглянулся на ушедшую вперед Рину и очертил глазами полукруг через кусты сирени.
- Чего мы за ней идем? А если смыться? Через забор и… – предложил он.
Кирилл хотел съехидничать что-нибудь на тему чистоты костюмчика, но Влад ломанулся через лужайку и резво, как молодой лось, продрался сквозь густую сирень. «Напрасно он! Если уж рвать когти, так всем вместе! Он-то перелезет, а девчонки притормозят! Надо было их первыми пустить!» - осудил Сашка, заметив, как качнулась приоткрытая рама на втором этаже.
Влад добрался до железного забора. Никакой колючки, никаких острых пик, очень удобный забор. Наступая на завитушки, он в одну секунду вскарабкался и спрыгнул. Сашка услышал треск, а ещё секунду спустя Влад вылез из сирени с этой стороны. Сирень негодующе трясла листьями. Влад тряс головой, как оглушенный телок, и снова упорно лез на забор.
Сашка решил, что Влад сорвался. Всякое бывает, перенервничал гражданчик. Влад снова вскарабкался на забор, зачем-то встал на него ногами и только потом спрыгнул. На этот раз Сашка определенно увидел, что Влад соскочил на ТУ сторону, но снова оказался с ЭТОЙ стороны. Только на этот раз он свалился не в саму сирень, а перелетел через нее.
Прыгать в третий раз Влад не отважился и, прихрамывая, вернулся к остальным. Сашка поднял голову. Рама на втором этаже была закрыта. Рядом с Сашкой стояла Рина и сочувственно наблюдала за Владом.
- Помнится, я здорово ободралась об эту сирень. Вроде, думаю, листики... - сказала она и стала подниматься по лестнице.
Макар обогнал ее, подбежал к табличке и белые тараканы букв сложились, наконец, в надпись «Школа ныряльщиков».
- И ча тут? Водолазеров учат? – поинтересовался он, пытаясь отодрать табличку.
- Водолузеров! – пошутил Кирюша.
- Р-р-руки..! Оба! – приказал кто-то раскатистым голосом.
Макар и Кирюша испуганно дернулись.
– В кар-р-ррманы убр-рали! Не трогаем инвентарь! – весело закончил голос.
Дверь была открыта. Их с интересом разглядывал плотный парень в куртке из грубой кожи. На вид ему было лет двадцать-двадцать пять. Бывалый Макар забеспокоился. Именно от этого промежутка он получал по шее чаще всего.
- Я Ул! Можно Олег. Все вопросы после! Пока же, если кто чего возомнил, усвойте три вещи. Первая: это не школа колдуйбабства и прочей магии. Кто будет утверждать обратное – того заколдую! Это вообще ни школа, ни институт, ни колледж, а просто скромный и единственный в своем роде ШНыр. Вторая: с этой минуты вы разбиты на пятерки. Для удобства занятий, дежурства и патрулирования. Одна пятерка: Макар, Сашка, Алиса, Даня, Рина!.. Другая: Кирилл, Лена, Влад, Лара, Фреда… Ну и третье: насильно вас здесь никто не держит.
Загоревшись от возмущения, Фреда вскинула руку.
- Ну? – великодушно разрешил Ул.
- А забор??? Если не держат – почему Влад не смог перелезть?
- Перелезть-то он смог. Он спрыгивал не туда! - охотно пояснил Ул. - Прыгаешь на ту сторону – соскакиваешь на эту. Спрыгиваешь на эту – оказываешься снаружи. Обычно народ быстро фишку просекает.
- А зачем это вообще? – с подозрением спросила Фреда.
- Да чтобы кошки к нам не пробирались. А то устраивают тут, понимаешь, вопли с разборками! – сказал Ул. – А так забор очень даже ничего. Неброский, но надежный. Никто посторонний на нашу территорию не проникнет. Хоть бы и дивизия ОМОНа.
Макар ухмыльнулся.
- А ча! Мне нравится этот заборчик! – сказал он.
На Влада он смотрел с насмешкой. Ещё бы: угодил в кошачью ловушку и не додумался, как из нее выбраться.
- А маршрутка, из которой нельзя сбежать? – с напором продолжала Фреда.
Ул перестал улыбаться.
- За маршрутку просим нас извинить. Можно было, конечно, отлавливать вас по одному, шнеппер к голове и злодейским шепотом: «В ШНыр хочешь? Тебя выбрала пчела!» Но практика показывает, что маршрутка - самый лучший способ.
* * *
Ул открывал двери ШНыра, когда Лара издала предупреждающий вопль. Лужайку перед Шныром застенчиво пересекал Горшеня, глиняный великан, созданный во времена первошныров. Он переваливался, держался за живот, и вид имел застенчивый. Первой разобралась, в чем дело, Рина.
- Ул! Он кого-то сожрал! – крикнула она.
Коснувшись льва на нерпи, Ул рванулся к Горшене. Ему на помощь спешил Родион. Застенчивый Горшеня был отловлен в кустарнике. Его заставили открыть рот. Челюсти у Горшени разжимали лопатой, что произвело на слабонервную Лару сильное впечатление. Особенно, когда на траву выкатился встрепанный маленький шныр. Он смотрел на небо, щурился и зевал. Его прыщи пунцовели на солнце.
- Витяра? Что ты тут делаешь? – ошеломленно спросил Ул.
Витяра дернул себя за ободок баранки, который кто-то считал ухом.
- От ты дуся! А что не видно? – недовольно сказал он и, потягиваясь, побрел к ШНыру.
Ходил Витяра очень забавно, подволакивая ноги и сунув руки в карманы.
- У вас тут все такие странные? – спросил Даня, когда Витяра ушел.
- Что ты имеешь в виду? Мы тут самые обычные, – спросил Ул и укусил себя за локоть.
У Дани отвисла челюсть. Того, что у Ула при этом погасла русалка, он и не заметил.
- А вообще Витяра у нас оригинал. Как-то неделю питался только жуками. А в другой раз натянул на рюкзак громадный свитер, носки поверх туфель и шатался по городу, - сказал Ул.
- Зачем?
- Зачем – не шныровское слово. Шныровские слова или «надо», или «по приколу».
Они пересекли холл с кирпичными колоннами и пошли по длинному коридору. Макар, не удержавшись, пнул мусорную корзину и, по выражению Ула, стал на пятьдесят отжиманий сильнее. Макар подумал и отжался. Он всегда ощущал, когда его могут побить. Перед этим у него всегда чесался нос.
Когда Макар закончил пыхтеть, они прошли по узкой галерее со стеклянными стенами. Ул свернул на лестницу и поднялся на второй этаж.
- О! - воскликнула Лара, увидев вынырнувшего им навстречу парня. – Вот он меня на фотопробы приглашал!
- Привет, Афанасий! – крикнул Ул. – Так что там с фотопробами?
- Запросто! Только крышку для объектива куплю! - весело сказал Афанасий и проскочил дальше по коридору.
- За девушками мы его обычно посылаем. У него язык правильно подвешен. Кого он только сюда не притаскивал? Одна приехала макраме учиться, вторая – в школу секретарей-референтов, но круче всего были курсы управления дельтапланом при тайной школе водолазов! - пояснил Ул.
На лестнице им попалось несколько шныров. Некоторые были примерно их возраста. Другие - года на два-три старше. На новичков они посматривали снисходительно. Сашка узнавал этот взгляд. Сам он так же смотрел на тех, кто впервые пришел на бокс. Доброжелательно, но отрешенно. Не было смысла особенно напрягаться и кого-то запоминать, потому что заранее знаешь, что четверо из десяти слиняют после первого же учебного боя.
На втором этаже Ул остановился.
- Ждем Кузепыча. Он будет вас расселять, - сказал он и запрыгнул на подоконник, не касаясь его руками. Сашка попытался повторить тот же фокус и чудом не разбил спиной стекло. Трюк оказался не таким уж и простым.
- Тут мы живем, - продолжал Ул. - В той части коридора (он дернул головой направо) – комнаты прекрасного пола. В другой – непрекрасного потолка. Ходить в гости можно и нужно. Но если кто-то случайно перепутает комнаты после отбоя – будет мыть лестницы. Тусят у нас днем, ночами дрыхнут.
Фреда вскинула руку.
- А пятерки тогда зачем смешанные? Свалите всех девчонок в одну кучу! – выпалила она.
- Ща я кого-то свалю в одну кучу! – шепотом пообещал Макар, втайне опасавшийся, что Ул так и сделает.
Широким ногтем Ул сковырнул с военной майки прилипшую точку глины, увидел, что пятна не осталось, и довольно усмехнулся. Того, что сзади на его майке таких пятен десятка полтора, он не замечал, и удовольствия от ощущения чистенькой маечки это ему отравить не могло.
- Смешанные пятерки эффективнее. Парни они чаще шнепперами дело решают или там закладку грохнуть, а девчонки – мирно, без пыли и шума. В общем, больше вариантов, - отозвался Ул.
Лара снова вскрикнула, показывая на что-то пальцем. Визг был ее методом первичного освоения всего нового в жизни. Рина оглянулась. По лестнице поднимался одинокий матрас. Спустя десять секунд матрас поднялся окончательно и оказался Кузепычем, который тащил его на голове.
Лицо у Кузепыча было пасмурное. «Поддушивает жабка!» - подумала Рина. И ещё вспомнила, что Яра называет жабку Кузепыча «индюдюдуальная».
- Парни за мной! Остальные ждут! – отдышливо скомандовал Кузепыч и, не останавливаясь, протащил матрас в коридор проживания непрекрасного потолка.
Кирилл оглянулся на Лену. Как-то так случайно получилось, что несколько минут назад он дал ей подержать свою сумку, а потом забыл забрать.
- Веди себя хорошо, Кирюнчик! Если тебя будут обижать, плачь громко, чтобы я услышала! – напутствовала его Лена, вручая ему сумку.
- Да иди ты! – смутился Кирюша.
- Это ты идешь! Мне велели ждать, - спокойно парировала Лена.
* * *
Даня шел и считал комнаты. Они были по обе стороны коридора. Обычные деревянные двери, пахнут свежей краской. Кузепыч смотрел на них и надувался от удовольствия. Коридор завершался маленьким залом. К стене крепился турник. Тут же стояли теннисный стол и скамья для жима лежа. Пока Сашка искал глазами штангу, что-то загрохотало. Послышалось звяканье блинов, птичий крик, и Сашка понял, что штанга нашла Влада Ганича раньше, чем он ее.
Дружелюбно, точно деревенский мужик приставучую псину, Кузепыч толкнул гриф ногой и тот, ворчливо позванивая, укатился в угол. А Кузепыч уже стоял у крайней двери и подыскивал нужный ключ.
- Повезло вам: комната рядом с холлом. Всегда видно, когда стол свободен. Правда, в душ далеко бегать и мячик по мозгам стучать будет. На каждый из плюсОв есть один из минусОв.
Замок щелкнул, и Кузепыч, невовремя налегший на дверь плечом, провалился в комнату. Сашка увидел три деревянные кровати в два яруса и большой стол.
- Размещайтесь! – Кузепыч, отдуваясь, забросил матрас на одну из кроватей.
Над Сашкиной головой пролетела здоровенная сумка.
- Я наверху у окна! Забито! – заорал Макар.
Даня, проверяя, улегся на кровать и вытянул ноги.
- Ну вот! – сказал он с укором. – Очередное прокрустово ложе в царстве лилипутов!
Кузепыч поразмыслил над выражением «прокрустово ложе», сурово пошевелил бровями и напомнил, что в ШНыре не выражаются.
Макар, имевший привычку проверять всех новых людей на «слабину», соскочил со второго яруса.
- Слышь, отец! Курить где? – по-свойски спросил он у Кузепыча, хлопая себя по карману.
«Отец» посмотрел на Макара и внезапно вдвинул его в стену животом.
- Эй, ча вы? Убьете человека! – пискнул Макар, пытаясь спастись от каменного кузепычева брюха. - Здоровья моего жалко?
Кузепыч посмотрел на Макара взглядом, из которого ясно читалось, что здоровье Макара для него, конечно, ценность, но не такая, как два кило шурупов.
- Ужин через час! С вами – всё! – клешня Кузепыча сделала рубящее движение. Он вышел из комнаты.
Влад Ганич бережно снял пиджачок и мучительно искал глазами, где его разместить.
- И как он тебе? – вкрадчиво спросил он у Макара, желая спровоцировать его на осуждение.
Странно, но мнение Макара оказалось на удивление лояльным. Он любил тех, кто сумел поставить его на место.
- А ча, нормальный мужик! Этот хоть отжиматься не заставляет! – сказал он.
В коридоре запыхтели, и в комнату снова просунулось круглое лицо Кузепыча.
- Забыл предупредить! На вашем месте сегодня ночью я закрыл бы двери! И кроватью бы придвинул!
- Зачем? – спросил Влад.
Кузепыч сурово подвигал красной пяткой, заменявшей ему подбородок, и, ничего не объясняя, скрылся.
***
Девчонок Кузепыч заселил мгновенно. Чувствовалось, что даже самое короткое нахождение в женском обществе его напрягает.
- Разбирайтесь… уф! сами!.. уф!... где чего! - отфыркнул он, как морж.
С вещами разобрались рекордно быстро, поскольку вещей ни у кого не было. Но даже с этим минимумом некоторые ухитрились неплохо устроиться. Лена поправила подушку, пришпилила кнопкой к стене фотографию. Что-то подправила, где-то добавила. Вроде ничего и не сделала, а сразу стало по-домашнему.
Алиса забралась на верхний ярус. На спинке кровати она обнаружила три раза по семь зарубок. Видимо, кто-то изнывал и считал дни. Непонятно, отчего дальше он прекратил делать зарубки. То ли привык, то ли вылетел, то ли его съел сердитый Кузепыч, обнаруживший порчу казенной мебели.
Фреда уставилась на верхнюю кровать, на которой кто-то оборудовал себе ложе с балдахином.
- Тут обитает местная грымза! Сперла все одеяла! – заявила она.
Рина молча сдернула одеяла и раздала их. Голая электрическая лампочка, жалобно провиснув, болталась на проводе.
- Грымза будет качать права! – сказала Фреда.
- Не будет, - пообещала Рина. – Это хорошая грымза. Правда, сейчас ей хочется всех поубивать.
Целое лето Рина была единственной хозяйкой комнаты, а теперь тут целая орда. Ходит, всё трогает, сгоняет вещи с насиженных мест. Для Рины это было невыносимо. В ее теле всегда жил непоседливо-собственнический дух. Когда-то, возвращаясь из школы, Рина как кошка обегала все комнаты, чтобы убедиться, что нигде не произошло никаких изменений.
Лара села на кровать и энергично вытряхнула на одеяло содержимое сумочки. Вагон косметики, расческа-растопырка, ключи с сердечком. Десятка два скомканных бумажек с телефонами и офисные визитки, которые ей насовали в надежде, что она позвонит. Самым умилительным предметом оказался детский шерстяной носок с завязками.
- Это чей? – спросила Лена.
- Где? А-а! Эвелины!
- Сестры?
- Младшей.
Лена улыбнулась.
- Специально таскаешь?
- Делать мне нечего! Линка из коляски выбрасывает, а я потом по лестнице иду и собираю, - в голосе у Лары саможаление смешалось с родовой гордостью. Вон, мол, мы какие нравные и швырючие. Знай наших!
Правда, сентиментальности у Лары хватило ненадолго. Когда человек вытряхивает сумку, он обычно настроен по-деловому. Сердце у него на консервации.
- Ну вот, даже лака для ногтей нет!!! Я не смогу тут месяц торчать! Я сдохну! – стонала она, совершая головокружительные перескоки с предмета на предмет. - Мужики какие-то непонятные! Орут! Отжиматься заставляют. И че я лак не взяла?.. Не, все-таки взяла! Ну как почувствовала!.. И чего им от нас надо? Удобства в коридоре!.. Раковина треснутая!
- Заглохни! - Фреда неожиданно пнула ножку кровати, на которой сидела Лара.
Та захлопала ресницами.
- Больная?
- Ну и больная? А что? – с вызовом признала Фреда.
Лара ее дико раздражала, просто до крайности, хотя они и знакомы-то были всего несколько часов. Лара была красива, ухаживала за собой, была влюблена в свое тело, в волосы, в зубы. Носила себя по жизни как фарфоровую статуэтку и даром получала то, что некрасивой Фреде приходилось выцарапывать и выгрызать.
Одно утешало Фреду: когда-нибудь Лара станет старая и страшная. Ум же у нее, Фреды, останется, и тогда посмотрим, кто лучше плавает в бензине с сигарой в зубах.
Но всё же где-то в глубине сердца жил страх. Вдруг и тут глупая, но естественная Лара ее обскачет? Забудет свою красоту в магазине и поленится за ней возвращаться. Станет ездить по субботам на дачу, лечить мужа от радикулита и переживать, когда подгорит шарлотка. И чихать ей будет, что одинокая и злая Фреда бодает подушку выпуклым лбом. И снова воспаленный завистью мозг окажется в пролете с нераскрывшимся парашютом. И почему умные люди так часто несчастны? Может, потому, что злы? А раз так, то чего стоит ум, если не может заставить себя подобреть?
Внезапно Фреда вспомнила про мобильник. Проверила и обнаружила, что связь есть. «Палок» (слава эрудиции Лары!) здесь было больше, чем в лесу. Вскоре обнаружилось, что звонить можно кому угодно и говорить обо всем, кроме того, где ты сейчас находишься. То есть сказать, конечно, можно, рот тебе никто не затыкает, но собеседник таинственным образом выдаст что-нибудь в духе: «Да отстань ты со своим постным маслом! Куплю я его! Не надоело двести раз повторять одно и то же?»
Лара закончила разбирать сумку и тоже стала забавляться с телефоном, названивая молодым людям. Знакомые у нее были серьезные, потому что с другой стороны трубки то щелкала компьютерная клавиатура, то где-то рядом гудели машины, то начальствующий голос просил обратить внимание на диаграмму номер четыре.
«Сереж, а Сереж!» (Или «Вась, а Вась!», «Дим, а Дим!») - говорила Лара, после чего голос ее вкрадчиво замирал секунды на три. Видимо, набирая номер, Лара ещё понятия не имела, что скажет. Когда же собиралась с мыслями, озвучивала примерно одно и то же:
- Ты мне звонькал? А кому ты звонькал?.. Что хочу? Да ниче! Вот сижу и думаю, кому бы ещё позвонькать!
После пятого такого звонка Фреду снова пришлось успокаивать, потому что она принялась орать: «Убью курицу!»
В середине ее крика в дверь коротко постучали. И тотчас, не дожидаясь, пока стук осмыслят как стук, а не как случайный порыв сквозняка, всунулось лицо незнакомой девушки. Оно было красным, но не от смущения, а просто кто-то слишком много времени проводил на солнце.
- Ужин – ноги - топать! – конспективно сообщило лицо и скрылось.
Рина открыла окно, чтобы проветрить комнату. Было темновато, хотя и не глухо темно. День впадал в неуют. На цветочной клубе паслось и вздыхало нечто неопределимое.
- Попался, Платоша! А на меня потом орут, что это я всё истоптала! – жизнерадостно завопила Рина.
Нечто вышло на свет и оказалось бледным юношей с пепельными кудрями. Прижимая к груди ворох срезанных гладиолусов, юноша перелез через забор и, со знанием дела спрыгнув в противоположном направлении, исчез.
- Лови его! – Рина свистнула, не делая попыток никого ловить.
- Кто это? – спросила Алиса.
- Это наш неоромантик. Платон. Он же Платоша!
- Почему неоромантик? – подозрительно поинтересовалась та.
- Да странный он. Ночами вечно его нет. Говорят, рвет цветы, выскакивает из кустов, молча дарит их незнакомой девушке и убегает. И всё это после часа ночи, где-нибудь на пустынной дороге у электрички! Пару раз его даже из баллончика обрызгали!
- Но это же замечательно! – задумчиво сказала Алиса.
По определенным причинам её подкупила крайняя бледность молодого человека, а ещё больше слово «молча».
С этим словом у Алисы было связано самое важное событие в ее жизни.
* * *
Ему было восемнадцать, и он где-то учился, спасаясь от армии. Алисе – на три года меньше. Он был длинный, со впалыми щеками. Ему мало было того, что он тощий, и, усиливая впечатление, он ходил в майке со скелетом на спине.
Алиса даже не понимала, ухаживают за ней или нет. Он просто таскался за ней как приклеенный. Даже разобраться умный он или глупый было невозможно, потому что он все время молчал. Курил и молчал. Молчал и курил. И дым где-то там под майкой просачивался сквозь бесконечные ребра. Она так и звала его: Скелет. Ему это, видимо, нравилось, потому что он усмехался, но не сразу, а через время, потому что был порядком приторможенный.
Алиса подумала, посомневалась и влюбилась. Девушки вообще так устроены, что влюбляются во всякий предмет, который ходит за ними достаточно усидчиво. Они бродили до двенадцати, до часу ночи. Алиса обычно шла впереди, а Скелет то и дело налетал на нее, когда она останавливалась. Порой ей казалось, что он, как слоненок, ищет ее хвост, чтобы за него уцепиться. И тогда она стала давать Скелету свою руку. Пусть хоть за руку держится. А то потеряется. Скелеты они такие, терючие…
Когда у них возникал какой-то разлад, он не просил прощения. Для этого нужно было научиться разговаривать. У Скелета был другой метод: он упорно торчал на скамейке перед домом, желтый и уставший как упырь. Сутки сидел, двое… Сердобольные бабки с нижних этажей выносили ему чаек и суп в баночках.
«Жаних? Сиди-сиди, жаних! Вот на вот тебе вот!» - говорили они теплыми голосами, заглядывая в свое свершившееся прошлое. Скелет ничему не удивлялся. Даже не благодарил. Ел суп и баночки задвигал под скамейку.
Мама у Алисы была женщина решительная, бодрая, деловая. Скелет ей активно не нравился. И страсти с завихрениями тоже. Мама развлекалась тем, что выводила на принтере уголовный кодекс Российской Федерации и развешивала его в коридоре и на дверях ее комнаты. Алиса разрывала страницы в клочья, но у мамы на работе было море халявной бумаги и куча горячих от усердия принтеров.
По мудрому закону природы, каждый новый человек получается из двух бывших в употреблении. Так и у Алисы существовал папа. Он был молчалив, вел автономное существование и ни во что не вмешивался.
Пока Скелет маячил под окнами, мама несколько раз выгоняла папу разговаривать со Скелетом как мужчина с мужчиной. Почему-то мама знала, как мужчины разговаривают с мужчинами, а папа представлял это смутно. Алиса даже на балкон выходила, чтобы посмотреть, как папа и Скелет сидят на разных концах скамейки и безмолвствуют. При этом папа иногда ел суп из баночки, потому что сердобольные старушки выносили гораздо больше супа, чем заливалось в ребра Скелета.
Так продолжалось месяца четыре. Потом Скелет внезапно исчез и больше не появлялся. Сотовый не отвечал, электронная почта не отзывалась, а его домашнего у нее не было. И вообще, где он живет, она не знала.
Алиса рыдала, билась об стены. Подозревала самое страшное: удар ножом в подворотне, длинную руку военкомата. И снова люто ненавидела маму. Ей мерещилось, что мама странно ухмыляется. Может, это мама виновата? Наняла бандитов, Скелета увезли в лес и приковали цепями к дубу, обклеенному законами Российской Федерации.
А потом наступила весна, припекло солнце, и… Алиса вдруг увидела Скелета в парке в его обычной черной майке. Кажется, он даже не стирал ее с тех пор. Ну, может, пару раз попал под дождь. Скелет стоял у киоска и покупал пиво. Щелкнул крышкой, поздоровался с ней и побрел дальше. Чуть в стороне Алиса увидела высокую, с резким лицом девицу. И снова Скелет брел чуть позади, как слоненок, которому не хватает хвоста.
Алиса вернулась домой и три часа пролежала на кровати, равномерно кусая у подушки углы по мере того, как остальные становились мокрыми. Потом встала, пошла на кухню и съела кастрюлю холодного супа. Это было возвращение к жизни.
В тот вечер Алиса поняла удивительную вещь. Кричащая, нелепая, смешная мама, глупо расколотившая о подоконник пульт от телевизора и перепортившая двадцать пачек бумаги, была права. Он же, такой весь мужской и верный, оказался сволочью и пустышкой. То есть получается, что крик и отравление жизни могут быть любовью. А все эти ночевки на лавочке могут любовью и не быть.
Алиса стала внутри стеклянная, твердая и хрупкая. Словно витала где-то снаружи. Иногда обретала себя сидящую на стуле, сутулую, с руками, провисшими до пола, и думала: «Это кто? Я? Надо же!»
Ее таскали к психологу. Психологиня ее донимала. Показывала кляксы и спрашивала, что она видит. Алиса отвечала, что трупы и маньяков, хотя видела рыбок, птичек и бабочек. Тогда же у нее проклюнулась привычка монотонно бубнить: «У рыбей нет зубей. У рыбов нет зубов». Повторять это она могла часами, как самоубаюкивающую песенку.
Зато мама снова была в своей стихии. Если прежде она играла в игру: «моя дочь влюбилась в чудовище», то теперь игра была другая: «моя дочь душевнобольная, а я ее лечу». В обоих случаях можно было ужасаться, всем об этом рассказывать, покупать умные книжки по клинической психиатрии, подключать все новых докторов и убивать себя переживаниями. Конечно, если бы маме кто-то сказал, что она довольна и такая жизнь ей по душе, она бы его удушила.
Однажды прилетела оса и стала по ней ползать.
- Сгинь, собака! – сказала Алиса. Оса исчезла, а вечером Алиса увидела ее на кухонном окне и навечно замуровала в пол-литровой банке. Наутро банка оказалась пустой. Алиса выругала доброго папу.
Класс был один из последних. Приходилось шевелиться и думать о будущем. Ещё до знакомства со Скелетом Алиса узнала, что записана в школу юного филолога при МГУ. «С какого бодуна филология-то?» - удивилась она, и тотчас получила от мамы убийственный ответ: «А куда еще? Ты с рубля денег требуешь два рубля сдачи! Тебе точные науки противопоказаны!»
Алиса хорошо подумала и поняла, что, действительно, кроме как на филфак, больше некуда. Там, над подготовительных курсах ее и нашел посланный Кавалерией Афанасий. Алиса не нашла времени толком с ним пообщаться. Она колотила босоножкой приставшую к ней осу.

Глава седьмая.
ВОСЕМЬ ПРЕДМЕТОВ, ЗА ВЫЧЕТОМ КЕНГУРУ
Каждый из нас несет по жизни невидимое знамя. Сколько раз бывало, что я внутренне ослабевал, сдавался, опускал руки и бросал его в грязь, внушая себе, что и знамени никакого нет и ерунда это всё. Но всякий раз находился кто-то, безмерно тактичный, кто поднимал мое знамя и нес дальше. А я вдруг обнаруживал, что не могу без знамени. И тогда я догонял, отбирал мое знамя и шел с ним дальше.
Из дневника невернувшегося шныра

В столовой ШНыра была шумно. Кисловатый обеденный запах щей сменился аппетитным духом горячей гречки с тушенкой. Суповна передвигалась как метеор. Она уже сообщила всем, что уходит, потому что не может жить среди гадюк, которые не жрут и не помогают. За тридцать минут она успела проклясть семь человек, двоих огреть половником и в троих бросить кухонной тряпкой. Пятерка дежурных пыталась сделать хотя бы половину того, что делала одна Суповна.
Два новых стола поставили в обед. Вовчик и Рузя выволокли их из кладовки. Правда, новыми они оставались только в воображении Кузепыча, зато отличались крайней прочностью и при случае могли послужить опорными тумбами в слоновьем цирке.
Возле Вовчика крутилась Окса и пилила его за среднюю шнырку, к которой он в четыре утра ходил за шариковой ручкой.
- Ты ко мне мог пойти?
- Ты спала, - отвечал Вовчик.
- А она не спала?
- У нее ручка лучше пишет!
Окса запустила в него солонкой, усилив бросок львом. Просвистев как из пращи, солонка вмялась в стену. Весь ШНыр благосклонно наблюдал, как Вовчик удирает петлями.
- Самая яркая пара, - сказала Яра.
Ул повернулся к ней, перестав хрустеть морковкой. Могучие, как у лошади, челюсти остановились. Ревниво спросил:
- Это ещё почему? Лучше нас с тобой, что ли?
- Во всяком случае колоритнее. Дополняют друг друга как безногий и безрукий. Он пошатунчик. Щебечет как птичка, а она спать не может лечь, пока всей одежды не перегладит. Я с ней в одной комнате жила – так натурально утюг приходилось прятать.
Ул фыркнул. Снова захрустел морковкой.
Когда Суповна ставила на стол кастрюлю, Рина заметила на ее запястье нерпь. Она была короче обычной, но массивнее и больше напоминала напульсник. Литые фигурки казались объемнее и плотнее. Кроме привычных фигурок, на нерпи была ещё одна - взлетающего сокола. Рина вспомнила, что такую укороченную нерпь она видела до сих пор только у одного человека во всем ШНыре. У Кавалерии. Только у нее вместо сокола была рука со скипетром.
Рина невольно потянулась к соколу. Суповна поймала ее за запястье двумя пальцами. Рина поняла, что не может даже шевельнуться. В двух старухиных пальцах было больше силы, чем во всем ее теле.
- ПтЫчку не цапай! - предупредила Суповна с косой улыбкой гренадера. Просто так предупредила, но Рина ощутила, что лучше не спорить.
- Народ! Кончай топтаться! Первая пятерка за тот стол, вторая – за этот! – крикнул Афанасий со столика старших шныров. Он держал хлеб в одной руке, а картошку в другой и кусал их по очереди, в порядке строгой справедливости.
Ближе к концу обеда на плечо Макару опустилась легкая рука. Он стряхнул ее. Рука не стала упорствовать и опустилась на стриженный ежик волос. Макар стал гневно привставать, но посмотрел на вытянувшееся лицо Алисы и сел обратно. Соображал он быстро, этого не отнять.
- Добрый день! Меня зовут Калерия Валерьевна, я директор ШНыра. А ты, конечно, Макар? Кузепыч говорил, что кто-то очень рвался отремонтировать микроавтобус. Не знаешь, кого он имел в виду?
- Вот этого! – торопливо сказал Макар и, долго не выбирая, ткнул в Сашку: – Он у нас крутой Винтик-Шпунтик! Ему только отвертку дай, он ча угодно напочиняет!
Сашка с грустью подумал, что Макара всё-таки придется при случае поучить. Просто для профилактики душевных расстройств.
- Я знаю, что у вас у всех куча вопросов, - продолжала Кавалерия, поправляя очки носом заместителя по эмоциональной части. - Поэтому отвечу на них сама, пока они не заданы. А) По поводу родителей и друзей. Сюда никто из них попасть не сможет. Встречи тоже возможны, но только в городе. Толпы родственников, бродящих вдоль ограды ШНыра мне не нужны. Б) Понятно, что у многих возникнут вопросы. Но волноваться никто не будет. Я вам это гарантирую.
- Они будут волноваться! – с нажимом сказала Алиса.
- Не будут!
- Вы плохо знаете мою маму!
- А ты плохо знаешь меня! – спокойно сказала Кавалерия.
Алиса снисходительно звякнула жетонами.
– Ну смотрите: мое дело предупредить! Моя мама обклеит всю школу бумажками, по какой статье вы тут все сядете!
Калерия Валерьевна достала другие очки и посмотрела на Алису сквозь них, для сверки впечатления.
- Пусть обклеивает, - разрешила она. - Другой очевидный вопрос: вещи. Вы все попали сюда неожиданно и, естественно, в чем-то можете нуждаться. По поводу вещей - к Улу. Он поможет вам доставить в школу самое необходимое. Уточнение! Ограничение на каждого: восемь предметов. Считается абсолютно всё. То есть брюки с брючным ремнем не один предмет, а два. И ручка с блокнотом – два. Это не моя прихоть, а древняя традиция ШНыра.
- А если я захочу слона? Слон тоже один предмет? – любознательно влез Даня и мгновенно получил исчерпывающий ответ:
- Слон – прежде всего живое существо. Принудительная телепортация живых существ не поощряется!
Ужин завершился скомкано. Даня отыскал Ула и доставал его бесконечными вопросами: два носка – это сколько предметов: два или один? Калерия Валерьевна отбивалась от Фреды, которая требовала себе отдельную комнату, устав ШНыра и список изучаемых дисциплин.
- Комнату не обещаю. Краткий устав на двери. Если нужен полный, он от 1503 года и на латыни. Есть ещё позднейший греческий перевод, - отвечала директриса.
- А русский? – наседала Фреда.
- Русский перевод был поручен Улу три года назад как облегченная курсовая для одаренных физически, - улыбнулась Калерия Валерьевна. – Поинтересуйся, когда он ее сдаст?
Ул напрягся.
- Работа идет полным ходом. Я уже создал в компьютере файл! – отрапортовал он.
- И вообще откуда здесь чудеса? – подозрительно осведомилась Фреда.
- Где ты видишь чудеса? Назови хоть одно! – потребовала Калерия.
- Ну забор с обратным спрыгиванием, - стала загибать пальцы Фреда. – Маршрутка… Чудовище, глотающее людей.
Калерия сняла очки. Без них ее глаза казались беззащитными.
- Запомни раз и навсегда, дорогая моя! Чудо – это отступление от обычного порядка вещей, которое делает мир хоть капельку нравственнее. А если нравственнее мир не становится, то это не чудо, а фокус.
* * *
Весь вечер новички провели в нудных подсчетах. Оказалось, восемь предметов на одного – чудовищно мало. Ботинки с носками, джинсы с ремнем и свитер – это уже пять. А если еще, допустим, расческа, зарядник для телефона и зубная щетка, то больше ничего и не закажешь. А ведь хочется ещё что-нибудь и для души.
Пришлось вступать в сложные союзы и исключать все дублирующие предметы.
- Давай так: зубную пасту одну на всех, но самую большую – идет? – уламывал Сашка Влада Ганича.
Тот упорно мотал головой.
- Мне нужна своя!
- Ну хорошо? Тогда шампунь. Общий – идет?
- Мне нужен свой!
- И туалетная бумага тоже своя? – не выдержал Сашка.
Влад злобно оскалился. В конце концов, на него махнули рукой, и он раскачивался на стуле, пребывая в печали, что не может взять всего.
- Ты бы и в сто предметов не уложился! – сказал Даня.
Сам он заказал себе несколько книг, и теперь мучительно колебался в выборе между комнатными тапками и толковым словарем.
Сашке надоело возиться со списком, и он отправился на «женскую половину», чтобы выяснить нельзя ли и с ними как-нибудь скооперироваться. Кирюша увязался за ним. Ему было все равно куда идти, только бы к девчонкам.
- Давай распределять! – потребовал он по дороге. – Мне Лару, а тебе всех остальных!
Сашку умилила его щедрость.
- Ты уверен, что тебе не Лену? – спросил он.
- Да ну эту Лену! Она не в моем вкусе! Таких на сотню двадцать штук. Я выбираю Лару.
- А Лена, по-моему, тебя выбрала, – заметил Сашка.
- Да кого она там может выбрать! Курица! Чтобы отвлечь женщину от вселенских страданий, достаточно сказать ей, что у нее испачкалась сзади юбка! – фыркнул Кирюша, но все же приятно зарумянился.
Шагов десять он размышлял, а потом великодушно заявил:
- Ну хорошо. Я передумал. Мне Лару, Лену и… мм-м… ну так и быть… Рину.
- А Рина тебе зачем? – спросил Сашка, начиная заинтересованно разглядывать его подбородок.
- Да так... Она, конечно, конопатая, но сойдет, - неосторожно ляпнул Кирюша.
В следующую секунду его впечатали спиной в расписание. Сашка понял, что озверел, только когда со стенда полетели объявления.
- Ты что, псих? Псих, да? Лечись! – сказал Кирюша, прыгая губами.
Сашка, опомнившись, отпустил его, повернулся и пошел. Кирилл догнал его у комнаты девчонок. Ещё в коридоре ощущалось, что в комнате идет напряженная писательская работа. На двери уже висела бумажка: «ОГРОМНОЕ СПАСИБО, что не забыли постучать!»
- Слушай, чудак-человек, да чего тебе надо? Я же тебе Алису подарил! И Фреду! – крикнул он.
- Давай я Фреде скажу, что ты мне ее подарил. Вот она порадуется! - предложил Сашка.
У Кирюши сразу улетучилось чувство юмора.
- Озверел? Шуток не понимаешь? – испугался он, хватая его за рукав.
Сашка постучал и толкнул дверь. Комнаты они не узнали. Кровати были переставлены. Нижние ярусы затянуты покрывалами. Стол выдвинут на середину комнаты. За столом сидела Фреда и строчила: «Всякая лежащая не на месте вещь будет вышвырнута в окно! ОГРОМНОЕ СПАСИБО за понимание!»
Сашка искоса заглянул Фреде через плечо и стал высматривать Рину. Он как чувствовал, что она окажется на втором ярусе у окна. Вообще любопытно, что каждый выбирает место, максимально ему подходящее. Один даже в абсолютно пустой комнате найдет непросматриваемый уголок и устроится там уютно и тихо. А другой усядется в дверях и вытянет ноги, чтобы все об него спотыкались.
У девчонок Кирилл и Сашка пробыли недолго. Алиса с Фредой сразу начали орать и они оказались в коридоре скорее, чем смогли составить общий список.
- Кирюша, тебя мальчики не обижают? – спросила Лена, выглядывая за ними.
- Кого? Меня? – возмутился тот.
- А почему у тебя на спине написано, что семинар для средних шныров переносится? – поинтересовалась Лена, снимая у него со спины желтую самоклеющуюся бумажку со стенда.
Кирюша замычал что-то невнятное. Лену его мычание не удовлетворило.
– Следи, чтобы Кирюнчика не обижали! – велела она Сашке и вернулась в комнату.
Там Лара как раз внушала Рине:
- Видела, как Сашка на тебя посмотрел? У меня глаз-алмаз!
Рина пожала плечами.
- В глазах маркиза появился лихорадочный блеск. Он сжал ее в объятиях. В ночи послышался треск ребер, - сказала она, захватила банку сгущенки и ушла кормить гиелу.
Кроме сгущенки, у нее был здоровенный пакет с куриными головами. Как-то, летом еще, после обеда Суповна придержала ее за локоть и затащила на кухню. В пару и брызгах кипятка метались дежурные и два постоянных помощника – Надя и Гоша. Четыре громадные раковины были забиты посудой выше головы.
- Не издохла ещё твоя чудовищща? – гаркнула Суповна.
Рина зажалась. Первые недели она надеялась, что о гиеле будут знать только человек пять, но, видимо, лучший способ сохранить тайну в ШНыре – назойливо пытаться ее всем открыть. Причем не просто открыть, а с кучей ненужных подробностей.
- Топить надо было, пока глаз не открыла! Ишь какая! – снова закричала Суповна.
Рина приготовилась бочком удирать из кухни, но тут Суповна нырнула под мойку.
- На вот отдай..! Нехай себе подавится, чудищща твоя! – и она сунула Рине здоровенный кулек, из которого страшно смотрели куриные головы с желтыми клювами и кровавыми гребнями.
Рина, изучившая привычки своего гиеленка, прикинула, что если «ее чудищща» и подавится, то исключительно от жадности.
И вот сейчас, с пакетом голов и куриных лап, она спустилась на первый этаж и у дверей ШНыра увидела Платошу. Главный романтик ШНыра сидел на подоконнике и гадал на кактусе, пинцетом выдергивая иглы. Глаза запали. Под глазами - синий пупырчатый ободок. Рина посочувствовала: ещё бы, бегает за дачницами с веником гладиолусов. Умотается, а днем спит в пегасне на куче опилок.
- Привет! – сказал он Рине, слабо махнув ей рукой. - Куда бредешь, прекрасное дитя?
Рина засмеялась.
Рядом с Платошей, восторженный и свежий, подпрыгивал Витяра. Маленький, лопоухий, встрепанный, он то орал, то плакал, то хохотал, то ляпал свою любимую «от-ты-дусю». Платоша и Витяра были неразлучной парой. Витяра любил Платошу до безумия и всё за ним повторял.
Заметив Рину, Витяра метнулся к ней.
- Видела этого негодяя? – завопил он.
- Какого? – не поняла Рина.
Платоша с усталым лицом ткнул себя пальцем в грудь.
- Он обо мне говорит, - лениво пояснил он.
Витяра подпрыгнул.
- Этот гад меня из телефонной аськи снес! Я, правда, первым его убил, но я-то убирался! Есть разница? Скажи: есть? – снова заорал он.
- Ага, - осторожно согласилась Рина.
Она вышла из ШНыра и зашагала по ставшей привычной дорожке. Вначале по основной аллее до старой березы со сдвоенным стволом. От старой березы - поворот налево и по опрозрачнившемуся парку до ограды. Чем дальше от Зеленого Лабиринта, тем подмосковнее становился лес. Если первые триста метров легко можно было встретить эвкалипт, кедр или японскую сосну с плоской вершиной, то ближе к ограде росли обычные березы и сосенки, среди которых изредка попадались выросшие дичком яблони.
По правую руку от Рины в березняке послышался треск. Кто-то, топая, шел в ее сторону. Не задумываясь, Рина нырнула за упавший ствол с вывороченным у корня пластом земли, легла на живот и притаилась. Между стволом и землей была небольшая щель, в которую Рина могла смотреть, насколько позволяла высокая трава.
Рина лежала и терпеливо ждала, разглядывая нерпь. Она смотрела и думала, сколько шныров носило ее нерпь до нее. Видела царапины на литых фигурах и трещины на коже. Новым был только шнурок, но это понятно. Шнурок изнашивается быстрее всего.
- Сколько лет моей нерпи? Сто? – как-то летом спросила она у Яры, с которой успела сдружиться.
- Больше. Последняя была сшита лет двести пятьдесят назад. Сейчас драконьей кожи не осталось. Ну, может, пару клочков где-то завалялось. Так что нерпей с каждым годом все меньше, - озабоченно отозвалась Яра.
- А бывшие шныры возвращают нерпи?
- Чаще нет. Да только им всё равно толку от них никакого. Как только шныр присвоит закладку, нерпь у него больше не заряжается, - ответила Яра.
Дрожь почвы усиливалась. Десять секунд спустя Рина увидела огромные ноги, которые могли принадлежать только одному существу во всем ШНыре.
- Горшеня! – прошептала она.
Гигант вел себя загадочно. Через каждые несколько шагов он останавливался и, замирая, прислушивался. Рина прижалась лбом к березе, хотя и без того знала, что место, где она прячется, надежное.
Горшеня оказался так близко, что она могла, просунув снизу руку, схватить его за ступню. Постояв некоторое время у березы, Горшеня перешагнул через ствол и, не оборачиваясь, решительно направился к старому дубу. У дуба он лег на живот и припал ухом к земле между двумя толстыми корнями. Долго, очень долго он лежал неподвижно, и только огромный рот растягивался от удовольствия.
Опасаясь, что, если она сейчас встанет, то он увидит ее в траве, Рина стала осторожно обползать березовый ствол. Как она не старалась делать все тихо, все же под локтем у нее хрустнула ветка. Горшеня рывком встал, быстро осмотрелся, и, сделав несколько крупных шагов, исчез в чаще.
***
До забора Рина монотонно бубнила под нос бессмысленное: «Бешеные ежики в чокнутом лесу ели-уплетали колбасу!» Спрыгнув с ограды в обратном направлении, Рина добралась до гаража. Если раньше ворот на нем не было, то недавно, когда ясно стало, что сильно выросшая гиела вот-вот полетит, они с Улом нашли деревянную межкомнатную дверь и кое-как ее приладили.
- Лучше было бы не вешать. Только местных дразнить, - сказала Рина, прикинув, что деревянная дверь легко срывается ломиком.
- ЧУДО! былиин! Да не будет ничего! Только не забудь коснуться двери нерпью, - сказал Ул.
- А если забуду?
- Тогда звиняйте, дэушка!.. Окажешься на высоте четырех метров над Истринским водохранилищем. А до дна там ближе, чем до берега.
Шагнув в сарай, Рина остановилась на пороге. Тотчас что-то здоровенное, размером с хорошего теленка, с силой толкнуло ее в плечи. Рина опрокинулась, теряя куриные головы. Липкий язык скользнул от подбородка до бровей. Рине показалось, что ее окунули головой в прокисший, дня три пролежавший мусор.
- Я тебя убью! Прикончу! – заорала она, отталкивая наглую тушу коленями.
Гиеленыш обиженно заскулил. Отплевываясь, Рина вытерла рукавом лицо. Молодая гиела ела с жадностью, рыча, хлопая крыльями и поворачиваясь к Рине спиной, как если бы не исключала, что та будет отбирать то, что только что сама дала. Порой Рине казалось, что гиела не чувствует вкуса еды, потому что глотает не жуя. Съесть же она могла все. Однажды Рина видела, как месячный гиеленыш в две минуты разодрал и слопал кирзовый сапог, найденный тут же, под полками.
Долгое время гиеленыш оставался безымянным. Рина не могла определить пол щенка, а давать имя, не зная пола, не рисковала. Пол определился только, когда на гиелу пришла взглянуть Суповна. К тому времени гиеленыш был с хорошего бульдога и банки со сгущенкой разгрызал на раз-два. Сероватые бока меняли цвет. На них появлялись заметные подпалины. У взрослой гиелы отдельные островки сольются и станут темными полосками.
Увидев гиелу, Суповна первым делом скривилась и плюнула, выполняя извечный старушечий этикет.
- И родится жа такое!.. Лопатой ее было надо! Лопатой!
Гиеленыш оскалился и показал Суповне зубы, острые и мелкие как пила. Суповну они не устрашили.
- На хозяйку свою челюстями клацай! Кто ты там? Парень, девка?
Гиеленыш зарычал, капая слюной, для описания которой у Менделеева не хватило бы всей его таблицы. Захлопал крыльями и заклокотал. В груди у него что-то кипело и булькало. В ноздрях лопались влажные пузырьки. Кожа на морде собралась складками.
- Эта ша такое? И ша ты сявку свою в гармошку собрал? – с негодованием гаркнула Суповна. - А ну переверни!
Рина крепко ухватила гиелу за основание правого крыла и рывком перевернула на спину. Суповна наклонилась. Гиеленыш продолжал клокотать, но как-то не зло. Он Суповны пахло уверенностью в себе, добротой и рыбой. И то, и другое, и третье гиеленышу втайне нравилось и заставляло его замирать.
- И то хорошо, что не девка! Парень!.. А всё-таки лопатой было бы вернее! – заявила Суповна и ушла, вывалив гиеленышу полсумки селедочных голов.
В этих головах гиеленыш тогда извалялся так, что Рина три дня не касалась его, зная, что иначе ее будут обходить в ШНыре по соседнему коридору. Отчасти из-за рыбы, а отчасти из-за кошмарной привычки гиеленыша «распускать язык». Запах же у языка был соответствующий, особенно после того, как Родион, подобрев, стал таскать гиеленку дохлых кошек.
- Где ты столько дохлых кошек берешь? Ты их случайно не стреляешь? – спросила у него как-то Рина.
- Очень надо! Только заряды переводить! – не очень убедительно ответил Родион, после чего в дохлых кошках наступил перерыв, зато Родиону в диких количествах стали попадаться дохлые вороны и галки.
- Иду тут по улице: смотрю – ворона валяется. Метров сто прошел – ещё две. Ну думаю: уж прет так прет!
Ул, которому Рина обо всем рассказала, посматривал на Родиона с подозрением. Он не забыл, как два года назад Родион отбил у собак в поселке полудохлую курицу и, пока все ждали благородного поступка по оказанию первой медицинской помощи бедной птичке, слопал ее вместе с Максом.
- Ненавижу кур! Они меня в детстве смертельно напугали! – сказал Родион в свое оправдание.
- Угу. На него книжка про золотого петушка из шкафа упала, - подтвердил Ул, всему дающий свои интерпретации.
Рина назвала гиеленка Гавр. «Гауувррр!» - было единственным человеческим словом, которое произносила сама гиела в минуты максимальной сытости и довольства.

Глава восьмая.
ХВАТАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ
Каждый человек - повторяющийся музыкальный мотив. Один: трам-парам! Другая: ти-ти-ти! Третий: кудах-тах-тах!
И ещё всякий человек напряженно думает и додумывает одну и ту же протяженную по жизни и времени мысль. У одного это: «Я все выдержу! Всем помогу!» У другой: «Все равно все пропало. Я всегда буду несчастна». У третьего: «Меня не обманешь! Я сам всех надую!»
Человека ни в чем убедить нельзя. Любой ответ, который я ему дам, должен прозвучать в нем ДО моих слов.
Из дневника невернувшегося шныра

Окончательный список был готов ближе к полуночи. И, разумеется, нести его пришлось Сашке. Кирилл валялся в кровати в наушниках и даже лежа ухитрялся пританцовывать. Сашка порадовался, что спит не под ним, потому что кровать скрипела и грозила обрушиться.
Макар закрыл глаза, собираясь отключиться всего на одну секунду, и вырубился на всю ночь. Добрый Даня из жалости стянул с него ботинки. При этом из голенища правого ботинка выпали мужские часы с тяжелым серебряным браслетом.
- Смотрите, какая смешная привычка! Носит часы в ботинке! – радостно сказал Даня.
Влад Ганич цокнул зубом (у него имелся дуплистый зуб с двойным корнем, который очень выразительно цокал) и переложил бумажник из-под подушки в карман.
То, что Ул живет на чердаке, Сашка выяснил у попавшегося ему по дороге Рузи. Рузя пребывал в печали, и выражение лица имел не столько страдающее, сколько добровольно самозамученное.
Сашка поднялся на чердак. В щель под дверью пробивался свет. Он постучал. Открыл ему Афанасий. За спиной у Афанасия на табуретке сидел Макс и ковырял отверткой в шнеппере. Родион качался в гамаке и требовал у Макса перестать в него целиться.
- Ат… отстань! Он ры-разряжен! – заикался Макс.
- У тебя тетива натянута. Хочешь в меня отверткой пальнуть? Мне много не надо, я человек маленький… А тебе чего?
Сашка ответил, что пришел к Улу и принес список.
- Ул там! – Афанасий ткнул пальцем в темноту, где точкой горела электрическая лампочка.
Сашка пошел по чердаку, то и дело на что-то налетая. В грудь ему уткнулся крылатый скелет пега. Обогнув его, Сашка увидел Ула, который головой вниз, как летучая мышь, висел на балке и смотрел на него.
- Принес? Давай! - Ул протянул за списком руку и, не глядя, бросил его на гамак. - Тут от всех один?
- Ну кроме девчонок и Влада Ганича. Он свой список завтра принесет, - сказал Сашка.
Ему было непривычно говорить с человеком, чье лицо он видел перевернутым. Ул это, видимо, понял. Он раскачался на балке и с удивительной ловкостью упал, не страхуясь руками. Перекатился и вскочил.
- Не доверяет, значит? – поинтересовался он.
- Ну не то, чтобы не доверяет. Он у него на четырех страницах… пока… - сказал Сашка.
Ул усмехнулся.
- А вы-то сами уложились?
Сашка что-то начал отвечать.
- Короче, их так много, что их как бы нет! – догадался Ул и, не притворяясь избыточно вежливым, выпроводил Сашку за дверь.
- Спокойной ночи! – щеколда защелкнулась со звуком винтовочного затвора.
Афанасий стоял рядом с Улом и с ним вместе слушал, как Сашка грохочет по железной лестнице вниз.
- Неплохой, вроде, парень, - сказал он.
Ул кивнул.
- Возможно и неплохой. Но мы будем знать об этом только после первого нырка.
Родион снял нерпь и прошивал ее обтрепавшийся край суровой ниткой. Вместо наперстка он проталкивал иглу пятирублевой монетой. Драконья кожа была очень толстой.
- По мне так после второго, - буркнул он. – Первый нырок показывает: устоял ли ты перед закладкой. А второй просто голая проверка на вшивость. Новизны уже нет, дурь повыжало, романтика сдохла, всё болит, а надо впираться на пега и нырять.
- Кстати, слышали новость: Витяра отказался от нырков, - вспомнил Ул.
- Кто, Оттыдуся отказался? Он же неплохо н-нырял! Каждый раз чего-нибудь в-вытаскивал! – не поверил Макс.
- Кавалерия сказала: отказался и всё. Правилами ШНыра это не запрещено. Ему даже не будут задавать вопросов, почему он это сделал. Он принял решение, - заметил Ул.
Родион поскреб колючую щеку.
- Чего-то многие отказываются. Платоша тоже недавно отказался. Гнилые какие-то эти средние шныры, - сказал он недовольно.
- Ну у Платоши другое. Носовое кровотечение при перепадах высоты… Чего ему, подушкой нос затыкать?.. А что теперь Витяра будет делать?
- Не знаю. Может, через время передумает, и снова будет нырять. А нет – так в ШНыре и без того работы навалом. Кузепыч вон тоже от нырков когда-то отказался и без дела не сидит.
- Ку…кузепыч отказался от н-нырков? Т-ты т-точно з…з…з? – переспросил Макс, от волнения заикаясь сильнее, чем обычно.
- Пой, Макс! Пой! – посоветовал Родион.
Макс побагровел. Когда-то он, не подумав, брякнул, что в детстве бабушка заставляла его петь. И Родион, разумеется, это запомнил.
- Там что-то запутанное было с Кузепычем… - сказал Ул. – От нырков отказался. Потом пчела у него погибла. Из ШНыра уходить хотел. Колбасило его не по-детски… Кавалерия уговорила его остаться на год, потом ещё на год… В общем, он до сих пор тут.
- Но ведь пчела погибает только у тех, кто… - начал Родион.
Ул не дал ему закончить.
- Раз закладка Зеленого Лабиринта пропускает его за ограду, значит шанс есть. Вначале теряется возможность прохода на двушку, потом гибнет пчела. Ограда ШНыра – последний бастион. В варианте Кузепыча он выдержал приступ, - прервал он.
* * *
Отдав список, Сашка долго бродил по ШНыру. Ничего особенно интересного он не увидел, если не считать стены рядом со столовой, на которой висели десятка два трофейных боевых топоров, два лука и дюжина арбалетов. К сожалению, всё было тщательно закреплено и буйство любознательных ручек улеглось само собой.
Слегка разочарованный, Сашка вернулся на второй этаж. Когда он уходил искать Ула, длинный коридор был освещен. Теперь же все лампы были погашены, кроме одной, дальней. Она горела далеко, у пятачка с теннисным столом. Свет этой единственной лампы отражался от белых стен, казавшихся сужающимся тоннелем.
Ощущая неясную тревогу, Сашка прошел метров десять.
- Ты умреш-шь! Пробил твой час-с-с! – услышал он глухое шипение.
Он остановился. Нервно огляделся. Его окружали глухие стены. Сашка сделал несколько осторожных шагов. И вновь в пустоте родился звук – едва различимый, похожий на шорох мертвых губ:
- С-с-с-смерть!
Теперь Сашка поймал направление звука. Он повернулся, вскинул руки, но… там была лишь стена. Оштукатуренная и белая, она шла синеватой рябью, точно кто-то пытался пробиться к нему сквозь кирпич и штукатурку. Пока Сашка стоял неподвижно, все было тихо, но стоило ему сдвинуться хотя бы на сантиметр, голоса вновь просыпались. Их было много. Они доносились отовсюду, из глухих стен:
- Мне мозг… Мне глаза… а мне киш-ш-шки!
Сашка отшатнулся, ударился плечом о холодную стену.
- Вы кто? – крикнул он, паникуя.
- Замурованные ш-шшныры! Ты с нами заговорил: значит, ты наш-ш! – прошипел голос, и прямо из глухой стены на Сашку кинулась фигура с чем-то белым, занесенным над головой.
Сашка отпрыгнул, завопил от ужаса и, не задумываясь, ударил замурованного шныра в челюсть. Тот рухнул как подрубленный.
Ударить во второй раз Сашка не успел. Стены вокруг него взорвались. С разных сторон на него бросилось ещё несколько фигур. Одна из них держала в руке страшный горбатый автомат. На запястье у другой вспыхнул ярко-алый контур льва. Сашку сшибли с ног, и всего за несколько секунд он превратился в обкрученную белым холстом мумию. Руки и ноги были стянуты так сильно, что он мог шевелить только пальцами и шеей.
Сашка лежал на полу, ворочал глазами и совершал всё новые открытия. Что горбатый автомат вблизи оказался банальным шуроповертом. Или что один из нападавших - бритая девушка. «Замурованный шныр», которого он ударил, тяжело зашевелился и встал. Это был Вовчик.
Сашка запоздало понял, в чем дело. Человек семь или восемь «средних» шныров стояли у стен, держа в поднятых руках простыни. Простыни были белые, и стены тоже. Уже в двух шагах при слабом освещении все сливалось в единый фон, и казалось, что воет и хрипит сама стена.
Бритая наголо девушка присела на корточки рядом с Сашкой.
- Гасморка мет? Гос не залит? – спросила она добрым голосом.
- Нет, а что? – не понял Сашка.
- А бо забохнешься! – заботливо сказала девушка, и на рот Сашки лег тугой прямоугольник пластыря.
Тот попытался отодрать его языком – бесполезно.
- Поднимайте! – велела девушка.
«Мумию» подняли. Мычащий Сашка оказался прямо перед Вовчиком.
- Теперь ты узнаешь, что такое «ночь новичка»! - с угрозой предупредил тот и потрогал челюсть.
Покачиваясь на несущих его руках, Сашка доплыл до конца коридора. Большеголовый парень, опознанный Сашкой как «кухонный Гоша», присел перед дверью на корточки и прильнул ухом.
- Дрыхнут! – шепнул он и потянул вниз ручку.
Восемь теней и один одушевленный кокон просочились в неосвещенную комнату. Сашка увидел синий квадрат окна, перечеркнутый сосновой веткой. Со второго яруса доносился могучий храп Макара. Сашку бережно опустили на пустую кровать и убедительно попросили не мычать.
В комнате уже кипела бесшумная работа. Маленький паренёк с шуроповертом на несколько секунд присел перед ботинками Макара. Шуроповерт тихо зажужжал.
Влада Ганича бритая девушка тщательно пришивала через одеяло к матрасу, используя здоровенную цыганскую иглу. Даню скотчем примотали к кровати. На грудь ему осторожно положили батон докторской колбасы, зафиксировали ее по краям тем же скотчем и накрыли одеялом. Рядом, деловито трогая ногтем зубья пилы, застыл средний шныр.
Не просыпаясь, Даня заворочался, отчетливо сказал: «Ненавижу медленный интернет!» и сделал безуспешную попытку перевернуться на другой бок.
Вовчик заботливо, как любящая мамочка, положил себе на колени ногу спящего Кирилла и вставлял между пальцами бумажки. Закончив с бумажками, он извлек из кармана зажигалку и стал вращать колесико, ожидая, пока остальные тоже будут готовы.
- Внимание! Десять секунд! – шепнула бритая девушка.
Отодвинув от стены кровать, два человека встали по разные стороны. Взяв простыню за четыре угла, они подняли ее над Макаром и держали примерно в полуметре над ним.
Теперь все ждали только сигнала. Сигналом стало щелканье зажигалки Вовчика, который одним длинным движением руки поджег сразу восемь бумажек.
Сашка ожидал немедленного вопля, но Кирюша продолжал посапывать, во сне неуютно поджимая пальцы ног. Несколько секунд огонь спокойно разгорался. Сашке уже стало казаться, что он так ничего и не почувствует, но тут Кирилл завопил дурным голосом и, отшвырнув коленями одеяло, стал быстро вращать ногами, будто крутил педали. Но чем быстрее он их крутил, тем сильнее разгорался огонь.
- Лучше «велосипеда» только «ракета», но ужасно трудно стало доставать селитру! - с сожалением пробормотал Вовчик.
Крик Кирюши переполошил всех. Теперь можно было не скрываться. Парень с пилой немедленно принялся перепиливать Даню. Во все стороны летели клочья одеяла и ошметки колбасы. Даня орал, как раненый верблюд.
Два средних шныра помощнее трясли кровать Макара.
- Обвал! Землетрясение! Спасайся кто может! – надрывался Вовчик.
Ничего не понимая, Макар сел на трясущейся кровати. В комнате была мгла, освещаемая только горящим «велосипедом» Кирюши. Макара болтало из стороны в сторону. Над ним нависало что-то белое, четырехугольное. Державшие простыню шныры медленно опускали руки. Секунду спустя простыня коснулась лба Макара.
- Заваливает! – завопил Вовчик ещё надсаднее. - Держи потолок! Потолок падает! Все погибнем!
Макар бросился на спину и в ужасе уперся в простыню ногами. Должно быть, ему, и правда, казалось, что обрушивается потолок.
- Молодец! Хорошо держишь! На тебя вся надежда! Руками помогай, руками! - горланил Вовчик.
Макар стал помогать руками. Вовчик дернул за планки реечного дна. Они разъехались, и Макар обрушился на Влада Ганича. Пришитый к матрасу Влад скатился с кровати и теперь вместе с матрасом полз по полу, похожий на гигантского слизня. Даня, пропиленный до середины колбасы, конвульсивно вздрагивал. В груди у него торчала пила.
Внезапно вспыхнул свет, на несколько секунд ослепивший всех – и старичков, и шныров нового набора. В дверях застыл заспанный Кузепыч, по пояс голый, шерстяной как орангутанг, в длинных шортах ниже колена. Он был босиком, и красные растопыренные пальцы его ног казались такими же клешнями, как и пальцы на руках.
- Я же предупреждал: закрывайте двери! – сказал он, вопросительно разглядывая Кирилла, который продолжал «велосипедить» ногами, хотя бумажки между пальцами давно погасли.
Макар, моргая, недоверчиво разглядывал потолок. Чувствовалось: он с трудом понимает, каким образом тот ухитрился прилипнуть обратно.
- Мы… ну это… зашли чисто пообщаться… - забормотал Вовчик.
Слушать оправдания Кузепычу было скучно. Он подошел к Дане, выдернул у него из груди пилу и критически провел по зубьям большим пальцем. Зубья были забиты шерстью и колбасой.
- Инструмент изгадили!.. Лучше б циркуляркой!.. Одеяло зашить! Обувь открутить! Шуроповерт в хозчасть! Всем по двести отжиманий и марш по комнатам! – приказал он.
- И мне отжиматься? – вкрадчиво спросил Вовчик. – У меня рука недавно была сломана!
- Уговорил. Тебе сто приседаний… - разрешил Кузепыч и, дождавшись пока Вовчик торжествующе ухмыльнется, жестко добавил: - … на каждой ноге!
Последствия ночного штурма ликвидировали только часа через два.
«Перепиленный» Даня так и не сумел больше уснуть, хотя привязанную к нему колбасу доел вечноголодный Макар. Именно Макар успокоился быстрее всех, хотя до этого громче всех орал. «Вот она – здоровая психика здорового психа!» - завистливо пробормотал Кирюша.
Дожевав остатки колбасы, Макар разулся, и, ковыряя в зубах мизинцем, полез в кровать. Наверху он стянул майку и оказался бел, безволос и крепок, с синей сеточкой жил под тонкой кожей. Через правый сосок у него проходил длинный шрам.
Даня жалобно заморгал. Как многие умняшки, он был невероятно впечатлителен.
- Ножевой? – спросил Даня.
- Да не!.. какое? Перелезал тут через одно дело - за колючку зацепился, - небрежно сказал Макар.
- А где бывают такие колючки? – как классический вундеркинд, в ряде бытовых вещей Даня проявлял зашкаливающую наивность.
Макар объяснять ничего не стал.
- А всё-таки ты меня бойся, длинный! И эти, которые нас развели, тоже пусть боятся! – сказал он и, с клацаньем челюстей зевнув, мгновенно уснул.
Дане не спалось. Он вышел на улицу и стал бродить вокруг ШНыра. Посыпанная песком дорожка в лунном свете казалась голубоватой. На поворотах громоздились темные горбатые камни. Если бы на одном из них сидел белый волк и выл на луну, Даня не удивился бы. Он находился в том предутреннем, ночном состоянии, когда человек вообще ничему не удивляется.
Неожиданно Даня ощутил тревогу. Он быстро отступил в тень и присел на корточки. Несколько секунд спустя его ослепило острой вспышкой. Даня по неопытности не знал, что на чужую телепортацию лучше не смотреть, особенно в темноте. Когда он вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что по песчаной дорожке в его направлении движется фигура в шныровской куртке. Человек ежился от холода, сутулился и прятал руки в карманы. Лицо скрывал высоко поднятый воротник.
Даню он не видел. Тот сидел в тени, озиравшегося же человека заливала луна. Когда он оказался совсем близко, Даня заметил, что он пошатывается и стучит зубами. И сразу же понял причину. Человек был насквозь мокрый. С его куртки стекала вода. Она же хлюпала и в ботинках.
Неизвестный подошел к крыльцу ШНыра, открыл дверь и скрылся внутри. Даня некоторое время выждал и отправился следом. Ему было интересно, кто это. Поначалу мокрые следы отчетливо различались, но потом стали гораздо реже. Видимо, человек разулся. Все же Даня сумел разобраться, что неизвестный поднялся на второй этаж, к жилым комнатам. Здесь следы затерялись среди множества других влажных следов, потому что пол в душевой был вечно сырой, и куча шныров растаскивала воду на шлепках.
Даня вздохнул и вернулся в комнату. Ручка провернулась легко, но дверь открылась только на пять сантиметров и уткнулась в преграду. Даня сообразил, что с той стороны прочно залегли спать, для безопасности придвинув к двери кровать.
Даня некоторое время робко покричал: «Ау! Господа, это я! Если вас не затруднит, пустите меня пожалуйста!», но господа просыпаться не собирались.
- Как это не печально, они мне не внимают! – сказал себе Даня.
Он так слился со своей особенной интонацией, что без нее не воспринимался. Если бы Даня стал вдруг обычным, все забили бы тревогу.
Потоптавшись в задумчивости, Даня попытался улечься на стол для настольного тенниса, но он был хотя и большой, но жесткий. Рядом со столом лежал старый громоздкий арбалет без тетивы. В жеребячьем порыве Даня схватил его и принялся целиться в разные стороны. Потом прилег на скамейку для жима лежа и, надеясь, что утром не треснется о штангу с блинами, погрузился в сон.

Глава девятая.
ПРАКТИЧЕСКИЙ ПЕНДАЛЬГОГ
Не жалеть себя! Всё, что я жалею, рано или поздно отправится на корм червям. А то, что вечно, рождается именно там, где заканчивается саможаление. Чтобы я стал лучше, меня надо непрерывно пинать, не забивая при этом насмерть.
Из дневника невернувшегося шныра

Рина опустила молоток. Только что она прибила ботинок Алисы к спинке ее кровати. Может, хоть так она научится, вваливаясь в комнату, не швырять обувь где придется? Слов Алиса всё равно не понимает. Она гуманитарий, а у гуманитариев слова обесценены.
При всей своей созерцательности Рина была человеком мгновенного действия. Если читать, то сутками, пока глаза не станут красными, как у вампира. Если обидеться на Артурыча, то выкинуть в окно все его вещи. Если ломать стену, чтобы сделать в своей комнате арку, то так, чтобы сосед сверху прибежал в ужасе, взвизгивая, что обрушивается дом. «И где ты кувалду взяла в четыре часа утра?» - стонала потом Мамася.
Закончив с алисиным ботинком, Рина распахнула раму и спрыгнула на газон. Мимо ее окна Яра тащила куда-то строевое седло. Русалка на ее нерпи была погасшей.
- Подарок Улу! Только не спрашивай, где я это взяла. В Музее Вооруженных Сил оно все равно без надобности. Только указками тыкают, - сказала Яра.
Седло было богатое, из отличной кожи, и совершенно новое. Обычная история. Какой-нибудь толстый маршал пару раз принял на нем парад. Потом маршал перекочевал под Кремлевскую стену и украсился памятником, а новый маршал заявил, что не собирается сидеть на том, чего касались штаны его предшественника.
- Вопрос можно? – спросила Рина.
Яра показала пальцами, насколько маленький должен быть вопрос.
- Ты за что любишь Ула?
Яра остановилась и бросила седло на траву.
- Ул – это который? С животиком, который всё время лыбится?
- ЯРА!
- Ну не знаю. Он настоящий. Не дутый. Не крутой. Не придуманный. Он такой, какой он есть. И ещё он сам себя не замечает. Меня это первое время ошарашивало.
- Кого не замечает? – не поняла Рина.
- Ну всегда в глаза бросается, когда мужик сам с собой носится. Как он перед зеркалом глаза скашивает, как смеется, как на фотографии свои смотрит. А Ул он в своем теле как в троллейбусе едет. Новый он, старый – какая разница, когда все равно выходить.
Яра засмеялась и указательным пальцем ткнула Рину в нос.
- Пык! А ты в кого-нибудь влюблена? Хотя не отвечай. Знаю, что нет.
- Откуда?
- Ну ты по сторонам много головой вертишь. А когда человек влюблен, он как в танке. Видит метр поля в смотровую щель и – всё.
Рина фыркнула. Она не собиралась сидеть в танке и видеть один метр.
Яра пошла в пегасню, а Рина к Гавру. Она сама не понимала, что привлекает ее в этой гиеле. Порой ей казалось, что она любит ее даже больше пегов. Точнее так: пегов она любит всех, не выделяя для себя конкретного любимца, Гавра же она любит адресно.
Едва она перемахнула через забор, как Гавр бросился к ней, обнюхивая руки. Присев на корточки, Рина поцеловала Гавра в морду, предварительно протерев гигиенической салфеткой участок у носа.
К поцелую Гавр отнесся спокойно, а вот салфетку, обнюхав, сожрал, долго и вымученно глотая.
Когда Рина вернулась в ШНыр, там стучали ложки. Из кухни доносились дружелюбные проклятия Суповны. Ближе к концу завтрака Даня заглянул в чашку:
- Я понимаю, господа, что у некоторых мое сообщение вызовет нездоровый смех, но я выпил чай с вермишелью! Никто не хочет раскаяться?
Раскаиваться никто не стал, включая Макара, лицо которого излучало зашкаливающую чистосердечность. Сашка в утешении рассказал, как они однажды в байдарочном походе у них рис, мука, соль и сахар оказались в одном пакете, а все другое они попросту утопили.
Фреда презрительно заиграла бровями. Она считала Сашку спортсменом. Спортсмены же, в представлении Фреды, были ужасные люди, которые «исчо» пишут через «о», «ищю» и «хочю» - через «ю», ну а про остальное можно не говорить.
Распахнулась дверь. Алиса подняла голову, что-то увидела и мокрым пальцем перестала рисовать на столе виселицу. В столовую ворвался Ул. Лицо у него было красное, мятое, застывшее. Страшное лицо. Не заметив, бедром задел стол с горой пустой посуды. Полетели тарелки. Что-то крикнул выскочившей на грохот Суповне.
В следующий миг, срывая фартук, Суповна уже куда-то бежала. Рина с Сашкой кинулись следом.
Аза лежала в своем деннике в пегасне. Все тело было сведено, а ноги неестественно выпрямлены. Губы и ноздри - в розовой пене. Но Рина смотрела даже не на ноздри, а на ее прекрасные крылья. Забрызганные грязью, раскинутые, забитые соломой, они лежали теперь как нечто ненужное, не имевшее к лошади никакого отношения. Кто-то, не заметив, наступил ей на маховое перо. Аза судорожно вздохнула и всё. Даже крылом не шевельнула.
По кобыле ползали мухи. Лезли в глаза, в уши, под хвост. Яра, сидя на корточках, прогоняла их, но мухи даже не пытались притвориться, что улетают.
- Налезли в денник! А ну геть отсюда! – крикнула Суповна, как котенка выбрасывая из денника Вовчика. Сила у Суповны была немерянная. Говорили, что ее лев на нерпи вообще не требует перезарядки из-за близости сокола.
Суповна с Кавалерией опустились рядом с Азой на колени.
- Прихожу к ней с утра – и вот! – жалким голосом сказал Ул.
- Успокойся! Что ела вчера? Где паслась?
- Я выводил ее к речушке. Ночью. Часа на два.
- За ШНыр? – строго спросил Кавалерия.
Ул кивнул. Речушки Зарянки не значилось ни на одной серьезной карте. Узкая как ручей, она рассекала луг с западной стороны. Трава на склоне была редкостная, в человеческий рост. Выводить пегов за территорию ШНыра запрещалось, но искушение было большое. Как старшим шнырам за это не влетало, они все равно ночью водили туда лошадей.
Кавалерия кратко выдохнула в нос, но ничего не сказала. Ул и так наказан.
- Может, съела что? На опой не похоже, – спросила она у Суповны.
Та, мотнув головой, навалилась на Азу. Ощупала грудь, живот, пах. Что-то обнаружила на задней ноге, распутала, потянула. Аза моргнула от боли, прижала уши. В руках у Суповны был короткий, сантиметров в двадцать, обрезок колючей проволоки. Ржавый, весь в земле и глине. Качнула им перед носом у Ула.
- Не видел, что ли? Она ж должна была хромать!
Ул мотнул головой. Схватил проволоку, с досады хотел вонзить колючки себе в руку. Суповна ударила его костяшкой пальца в лоб. Больно ударила.
- Совсем одурел? Свалиться хочешь? А за Азой кто ухаживать будет? - встала и, перешагнув через лошадиные ноги, вышла из денника.
Яра догнала Суповну у дверей, что-то спросила, волнуясь. Рина услышала, как Суповна ответила:
- Столбняк у нее… А я откуда знаю? Что я, гадалка? Кобыла молодая, чухается пока … Была бы старше, так я б и возиться не стала. Только животную мучать.
А Яра всё бежала за Суповной, ловя её за рукав и надеясь на чудо.
- Откуда она всё знает про лошадей? – шепнула Рина, наклоняя к себе длинную Надю. В седле она Суповну никогда не видела. Да и в пегасне редко.
- Она же цирковая… В шатре родилась… Двадцать лет с цирком ездила, - с досадой сказала кухонная девушка Надя. В тоскливых глазах ее стояли вечные кастрюли.
Потянулись часы. Ул и Яра не выходили от Азы ни на минуту. Кобыла не умирала, но и лучше ей не становилось. Только мухи ползали по запавшим влажным бокам и путалась в крыльях грязная солома.
* * *
В конце обеда Кавалерия решительно вошла в столовую, но направилась не к своему столу, а к новичкам.
- Добрый вечер! – сказала она голосом, которым сотрудники милиции обычно говорят: «Пройдемте со мной!» - Период адаптации закончился. Сегодня вам выдадут нерпи, куртки и шнепперы. Утром жду вас в 101-й аудитории. Ровно в девять нуль-ноль, как говорит Кузепыч. Предыдущих ста аудиторий искать не трудитесь. Их не существует. Сто первая - единственная большая аудитория на первом этаже!
- А кто тут преподает? – мгновенно отозвалась Фреда.
- В ШНыре каждый преподает то, что у него лучше получается, - холодно сказала Кавалерия. – Макс – стрельбу и рукопашный бой, Родион – разведку и выживание, Ул и Яра – верховую езду, пролетки, подготовку к ныркам. Кроме того, у вас будет ещё один педагог… Сейчас его в ШНыре нет. Но об этом позже.
Фреда всё никак не могла угомониться.
- А вы сами что преподаете?
- А я преподаю абстрактное ля-ля! – сказала Кавалерия и зорко огляделась, проверяя, не считает ли кто-то на самом деле, что всё так и есть.
Рине это напомнило их учительницу по географии, которая обо всех континентах рассказывала с таким укоризненным и обиженным напором, точно сама открыла их в прошлую пятницу. «А теперь слушайте старую дуру, как она будет бредить!» - начинала географичка урок и заканчивала его со звонком одной и той же фразой: «Но вам, конечно, на всё на это наплевать!»
Хотя думала Рина про себя, Кавалерия резко повернулась к ней.
- Я что, похожа на училку? Говори правду, чтобы мне не было обидно! – прищурилась она.
- А бывает необидная правда? – усомнила Рина.
- Необидной не бывает, но ты всё равно постарайся!
- Совсем чуть-чуть, - сказала Рина и, подражая Яре, робко показала пальцами это самое «чуть-чуть».
Калерия Валерьевна улыбнулась, не разжимая губ. Она махнула рукой и, подняв над головой руку с очками, стала целеустремленно пробираться сквозь толпу учеников, запрудивших столовую. Вскоре самой Кавалерии не стало видно – одна вскинутая рука с очками, похожая на перископ подводной лодки.
Неожиданно Влад Ганич сорвался с места и догнал Кавалерию. О чем они говорили никто не слышал, но минуту спустя Ганич вернулся крайне довольный.
- Отпустила! – похвастался он.
- Куда?
- В город. Домой.
- Навсегда? – изумился Сашка.
Ганич мотнул головой.
- Не, на один вечер. Других она не пустит: предупредила.
Лена пересела на стул напротив Влада.
- Будешь в городе, накачай мне фильмов на флешку! Не могу без кино! – попросила она.
Ганич поправил галстук, разместив узел сразу под кадыком. Он вечно размышлял над всякой ерундой так долго, что хотелось выть волком.
- Хорошо, давай флешку! – сказал он.
- У меня в Киеве осталась. На твою.
Ганич моргнул.
- А моя не испортится?
- А как она испортится?
- Ну как-нибудь… Чего-нибудь там сносится, размагнитится? Это только кажется, что флешки бессмертны, на самом деле количество перезаписей не так уж велико…
- Не будь гадом! – умоляюще попросила Лена.
- Я не гад, - сказал Влад Ганич. – Просто пойми и меня. Если я скажу «да» тебе, то завтра меня о том же попросит кто-нибудь другой и через неделю мою флешку обязательно заиграют.
- Ну и сволочь же ты! Попроси у меня что-нибудь!
- Это совершенно исключено! Я у тебя никогда ничего не попрошу! - категорично заявил Влад.
В Москву он съездил очень лихо, и к полуночи, успев на последнюю электричку, был в ШНыре. Сашка был удивлен. Он был уверен, что Ганич в ШНыр не вернется.
- Как ты думаешь, почему Кавалерия его отпустила, а нас нет? – спросил Сашка у Дани. Его очень занимал этот вопрос.
- Не знаю. Наверное потому, что он тогда хотел сбежать, - ответил Даня.
* * *
В сто первой они собрались даже не в девять «нуль-ноль», а на пятнадцать минут раньше. Даже Фреда с Алисой и те пришли до начала. Сто первая аудитория напоминала поточные аудитории любого института. Такие же большие окна, такие же ступеньки, и два входа – один с первого этажа, другой со второго. Верхний вход был закрыт. Макар поковырялся в замке скрепкой, но без успеха.
Где-то без пяти девять в сто первую вшагнул огромный застенчивый парень. Из всех новичков его знала одна Рина.
- Всем п-привет! Я Макс! Ваш мудрый старший п-педагог! Кавалерия срочно ушла в н-нырок. Ищет для Азы траву, которая р-растет только на двушке. Меня просили подменить.
Лара заинтересованно поправила волосы.
- Вау! А можно неприличный вопрос: у тебя плечи свои или чего подкладываешь? – проворковала она.
Макс с подозрением ткнул себя пальцем в плечо.
- Вроде с-свои, - сказал он.
Макар взревновал.
- Он что, заикается? – косясь на Лару, громким шепотом спросил он.
Прицеливания никто не заметил. Яблоко, которое грыз Макар, оказалась прибитым к столу коротким, в палец, арбалетным болтом. Макс потянулся перезаряжаться. Однозарядные арбалеты висели у него на перекрещивающихся ремнях.
- Давайте н-начинать. М-можете ничего не записывать! – позволил он, обнаружив в пальцах у Фреды нетерпеливо приплясывающую ручку.
У Дани зачесался язык, но арбалет лежал у Макса под рукой, и он оставил мудрые мысли при себе. Вместо этого нейтрально поинтересовался, когда они будут стрелять? Если он не ошибается, Макс инструктор по стрельбе и рукопашному бою?
- Практики з-захотелось? Иди с-сюда! – Макс поманил Даню пальцем.
Даня, поколебавшись, вышел. Макс оказался ниже его примерно на полголовы. Зато в ширину они соотносились как пузырь и соломинка.
- Поговорим о нерпи и о л-льве. Новички часто не умеют ими пользоваться, хотя это п-просто. Чтобы использовать льва, нужно перед самим действием четко представить, чего т-ты хочешь… Видишь штырь?
Даня задрал голову. У потолка из стены торчал толстый кусок арматуры. До штыря было метра три с половиной.
- А т-теперь я представляю, как ты летишь и п-повисаешь. Уже в конечной ф-фазе, - продолжил Макс и, коснувшись льва, схватил Даню за пояс.
Секунду спустя Даня висел у потолка, болтал ногами и ухитрялся даже в таком нелепом положении сохранять философский вид.
- Можно полюбопытствовать, кто меня будет снимать? – поинтересовался он.
Макс задумался. Заметно было, что этого он не продумал.
- Есть маленькая сложность. Ч-чтобы снять, надо снова тебя к-коснуться! – смущенно признался он.
В слепой попытке вскарабкаться на потолок, Даня пачкал подошвами штукатурку.
- Но я высоко!
- Я в к-курсе, - сказал Макс и в поисках решения почесал шею. – Ну х-хорошо! Отпускай руки! Я тебя поймаю!
Даня осторожно посмотрел вниз. Зажмурился, громко заорал и разжал руки. Свалился он на что-то мягкое. Что-то мягкое оказалось Максом.
Макс осторожно встал с пола, инспектируя свое тело на предмет переломов. Поспешно закруглив тему про льва, он стал рассказывать про степени защиты шныровской куртки. Рина вспомнила, как Ул, показывая, какая она прочная, подпрыгивал и бился грудью об землю. Макс же ограничивался общими словами, которые звучали дежурно.
Фреда слушала Макса, чистя карандашом под ногтями. У нее была привычка чистить под ногтями всем, чем попало.
- Ну, короче, с к-курткой все ясно, - сказал Макс бодро. - Ещё во… вопросы?
- Почему у вас в ШНыре столько больных? – спросил Кирюша.
- Ч-чего? Ты к-кому это сказал, э? – угрожающе надвинулся на него «мудрый старший педагог».
Кирюша вжался, трусливо следя глазами за отполированными множеством прикосновений ручками его арбалетов.
- Я не о том, - заторопился он. - Ну это… смотришь в столовке на человека, и он такой весь – ну точно побили его, бледный, глаза ввалились, ноги подволакивает – а на другой день уже ничего, как огурчик.
- А-а, - понимающе сказал Макс. – Ну так бы сразу и сказал. А то б-больной!!! Это, з-значит, он закладку вытащил и у н-него отходняк. Это еще х-хорошо, к-когда за один день. Иногда бывает хуже, или неприятности, или другая какая-нибудь ф-фигня. (Слово «фигня» Макс произносил очень смешно «ффння!»)
- А когда без закладки возращаешься?
- Ну тогда б-без отдохняка, - сказал Макс. - Еще в-вопросы?
Кирюша торопливо замотал головой. Зато вопрос оказался у Лары, причем, как всегда, в ее стиле.
- А неприличный можно? Вы женаты?
Макс смутился.
- Это и-имеет о…о…отношение к теме занятия?
- Ясно. А Ул?
Он мотнул головой.
- А Родион?
- А тебе к-какая разница?
- Ясно. А Афанасий?
- Н-нет. М-может, ещё про Кузепыча сы-сы… спросишь?
Про Кузепыча Лара спрашивать не стала. Она уже выяснила всё, что ей было интересно, и погрузилась в летаргический сон.
Сашка спросил, когда они будут нырять. Рина улыбнулась. А вот этому болтать не хочется. Этому хочется нырять. Если Даня теоретик, то Сашка – практик. Королев придумал ракету, а в космос запустил Гагарина. Гагарин знал меньше Королева, но космос увидел первым.
Макс ответил, что нырять они будут нескоро и вообще он понятия не имеет когда. А сейчас он может показать два способа быстрой зарядки арбалета и научить метанию пнуфов без участия шнеппера. Тут, главное, самому не уколоться.
Лара зашевелилась.
- А вопрос можно? – спросила она.
- Не… неприличный? – спросил Макс.
Лара потупилась.
- А вы хотите неприличный? Нет, приличный! Пеги слушаются только тех, у кого нерпь?
Макс мотнул головой.
- Причем тут нерпь? Пеги слушаются тех, кто их лю… лю… лю…
- Ясное дело! Я бы тоже слушалась того, кто меня лю-лю! Но меня никто не лю-лю… – томно сказала Лара.
Кирюша громко заржал. Из далекой пегасни ему откликнулся Фикус, встретивший наконец брата по разуму.
По коридору прокатился дребезжащий звук. Звонок в ШНыре был своеобразный. Не сильно автоматический и не особо электрический. Когда требовалось, назначенный дежурный бил железкой по подвешенному куску рельса.
С просветлевшим лицом Макс повернулся к двери.
- О! Вот и ккк… конец урока! Обожаю, когда они зы… заканчиваются! – честно признался он и выскользнул за дверь.
Это было самое откровенное признание, которое Рина когда-либо слышала от учителя.
Аудитория почти опустела, когда Сашка нырнул под стол и показался с взлохмаченной рыжей тетрадью.
- Макс конспект забыл. Я видел, как он с этой тетрадью входил. Вернуть?
- Дай посмотреть! - Рина сунула деятельный нос в тетрадь. Почерк у Макса был детский, как у многих культуристов. Упитанные буквы плотно лежали на строке.
- Смотри: тут история ШНыра!.. Первошныры, нырки, двушка. Погоди! После вернем! – жадно сказала она.
Что-то гулко стукнуло в стекло и заслонило солнце. Рина увидела огромную глиняную голову. Горшеня, прильнув лицом к стеклу, внимательно разглядывал ее круглыми янтарными пуговицами. Потом повернулся и ушел.
- Он на тебя смотрел! – сказал Сашка.
- Может, на тебя? – буркнула Рина, зная, что Сашка не ошибся. Горшеня глазел именно на нее.
* * *
После обеда Кузепыч отправил всех новичков в пегасню.
День был ветреный, влажный. Пеги дурили. Алису Икар унес в конюшню, сколько она не вопила и не колотила его пятками. Лену Бинт бросил через голову. Она слетела, но поводья не выпустила. Когда открыла глаза – Бинт навис над ней с обиженно-недоумевающим видом. Круп задран, а передние ноги подогнуты. Всё железо с одной стороны рта. У Фреды, которая была на Лане, прокрутилось седло. Миних притворился, что испугался собачьего лая, и понес. Лара не придумала ничего лучше, чем, бросив повод, с визгом скатиться на траву.
Дане после третьей неудачной попытки сесть в седло вручили лопату и послали убирать навоз. Даня разглядывал лопату и страдал. Ему проще было написать десятистраничный доклад «Лопата как первый прорыв научно-технической революции», чем две минуты попыхтеть с реально существующей копалкой. Он всем мешал. Его толкали.
Из денника грузно вышел Фикус. Заржал, несколько раз с силой взмахнул крыльями так, что казалось, крышу сейчас прошибет, взлохматил всю солому и… остался на месте.
Макар неосторожно потрепал по гриве графоманского ослика Фантома. В следующий миг он схватил мятый лист бумаги, огрызок карандаша и начал что-то жадно строчить. Сашка услышал, как он бормочет:

«- Ну ча, братки, я тут!
Мрачный дал длинную очередь, унесшую весь остаток магазина. Высадив прикладом стекло, ласково вкатил в окно две гранаты. Наружу выскочил только один – в зеленом мундире, сонный, мало что соображающий. Мрачный снял его ножом.
- Ча-то ты сегодня злой! Добрее надо быть! – сказал Никитос, с хрустом ломая раненому шею».
Кузепыч отнял у Макара карандаш и, чтобы тот скорее пришел в себя, окунул его головой в поилку.
- Во! – сказал он одобрительно. – Боевик! Это потому что пацан. А если б девка, я представляю, какие бы там пошли повороты сюжета… ««Мрачный, ты когда-нибудь любил по-настоящему?» - спросил Никитос и, накатив стакан спирта, занюхал розой».
- Я тут как-то раз объехал на Фантоме вокруг пегасни. Пока ехал, вроде ничего. А ночью отмахал поэмищу на целую тетрадь. Человечек, которому все было адресовано, прочитал половину первой страницы и уснул у меня на плече. Утверждал потом, что поэма просто супер, но нам попался сонный автобус, - прозвучал голос Ул.
Похудевший, печальный, он улыбался ей, но улыбка была точно одолженная с чужого лица. Проходя мимо, он махнул ей рукой, и вывел из пегасни Цезаря. Ул был одет в шныровскую куртку. На спине – маленький рюкзак. В руках - шнеппер.
Рина заглянула к Азе. Яра, стоя на коленях, вычесывала кобыле гриву. Потом, взяв таз, стала обмывать ее. Если бы она изредка не моргала, Рина решила бы, что кобыла умерла.
- Видела его? Натуральное чучело! Шестой нырок за два дня, - недовольно откликнулась Яра. – Думаю, он проходит болото, потому что в нем засыпает. Эльбы ему картинки показывают, а он просто вырубается.
- Кавалерия нашла траву? – спросила Рина, вспоминая слова Макса.
- Нет. Она трижды уже впустую ныряет.
Рина кивнула и, присев на корточки, стала вычищать грязные крылья Азы:
- Мне казалось, ты терпеть не можешь Азу. Он вечно у нее пропадал.
Яра усмехнулась.
- Я и сейчас не уверена, что люблю ее. Это он любит, а я отражаю.
- А-а… - протянула Рина и, не удержавшись, спросила: - А про автобус это правда? Ну поэма? Кто-то заснул у кого-то на плече?
Яра строго посмотрела на нее.
- Двадцать второй, - сказала она.
- Кто?
- Автобус. Идет от «Динамо», - сказала Яра. У нее было математическое мышление.
У Азы Рина с Сашкой просидели до позднего вечера, подменяя Яру, которая отправилась погонять немного своего пирата, как она называла Эриха. Перед Эрихом она испытывала чувство вины. Ведь это она была на нем, когда он получил эту рану. С Эрихом было непросто. Жеребцу все время мерещилось, что со «слепой стороны» к нему кто-то подкрадывается. Любой непонятный звук его пугал. Он вставал на дыбы, шарахался, и однажды так притиснул Яру боком к бетонной стене, что она месяц проходила с трещиной в ребре.
Когда Сашка и Рина вышли из пегасни, солнце давно скрылось. Сашка дернул Рину за рукав. В тени пегасни Рина увидела огромную тень. Горшеня сидел на земле, вытянув бесконечные ноги и смотрел... да, опять на нее.
- Давай подойдем! – решилась Рина.
- Не надо.
- Боишься?
- За тебя.
- За себя я буду сама бояться, - сказала Рина.
Они осторожно приблизились, готовые отскочить. Сашка закатал рукав, чтобы его нерпь была наготове. Бокс боксом, но три удара не блокируются: ломом, топором и «лапкой» Горшени.
- Привет! – окликнула Рина.
Горшеня медленно задрал голову. В янтарных пуговицах смазались звезды.

Мои слова - пустая пена.
В молчанье – мыслей теснота,

- гулко произнес он.
Сашка с Риной переглянулись.
- Чего-чего? – переспросил Сашка.
Горшеня опустил тяжелую голову и перестал глазеть на звезды.
- Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! – сказал он обычным дурковатым голосом недоделанного буратинки.
- Он просто повторяет как попугай! Вот только за кем? – шепнул Сашка.
- Попробуем узнать. Я где-то видела список, - сказала Рина.
Из внутреннего кармана ее шныровской куртки – летом она пыталась вернуть ее Яре, но та великодушно сказала: «Подарок!» - вынырнула рыжая тетрадь Макса, исписанная детским почерком.
- Мещеря Губастый!.. Гулк Ражий! Ивашка Кудреватый! – отчетливо стала читать Рина.
Горшеня слушал ее без заметного интереса. Оживлялся только несколько раз. Так, услышав «Фаддей Ногата», Горшеня, воспрянув, стал потирать живот и повторять: «Фадюша вкусный! Фадюша толстый!» Когда Рина назвала Маланью Перцеву, он попытался спрятаться за куст и жалобно забубнил: «Горшени нету! Горшеня хорошо спрятался!»
- Кто это? – шепнул Сашка.
- Тихо! Первошныры… Тит Михайлов! Сергиус Немов! Мокша Гай!
При упоминании о Мокше Гае, Горшеня повел себя агрессивно. Высоко подпрыгнул и с энергией ветряной мельницы замахал руками.
Рина и Сашка нырнули за угол склада, давая Горшене успокоиться.
- Что-то ему сделал этот Мокша! – заметил Сашка.
- Не мешай! Уже мало имен осталось!.. Митяй Желтоглазый! – крикнула Рина, выглядывая.
Горшеня перестал размахивать руками.
- Горшеня идет далеко! – таинственно сообщил он и, циркулем закидывая прямые ноги, зашагал прочь. Несколько шагов – и он исчез в темноте.
Рина метнулась за Горшеней. Сашка нагнал ее. Опасаясь потерять Горшеню, они мчались по парку. Под ноги им бросались кусты. Неясная тень маятником раскачивалась между соснами. Белела скамейка. Прыгали в темноте пятна фонарей. Когда Горшеня проходил мимо ШНыра, что-то заставило Сашку оглянуться. На фоне освещенной прожектором стены, он увидел скользнувшую тень. Светлое на светлом, белое на белом. Будто стеклом скользнули по бумаге.
Они домчались до конца аллеи и, влетев в молодые рябины, остановились. Лес казался монолитным. Различались только ближайшие стволы. Дальше шло что-то шепчущее, однородное, шевелящееся от ветра. Деревья касались друг друга ветками и чесались друг о друга, как дружелюбные лошади. Гроздь тяжелых ягод чиркнула Сашку по лицу. Он сорвал и машинально стал жевать. Рябина была горькая.
Рина вспомнила дуб и упавший березовый ствол.
- Кажется, я знаю, где он! – сказала она и пошла по тропинке.
Мокрые ветки, которые она задевала макушкой, брызгали в нее вчерашним дождем.
Сашка оглянулся. Ему снова показалось, что они здесь не одни, и там, в темноте, за ними крадется кто-то третий. Внимательный, зоркий, незаметный. Он остановился. Поймал Рину за плечо. Шепнул в теплое ухо, задев его носом.
- Подожди меня здесь!.. Шуми побольше! Топай, хрусти ветками! - Сашка нырнул в заросли и стал красться. Метров через двадцать, уловив неясный звук, перестал ползти и затаился.
Рина честно топала и ломала ветки. Со звуками она по неопытности перебарщивала. Казалось, будто где-то рядом сцепились два молодых лося. Тень вынырнула совсем не там, откуда Сашка ожидал ее. Вынырнула она гораздо ближе, из кустарника.
- Эй! - окликнул Сашка. – Стой!
Тень застыла от неожиданности. Луна залила светом белое лицо. Человек повернулся и ломанулся в кусты. Сашка вернулся к Рине.
- Ну? – спросила она.
- Это был Витяра! Он за нами следил!
Рина вспомнила прирученные домашние угри, застенчивую улыбку и уши-баранки.
- Дурашкин домик! - сказала она и снова нырнула в бурелом.
Рина честно искала поваленное дерево, когда Сашка вдруг прыгнул на нее кошкой и сбил на землю. Совсем близко Рина увидела Горшеню. Великан лежал на животе, прижавшись ухом к земле. Их он не замечал.
Было холодно. Рина спрятала ладони в рукава и подняла воротник шныровской куртки. Горшеня всё слушал. Вид у него был отрешенный, как у голубицы, высиживающей яйцо. Трепетность огромного, нелепого тела, вбиравшего звуки земли. Там, в глубине что-то происходило, и Горшеня откликался на это всем своим существом.
Неизвестно, что услышал Горшеня, но внезапно что-то в нем изменилось. Гигант заволновался, резко сел на корточки и стал разрывать землю руками. Сашка никогда не видел, чтобы так рыли. Это были лихорадочные, торопливые, но одновременно сосредоточенные и любящие движения. Три шныра с саперками не угнались бы за одним Горшеней. Легкая лиственная почва вылетала фонтаном. Буквально на глазах Горшеня погружался под землю.
Светало. Березовые стволы приобрели странную четкость и казались столбами света, поддерживающими низкое небо. Горшеня сидел на земле и, наклонив голову, что-то разглядывал. В руках он держал влажный короб, покрытый прилипшей землей. Внутри оказалась истлевшая тряпка, пропитанная смолой. Горшеня бережно прижал ее к груди и стал нетерпеливо разматывать.
- Что там? – нетерпеливо шепнула Рина, которой голова Горшени мешала видеть.
Как не тих был ее шепот, Горшеня отлично его разобрал. Он вскочил, покачиваясь на длинных ногах, подлетел к Рине и без усилия вырвал из земли куст, под которым она пряталась. Сашка кинулся защищать ее, но Горшеня небрежно махнул рукой, и Сашка отлетел к поваленной березе.
Огромный, важный, он сурово нависал над Риной. Выпуклые пуговицы внимательно изучали ее. В них Рина видела свое перевернутое отражение. Рина обреченно пятилась, понимая, что ей не уйти.
И тут Горшеня сделал что-то совсем непонятное. Он грузно опустился, почти рухнул на колени и протянул Рине открытую ладонь. На ладони лежала укороченная нерпь того же типа, что и у Суповны. Серебристые фигурки на ней были знакомы Рине: кентавр, русалка, лев и сирин. Кроме того, со стороны пульса в коже был продавлен контур полуживотного-полуптицы. Самой фигурки не было.
- Твоя! – сказал Горшеня и с необычайной ловкостью накинул нерпь на запястье Рине.
Новая нерпь была гораздо массивнее. Рина ощущала исходившее от нее тепло. Сырость не повредила нерпи. Сохранилась она неплохо, если не считать шнурка, который окончательно расползся, и двух зеленоватых пятен плесени с наружной стороны.
- Кто просил отдать ее мне?.. И фигурки тут одной нет! Где она? – быстро спросила Рина.
Горшеня распахнул огромный рот. Верхняя часть горшка поднялась вместе с глазами. Рина не сразу поняла, что это улыбка. Гигант поднялся, отряхнул с тулупа глину и пошел в чащу, повторяя:
- Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное!

Глава десятая.
НОВАЯ ПОКЛОННИЦА ДИОНИСИЯ БЕЛДО
На войне ставят к стенке не того, кто убил мало врагов, или стрелял из винтовки с закрытыми от ужаса глазами или тихо кричал «ура!» Ставят к стенке тех, кто дезертировал. Просто бросил свой пост и убежал.
Из дневника невернувшегося шныра

В кабинете у Кавалерии сидел Афанасий и, показывая, что он тут свой человек, мизинцем гладил по носу Октавия. На правах старшего шныра он уже мог позволить себе некоторые вольности. Октавий милостиво позволял себя ласкать, но стоило Афанасию заменить мизинец на любой другой палец, как пес морщился и принимался ворчать.
- Император, вы жертва собственных капризов! При всем моем уважении, надо было назвать вас Тузиком. Простое, надежное, благодарное имя! – сказала Кавалерия и, взяв Октавия за ручку на шлейке, сдернула его со стола.
- Прочь, животное! В будку и на цепь! – велела она.
Октавий ушел под ажурный столик и с оскорбленным видом улегся на подушку.
- Теперь главное! – продолжала Кавалерия. – Помнишь, ты говорил о встрече ведьмарей в психологической школе?
Афанасий перестал дразнить Октавия ногой под столом.
- Вы сказали: у нас нет цели, оправдывающей риск, - произнес он сладким голосом школьного ябеды, который с наслаждением сообщает любимой учительнице, что она села на булочку.
Кавалерия посмотрела на него умно и устало. Откинулась на спинку кресла, закрыла глаза. Веки у нее были подрагивающие, с голубоватыми жилками.
«Когда она ныряла в последний раз? Наверное, все-таки сегодня… Скулы как бумажные», - подумал Афанасий. Кавалерия дрогнула веками, не открывая глаз.
- Раньше все было ясно, - сказала директор ШНыра. - Ведьмари возникали из шныров, которые не устояли. Вся их элита – бывшие шныры, которые помнят еще эти стены, коридоры школы, как гремят поилки в пегасне… Это поддерживало не то, чтобы баланс, но хотя бы мы точно знали, что на одного шныра приходится примерно по три ведьмаря, считая по одному из каждого форта. Они даже сохраняли определенный трепет перед закладками. Уважение к ним, что ли… Пусть к этому трепету была примешана ненависть, но все же базовое чувство было именно уважение.
- И что, это что-то меняет? – спросил Афанасий.
- Юноша, меняют и меняются на блошином рынке! Речь о другом! - нетерпеливо сказала Кавалерия. Гай – а такие решения не принимаются самостоятельно, без болота – раздул резервы фортов. Его люди набирают рекрутов. По возможности, молодых, потому что у них выше способность к адаптации. Фактически это ведьмари нового поколения, для которых двушка – не реальный мир, на котором они сами хоть раз были, травы которого касались руками, а ерундистика. У них другой подход к жизни: сделал работу – получил псиос. На остальное им плевать.
- Это их сложности, - поморщился Афанасий.
- Это наши сложности, - с нажимом сказала Кавалерия. – Новые ведьмари жестче прежних. У них нет идеалов. Их не выбирали золотые пчелы. Они никогда не плакали. Никогда не были в ШНыре. Им ничего не нужно, кроме псиоса. Они перегрызают горло просто затем, чтобы в болоте это заметили и поощрили. Тревожный симптом!
- Почему?
- Потому что он демаскирует намерения эльбов. Яснее ясного говорит, что, если эльбам удастся сломить защиту ШНыра, они выберут тактику постепенного порабощения. Вначале элиту, а потом и всех людей без исключения превратят в рабов-манипуляторов, которые будут готовить наш мир к тому, чтобы он слился с болотом.
Афанасий кончиком носка осторожно наступил Октавию на хвост. Спустя секунду хвост исчез, и на его брючине повисли зубы. Афанасий издал тихий задумчивый вопль.
- В последние годы массово проращиваются эли. Тысячи носят в себе личинки. Тысячи людей-инкубаторов уже умерли. Каким образом ведьмарям удается их вселять? – сказала Кавалерия.
- Но ведь и раньше эли вселялись! - брякнул Афанасий.
- Раньше эльбам приходилось проявлять усилия. Множество элей гибло. Проникнуть в жертву удавалось единицам. Сейчас речь идет уже о искусственном разведении без всякого риска для самих элей. Я убеждена: у ведьмарей есть артефакт или трансформированная закладка, которая переносит элей прямо из болота. И вот об этой закладке я хочу узнать больше.
- Правильно ли я понимаю, что пророщенные эли подселяются к ведьмарям и дальше существуют с человеком в симбиозе?
- А ты думал: в болото возвращаются? – раздраженно ответила Кавалерия. - Тело инкубатора эли разлагают быстро. Чем слабее сопротивление – тем быстрее. Дальше эль уже эльб. Разница колоссальная – как между опарышем и мухой. Эль – туп, слеп, просто жрущая личинка, дающая, впрочем, какой-нибудь дар за счет собственных сил человека, которые она выгрызает. Эльб – видит все, что видит его хозяин, плюс имеет связь со всеми эльбами болота. Он становится опекуном при более ценном ведьмаре высокого ранга. Дает ему советы, помогает занять высокое положение в обществе. Его он уже не разлагает. Напротив, бережет, как хорошую лошадь, которую изучил до тонкости, но нерва. Пересаживаться на новую просто невыгодно – на выработку тонких связей у эльбов уходят десятилетия, иначе придется глушить тупыми инстинктами. Еда, размножение, боль – игра на трех аккордах. Эльбы это сами презирают.
- Бессмертие? – быстро спросил Афанасий.
Кавалерия резко мотнула головой.
- Умоляю!!! В исключительных случаях. И то не бессмертие, а очень хорошую консервацию. Пока я знаю только один такой случай!
В дверь постучали. Кавалерия посмотрела на часы.
- О, вот и она! Разумеется, с опозданием. Пусть на сорок секунд, но все же! – удовлетворенно сказала она и открыла дверь. В кабинет вошла Наста. Бритая, с автоматной гильзой в ухе, она прошествовала мимо Афанасия, наступив ему на вытянутую ногу.
- Привет вдовам! Костыли убрал! – проворчала она и решительно, как пега, оседлала стул.
- Знакомьтесь! – весело сказала Кавалерия. - Будущая абитуриентка школы психического развития, практического ведовства и рунной магии имени Дионисия Белдо – Анастасия Федоровна Несмеянова. Родной город – Тула. Возраст – 18 лет. Вес – 59 кг. Рост – сто семьдесят сантиметров. Волосы хорошо помню, что были русые. Характер вспыльчивый. Первая татуировка – в десять лет. Травмы: перелом ключицы в двенадцать лет, перелом правой стопы – в тринадцать, перелом носа – в четырнадцать с половиной. Всё перечисленное в драке. Тогда же в первый раз бросила курить. Увлечения: пегасы и всё, что с ними связано. Хорошо играет на гитаре. Знает всех поэтов серебряного века. Основное увлечение: казаться хуже, чем она есть.
Наста неуютно зашевелилась. Не слишком приятно, когда тебя вот так вот перебирают.
Хотя Афанасий был знаком с Настой года два и регулярно переругивался с ней в пегасне, о многом он узнал впервые. Например, о поэтах серебряного века. В основном он знал про Насту, что она вечно дымит за конюшней и регулярно употребляет слова, которые обычные люди говорят, когда прихлопнут палец железными воротами.
- Вы - хотите - отправить - ее? – раздельно спросил Афанасий, при каждом неположенном тире тыкая в Насту пальцем.
Она щелкнула зубами. Невольно вспомнив Октавия, он быстро убрал руку за спину.
- Совершенно верно. Наста, ты умеешь рисовать? Тебе предстоит запомнить и после зарисовать один предмет… Уверена, он там будет, или как иначе ведьмари собираются подселять новобранцам элей?
- А как я узнаю, что это он? – спросила Наста.
Кавалерия пожала плечами.
- Проявишь фантазию… Ты же шныр. И сама, разумеется, держись от него подальше.
- А если ей самой «откроют дар»? - спросил Афанасий.
Кавалерия хмыкнула.
- Ну где мне всё знать? Я женщина темная… До этого, надеюсь, дело не дойдет. Наста, хочешь получить от ведьмарей сверхъестественный дар?
- Мечтаю! Открывать пробки глазом, - с вызовом ответила та.
Кавалерия, как опытный руководитель, вежливо сделала вид, что ей смешно.
- А если ее узнают? Кто-то из ведьмарей мог увидеть ее на вылазках! – спросил Афанасий.
- Попытаемся, чтобы не узнали. От некоторых броских штрихов, конечно, придется избавиться, - Кавалерия покосилась на автоматную гильзу в ухе. – Ну а остальное дополним этим!
Она открыла ящик стола и вытянула яркие, крупные, невероятно безвкусные бусы. Наста взглянула на них и с таким ужасом откинулась назад, что едва не улетела со стула.
- Никогда! Лучше застрелите меня! Чтобы решили, что я торгую семечками за полярным кругом? – завопила она.
- Не хочу навязывать никому свой взгляд на вещи, но на твоем месте я бы подумала, - Кавалерия накинула бусы себе на шею. Октавий горестно заскулил. Его хозяйка исчезла. На стуле сидела рокового вида девица лет двадцати с хвостиком. Если бы не шныровская куртка, узнать в ней Кавалерию не было бы никакой возможности.
- Отличная маскировка! Использовалась ещё древними шнырами. Сложность в том, что носить их можно не больше трех часов в сутки, - сказала девица очень знакомым голосом.
- А если больше? – спросил Афанасий.
- Если дольше – маскировочная внешность может закрепиться, - Кавалерия без сожаления сняла бусы и протянула их Насте. На этот раз она не стала отказываться.
- А я? – жалобно спросил Афанасий.
- Тоже к ведьмарям хочешь?
Афанасий дернул себя за мушкетерские усики. Он уже трижды отращивал их за этот год. И дважды сбривал. С усиками он утрачивал сходство с принцем и начинал смахивать на Арамиса.
- Да не, Насту подстраховать! Одну посылать опасно: прибили – и не знаешь, где могилка, - умильно сказал он.
Кавалерия кратковременно задумалась.
- Ведьмари умеют пудрить мозги. Рядом должен быть кто-то, способный дать дружеский пинок, - признала она.
- Так значит: я всё-таки иду? – загорелся Афанасий.
- Нет. Белдо видел тебя однажды и теперь узнает с любой маскировкой... Тут нужен кто-то, не вызывающий подозрений. Другого артефакта, равного по силе бусам, у меня нет. Значит, нужны новички, которые, по сути, ещё не шныры. Защита школы – если она есть – их гарантированно пропустит. Вот только кто бы…
В дверь просунулась голова Рины и сразу над ее головой – голова Сашки. Оба мокрые, в глине. Оба что-то возбужденно говорили. Рина показывала за свое запястье.
- Нет, нет и… да! Об этих я думала в последнюю очередь… Но когда люди сами напрашиваются – в этом можно увидеть перст судьбы, – сказала Кавалерия вполголоса.
* * *
Рине с Сашкой достался один стул на двоих. Они робко уселись по краям. Октавий поразмыслил о чем-то сугубо собачьем и, забравшись под их стул, стал собственнически рычать.
- Ну вот примерно так выглядит ваше первое задание! - сказала Кавалерия пять минут спустя. - Нерпь – одной вполне достаточно - спрячете на улице. Сквозь защиту её не пронести. Ваша задача - не сводить глаз с Насты. Вперед не лезть. Если произойдет нечто нестандартное – один продолжает наблюдать за Настой. Другой добирается до нерпи и через кентавра сообщает мне. Всё понятно? Разумеется, артефакт тоже высматривайте и старайтесь запомнить. После зарисуете. И никаких геройских снимков на мобильник – умоляю! – артефакты не любят дешевой популярности. Отомстят сами – даже без берсерков, - сказала Кавалерия.
Рина кивнула.
- Ещё момент… - Кавалерия достала пухлый белый гриб, похожий на шампиньон, и, обращаясь с ним осторожно, протянула его Сашке. – Это вспышечник! Такие встречаются на двушке, севернее прииска первой гряды…
- А в кармане он не того? – опасливо спросил Сашка.
- В кармане нет, но ронять не советую. Конечно, это не атакующая закладка, но оглушает и ослепляет капитально… У вас будет не меньше минуты. Теперь о маскировке.
Кавалерия открыла ящик стола и, порывшись, нашла две булавки с перламутровыми головками.
– Лучше вколоть в воротник, чтобы не касались кожи. Старайтесь держаться в толпе родственников. Думаю, их там будет предостаточно.
Рина осторожно взяла булавки. Они были со следами ржавчины и очень длинные. При наличии больной фантазии ими можно было даже фехтовать.
- А их не узнают? – спросил Афанасий.
- Узнают, - ответила Кавалерия со странной улыбкой. – Каждому они напомнят человека, с которым у него связаны неприятные воспоминания. Ничего не поделаешь: единственный артефакт без побочного действия – осиновый кол.
- Значит, в пятницу? – спросила Рина. – А сегодня у нас кто?
- ВторнЯк с утра был, - насмешливо подсказала Наста.
Она так и сказала: «вторнЯк».
Наста и Афанасий ушли. В кабинете остались Кавалерия, Сашка и Рина. Калерия взяла на руки подскакивающего от лая Октавия (ему не понравилось, что Наста, уходя, показала ему язык.)
- Ну, - сказала Кавалерия. – Я вас слушаю! Рассказывайте!
Рина молча потянула рукав. Кавалерия внимательно посмотрела на ее нерпь. На секунду закрыла глаза. Открыла их. В лице ничего не изменилось.
- Узнай, пожалуйста, у Кузепыча, перековал ли он Арапа? – ровным голосом попросила она Сашку.
- Прямо сейчас? – удивился Сашка. – Ну ладно!
Кавалерия закрыла за Сашкой дверь.
- Где ты ее взяла?
Рина рассказала.
- А фигурки не было?
- Нет.
- Что ж… - сказала Кавалерия. Теперь эта нерпь твоя. Прежнюю отдашь Кузепычу. Правила ШНыра запрещают иметь две действующие нерпи.
- Но…
- Не перебивай! – одернула ее Кавалерия. - Поняла ты или нет: Горшеня – творение Митяя Желтоглазого, самого загадочного шныра из всех когда-либо существовавших. Его друг, оттиск его души в глине – называй как знаешь. Все эти годы он сохранял его нерпь, держа это в тайне от всего ШНыра, а теперь отдал ее тебе. Будем надеяться, что Горшеня не ошибся. После истории с ульем я как-то его побаиваюсь.
Кавалерия зашторила окно, подошла к шкафу и вытянула с третьей полки альбом «Русское деревянное зодчество». Нетерпеливо пролистав его, она остановилась на одной из фотографий, изображавших деревянный инструктированный ларь. Протянула руку, откинула крышку и, достав из ларя толстую истертую книгу в кожаном переплете, вернула «Деревянное зодчество» на прежнее место.
- Не люблю хранить важные вещи на виду, - сказала она, открывая истертую книгу там, где она была заложена закладкой.
Рина увидела сделанный от руки рисунок. На нем было семь укороченных нерпей. На первой нерпи - рука со скипетром. На второй - нетопырь. На третьей – грифон. На четвертой – кабанья голова. На пятой – сокол. На шестой – седло. На седьмой – череп со стрелой в зубах.
- Таких нерпей было изготовлено семь. Каждая для отдельной фигурки. Все семь выплавлены из одного самородка, доставленного со второй горной гряды Митяем Желтоглазым. Кабанья голова и седло – у ведьмарей. Рука со скипетром – у меня. Сокол – у Суповны. Судьба остальных неизвестна, хотя про один у меня есть кое-какие догадки. С каждой фигуркой связан особый дар. Кабанья голова – неуязвимость. Сокол – неисчерпаемый запас сил.
- А рука со скипетром?
- Рука со скипетром это вот… - Кавалерия протянула ладонь и непонятно откуда достала горсть колкого снега. Снег был липкий. Пробормотав: «Оттепель, что ли, в Гренландии?», Кавалерия положила снег таять в цветочный горшок, присела и так же непонятно откуда зачерпнула мокрой гальки. Ноздри Рине защекотал запах водорослей и соли.
- Ну это уже морское дно… Поняла, что такое рука со скипетром?
- А череп со стрелой?
Кавалерия быстро и очень остро взглянула на нее.
- Надеюсь, этого ты никогда не узнаешь.
- А грифон?
Кавалерия погладила кожаный переплет книги, как могла бы погладить собаку или кошку. Октавий ревниво зарычал.
- Здесь написано, что грифон делает союзником своего хозяина любое животное, птицу, рыбу и даже насекомое. Он достигает этого, перекладывая любую твою мысль на понятия животного, у которого совсем иная логика. Но только в том случае, если человек действительно любит того, кому приказывает. Если же на душе у него злое намерение, то грифон только повредит.
- Почему?
- Он усилит и переложит именно то самое, сокровенное.
- Но у меня нет грифона, - грустно сказала Рина.
Кавалерия кивнула.
- Пока нет! Но если ты действительно законная хозяйка нерпи, то грифон ещё придет к тебе, как пришла нерпь… Эти семь фигурок имеют общее название: уникумы. Они не повторяются. Если собрать все уникумы и сплавить их вместе, то за этот слиток эльбы дадут все знания мертвого мира – болота.
- Почему?
- Так гласит легенда.
- А за меньшее? – спросила Рина.
- На меньшее эльбы не согласны. Или всё – или ничего. Не знаю почему, слиток нужен им целиком. Шныров такая сделка, разумеется, не интересует, но ведьмари дело другое …
- А Гай об этом знает?
- Трудно сказать, о чем знает и о чем не знает Мокша Гай. Вместе с Митяем Желтоглазым он был одним из основателей ШНыра, - сухо отрезала Кавалерия.
* * *
Утром Рина с Сашкой снова отправились в пегасню. По дороге Рина размышляла, что ШНыр, по сути, вырос из пегасни. Не будь пегов, чего стоили бы все эти нерпи, философия, даже знание о двушке?
В пегасне лязгали сетки. Гремели двери денников. Там убирали и чистили. Драили и выгребали. И кто только придумал, что каждые пять минут полета надо оплачивать целым часом уборки, кормления, лечения, возни с подковами, ремонтом отваливающихся дверей, протекающей крыши и так до бесконечности?
Снаружи у ворот Даня подробно, с приложением схем аэродинамики, объяснял Бинту, что лошадь летать не может. Пегас слушал и пригорюнивался, разглядывая свое отражение в луже.
- Не убивай у Бинта веру в себя! – весело крикнула Рина.
Увидев Рину и Сашку, Даня кинулся к ним.
- О, вот и вы! Мое встречное почтение! Нету у них мускульной силы! По всем раскладкам, эта туша должна непременно рухнуть!
Окса кометой носилась по пегасне, временами издавая восторженные крики. Особого повода у нее не было, но с каких это пор нормальному человеку нужен повод, чтобы радостно повопить?
- Вкалывай, вдова, вкалывай! – хмуро сказала ей Наста, нагружая тачку грязными опилками.
Рядом с граблями пыхтел Рузя. Рузя и Наста были известны всему ШНыру. Их вечно посылали куда-нибудь вдвоем, чтобы они друг друга уравновешивали. Рузя делал все медленно и тщательно, а Наста быстро и неаккуратно. За то время, пока Рузя чистил одну половину лошади, Наста успевала перечистить добрый десяток пегов. Зато половина лошади была вычищена идеально, чего нельзя было сказать о том десятке.
Многие в ШНыре знала, что Рузя влюблен в Насту. Увы, ухаживание его было самое неуклюжее, пыхтящее, с грустными вздохами из темных углов, с тайно подсунутыми на тарелку котлетками и бесконечными разговорами ни о чем. Насте же хотелось другого – страстей, полетов при луне и звона клинков. Пингвином Рузей она тяготилась.
Окса с полминуты поработала, после чего с величайшей готовностью перестала убирать пегасню и положила грабли в проходе, чтобы у кого-нибудь появился стимул о них споткнуться.
- Ой, видела Азу? Бедная! Ул сутками у нее, а Яра всё время с ним! – зашептала она, подкрадываясь к Насте.
На щеках у Насты вспыхнули розовые пятна. На правой щеке три пятна слились в одно, на левой же так и остались дробными.
- Закрой кран! - процедила она сквозь зубы.
Окса попыталась обидеться, но обидеться означало замолчать. Окса же была чем-то похожа на всеобщую мамашу Дельту. Если кому-то плохо, его надо облизывать, даже если он при этом кусается.
- Ой! Да ладно тебе! – миролюбиво защебетала Окса. – Я же не со зла! Ну улыбнись! Насточка, милая, улыбнись! И что ты в нем нашла?
Наста загибала молотком ржавый гвоздь, торчащий острием в проход. Услышав «и что ты в нем нашла?», она выпрямилась и, постукивая себя молотком по открытой ладони, мрачно уточнила:
- В КОМ?
Окса опасливо покосилась на молоток. Она ещё не забыла, как однажды этот же молоток летел по дуге в Гошу, который чего-то не то ляпнул. Поэтому Окса решила сменить тему.
- Ой! Ничего не могу с собой поделать, подруга! У нас разные вкусы! Мне нравятся плохие парни!
Наста мысленно застонала. У Оксы любимая тема была: моя большая любовь. Или даже в мужском роде: мой большой любоф.
- Это кто у нас плохой? Вовчик, что ли? – спросила она, переставая грохотать молотком.
Окса напряглась. Всегда приятно ковыряться пальчиком в чужой ранке, но стоит кому-то залезть в твою, удовольствие сразу обнуляется. Если у тебя есть вавка, прячь ее, чтобы друзья не стали утешать. А то среди них найдутся и такие, что станут зашивать суровыми нитками обычную кошачью царапину.
- Э-э… Ну хотя бы… - признала она осторожно.
- Вовчик не плохой. Вовчик тухлый. По-настоящему плохие парни – маньяки на зоне. Только тебя к ним чего-то не тянет, - лениво отозвалась Наста.
Снаружи послышался плеск знакомой лужи. Дверь в воротах пегасни открылась. К ним косолапил Кузепыч, за ним шли Сашка и Рина.
Нашарив взглядом Насту, Кузепыч ткнул в нее пальцем.
- Поехали!.. Кавалерия велела доставить вас троих до метро!.. Готовность десять минут! Марш в душ, а то по запаху пегасни любой ведьмарь раскусит вас в семь секунд!

Глава одиннадцатая.
ДЕНЬ ОТКРЫТЫХ ЗВЕРЕЙ
Воля – маленькая, злая, целеустремленная оса. Она жалит и гонит вперед болтливый, ленивый и самовлюбленный ум.
Из дневника невернувшегося шныра

Наста заскочила в комнату, сбросила шныровскую куртку и быстро переоделась. В дверях о чем-то вспомнила и достала из уха гильзу. Опустелая дыра казалась огромной. У Насты даже мелькнула мысль, не заклеить ли ее чем-нибудь.
Отыскав пластырь, она вновь оказалась у зеркала и, неосторожно вскинув голову, встретилась сама с собой лицом к лицу. Собственная физиономия показалась ей страшной. Широкий нос, красные брюквенные скулы, невысокий лоб, жесткая короткая щетина, вымахавшая на бритой голове. Наста застыла в тоске. В школе она считалась симпатичной. А дальше всё как-то покатилось. Порой Насте казалось: она специально ищет, чего бы ещё такое с собой сотворить, чтобы кто-то там, непонятно где, заметил ее и пожалел. Волосы отрезать? Гильзу в ухо вставить? Брови сбрить? Вытатуировать на шее скорпиона?
Бросая очередной вызов своему лицу, Наста скорчила рожу, сама себе несильно врезала в челюсть и вышла из комнаты. Рина, Сашка и Кузепыч ждали ее в микроавтобусе за воротами ШНыра.
Кузепыч крутил баранку, брезгливо объезжал лужи и поругивал Макара, разгромившего автобус просто до изумления. Потом стал распевать песни, перескакивая с «Катюши» на Высоцкого. Голоса у Кузепыча не было, но слух имелся.
- Суповна лучше поет! – заявила Наста.
- Когда ты ее слышала? – ревниво спросил Кузепыч.
- Когда у меня ухо болело. Я в медпункте лежала, а она мне пела…
Воображение нарисовало Рине картину: Наста от боли гудит в подушку, а Суповна гладит ее по голове и поет. А за окном подмосковная ночь с ветрами и дождем.
Наста сидела рядом с Сашкой и смотрела в окно. Кузепыч как раз проезжал мимо школы. Ей занятно было наблюдать, как дети возвращаются домой. Ученики младших классов прут огромные ранцы, от которых позвоночник осыпается в трусы. Чем старше ученик, тем рюкзак меньше, и, наконец, наступает день и час, когда человек идет в школу, сунув под ремень брюк единственную тетрадь по всем предметам.
У метро Кузепыч остановился посреди дороги, оббикиваемый нетерпеливыми водителями. Наста хотела вылезти, чувствуя, как за ее спиной пыхтят Сашка с Риной, но Кузепыч, повернувшись, поймал ее за локоть.
- Ты это… ну… давай там!.. береги себя! Шнеппер оставила? Бусы взяла? – заботливо спросил он у Насты.
Подбородок Кузепыча алел младенческой пяткой. В выпуклых глазах жила тревога. Но Кузепыч не дал ей зазнаться.
- Не утрать шныровское имущество! Оно у меня по описи проходит! – сказал он, вновь становясь собой.
* * *
Перед тем, как позволить метрочервю пожрать себя, они ненадолго остановились в сквере. Наста накинула на шею бусы, а Рина с Сашкой закололи булавки. Помня, что булавка не должна касаться шеи, Сашка долго возился с воротником. Когда же он, наконец, поднял голову, прямо перед ним стоял его прежний школьный учитель физкультуры по фамилии Курдюмов, который безжалостно заставлял его пробегать по пять километров за каждый пропущенный урок.
Сашка в ужасе попятился. На взмокшем лице физкультурника возникло встречное шевеление памяти, выразившееся в гармошке складок на лбу.
- А вы что тут делаете? Артурыча позову! – внезапно сказал Курдюмов, отступая на шаг назад.
Сашка заморгал. Курдюмов обычно разбирался со всеми вопросами сам, и Артурычей не звал.
- Рина? Это ты? – окликнул он неуверенно.
Учитель физкультуры провел рукой по красному лицу.
- Ага, я! Прости! Ты очень похож на одного соседа, который два месяца путал нашу дверь с туалетом.
- Ничего… Давай руку!
Рина замотала головой. Давать руку мужику, путающему двери, ей не хотелось, хотя бы это был совсем и не он.
Вспомнив о Насте, оба повернулись к ней. Сашка ожидал, что и Наста окажется какой-нибудь Курдюмовой, но она изменилась не так глобально. Просто девушка лет восемнадцати. Ну чуть выше, чуть уже в плечах, с короткой светлой челкой и… если быть откровенным, на порядок симпатичнее.
- Волосы! – сказала Рина.
- Чего волосы? – Наста подняла руку и недоверчиво потрогала челку.
Не обнаружив, во что посмотреться, она метнулась к ближайшей машине. Развернув к себе зеркальце, уставилась на свое лицо. Смотрела и дергала бусы, наматывая их на палец.
- Красивый девушка! Куда тебя даром везти, красивый девушка? – произнес кто-то рядом.
Наста медленно повернула голову. С водительского места на нее смотрел молодой развеселый азербайджанец, улыбаясь не только зубами, но и розовыми деснами.
Наста опомнилась и отскочила от машины. Рина с Сашкой ждали ее, тревожно поглядывая друг на друга. У обоих были подняты воротники, в которые они сосредоточенно зарывались носами.
- Рано мы булавки воткнули, - пожаловался Сашка.
- Почему?
- Да нам три раза уже пытались по морде дать. И каждый раз по уважительной причине. Прямо даже неловко было защищаться… Сашка вон жену бывшую встретил! Зачем ты ее бросил тридцать лет назад, а? – спросила Рина.
Рядом стояла полная пожилая женщина и держала Сашку за рукав. Сашка пыхтел. Ему и рукав хотелось вырвать и одновременно было неудобно. Он потел и вел себя как пойманный воришка.
- Ты совсем не постарел! Просто скажи: зачем? Я всё пойму! – повторяла женщина.
- Не надо его дергать! Он сам не понял, почему это сделал, - встряла Наста.
Женщина вздрогнула, будто ее ударили, отпустила рукав и быстро пошла в толпу. Сашка шагнул за ней, желая задержать, но остановился.
- Только попробуй ещё раз нагрубить моей жене! - пригрозил он Насте и качнул пальцем ее бусы. – И вообще помнишь, что у тебя всего три часа?
Наста поежилась, как Золушка, у которой поинтересовались, что она собирается делать после двенадцати.
- Не лезь без мыла в душ! – отрубила она.
- Чего?
- В душу, говорю, не лезь! Чё встали? Ну всё, вдовы, потопали! – хрипло сказала она и шагами пошла к метро.
Ей дико хотелось курить.
* * *
В метро они заметно повеселели, особенно когда благополучно миновали турникеты. Сашка усиленно отворачивался, чтобы дежуривший у эскалатора милиционер не опознал в нем преступника с утренней ориентировки. Мало ли, как аукнется булавка.
В вагоне, ощущая смутную вину перед брошенной женой, Сашка всем порывался уступать место и ловил за руки тетушек, которые от испуга отказывались садиться. Так они доехали до «Китай-города», а оттуда до «Третьяковской».
Эскалатор на «Третьяковской» настойчиво пах новой резиной. Наста внезапно поняла, что волнуется. Она ехала, и ей хотелось, чтобы эскалатор поднимался бесконечно.
- Ты уверена, что нам сюда? – спросила Рина.
- Угум. Сто раз в этом районе паслась. У них тут база возле памятника маньякам, - подтвердила Наста.
- Кому памятник? – усомнилась Рина.
- Неважно как он называется. Важно, что это реальный памятник маньякам. Ведьмари его обожают. У нас в ста метрах от него ни одна нерпь не работает. Что ж ты хочешь: Болотная площадь! Ничего не напоминает?
До Болотной площади они добрались с приключениями. Сашка встретил мужичка, который называл его «Рыжий», нехорошо щурился и повторял: «Забыл, сволота, речку Колыму?»
- Почему я никого не встречаю? – ляпнула Рина, и тотчас судьба ее наказала. Рядом затормозила машина.
Из нее выскочил мужчина и, восклицая: «Иди на дочь свою посмотри! Такая же дрянь растет!», стал заталкивать ее в автомобиль. Пришлось удирать дворами, а он бежал следом, тощий и несчастный, и всё кричал.
- Не надо было вообще с этими булавками связываться!.. И вообще какие-то все израненные, никого неизраненного нет, - хмуро сказала Рина, пиная водосточную трубу. Труба грохотала, но не там, где ее пинали, а выше. Из нее сыпался мусор.
Они перешли мост через Москву-реку, свернули налево и оказались у огромного углового дома старой постройки. Вход в него был с улицы, на месте закругленного архитектором прямого угла. Поднятая на несколько ступенек дверь выходила на Болотную площадь. Над входом висело несколько табличек, самая заметная из которых: «Управа района Якиманка».
Сашка незаметно толкнул Насту.
- Эта дверь?
- Пока не эта, - таинственно ответила Наста.
- Ч-чего?
- Потом поймешь.
Сашка кивнул, соглашаясь понимать потом.
Они перешли дорогу и разместились на детской площадке недалеко от памятника маньякам. Сашка немедленно принялся подтягиваться. Наста скрипела ржавыми качелями, а Рина слушала скрип и размышляла, возможно ли написать музыку для качелей.
Рине надоело слушать скрип. Она ушла на мостик и стала разглядывать замки, на которых влюбленные пары писали свои имена. Замки висели гроздьями на перилах и столбах. Наста стояла на мостике и, игнорируя замки, плевала в воду, до крайности смущая этим молодую утку. Утка все никак не могла разобраться: кормят ее или нет. Кидаешься подплывать, а схватить-то и нечего.
Вспомнив приказ Кавалерии спрятать где-нибудь поблизости нерпь, Сашка спустился к реке и стал искать место. Наконец он затолкал ее под мост, в узкую щель, где зеленовато поблескивало бутылочное стекло.
- Сопрут! – категорично заявила Наста. Сашкина нерпь была у них одна на троих. Рина и сама Наста оставили свои в ШНыре.
- Не сопрут. Она глубоко провалилась, - ответил Сашка.
- Ты истинный шныр! Делаешь все тяпляписто, с умеренной коекакостью, - сказала Наста.
Она так часто цитировала Ула, что порой ощущала себя тенью, потерявшей хозяина, и приставшей ко всем без разбора, только чтобы быть чьей-нибудь.
В Москве у Насты был только один родной человек. Старик-сторож, зимой и летом живший в вагончике строительного рынка на Варшавке в закутке, где навалены некондиционные доски. Наста познакомилась с ним, когда однажды на том же рынке ее полулениво, не в полную силу, избили два клерка из форта Долбушина и, великодушно не став добивать, оставили валяться. Тогда она отлеживалась в вагончике два дня, не отвечая на вызовы нерпи, и вообще не желая быть шныром. Потом все же связалась с Улом, и он забрал её.
Сторожу было много лет. Пятьдесят… шестьдесят… семьдесят… - для Насты разница пока смазывалась. Маленький, сухой, смуглый, обросший белой щетиной, он состоял из одних костей и обтягивающей их кожи. Когда-то он приехал в Москву из Приднестровья, где у него никого не осталось, и, совершенно одинокий, доживал свою жизнь на птичьих правах.
Сторож наливал ей чай в железную кружку с отбитой эмалью. Он молчал, и Наста молчала. Она сидела рядом, и ей казалось, что две тоски тянут навстречу друг другу руки. В тоске было что-то тупиковое, неразрешимое. Нужен был кто-то третий, вмещающий и Насту, и старика, и Ула, и горящую новым железом крышу строительного вагончика.
***
Дионисий Белдо возник на Болотной площади без пятнадцати пять. Его расписной микроавтобус тесно припарковался в общем ряду. Из автобуса вышел Птах. Косолапя обошел его, постучал дворниками и опять полез в кабину. Из задней двери выпорхнули Младочка с Владочкой. Старичок, зашипев, оттолкнул Младу и любезно протянул пальчики Владе. Потом передумал и, вырвав пальчики у Влады, передал их прощенной Младе, буркнув: «На вот тебе! Не дуйся!»
Извлеченный Младой из автобуса, Белдо развил бурную деятельность. Устремился к памятнику маньякам и, обтанцевав его по периметру, возложил по углам четыре хризантемы. Потом, оглядываясь и посылая воздушные поцелуи, резвый старичок устремился к угловому дому.
У подъезда уже собралась небольшая толпа, к которой каждую секунду прибивались все новые люди. Видимо, они были здесь давно и, растворившись среди прохожих, дожидались определенного часа.
Сашка тоже хотел влиться в толпу, но группа пьянчужек опознала в нем Федю, за которым должок. Перешептываясь, Федю стали бочком оттирать к Москве-реке, чтобы там, на полупустой набережной, втихую выбить из него пыль.
Наста указательным пальцем отстрелила окурок. Окурок полетел по дуге, ударился о сетку ограды и запрыгал.
- Идем! Федя! Отдай мужикам, чего они просят, и марш за мной! - произнесла она директивным голосом.
К крыльцу она подошла первой. Рина и Сашка слегка приотстали, пропуская машины. Толпа втягивалась в двери, как мыльная вода в раковину.
Вывеска «Управа района Якиманка» таинственным образом исчезла. Теперь ее место занимала другая: «Школа психологического развития». Некоторые буквы успели заметно выгореть.
Пока Наста ожидала Сашку и Рину, дверь закрылась. Рина поднялась на крыльцо и толкнула ее от себя. Сашка и Наста просунулись следом. Увидели серое скучное фойе, пахнущее недавно вымытым полом. В пропускной будке скучал бойкий старичок с повязкой «Дежурный». Поодаль, у рамки металлоискателя, молодой милиционер в бронежилете играл на телефоне. Висевший на ремне автомат мешал ему. Он толкал его локтем.
- Закрыто! – сказал он Рине, не поднимая головы.
- Чего закрыто? – не поняла Рина.
- Управа закрыта на санитарную обработку. Насекомых с утра травили. Завтра приходите.
Рина подозрительно огляделась. Фойе выглядело пустым. Недавняя толпа всосалась без следа.
- А как же эти? – спросила она тупо.
- Какие ещё эти? – милиционер на секунду отвлекся от экрана, и, пока он переводил глаза, в телефоне произошло что-то непоправимое. То ли человечка убили, то ли башенка рассыпалась. Лицо у него затосковало.
- Чего им надо? Ну чего? – умоляюще спросил он у дежурного. Приклад автомата больно стукнул его по локтю.
Старичок выскочил из будки как пес из конуры.
- По-хорошему просят: неприемный день! – рявкнул он, обшаривая глазами Сашку с Риной. – А ну погодьте! Это не вы позавчера тут стекло разбили? А ну стоять, по-хорошему просят!
Рина торопливо выскочила наружу. Через стекло она видела, как старичок, делая отмашку правой рукой, что-то втолковывает милиционеру. Тот встает и, неуверенно сдергивая автомат, направляется в их сторону.
- Ау, чего встали?! Двери открывай! – завопила Наста.
- Как открывать? Там же эти! – не понял Сашка.
- В другую сторону открывай! Не тормози! – Наста кошкой прыгнула к двери, и за секунду до того, как милиционер вышел на крыльцо, дернула ручку на себя.

Глава двенадцатая.
КОНСТРУКТОР ЖЕЛАНИЙ
Несмотря на странность этого вопроса, нового и занимательного только как будто по излишеству в нем, должно сказать, что весьма редкий из человеков любит себя. Большая часть людей ненавидит себя, старается сделать себе как можно больше зла. Если измерить зло, соделанное человеку в его жизни, то найдется, что лютейший враг не сделал ему столько зла, сколько сделал зла человек сам себе…
Св. Игнатий Брянчанинов

На сей раз всё было иначе. Они очутились в зале с паркетным полом, который по своим размерам никак не мог поместиться в доме на Болотной площади, хотя тот и занимал пятую часть квартала. Зал уходил в бесконечность и казался ещё больше из-за множества зеркал.
В центре был островок – небольшое, на полторы ступеньки поднимающееся возвышение. По краям островка помещались четыре стеклянных стола, между которыми цепочкой тянулись оранжерейные растения в кадках. Зал был так огромен, так гулок, так залит светом, а зеркала отражали все с такой пугающей подробностью, что даже самый смелый человек невольно начинал искать темные углы. Быстро обнаруживал, что их нет, и невольно шел к столу.
То же самое сделали и Сашка с Риной. По пути им несколько раз попадались кучки людей разного возраста. Было заметно, что большинство здесь впервые и друг друга никто не знает. Они оживленно переговаривались на ерундовые темы и смеялись тем усиленным смехом, которым всегда смеются в незнакомом месте, когда хотят показать, что общение доставляет огромное удовольствие.
По залу скользили Белдо, Млада и Влада. Белдо порхал как бабочка, успевающая коснуться всякого цветка. На каждого собеседника у него была всего пара секунд. Одному он улыбался, касался волос другого, перешучивался с третьим, фамильярно хлопал по животу четвертого.
Рина и Сашка знали глав фортов только по фото. Вчера Яра устроила им инструктаж, заставляя опознавать их на десятках снимков, в том числе групповых. Фотография и человек стыковались не всегда, возможно, поэтому Рина вздрогнула, когда навстречу ей из толпы вынырнул Долбушин.
Глава второго форта шел, уставившись в пол. Если с ним здоровались, он коротко кивал. Долбушин был в строгом костюме, в белой до ослепительности рубашке и одноцветном синем галстуке. Ручку зонта он небрежно набросил на запястье.
За Долбушиным вплотную к нему двигался Андрей. Когда кто-то пытался нагнать его хозяина и затеять разговор, то невольно налетал на Андрея и начинал огибать его бесконечную спинищу. Долбушин к тому времени оказывался далеко впереди.
«Смотри, там Тилль!» - шепнул Сашка.
Глава форта берсерков двигался в плотном кольце телохранителей. Если судить по тому, в какую сторону смотрела его охрана, «телоохранялся» Тилль в основном от Долбушина. Это была их первая встреча после атаки берсерков на дом Долбушина.
Хотя по самому Тиллю никак нельзя было сказать, что он чего-то опасается. Сигарета во влажных губах небрежно покачивалась, а сопровождавшие отца Кеша с Пашей вели себя нагло.
- Мое почтение, Альберт! Как жизнь? Как бизнес? – издали крикнул Тилль.
Долбушин остановился, секунду смотрел на него, а затем сухо кивнул, показывая, что бизнесом он доволен, а жизнью тем паче. Между ними юлой вертелся Белдо. Точно впервые заметив Долбушина, он бурно обрадовался ему. Вскрикнул, повис на шее, отпрянул, всплеснул руками, присел, охнул. Потом метнулся к Тиллю и повторил то же самое, только в измененном порядке: охнул перед тем, как присел, и поцеловал Тилля в шею, тогда как Долбушина в ухо.
Тилль и Долбушин повели себя одинаково – с деревянными лицами отшатнулись от старичка и… оказались рядом, запоздало сообразив, что в этом и состояла хитрость коварного танцора. Вольно ли, невольно – он объединил их неприязнью к себе.
Белдо, смеясь, подхватил Долбушина под руку и повлек его от Тилля.
- Как ваша доченька, Альберт? – шепнул он. – Ей не слишком скверно в ШНыре? После всей роскоши, что ее окружала – общие комнаты и туалет на этаже!!! Фи! Хотя стертая память - надежная защита от разочарований!.. Гай ужасен, что заслал ее туда, но, между нами, это отличная школа жизни!
Долбушин отвернулся. Цена этого лепета была ему известна.
- Мы с Младочкой и Владочкой так переживаем! Младочка каждую ночь целует за нее сто звезд! А Владочка взяла ее фотографию и целыми днями наговаривает ей на ушко счастье!
- Пусть возмёт свое счастье назад – или… - Долбушин качнул зонтом.
Белдо захихикал, но от зонта отодвинулся.
- Ну-ну, Альберт! Я вас прекрасно понимаю!.. В вашем состоянии… Я всё равно вас обожаю, хотя вы… хи-хи! – такой противный! – сказал он, отскакивая как воробушек.
Белдо громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Новички охватили его широким полукругом. Наста оказалась в первых рядах. Сашка и Рина держались в толпе.
- Друзья мои! Милые, дорогие друзья! Я посылаю вам светлую энергию моей души! Вбирайте ее, как цветы пьют солнце! – звонко воскликнул Белдо, целуя свои руки и дуя на открытые ладони.
От его рук отделилось золотое сияние и волнами потекло на зрителей. Долбушин и Тилль предусмотрительно нырнули за спины охраны. Белдо перестал дарить энергию души и брезгливо отряхнул ладошки.
- Пока мы ещё не начали знакомиться, хочу сообщить вам главное! Я не прошу верить мне на слово, но все мы здесь, чтобы служить добру! Абсолютному, вселенскому, универсальному, о котором говорят все мировые религии! Каждая чуточку по-своему, но так ли это важно? Это оно, добро, собрало всех нас здесь, на Болотной площади, в этих светлых, добрых, ласковых стенах! – старичок достал их кармана яйцо, дохнул на него и в руке у него появился цыпленок, маленький еще, не обсохший.
Зал восторженно выдохнул. Дионисий Тигранович скромно пожал плечиками и раскланялся.
- Фокус! – морщась, уронил взлохмаченный молодой человек, стоявший к Белдо ближе прочих.
- Никакой не фокус! Яйцо с птицефермы, со штампом, абсолютно стерильное! – возмутился старичок. – Но глобально вы правы, юноша! Это не чудо! К третьему занятию самый бездарный из вас сотворит такое! Только умоляю, не в супермаркете! Тысячи крохотных цыплят – это перебор!
Он повернулся и сунул цыпленка Младе.
- Но для начала определимся, кто с нами, а кто против! Если есть среди вас такие, которые хотят служить злу – пусть немедленно выйдут вон! – старичок топнул ножкой. – Таким тайны мироздания я открывать не буду! Ну-с, я жду! Кто хочет служить злу?
Взлохмаченный молодой человек робко поднял палец.
- Рветесь служить злу? – кисло осведомился у него Белдо.
- Не…. Какое там? – поспешно ответил молодой человек. – Я просто хотел спросить. Можно?
Белдо любезно разрешил.
- Я не хочу служить злу, но не сильно уверен, хочу ли я служить добру!.. Вдруг с моей стороны это будет только болтовня? Короче, я не определился! – путано произнес молодой человек.
Белдо сдвинул бровки.
- Есть ещё кто-то, кто с ним согласен? – громогласно произнес он.
После некоторого замешательства поднялось ещё три руки, а потом, вдогон, ещё одна.
Белдо обозрел поднятые руки, закатил глаза и торжественно произнес.
- А вот с вами, друзья мои, нам не по пути! Да-с! Прошу вас, Ингвар Бориславич!
Тилль что-то прохрипел и дернул прилипшей к губам сигаретой. Берсерки сомкнулись вокруг этих пятерых и увели их. Люди в зале заволновались.
- Никакого насилия! Их проводят строго до выхода! Нам не нужны люди с туманной жизненной программой, которым наплевать на вселенское добро! – успокоительно произнес Белдо. – А вы, друзья мои, отдыхайте! Скоро начнется презентация!
Спасаясь от мнительной дамы, опознавшей в Сашке своего бывшего босса, Сашка и Рина стали лавировать в толпе и налетели животами на круглый столик. За столиком сидела полная женщина в круглых очках, с зачесанными назад волосами. Перед ней лежали тетрадь и ручка.
- Меня зовут Алевтина! Мне кажется, что я вас где-то встречала! Вы здесь впервые?
- Да. С другом пришли, - нервно сказал Сашка.
- Ничего страшного. Мы рады всем!.. – успокоила его женщина.
Сашка, улыбаясь, начал пятиться, заслоняя плечом Рину.
- Минутку! Задержитесь! – строго сказала дама.
Рина оглянулась. Увидела, как в дверь входит невысокий, небрежно одетый мужчина, гибкий настолько, что кажется выгнутым назад. Его окружали четыре арбалетчика. Едва Гай с охраной прошел вперед, как берсерки Тилля цепью встали у выхода, оттеснив от дверей всех, кто стоял рядом.
- Чего это они? - напрягся Сашка.
- О, не обращайте внимания! Важно, чтобы никто не вышел, пока ознакомительное занятие не закончится! Потом, разумеется, всех отпустят! – извиняющимся голосом произнесла Алевтина. – Итак, чем можем вам полезны?
- Э-э… - проблеял Сашка. – Да, в общем, ничем! Мы тут так, группа поддержки...
Женщина с зачесанными волосами открыла тетрадь.
- Не имеет значения! Собственно я занимаюсь обменом.
- Обменом чего?
- О, обменом всего! У каждого из нас есть что-то лишнее, и нет чего-то необходимого. Разве это справедливо? Вот я и помогаю это исправить. Варианты самые разные!
Аккуратный ноготь скользил по странице сверху вниз, изредка останавливаясь на той или другой строке.
- Что тут у нас? Незаконченное философское образование (4 курса, без защиты диплома) на навыки шеф-повара. Небольшой аккуратный горб на гастрит. Дар слова на умение вовремя замолкать. Красивые глаза (серо-зеленые, 2 шт.) на длинные волосы.
Алевтина вопросительно вскинула глаза на волосы Рины.
- Но это тоже, видимо, не вам. Другие варианты! Грузовик денег (кузов типа «Газель») на молодость и здоровье (справка от фельд. Уточкина о вашей псиосной независимости). Педагогическое образование на любовь к детям. Дар предвидения на бытовое счастье (модификация «рай в шалаше»).
- Не-а, я пас! – отказался Сашка.
Женщина рассеянно кивнула.
- Законченные секретарские курсы (диплом с отличием) на ровные зубы. Ум на оптимизм. Навык хорошо драться на способность не влипать в истории… Есть также ряд уникальных предложений по части псиосных удовольствий. Но это, прошу прощения, за тем столиком!
Дама кивнула на соседний столик, за которым зевающий клерк шариковой ручкой чистил себе ногти, меняя кайму грязи на следы чернил.
Сашка пообещал подумать. Алевтину это не обмануло.
- Будем откровенны!.. Думать вы не собираетесь! Вы не хотите меняться, потому что боитесь боли! Поверьте, никто не будет отрезать вам уши или залезать скальпелем в глаза. Наша цель – бескорыстно делать людей счастливыми.
- А! Ну да! Здорово! – сказал Сашка, отслеживая одним глазом Насту, а другим - берсерков Тилля.
Дама с зачесанными волосами, видимо, сочла Сашку безнадежным, и коснулась руки Рины.
- Тебя не мучают ночные кошмары? Страшные, повторяющиеся сны, после которых просыпаешься и не можешь даже дышать?
Рина напряглась.
- Откуда вы знаете?
- Опыт. Я работаю не первый год! - сказала Алевтина, улыбаясь. - У меня было что-то интересное. Как раз для тебя!
Она быстро стала перелистывать тетрадь.
- Ага, вот! «Поменяю комплект прекрасных снов (12-ть сюжетов) на мизинец на правой ноге». Выгодное предложение! Хозяйка снов, насколько я знаю, помешана на своих ногах. Она на что угодно готова – лишь бы была идеальная подвижность стопы…
- А я без мизинца буду? – поинтересовалась Рина.
- Зачем без мизинца? – удивилась Алевтина. – Она отдаст тебе свой. Думаю, иметь шесть пальцев на ноге не в входит в ее планы.
- А мизинец нормальный? – с сомнением спросила Рина.
- После перелома, конечно, но ничего. Могу устроить личную встречу для осмотра мизинца. Поверь, действительно стоящее предложение. Та девушка настоящая красавица. Думаю, к ее мизинцам это тоже относится.
- А если я, то… - начала колебаться Рина.
- Никакой боли, операций, пересадок. Я уже сказала вашему другу! – заверила ее Алевтина. – Все мгновенно. Полное слияние! Тебе будет казаться, что так было всегда.
Ощутив, что склонная к авантюрам Рина готова согласиться, Сашка схватил ее под локоть и поволок за собой.
- Мы с вами свяжемся! Простите, что потратили время! – крикнул он издали.
Полная женщина отнеслась к отказу спокойно.
- Тратить время - моя работа! - равнодушно сказала она и уткнулась в тетрадь.
Обнаружив между оранжерейными кадками закуток, Сашка затолкал туда Рину.
- Чего ты меня утащил? Мизинец мой жалко? – возмутилась Рина.
- Может, и жалко.
- Он что, твоя собственность?
- Может, и моя.
Рина задохнулась от такой наглости.
- Может, и я твоя собственность?
- Может, и ты, - с вызовом ответил Сашка и выглянул из-за кадки.
Возле Насты стоял Белдо и, обнимая ее за плечи, помогал удерживать в воздухе огромный мыльный пузырь, внутри которого всплескивала крыльями радужная птица. Стоявшие вокруг восторженно охали. Наста смеялась.
- Слушай! А ведь она влипнет! – сказал он Рине.
- Смеешься? - отозвалась Рина. – Ну шарик… ну птичка… Это мелочи! Я Насту знаю.
Её больше волновало, что у Насты осталось всего пятьдесят минут. Рано они связались с этими бусами. Надо было надеть их прямо здесь, на Болотной.
К Долбушину приклеился блеющий дядечка, похожий на овечку. Глава второго форта отворачивался, но дядечка забегал с другой стороны. Тут даже Андрей оказался бессилен.
- Кто это? – спросила Рина.
- А-а! Тип один с психфака! Специалист по раздуванию гадостей. Не помню, из чьего форта, - внезапно сказал кто-то.
Испуганно оглянувшись, Рина увидела, что с противоположной стороны кадки на ступеньке сидит маленькая смешная девушка, одетая пестро, как попугайчик. Под расстегнутой зеленой курткой была желтая рубашка и заканчивалось все красной майкой, на которой болтался большущий кулон.
- А чего он делает? – спросила Рина ошарашенно.
- Он-то? Изучает, как раздувать сплетни, чтобы они не погасли на начальной стадии. Допустим, я случайно говорю о тебе что-нибудь тупое. Если все пропустят мимо ушей и пожмут плечами – ничего не будет. Нужно, чтобы об этом стали рассуждать, возмущаться и негодовать. Тогда одни будут защищать тебя, другие меня. Третьи спорить: нет ли у этой сплетни хоть какой-то опоры на факты. Четвертые рассуждать: имела ли я право на собственное мнение. Постепенно тема начального спора забудется, и гадость окажется официально одобренной.
- Как тебя зовут? – спросила Рина.
- Гуля. А тебя?..
- Р… Рина, - замявшись, ответила она, подумав, что девушке ее имя все равно ничего не скажет. Ну кто тут знает начинающую шнырку, у которой даже пчелы нет?
Гуля встала и с вежливой гримасой коснулась воротника Рины. Булавка обожгла ей руку. Она отдернула ее.
- А вот в чем дело! Забавно! Вообрази, в первую секунду я приняла тебя за проводницу, которая выталкивала нас с мамой из вагона. Мы билеты забыли… Ну и удивилась же я, что она тут! А потом стала смотреть вот так, и что-то такое другое проглянуло, - Гуля чуть растянула глаза, взявшись пальцами за их края.
Рина едва не пошла по стопам ежика, который шел, забыл как дышать и претерпел по этому случаю некоторые неприятности. Неужели разоблачить ее так просто? Но ведь никто, кроме Гули, не догадался!
- Смешная ты! С такими артефактами ходишь!.. – продолжала щебетать Гуля.
Не успела Рина ответить, как к ней, непонятно откуда, метнулся толстенький прыгучий человечек в полосатом костюмчике. Схватил ее за руки и забормотал, глядя прямо в глаза:
- Что с вами, девушка? На вас лица нет!
- Настроение паршивое! – неосторожно брякнула Рина.
Прыгучий человечек стал втрое участливее.
- Ай-ай-ай! О, я, кажется, понимаю! Вас обидели? Не хотите рассказать об этом? Мы сможем помочь!.. Позвольте ваш телефончик?..
Бесцеремонно оттолкнув сострадальца, маленькая девушка оттащила Рину в сторону.
- Тшш! Молчать надо было! На уполномоченного по правам пингвинов нарвались! – зашипела она.
- Это кто?
Девушка скосил глаза на площадку, на которой, жадно всматриваясь в толпу, подпрыгивало больше дюжины таких «капитошек», отличавшихся только цветом галстуков.
- Биовампирчики из форта Белдо! Уродища жуткие! Ищут трещины в отношениях и лезут в них.
- Какие трещины?
- Да всякие! Например, Достоевский однажды бросил в жену стаканом. Окажись рядом такой пингвин, сразу бы раскудахтался: «Как ты ему позволяешь так с собой обходиться? Где твоя гордость? Срочно - развод! Мы поможем! Мы защитим! Мы запретим ему видеть детей!» А так простила, забыла и любила всю жизнь... Ну всё! Мне пора! Скоро выступать! – сказала Гуля и, подмигнув, нырнула в толпу.
Белдо, наконец, оставил Насту в покое. И тотчас вокруг нее принялся увиваться блеющий субъект с психфака. Бедная Наста лавировала между столиками, но с нулевым результатом, потому что помесь овцы с мыслителем обладала невероятной юркостью.
Рина увидела, как Наста сунула руку в карман и мимоходом коснулась свитера психфаковца открытой ладонью. Будто нежно погладила по плечу. Ага, ясно! Незаметно подклеила к ворсу свитера тополиную пушинку с двушки. Вроде мелочь, но через час-другой блеющий дядечка станет необычайно легким. Любой слабый ветерок станет для него ураганом.
Решив, что отсиживаться за кадками не имеет смысла, Сашка и Рина затесались в толпу деловитых пап, озабоченных молчанием своих мобильников, и моложавых мам, которые с целеустремленностью закапывающих ямки кошек, рылись в своих сумочках.
Красноволосая бабушка расспрашивала хрупкую женщину с глазами лани:
- А вы как сюда попали, милочка?
- Ну мы с Лешенькой провалились в высшую школу менеджмента, с горя хотели поступать в экономический лицей, а тут позвонила знакомая моей знакомой и спросила: хочу ли я, чтобы мой Лешенька стал успешным лидером?
- Что, прямо так и сказала?
- Ну я, конечно, тоже усомнилась, но решила, что стоит взглянуть.
Рина с Сашкой пробились ближе к Насте. Сашка тревожно отслеживал глазами стрелки. Рядом с Настой, отделавшейся от барашка, снова вился Белдо, предупредительный, как сто тысяч любящих родственников. Сашка окончательно уверился, что он уделяет Насте больше времени, чем остальным.
Поначалу чудеса творил один Белдо. Он то выпускал из рукавов белоснежных голубей, то читал мысли, то заставлял чашку кувыркаться в воздухе. Под конец он осмелел настолько, что, дохнув на полированный табурет, заставил его покрыться белыми цветами.
Вслед за Белдо в дело вступили недавние выпускники. Долговязая девушка с косой заставила деревянную голову говорить человеческим голосом. Деревянная голова, из ушей которой стойко тянуло клейстером, растягивала губы и рассказывала всем желающим их прошлое, останавливаясь почему-то на самых унизительных и горьких деталях. Потом девушка где-то ошиблась, и голова вспыхнула, со всех сторон объятая пламенем. На зрителей это произвело неблагоприятное впечатление, поскольку голова корчилась как живая.
Девушка с косой ушла смущенная.
- Сами понимаете, уровень у наших ребят пока стартовый! Мы намеренно не показываем вам работу ассов! Вскоре это сможет сделать каждый из вас! – улыбаясь, объяснил Белдо, подавая кому-то знак.
Вслед за долговязой девушкой вышел квадратный парень. Два берсерка долго били его в живот окованным железом тараном, а после обстреливали болтами со снятыми наконечниками.
Парень держался стойко и улыбался, хотя Рина видела, как на висках у него выступают крупные капли пота. За парнем появились Гуля и ее подруга Нина. Гуля на спор угадывала карты в закрытой шкатулке. Нина искала спрятанные предметы. За Ниной пришлепал упитанный, похожий на пингвинчика молодой человек, о котором Белдо сказал, что он выучил наизусть словарь. И, правда, пингвинчик немедленно принялся бубнить и был остановлен только на половине букве В усилиями резвых клерков из форта Долбушина, которые утащили его под руки.
Пробуждая убаюканный зал, снова выскочила девушка, до того претерпевшая неудачу с деревянной головой. На сей раз она превращала в мотыльков рваную бумагу, и, заполнив тысячами мотыльков весь зал, заставила зрителей забыть о неудаче с головой.
- Друзья мои! – щебетал Белдо, скользя между гостями. – В том, что мы вам показываем, нет ничего необъяснимого! Никакой магии, никакой – о презренно будь это слово! – мистики! Навык работы с собственным сознанием, полное его раскрепощение и освобождение от рутинной закостенелости стандартов и представлений! Все вы, уверен, слышали, что человек использует только десять процентов своего мозга! Десять! А чем же заняты остальные девяносто? Они ждут, пока мы их разбудим!
Гай скромно стоял между Тиллем и Долбушиным и тесными синеватыми зубами покусывал трубочку коктейля. Его вполне устраивало, что сегодня царит Белдо.
Тилль подошел к нему сбоку.
- Со мной связывался наш друг из ШНыра. Звонил из поселка, из будки. У него началась псиосная ломка. Просит новую дозу, - сказал он будто вскользь.
Гай перестал покусывать трубочку.
- Что, так вот сразу? Псиос надо заслужить. И что говорил наш друг?
- Десять уже в ШНыре. Их разбили на пятерки. У пегов бывают, но полетами пока не пахнет. Обычная тренировочная рутина…
- Похоже, Калерия не собирается ускорять события… А что там наша пчелка? Жужжит?
- Наш друг клянется, что смазал стенки улья и крышу, но пока никакого заметного результата, - ответил Тилль.
Гай прислушался к происходящему и, сделав шаг, подал знак. Цепь берсерков разомкнулась. Клонясь от тяжести, смуглый арбалетчик внес куб потемневшего серебра со вплавленным осколком зеркала.
В центре зала находился невысокий мраморный постамент. Направляясь к нему, арбалетчик оказался рядом с Риной. Когда расстояние между ними сократилось, Рина ощутила глухую безысходность, тоску и безразличие, затопившие всё её существо.
На несколько мгновений границы между «можно» и «нельзя» стерлись, и Рина ощутила, что ей было бы все равно, если бы кто-то отрезал Сашке голову. Или даже ей самой. К счастью, арбалетчик уже прошел мимо.
- Что это у него? – бойко крикнула щекастая девушка из новеньких, которая недавно вместе с Белдо заставляла распускаться увядшие цветы.
- Камень-метеорит из глубин Млечного Пути! – с трепетом в голосе откликнулся Белдо. - Старше нашей галактики, древнее Солнца! В его кристаллах записаны тайны исчезнувшей, бесконечно гуманной цивилизации. Погибая от катаклизма, они не унесли знания с собой, но отдали их всем, кто захочет их взять! Прикосновение к метеориту пробуждает подсознание!
Наста быстро оглянулась на Сашку и Рину. Но Рине и без этого взгляда уже ясно было, что именно этот камень и был их главной целью. Увидеть его, запомнить каждую грань и после зарисовать. Эх, жаль нельзя его уничтожить! У них один вспышечник.
Доказывая всем, что оплавленный слиток безвреден, старичок наклонился и поцеловал его. В момент, когда он коснулся его губами, все увидели, как тело его окутал серебристый кокон.
- Все желающие обучаться должны повторить это за мной! Разумеется, каждый может отказаться. Но прежде, чем вы примете решение, мы хотим, чтобы вы окончательно определились. Это заблуждение, что история творится где-то там, далеко, на полях грандиозных баталий! История складывается здесь и сейчас!.. Взгляните!
Белдо выдернул из кармана алый платок и махнул им. Массивная железная дверь, ведущая не на улицу, но куда-то вглубь здания, лязгнув, открылась. Восемь крепких берсерков вывели на цепях полуголого, двух с половиной метрового, человека в железном наморднике, покрытого с головы до ног рыжеватой шерстью. Мужчина был худ, с узкой грудью, но в его громадном, бугрящемся узлами теле угадывалась жуткая сила. Череп скошен, лицо изуродовано. Пустую глазницу затягивает дикое мясо, похожее на вываренную губку.
Увидев Белдо, чудовище, натянув цепи, ринулось на него. Старичок отшатнулся. Двое берсерков не удержались на ногах, остальные сбили гиганта с ног и навалились сверху. Даже и обездвиженный, страшный человек продолжал рычать и пытался доползти до Белдо.
Осмелевший старичок приблизился и присел на корточки.
- Думаю, все вы слышали о серии жестоких убийств в энской области. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности, но жертвам выедали внутренности. И продолжалось это не день и не два – три года! А вот тот, кто совершал эти ужасные злодеяния! Милиция оказалась традиционно бессильной, и мы сами схватили его после долгой погони по болотам. При этом трое героев из форта дорогого Тилля получили страшные увечья. Мы благодарим ваших ребят, Ингвар!
Тилль опустил голову на грудь и пригорюнился.
По залу прокатился вздох ужаса. Отхлынув, зрители образовали вокруг каннибала широкое кольцо, внутри которого остались только он сам, удерживающие его берсерки и Белдо.
Изуродованный великан рычал и пытался укусить старичка сквозь намордник.
- Если это не абсолютное зло, то где же тогда зло?.. И есть ли оно вообще? – спросил Белдо сценическим шепотом и, возвысив голос, добавил: - Слушай меня, существо! У меня язык не поворачивается назвать тебя человеком, но, клянусь тем светом, который в моей душе, я подарю тебе свободу!..

Глава тринадцатая.
ПОЧЕРК ВЕДЬМАРЯ
Интересный вопрос. Предположим, я мог бы вставить в ухо датчик, который безопасно для здоровья доставлял бы мне огромное наслаждение, превышающее любое другое, стоит просто коснуться его пальцем. Устоял бы я перед искушением его вставить? Или, если бы такой датчик уже стоял у меня в ухе, сумел бы я постоянно за него не дергать?
И если бы дергал, мог бы я после этого продолжать считать, что я сам себе хозяин?
Из дневника невернувшегося шныра

Послышались протестующие крики. Берсерки, навалившиеся гиганту на спину, вскинули головы. Даже Гай, казалось, был возмущен, что увлекшийся Белдо дает такие обещания. Покалеченный великан перестал рычать. Затекший кровью глаз недоверчиво поднялся до переносицы старичка.
- Да! – продолжал терзать души Белдо. - Ты недостоин жизни, но будешь жить, если сумеешь победить в схватке нашего бойца!..
Он встал и, вскинув руку, крикнул:
- Прошу вас! Принц красоты – Евгений Гамов! Модель, скрипач, поэт, гимнаст! Выпускник нашей школы прошлого года! Увлекается паркуром, переводит Петрарку! Победитель трех последних состязаний по боевому пилотажу на гиелах! Простой обычный человек, такой же, как и все мы! Только добрый и бесстрашный! И вдобавок однолюб!..
В голосе Белдо прозвучал такой трагический надрыв, что Тилль перестал обсасывать сигарету и шевельнул бровью.
Сработал пневматический механизм. Зеркальный купол раздвинулся. В зал влетела гиела-альбинос с пульсирующими жилками розовыми крыльями.
На спине у гиелы юноша с темными кудрями терзал смычком струны скрипки. Черты его лица поначалу казались резкими, но если приглядеться, становилось ясно, что другими они и не могли быть. Глаза у юноши были самозабвенно полузакрыты.
Гиела снижалась кругами. Сама, без принуждения. На ней даже не было намордника с привычными усиками электрошока. Поводья свободно лежали на шее. Рину, знавшую нрав гиел, это поразило настолько, что она долго всматривалась в гиелу, пытаясь разобраться, не установлен ли электрошок где-нибудь в другом месте.
- Нет-нет, - сказал Белдо, точно подслушав ее. - Никакого подвоха! Гиела слушает его просто потому, что любит!..
Снизившись метра на два, парень высвободил из стремени ногу, перекинул ее через холку зверя, и, не выпуская скрипки, соскользнул вниз. Приземлившись на полусогнутые колени, он сделал шаг вперед, чтобы удержать равновесие. Всего один, довольно небрежный. Вообще небрежность – легкая продуманная небрежность - пронизывала всё существо Евгения Гамова. Его шелковую, на две пуговицу расстегнутую рубашку, тигриные раскосые глаза и прямой, тонкий, нервный рот. На сапогах выше каблуков, что-то ослепительно сверкнуло.
- Обратите внимание на шпоры! – оживился Белдо. – Вы, конечно, уверены, что украшающие их камни – подделка! Ничуть - настоящие алмазы! Возможно, кто-то не знает, но папа Евгения изобрел розетку с четырьмя дырками, которая не боится перепадов напряжения. Всё гениальное просто, все простое гениально! Патент продан в тридцать стран мира... Другие двести стран завистливо кусают локти и, не зная секрета, уродуют свои розетки дрелью! Евгений Гамов, дамы и господа, сын миллиардера и просто хороший незазнавшийся человек!..
Красивый парень засмеялся с хорошей долей самоиронии, и передал свою скрипку Долбушину. Белдо перепорхнул к юноше:
- Евгений, осмелюсь задать тебе вопрос, который вертится на языке у каждого: ты не боишься? Перед тобой маньяк, убийца, людоед! Терять ему нечего, жалеть он тебя не будет!
Гамов, помедлив, покачал головой. Десятки людей, наклонившись вперед, ждали его ответа.
- Немного переживаю, но сами понимаете… раз такое дело… - сказал он.
- Тебя ведет чувство долга! - подсказал Белдо.
Евгений вежливо улыбнулся:
- Правда? А куда оно меня ведет?
- Ты делаешь это, чтобы доказать, что мы против насилия и жестокости! – подсказал Белдо.
- А мы против? – поддразнил старичка Евгений.
Белдо кокетливо ударил юношу кулачком по груди.
- Он ещё и скромен! Итак, господа, Евгений Гамов! Выпускник нашей школы!
Один из берсерков неосторожно выставил ногу. Гигант схватил его за стопу. Послышался хруст костей. Берсерк упал. Другие поспешно натянули цепи.
- Не надо! – устало сказал Белдо. – К чему всё это? Освободите его!
Пока с затихшего великана снимали цепи, Евгений подошел к Насте.
- Брось мне, пожалуйста, астру! – попросил он.
- Какую астру? – хмуро ответила Наста и внезапно обнаружила рядом полыхающий в вазе красный цветок. Это было явное чудо, но Наста ухитрилась остаться Настой и в этих обстоятельствах. – Сам возьми, не вдова!
- Мне важно, чтобы его дала именно ты! – мягко сказал Гамов.
- Зачем?.. – подозрительно спросила Наста.
- На удачу. Меня вдохновляют девушки, которым я не нужен.
- Кто тебе сказал, что ты мне не нужен?
- Это не скроешь. Для всех здесь – я успешный сын розетки с четырьмя дырками, и только для тебя я – ничто.
Наста фыркнула.
- Ну на!
Евгений поймал астру и, повернувшись, крикнул людоеду:
- Запомни этот цветок! Это будет последнее, что ты увидишь.
Тот, зарычав, бросился на Гамова, но последняя цепь ещё удерживала его за ногу, и он упал. Евгений свистнул. Гиела-альбинос снизилась. Гамов запрыгнул в седло.
Белдо шепнул что-то в сведенный кулачок и резко распрямил пальцы. Пространство раздвинулось. Посреди зала возникла арена, огороженная незримым барьером. Берсерки поспешно ныряли в пока не закрывшийся проход. Последний берсерк, обменявшись взглядом с Тиллем, бросил под ноги людоеду боевую секиру и, отстегнув цепь, выскользнул за остальными.
Великан подобрал секиру, взвесил в руке и без предупреждения ринулся в проход, за которым толпились зрители. Дождавшись всеобщего вопля, Белдо сжал кулак. Закрывшаяся защита отбросила людоеда на метр.
Гигант вскинул голову и высоко под куполом обнаружил парящую гиелу. Гиела неспешно замкнула круг, чего-то ожидая. Людоед перехватил секиру двумя руками и приготовился.
Перехватив астру правой рукой, Евгений Гамов вытянул ее перед собой как меч. Толкнул гиелу пятками и бросил ее в отвесное пике. Людоед ждал, собираясь отпрыгнуть и секирой ударить гиелу по шее. Евгений что-то крикнул, отдавая приказ. Не долетев нескольких метров, гиела внезапно раскинула крылья.
Распахнутые крылья гиелы на секунду заслонили от людоеда ее всадника. Он всё ещё считал, что его главный противник гиела, когда, перелетев через голову зверя, на него бесстрашно прыгнула ловкая фигура с подтянутыми к груди коленями.
Секира, развернутая лезвием к гиеле, запоздала. Она лишь рассекла воздух. Разогнувшиеся ноги ударили людоеда в грудь. Мощь удара, усиленного разгоном гиелы, была так велика, что гигант опрокинулся на спину. Затылок глухо врезался в каменный пол, а ещё секунду спустя, навеки закрывая единственный глаз, пылающая астра коснулась его лба. На висках у гиганта вздулись жилы, он начал приподниматься, но дернулся и затих, неподвижный, как сломанная игрушка.
Евгений Гамов небрежно перешагнул через валявшуюся секиру.
- Ну вот… вроде все… - уронил он.
- Кармическое добро всегда побеждает вселенское зло! – торжественно произнес Белдо.
«Зыло», - одними губами, без звука, поправил Гай.
Никто не заметил, когда исчез барьер. Подбежав к мертвому людоеду, старичок накинул на него алый плащ, потом сдернул, и все увидели, что тело исчезло.
Послышались запоздалые аплодисменты, оборвавшиеся после нетерпеливого движения Гая.
- А ведь всего несколько лет назад Евгений учился в заурядной школе! – засюсюкал Белдо.
- Ну не совсем заурядной. С французским уклоном! – скромно поправил Гамов.
- А, ну разумеется! – мгновенно уступил старичок. – Кстати, не напомнишь, а девушка у тебя тогда была?
Гимнаст, поэт и скрипач в одной упаковке смущенно улыбнулся и покачал головой. Белдо издал торжествующий старушечий писк.
- Я знал, я знал! Я не зря назвал тебя однолюбом! А теперь главное! Сегодня, в свой двадцать первый день рождения, Евгений встретит ту единственную, которую будет любить всю жизнь! Если она отвергнет его, его сердце разобьется!.. Так говорят звезды, а они не лгут! Это мы, люди, лжем звездам!
Гамов раздраженно повернулся к Белдо.
- Обязательно было открывать рот? – процедил он.
Белдо двумя руками коснулся сердца, а потом сильно ударил себя кулаком по лбу, демонстрируя, сколь сильно он сожалеет о своей забывчивости.
- Ах-ах-ах! Вечно я!..
Несколько секунд Евгений смотрел в пол, а потом вскинул голову, как человек, которому нечего терять. Смуглая рука сжала цветок.
- Вспомнила! – шепнул кто-то на ухо Рине. Обернувшись, она увидела Гулю. Та стащила где-то бутерброд с рыбой и мелко, как мышка, обкусывала его кругом. – Я вспомнила этого парня! Он на наши занятия приходил! У него дар абсолютного приспособления!
- Как это?
- Ну когда несколько девушек видят одного и того же человека, но одна описывает его как блондина, другая как самовлюбленного шатена с татуировкой пумы на плече, третья как твердого как доска атлета, четвертая – как романтика с длинными волосами… С одной он груб и резок, с другой робок и застенчив, с третьей - гениален, с четвертой - хозяйственный хомяк.
- А как он на самом деле выглядит? – спросила Рина.
- Да так вроде и выглядит. Он и сам по себе ничего, - сказала Гуля неуверенно.
Пока она шептала, чернокудрый красавец крался в толпе кошачьим шагом, держа астру в опущенной руке. Девушки нервно хихикали. Моложавые мамы пришли в непонятное волнение.
Не останавливаясь, Евгений миновал всех девушек. Теперь перед ним осталась только Наста.
- Спорю, она не купится! – шепнула Рина.
- Считай, что проспорила, - спокойно ответила Гуля.
Её слова прозвучали в полной тишине, потому что именно в это мгновение красавец плавно поднял руку и протянул цветок Насте. Та спрятала руки за спину.
- Пожалуйста! – мягко сказал Евгений. – Не ради меня! Ради бедного растения!
Наста не нашлась, что ответить, и взяла астру. Просочившийся между ними Белдо, прослезившись, обнял обоих.
- Об одном вас прошу! Не обманите звезды! – взмолился он.
Рина чуть не взвыла от тупости этой сцены, точно списанной из бульварного романа, но тут с ней рядом кто-то с чувством высморкался. Это была грузная дама, до того показавшаяся Рине черствой как корка. Теперь же черствой оказалась, получается, сама Рина.
«Всякое чужое ухаживание смешно, пока не начинают ухаживать за тобой. Тут уже начинаешь глотать крючки без наживки», - подумала Рина.
Сашка отыскивал в толпе Насту. Толпа всё время смещалась, и там, где Наста была минуту назад, уже топтался скучающий Тилль. Изредка он скашивал глаза на Гая: видимо, проверял, не ушло ли начальство, чтобы можно было слинять. Близнецы Кеша и Паша расталкивали девушек плечами, нагло разглядывали их с головы до ног и, видимо, тоже искали настоящую любовь.
Толпа стала менять форму, удлиняться. Проследив, куда она тянется, Сашка увидел, что к серебряному кубу. У куба стоял Долбушин, рядом с которым бесенком прыгал Белдо.
Будущие ученики психологической школы по очереди подходили к кубу и касались его лбом. Сияние окутывало их. На несколько секунд они замирали, пытаясь ощутить, изменилось ли в них что-нибудь. И ничего не ощущали. Эль еще слишком маленький и слабый – не эль даже, тень эля. Теперь только от самого человека зависит, как скоро он прорастет. Каждая принятая от эля услуга, дар или чудо - что-то убавят у человека и что-то прибавят эльбу, пока однажды хозяин и гость не поменяются местами и человек окончательно не станет марионеткой.
Женщина с глазами раненой лани проталкивала вперед затюканного юношу в свитерочке. Мальчик стеснялся и тосковал. Мама же была хоть робка, но настойчива.
- Лешеньку, Лешеньку пропустите! Мы опаздываем! Лешеньке вечером ещё заниматься, – повторяла она.
Протолкнув Лешеньку к кубу, мама всунула его головой в оплавленный слиток и отошла, довольная, что не пришлось стоять в очереди.
Сашке удалось отыскать Насту. Красавец Евгений держал ее за руку и что-то шептал на ухо, касаясь волосами щеки. Наста отворачивалась и качала головой, но ощущалось, что она его слушает и жадно.
Заметив, что Наста идет к слитку без большого желания и пропускает других вперед, Белдо стал проталкиваться к ней.
- Простите! Извините! Простите! Позвольте! – повторял он, извиваясь как угорь.
Ситуация была критическая. Красавец Евгений подхватил Насту под одну руку, а старичок Белдо под другую. Видя, что Наста вот-вот окажется у камня, Сашка выхватил из кармана вспышечник. Оглянулся на Рину и с силой бросил гриб об пол. Гриб взорвался не сразу, и любопытная Рина успела вновь приоткрыть глаза. Совсем чуть-чуть, но и этого хватило…
Вспышки Рина не увидела. Грохота не услышала. Ей показалось, она нырнула в бело-розовый кисель, где не было ни звуков, ни голосов. Окунулась в полнейшее ничто. Поняв, что Рина ослеплена, Сашка схватил его за руку. Выдернул у застывшего с резиновой улыбкой Белдо Насту и стал буксировать обеих девушек к выходу. Вокруг был театр восковых фигур. Вот пожилая ведьма из форта Белдо не донесла ко рту бокал. А вот здоровенный берсерк из оцепления застыл в момент зевка и виден разинутый рот с коронками на дальних зубах.
Особенно тяжело было с Настой. Сашка тащил ее как тюк. Он толкнул звякнувшую стеклом старую дверь и… едва не взвыл. Перед ним тянулся тот же ведьмарский зал.
Еще на что-то надеясь, Сашка снова кинулся к двери, рванул в другую сторону и… опять перед ним выросли цепь берсерков и круглая щекастая голова Тилля. Проклятье!
Рина уже пришла в себя и помогала поддерживать Насту.
- Бежать можешь? – крикнул Сашка.
Они закинули руки Насты себе на плечи и, придав ее телу вертикальное положение, потащили. Мало-помалу Наста начинала им помогать. В глубине зала, за зеркалами, Сашка видел начало лестницы. Только бы успеть!
Берсерки начинали шевелиться. Гай, сидя на корточках, раскачивался как шаман. Вцепился в ногу одеревеневшего арбалетчика, встал. Тот повернулся и, глядя на него пустыми глазами, стал медленно поднимать арбалет. Гай вышиб у него арбалет. Подбежал к Тиллю и резко, как кошка лапой, влепил ему затрещину.
Тилль верноподданно моргнул. Жирная щека дрогнула.
- Они не уйдут! Мы окольцевали пространство. На улицу - только со мной или с берсерками, - сказал он хладнокровно. – Шныры где-то здесь, в толпе! Обыскать! Всех к камню! Охрана!
Берсерки из оцепления безжалостно шерстили зал, насильно подтаскивая всех по очереди к камню. Пока вспышки были или серебристыми, или синеватыми. Если у камня окажется шныр, вспышка будет зеленой. В ожидании этого, держа камень на прицеле, рядом застыли двое арбалетчиков Гая.
- Альберт, схема школы у вас есть? – крикнул Гай.
- Какая схема? Нам принадлежит газетный киоск на первом этаже! Остальное – махинации с пятым измерением внутри этого киоска, – отозвался Долбушин, окидывая взглядом зал, в котором легко развернулся бы трейлер с прицепом.
- Они могли уйти через второй этаж?
- На втором этаже – кабинеты управы. Проход туда мы на всякий случай оставили.
- А другой выход из здания?
- Его нет, - подал голос Тилль. – Но я, кажется, не поставил на втором этаже берсерков!
Долбушин посмотрел на его мощные короткие ноги.
- Сегодня от ваших туш мало проку. Я проверю сам! - сказал он коленям Тилля и направился к лестнице.
- Можно было и не тревожиться, - крикнул ему вслед старичок Белдо. – Второй этаж у меня охраняет Линда - боевая ведьма первого разряда.
***
Лестница была старая, с высокими ступенями и гипсовыми перилами с широкими площадками. Когда-то на них стояли каменные вазы, потом головы вождей, теперь же площадки напоминали бритый подбородок на пухлом лице.
Взбежав наверх, они оказались в типичном коридоре типичного государственного учреждения в неприемное время. Банкетки, пустой стол дежурной, несколько гравюр с видами Москвы и кабинеты, кабинеты. В воздухе витала сладковатая вонь тараканьей отравы.
Со стороны фойе Сашка услышал бормотание. Кто-то, прохаживаясь, разговаривал сам с собой. Сгоряча хотел проскочить, но Наста удержала.
- Погоди… надо посмотреть! - она сунула руку в карман и протянула Сашке театральный бинокль.
- Держи! Вместо меня пойдешь!.. Меня ещё шатает!
- Зачем бинокль?
- После поймешь… И осторожно!
Сашка взял бинокль и пополз, представляя, как глупо он будет выглядеть, если кто-то выйдет из кабинета. Он добрался до высокой ступеньки, отделявшей коридор от фойе. Осторожно выглянул. По узкому фойе, вдоль строгих стендов с графиком работы чиновников, прохаживалась миловидная женщина в светлых брюках и непрерывно что-то бормотала, улыбаясь сама себе.
«Ну разговаривает… Ну и пусть!» - подумал Сашка и начал было отползать, но, вспомнив про бинокль, неохотно взглянул в него.
Внутри бинокля было розовое пламя. Оно всплеснуло, растеклось по краям, и Сашка увидел, что на плечах у женщины, крепко обхватив шею ногами, сидит обмотанный грязными бинтами лилипут.
Стоп! Какой лилипут? Какими бинтами? Сашка даже глаза закрыл, не веря себе. Потом снова открыл и вновь увидел лилипута. Опустил бинокль – женщина осталась, лилипут исчез. Снова поднес бинокль.
Сашка предположил, что это кукла, вылепленная из серых, промазанных клеем тряпок. Но тут лилипут шевельнулся, и Сашка осознал, что это не кукла. Руки и ноги короткие, точно обрубленные, зато пальцы как многометровые корни. «Корни» ног уходят в тело, «корни» рук - в голову.
Самое ужасное, что карлик не был однозначным уродцем. Он то преображался в прекрасного мотылька и касался женщины своими крыльями, то наклонялся и что-то шептал ей, заставляя улыбаться. Она смеялась, толкала его рукой (это было видно только в бинокль, потому что настоящая ее рука оставалась на месте).
- Отстань от меня! – шептала она. - Ну а дальше! Он ей что сказал? А она?
То вдруг, безо всякого перехода, только что щебечущий карлик становился резок, груб и бил ее. Женщина вздрагивала. Лицо у нее делалось бессмысленным, злобным.
- Возьми себя в руки! Эти ничтожества должны усвоить, кто тут хозяйка! Поставь их на место! – требовал карлик.
Женщина, которую только что ударили, колебалась. Недоверчиво касалась щеки, а карлик уже становился теплым и заботливым зимним шарфом. Обвивал шею, грел, щекотал ухо неведомыми сладкими словами. Успокаивал. Потом внезапно набирал силу и, из шарфа преображаясь в дрель, долбил в самое ухо:
- Думай только о себе!.. Они тебя используют! Твои знания, способности, идеи! Хватит позволять плясать у себя на костях! Пора, наконец, стать эгоисткой! Ты и так всё для всех делаешь!
Женщина кивала, послушно и грустно.
То, превратившись в тонкую серебристую змейку, карлик обвивал ей шею, откидывался назад и бросался в ухо, насквозь пронизывая мозг. Казалось, женщина должна была кричать от боли, то вместо этого лицо ее становилось страстным, замирающим.
- Не надо! – шептала она. – Что ты делаешь? Не надо!.. Не сейчас!
Змейка замирала и, приостановив свое скольжение, начинала вещать:
- Найди для меня закладку! Без нее мне сложно быть с тобой, хотя я тебя так люблю!
- Пожалуйста, останься! Ты для меня всё!.. Ты же знаешь: я давно не могу пройти на двушку, - взмолилась женщина.
- Тогда найди закладку! Отбери ее у кого хочешь, где хочешь! Или я уйду!..
«Уйдет он, как же!» - подумал Сашка безошибочно.
Мысль его – как ему казалось, тайная – была услышана.
Серебристая змейка исчезла. Забинтованный лилипут на плечах у женщины вскинул голову. Глаза у него пылали как алые сигаретные точки. Сашке почудилось, будто раскаленные иглы хотят пронзить ему зрачки. Пламя в бинокле плеснуло, заполняя пространство и разделяя глаза Сашки с глазами уродца. Лилипут, словно обожженный, резко откинулся назад, непроизвольно рванув пальцы-корни.
Женщина закричала, дернулась телом и упала. Забинтованный лилипут очнулся первым. Спохватившись, что едва не прикончил свою «лошадку», он потянул обрубки кверху. Женщина поднялась. Рукавом вытерла пот с лица. Чувствовалось: она даже не понимает, что с ней. Стояла, а потом - дикая боль, и она на земле.
Неотрывно глядя на Сашку, карлик вскинул правую руку чуть выше. Пальцы-корни натянулись. Движения были четкими, осторожными, продуманными. Кукольник управлял марионеткой.
Голова женщины приподнялась и стала поворачиваться. Удивленный Сашка запоздало сообразил, что делает карлик: показывает женщине его, врага. Наводит ее на цель. И ведьма очень неплохо «навелась». Увидела Сашкину голову и вскинула руку. Не физическую свою руку, а ту, видимую только в бинокль.
Сашка пригнулся, укрываясь за ступенькой, но не успел. От ладони ведьмы отделилась струя огня и стремительно покатилась по коридору. Он упал. Огонь опалил волосы, сухим жаром обдал кожу. Сашка лежал на спине и видел, как огонь облизывает информационный стенд, черня и сворачивая объявления.
Ведьма подошла, толкнула его ногой и небрежно прицелилась пальцем. Ноготь на ее указательном пальце был длинным, желтоватым. Сашка ещё не осмыслил, чем это ему грозит, когда два строительных гвоздя вонзились в паркет справа и слева от его шеи. Сашка попытался привстать, но ещё два десятка гвоздей пробили ему свитер и брюки, буквально пришив его к полу.
Наступив Сашке на грудь, ведьма прошествовала дальше по коридору.
- Осторожно! – крикнул Сашка, но было поздно.
Самого боя Сашка не видел, как не скашивал глаза. Понял только, что он был кратким. Что-то загрохотало, точно по железному листу ударили молотом. Сашка услышал жалобный крик Насты: «Не надо! Больно!» Рина тоже вскрикнула – и вдруг наступила мертвая тишина.
Потом мужской голос, совершенно неизвестный Сашке, произнес:
- Что-то тут не так!.. Два раза их видел, и оба раза они были разные… Допроси их, Линда!
- Допрашивать не надо! Я опустошу их мозг через глаза! – ответила ведьма.
- Что ж, война есть война! Никто не просил их сюда соваться! - сказал Долбушин после паузы. - Только вначале обыщи их!
Сашка рванулся. Свитер на шее растянулся. Он сумел приподнять голову. Увидел, как ведьма опустилась на колени перед лежащей на полу Риной и обшаривает одежду. Наста стояла на четвереньках. Её рвало какими-то комьями.
- А… вот оно в чем дело! Есть! – Линда выдернула из воротника Рины булавку и отбросила ее. - Девка-шнырка!.. Странно, кажется, я где-то ее видела!
Долбушин наклонился и посмотрел на Рину. В его лице ничего не изменилось, разве что он на мгновение закрыл глаза. Ровные, без складок веки натянулись. Потом он приподнял зонт и острой его частью без видимого усилия, но резко ударил себя зонтом по внешней части стопы – туда, где заканчивался щегольской ботинок.
Видимо, это было чудовищно больно, потому что лицо побледнело, а на висках выступили капли пота.
- Линда! Дай булавку! – быстро и хрипло попросил он.
Ведьма, слегка удивленная, наклонилась. В тот же миг Долбушин без размаха ударил ее ручкой зонта по плечам. Сашка готов был поклясться, что он даже не коснулся головы женщины, но она упала.
Наста подбежала к Сашке и освободила его, дергая одежду двумя руками. Гвозди так и остались в полу, четко обрисовывая Сашкин силуэт. Сашка подобрал бинокль. Одно стекло его разбилось, но второе уцелело. В бинокль он взглянул на лежащую женщину.
Тряпочный карлик вздрагивал как медуза. От него исходило зловоние. На полу слабо шевелилась дряхлая старуха. Она открыла глаза, села. Пустыми глазами – ни памяти, ни ненависти, только мука и страх - посмотрела на Долбушина, на Рину.
- Кто я? Где я?.. Кто вы такие? – невнятно прошамкала она.
Отвернулась, потом опять легла, перевернулась на живот и, кусая руки, завыла. Смотреть на нее было страшно. Наста, жалея, коснулась ее плеча. Старуха повернулась к ней, оскалилась:
- Уйди от меня! Вон!..
Долбушин развернул Рину за плечи.
- Проваливайте отсюда! – приказал он. - В конце коридора будет окно – разбейте и прыгайте!.. Я скажу, что эльба убили вы. И не надо благодарить – у меня с ней были свои счеты.
- А она? – Рина оглянулась на ведьму.
- Умрет в ближайшие часы. Ей больше ста пятидесяти лет, но возраст ее был заморожен. Теперь все произойдет очень быстро… Проваливайте, я сказал!
Долбушин повернулся и быстро пошел по коридору, оглянувшись только один раз, у лестницы.
Окно открылось легко, только форточка осыпалась стеклами. Датчики повисли на проводах. Зная, что где-то на милицейском пульте замигала лампа, они торопливо спрыгнули во двор и дворами выскользнули на Софийскую набережную, под шлагбаум с будкой. Мимо них, мигая, пронеслась патрульная машина.
Здесь Наста сердито сдернула с шеи бусы и затолкала в карман. И вновь возникла плотная девушка с дыркой от гильзы в ухе. Втроем они быстро шли по набережной. Наста сердито пинала ногой пластиковую бутылку.
- Мне ещё нерпь мою надо забрать, - сказал Сашка.
Его никто не услышал.
- Почему этот человек ее убил? – спросила Рина.
«Этот человек» она произнесла с усилием. Никак не могла забыть страшных и несчастных глаз, прикованных к ее лицу.
- Он убил не ее, а эльба. Его зонт может убивать эльбов. А наше оружие нет. Только атакующие закладки, - отрешенно ответила Наста.
- Почему она постарела?
- Тебе же сказали: эльб поддерживал ее. Если гнилую рыбу подморозить, она будет выглядеть нормально. Но потом распадется за несколько часов.
- Но зачем он нам помог?
- Ничего не знаю. Знаю только, что хочу доплестись до ШНыра, и чтобы никто ко мне не лез!
Рина подозрительно посмотрела на нее. Для человека, только что избежавшего верной смерти, Наста вела себя исключительно безрадостно.
- Однолюб с астрой? – спросила она.
- Жевало закрой! – Наста сделала ногой резкое движение. Бутылка, кувыркаясь, перелетела через парапет и плеснула в реке.
- Да не заморачивайся ты! Забудь! Он тебя и не узнает без бус! – влез Сашка.
Лучше б он промолчал, потому что в следующее мгновение Наста с такой силой врезала ему плечом в грудь, что он сел на асфальт. Сашка ещё потирал грудь, а Наста уже неслась через дорогу, к площадке, где зимой привозят таять снег. Мелькнула у вздыбленных труб, взлетела по ступенькам и исчезла на мосту.

Глава четырнадцатая.
МЕРТВАЯ ПЧЕЛА
Основной противник добрых людей не злые люди, а добренькие. Да и вообще кто сказал, что зло не добренькое? Да оно, может, гуманнее добра в двести тысяч раз, как и маньяк до определенного момента добрее отца с ремнем. Поэтому если зло и придет к нам в ближайшие годы, то под маской такого глобального, вненационального, объединяющего и всеобщего добра, что мы к нему прямо все потянемся. Ещё и толкаться будем в очереди на эшафот.
Из дневника невернувшегося шныра

Целую ночь Рина рисовала оплавленный куб с зеркалом. Рисовала старательно, на куске ватмана, стараясь, чтобы масштаб был один к одному. Сашка сделал то же самое. Только если у Рины это была художественная работа, то у Сашки – довольно небрежный набросок со стрелками.
- Что у тебя по черчению? – поинтересовалась Рина, в которой проснулась отличница.
- Я по мешку много бил. У меня рука тонких движений не делает, - сказал Сашка.
Рина не знала, что это его обычная отмазка, когда кто-то критиковал его рисование или почерк.
Оба куба они отнесли Кавалерии. На столе у нее уже лежал еще один – от Насты. Но все же она сличила все три.
- Ну как? Есть что-то полезное? – спросила Рина.
- Да. Но лучше вообще ничего не знать, чем знать такое! – ответила Кавалерия угрюмо.
И это всё. Больше ничего она не объясняла.
Не удержавшись, Рина рассказала ей о том, что тревожило ее всю ночь. О мужчине с зонтом, который пощадил их.
- Долбушин, - мгновенно узнала Кавалерия. – Странно, что отпустил. Хотя, если задуматься, что вы за добыча для матерого зверя его калибра? Два новичка и средний шныр. А эта Линда ему, возможно, чем-то насолила. Ведьмари злопамятны.
- Да, он что-то такое говорил… А зачем тогда… - Рина рассказала, как Долбушин ударил себя зонтом по подъему стопы, а потом только атаковал боевую ведьму.
Кавалерия откинулась на стуле. Этот незначительный эпизод поразил ее куда больше.
- Странно… Очень странно… Хотя, если задуматься, все ясно как белый день! – закончила она.
- Что ясно?
- Ну смотри! У Долбушина, разумеется, есть свой опекун. Такой же, как Сашка видел у боевой ведьмы. Все эльбы-опекуны связаны между собой. То, что видит один, видят и другие. Ударив себя по ноге, да еще смертельным для эльбов зонтом – он сильной болью временно ослепил и оглушил своего опекуна через корни на пальцах. Из-за этих корней эльбы ощущают боль сильнее, чем люди. Таким образом, он скрыл от своего эльба, кто убил того другого… Все продумал, волчара!..
- А почему он ударил себя не ручкой зонта, а его острием? – поинтересовался Сашка.
- Ну это понятно. Потому что своего эльба он убивать не собирался. Тот ему нужен. И в этом весь ведьмарь! – беспощадно сказала Кавалерия.
Завтрак прошел в шныровском стиле. Макар с честным лицом утащил у Алисы котлету и так хитро накапал на стол подливку, что следы вели к Сашке. Даня положил в чай слишком много сахара, и, чтобы не было так сладко, досыпал соли.
- А почему водой не разбавил? – поинтересовалась Рина.
Даня вскинул брови.
- Я не ищу легких путей! Это, господа, было бы плебейски просто!
Между столами, скрестив на груди руки, в одной из которых была поварешка, ходила Суповна и следила, чтобы все ели.
- А ну куда? – временами орала она, подскакивая, например, к тощему Кириллу. – Куда, малоед несчастный? А ну на меня смотреть!
Поварешка врезалась в стол. Во все стороны летела каша. Кирилл пугался и начинал мелко дрожать.
- Куда ложку полОжил? Вертай ее взад! Не нравится, как я готовлю? Да чтоб твоими костями черви в гробу подавились! Чтоб твои зубы санитары на сувениры растащили! – кричала Суповна.
Кирюше становилось жутко.
- Н-нравится! – заикался он.
- Нет, ты скажи, что я плохо готовлю! Говори давай! Я не обижусь! – предлагала Суповна.
- Вы готовите з-замечательно!
- А раз замечательно – тогда лопай! – обрубала Суповна. – НУ!
Кирюша хватал со стола ложку и принимался загребать кашу со скоростью землечерпалки. Он давно обнаружил, что спорить с Суповной бесполезно. Старушенция была неостановима. Ее опасался даже Кузепыч, которого Суповна знала ещё толстоногим пионером. Во всем ШНыре одна Кавалерия не боялась Суповны, и порой, когда старушка слишком расходилась, вполголоса замечала: «Праведные вопли – большое искушение!»
Так текла их шныровская жизнь. Время листало календарь. Поначалу Рина ждала, что новички вот-вот разбегутся. Одни – вроде Сашки, Макара, Дани и Лены – прижились довольно быстро. С другими было сложнее. Они ворчали, ныли, поливали всё грязью, но почему-то в итоге так никто ШНыр и не бросил. Даже Фреда, каждый вечер говорившая, что завтра ее ноги тут не будет, утром почему-то решала осчастливить всех своим присутствием еще денек.
В тот день по расписанию стояла беседа Кузепыча «Городское выживание, или как протянуть месяц в незнакомом городе, имея два кило гречки и одеяло». Слово «беседа» придумала чуткая к словам Калерия, поскольку понятие «лекция» для Кузепыча не подходило. Заранее тоскуя, младшие шныры собрались в аудитории.
Рина положила щеку на тетрадь, приготовившись дремать. Для нее, привыкшей к диким школьным нагрузкам, здешние занятия казались натуральным издевательством. Нередко лекции срывались и на замену присылали кого-нибудь из старших шныров или даже вовсе не шныров.
Например, кухонную Надю, которая просила называть ее Надин. У нее была кошмарная педагогическая привычка задавать очевидные вопросы. Недаром она попала в ШНыр позже остальных – с третьего курса педагогического колледжа, где училась по специальности: учитель младших классов.
Надин приходила и с необычайной важностью вывешивала на доске плакат, изображавший пега с содранной кожей.
- Перед нами на анатомической схеме… кто?.. пегас! Правильно, Фреда! А это у него что?.. маховые перья!.. А теперь давайте вместе подумаем, почему на схеме они выделены красным… ведь, на самом деле, они какие?.. Правильно, Кирилл! Не красные!
Лена застонала.
- Надь! – взмолилась она. – Кончай, а? Ну чего ты всё время спрашиваешь?
- Зачем спрашиваю? Чтобы стимулировать в вас… что?.. самостоятельную мысль!
Прочитав лекцию про какие-нибудь мышцы крупа, Надя начинала сворачивать плакат, обклеенный для сохранности пленкой. Алиса затыкала уши. Она утверждала, что у нее аллергия на шуршащие звуки.
Коварный Кирюша произвольно раскидал по странице словосочетания «грустный пень», «ясный пень», «минут через час», «нуль-ноль», «яка-тыка-неон!» и, довольный, приготовился вписывать между пнями все прочие ценные мысли «беседчика» Кузепыча.
Дверь открылась, и Кирюша выронил ручку. В аудиторию вошла Кавалерия. Неторопливо сняла пиджак, оставшись в белой блузке. Затем, о чем-то вспомнив, извлекла из глухой стены тетрадь, ручку и бутылку с минералкой.
– Кузепыч поехал в ветаптеку. Найти траву на двушке мне не удалось, и мы решили сдаться традиционной медицине. Таким образом, сегодня ваш Кузепыч я. У вас есть один час и двадцать минут, чтобы узнать у меня то, что ваша вялость и отсутствие любопытства помешали узнать вам самим.
- Очень рад вас видеть, Кавалерия Валерьевна! – подал голос Кирилл.
Она холодно посмотрела на него сквозь очки.
- Почему очень? И почему рад?
- Ну как… - замялся Кирилл. Он жалел, что открыл рот.
- Пока обоснования чувствам нет, радость не принимается! – отрезала Кавалерия. – Жду вопросов по существу!
Фреда куснула карандаш.
- Вопросы так вопросы. Двушка - это...? – мгновенно потребовала она определения.
- Есть наш мир. Есть болото - уничтоживший себя мертвый мир. И есть двушка – здоровый неизменный мир, свободный от смерти, вечный. И глубже всех миров - свет. Огромное любящее солнце, но не звезда, не материальное тело, а нечто гораздо большее. Оно поддерживает нашу жизнь, согревает нас, но видеть его мы не можем. В лучшие наши минуты оно только брезжит, прорывается и то гадательно. В солнце мы нырнуть не можем.
- Оно за второй грядой? – спросила Рина.
- Этого я не знаю, - ответила Кавалерия. – Сомневаюсь, что оно имеет пространственную локализацию. Гора за второй грядой – наш предел его осмысления.
- А все эти эльбы? Они где? – спросила Лена.
- Эльбы обитают между нашим миром и двушкой. Они завидуют, что двушка для них закрыта и вредят ныряльщикам. Отнятые у нас закладки – единственный для них шанс получить что-то с двушки. Их цель – капля за каплей просочиться в наш мир и стереть границу между мирами.
Кавалерия посмотрела в окно. Солнце лежало в открытой форточке. И, глядя на солнце, Кавалерия неожиданно произнесла крамольную мысль, неожиданную для строгого директора серьезного учреждения.
- Ведьмарем быть, по большому счету, интереснее. У шныров есть только пеги и нырки. Тяжелая ежедневная работа. Всё же остальное очень долго просто угадывается.
Фреда издала горловой звук.
- Хочу на двушку! – сказала она тоном человека, который делает двушке одолжение.
- Ты и в седле-то едва держишься… Рано, безнадежно рано. Никто из вас не готов.
- К болоту? – спросила Рина.
- Рядом с двушкой болото просто пробка, преграждающая выход в океан. Проблема в нас. Мы не готовы к двушке и вообще к её дарам.
Алиса недоверчиво шмыгнула носом. Она считала, что готова ко всему.
- Двушка отдает себя целиком, без остатка, и вы должны отдать себя двушке полностью. Мы же готовы пожертвовать только крошечным участком нашего «Я» между своеволием и первыми серьезными трудностями. А раз мало можем отдать, мало можем и взять. Что нам можно дать, чего бы мы тотчас не бросили, не затоптали, не испортили? – печально спросила Кавалерия.
* * *
В коридоре кто-то запыхтел. В класс просунулось толстое лицо Рузи. Голос его звучал хотя и вяло, но без замедления, что для всякого знавшего Рузю было признаком крайнего волнения.
- Простите, но это срочно! Там с пчелами чего-то непонятное творится!
Калерия сорвалась с места и, вскочив с ногами на стул, шагнула на подоконник. Зрелище выбегающего из окна преподавателя так потрясло Фреду, что она долго искала, как выразить свое отношение к этому. Ничего не обнаружила и произнесла: «Ну я, в общем, иного и не ожидала!» Сказав это, Фреда тоже вылезла в окно.
За Кавалерией неслись Рина, Сашка, Макар. Даня ухитрился не только не наступить на стул, но, перекинув ногу, с места перешагнуть подоконник. За Макаром неуклюже вылезла Алиса. На залитой солнцем поляне, по которой скользили гибкие березовые тени, на Алису нашла рассеянность. Она перепутала голубя с мячом и протянула близорукие руки, пытаясь поймать его. Поняв ошибку, она улыбнулась впервые за последний год, и короткая яркая радость затопила ее.
Обогнавший всех Сашка увидел у сосны плотное кольцо шныров. С наружной части кольца стоял Гоша и с видом бывалого экскурсовода пояснял каждому: «Они маманю свою убили!» Потом подбегал ещё кто-то, и Гоша, слегка меняя порядок слов, повторял: «Маманю свою убили!»
Обогнув сосну с противоположной стороны, Сашка обнаружил, что стенки улья и его крыша покрыты густым ковром пчел. В центре шевелящегося ковра лежала крупная пчелиная матка, которую другие пчелы, переворачивая, куда-то волокли.
Когда к Сашке протиснулась Рина, пчелы столкнули матку с крыши. Теперь она лежала на земле. Временами то одна, то другая пчела делала круг и, не касаясь ее, взлетала.
Кавалерия опустилась рядом на колени и положила мертвую пчелиную матку на ладонь. Тронула пальцем. Пчела перевернулась с тем шуршащим звуком, с каким переворачивается давно мертвое высохшее насекомое, от которого осталась одна оболочка.
- Это конец ШНыра! – сказала Кавалерия.
Постепенно все разошлись. Остался улей, покрытый шевелящимся одеялом пчел, и мертвая матка на траве. Пчелы к ней больше не подлетали. Изредка кто-нибудь из шныров подходил, смотрел и отходил с задумчивым лицом.
Мертвая пчела оказалась никому не нужной. Родительница тысяч золотых пчел лежала застрявшая в траве, и муравьи оценивающе бегали вокруг, как принюхивающиеся собаки. Касались ее усиками. Сомневались. Нет, что-то не то! Отбегали. Но сразу появлялись другие, и все начиналось заново.
Вечером у улья снова появилась Рина. Наклонилась и, выпутав из травы пчелу, спрятала ее в спичечный коробок. Потом пошла к ШНыру. Золотая пчела перекатывалась, стучала в коробке как живая.
* * *
Непонятно каким образом, но ведьмари узнали о гибели пчелиной матки в ту же ночь. Берсерки двойками подлетали к воротам ШНыра. Кричали. Трясли топорами. Горячили гиел. Бросали бутылки с зажигательной смесью. Бутылки разбивались о пустоту, осколками прыгали по чему-то невидимому. Воздух пылал, очерчивая купол незримой защиты.
Потом один из берсерков обычно оставался на земле, другой же набирал высоту и, рисуясь, начинал джигитовку. Нырял под шею гиелы. Направлял ее вверх и сразу вниз. Гиела кувыркалась через голову как голубь-турман и сразу, разворачиваясь, ловила крыльями ветер.
Плеснув с крыльца кипяток, Суповна поставила ведро и вытерла фартуком руки. Пальцы красные, суставы перекорежены артритом. Разогнув спину, сощурилась на маленькие фигурки в небе. Гиела то ныряла к земле, то вывертывалась ужом. Суповна не выдержала, плюнула:
- Ишь как пляшет, глиста тошшая! Чисто бешеный!
- А чего они хотят? – спросила Рина.
В тот день она была дежурной по кухне, и вместе с Суповной выносила ведра.
- Ясно чего. Наших выманивают, - сразу отозвалась Суповна.
- А коктейль Молотова зачем?
- Бутылки это так, для шуму… Они защите не повредят.
- А наши почему не выходят? – спросила Рина грустно.
Вроде ничего не сказала, а Суповна комкает фартук. Спокойно доказывать что-то она не умеет.
- Тебе надо – ты и выходи! Где тут пегу скорость набрать? Даром лошадь угробишь! – орёт она.
Рина прикусила язык. Знала же, что пеги хоть и летают быстрее гиел, и поднимаются выше, да только с маневренностью у них не блестяще. Слишком велики крылья.
- На Холме-то была? – наконец успокоилась Суповна.
- Да, - торопливо ответила Рина. – Один раз.
Холмом называли пологую возвышенность со стороны реки. На ней шныры хоронили пегов. Памятников не ставили. В траве поблескивали подковы. Со временем подковы переставали блестеть, покрывались перхотью ржавчины и исчезали. На вершине холма – камень с выбитыми именами. Нижние уже вросли в землю.
Рина с Сашкой ползали вокруг камня на коленях, ковыряли мох, читали:

«Альбатросъ 04.07.1848 Портсигаръ 1916 Вьюга янв. 1971 Бабаран 1999
Ворон (идите вы нафиг со своими датами!!!) Задира 12.03.2001 - 29.10.2010»

Сухо блеснула и сразу погасла русалка на укороченной нерпи старого образца. В руках у Суповны появился мощный армейский бинокль.
- Держи!
Рина схватила бинокль. Берсерк – легкий, сухой, с обритой головой – метался в воздухе. Кричал, срывая горло. У земли разворачивал гиелу. Едва траву крыльями не срезал.
Бритый берсерк нырнул за деревья, и тотчас, как на резинке, вздернулся другой. Молодой, лицо безусое. Прыгали сизые восторженные щеки. Оскорбительные слова выкрикивал задиристо, как петух. Свежая гиела кувыркалась, горячилась. Бочка, горка, змейка. Сухо потрескивал электрошок.
К первым двум берсеркам спустился ещё один, толстый и грузный. Гиеле он был тяжел. Она испытала явное облегчение, когда ее лапы коснулись земли.
Неожиданно гиела молодого берсерка опустила морду и, кашляя шипением, прыгнула как кошка. Уши прижаты. Кадык прокатился как шар. На кого она зашипела? Кого атаковала?
Рина нетерпеливо крутит колесико бинокля. В окуляр прыгает трава, лезут ветки. Наконец попадает оскаленная морда гиелы. Толстый берсерк бьет ее током.
- Ишь, брухо наел! Чтоб тебя! – говорит Суповна и густо плюет с крыльца. Она так и говорит: «брухо». Толстый ли, худой – ей всякий берсерк плох.
Неожиданно наверху затряслась рама. В осколках стекла спрыгнул Сашка, вскочил и, прихрамывая, понесся через парк. Рина смотрела на него с удивлением.
Пробежав метров тридцать, Сашка обернулся и крикнул одно слово:
- … авр!
Рина запоздало поняла, на кого шипела гиела берсерка. Гавр, вечно голодный, долговязый, скучающий, сбегал из сарая и шатался вокруг ШНыра, жалобно поскуливая. Не понимал, что не пускает его к Рине - неисчерпаемому источнику нежности, дохлых кошек и куриных костей – всему, что олицетворяло для гиеленка рай. Рина сунула бинокль мимо руки Суповны. Помчалась. На нее несся парк – размахивая ветвями, выскакивая деревьями.
- Куда, дурища? Топор в голову захотела? – кинула ей вслед Суповна.
Сорвалась. Пробежала шагов с десять. Отдувается. С головы слетел платок – щеки сизые, кровяные. Повернулась, схватилась за кентавра – звать на выручку.
Забор Сашка и Рина перемахнули одновременно. Две гиелы были в воздухе, одна на земле. Морды у всех повернуты в одну сторону – чего-то высматривают. А потом Рина увидела Гавра. Он высунулся из кустарника и издал резкий, зовущий звук, напоминавший скрежет ржавой двери. Сорвался и неуклюже, как сбитый ветром мокрый лист, перепорхнул метров на пятьдесят. И снова заскрипела ржавая дверь – Гавр окликал непонятных крылатых существ, будивших в нем непонятные чувства.
Молодой берсерк вскинул шнеппер. Прицелился в Гавра. Рина одеревенела. Крик замерз в ней. Бритый берсерк толкнул молодого в плечо, мотнул головой. Тот неохотно опустил шнеппер. Рина поняла, что причина не в жалости. Гиела скроена прочно. Уложить ее из шнеппера одним выстрелом практически нереально. Куда вероятнее, что раненый Гавр с истошными воплями забьется в кустарник, где его не взять.
Гавр любознательно продолжал приближаться к странным и одновременно таким привлекающим его зверям. Гиелы задирали морды, брызгали непереваренной пищей.
Бритый берсерк приподнял локоть и ладонью, почти не двигая рукой, развернул на колене топор.
- Гавр! – завопила Рина. – Гавр! Ко мне!
Гиелёнок не послушался. Взрослые гиелы были ему интереснее Рины. Молодой берсерк нетерпеливо пальнул через плечо из шнеппера. В ответ Сашка схватил с земли камень и, усилив бросок львом, метнул. Камень врезался в сосну. Берсерк оглянулся на отбитый кусок коры и привычно зачерпнул ладонью топор.
От главных ворот, топая ножищами, к ним неслись Макс и Ул. Выручать. У каждого в руках по тяжелому арбалету. Куда там шнепперы – такой просадит насквозь и всадника, и гиелу. Берсерки, оценив опасность, подняли гиел в воздух.
Бритый ведьмарь крикнул, возвращая напарника, метнувшегося к Сашке с топориком. Гавр обиженно заскрипел с земли: огорчался, что так и не сумел познакомиться. Молодой берсерк услышал этот скрип. Он ударил гиелу разрядом и сверху бросил ее на Гавра. Гиела пикировала, готовя зубы. Удар лапами, терзающий укус в горло – и всё будет кончено.
Гавр снова заверещал, разевая пасть. Как-то особенно, призывно. Та гиела, что была под толстым берсерком, ослушалась всадника и развернулась в воздухе, мгновенно подломив крыло. Рину поразила стремительность, с которой это было проделано. В следующую секунду ее щелкнувшие зубы распороли атакующей гиеле кожистое крыло. Толстый захрипел, замахал руками.
Первая гиела ошалела от такой наглости – это был крупный самец, а атаковала его средних размеров разъяренная самка.
Благородство не входит в комплекс добродетелей гиел. Самец с разодранным крылом зашипел, переключился на нового врага, и клубок из двух сцепившихся гиел, визжащих, брызжущих мочой и отрыгивающих съеденную утром рыбу, закувыркался по воздуху в сторону Копытово. Толстяк сорвался с седла. Жабой упал в лес.
Перепуганный Гавр, в которого едва не врезались дерущиеся гиелы, трусливо удрал в лес, переходя с бега на короткие перелетки. Во время перелеток он продолжал нелепо шевелить лапами – пытался бежать и по воздуху.
Гиелы рвали друг друга. Вылетевший из седла ведьмарь, хромая подбежал к ним и, крича, несколько раз ударил топором свою взбунтовавшуюся гиелу. Потом повернулся, оглянулся на Ула, который был недалеко, и, пригнувшись, нырнул в лес. Выпущенный Улом болт вонзился в березу. Самец гиелы улетел, унося с собой всадника.
А Гавр все скрежетал в чаще. К Рине подбежал Сашка. Из его рук высыпались камни.
- Чего было-то? С какой радости они подрались? – спросил он с недоумением.
- Первая гиела хотела убить гиеленка. Другая его защитила! – ответила Рина.
- Почему?
- Не знаю.
- А я знаю. Наверное, это была его мать, - не задумываясь, брякнул Сашка.
Рина подбежала к гиеле, которую берсерк ударил топором. Она была ещё теплой, но уже не двигалась. Рядом с опущенным арбалетом стоял Ул.
Из леса высунулась морда Гавра. Он подошел и, скуля, стал обнюхивать кровоточащие раны на шее у мертвой гиелы. Рина обняла его.
- Теперь ты сирота! – сказала она Гавру.
Он положил морду ей на колено.
* * *
Следующие три дня были худшими в истории ШНыра. В понедельник Кавалерия целый день не выходила из кабинета, а вечером оседлала Цезаря и улетела. Весь вторник по ШНыру ходили противоречивые слухи. Вовчик уверял, что на днях всех их разошлют по домам. Гоша, одетый в маечку «Сгинь по-хорошему!», спорил, что спешки нет и ШНыр просуществует ещё пару лет, поскольку осенний набор состоялся и до следующего года пчелы всё равно никуда бы не вылетали.
Витяра крутился у улья, пытаясь заглянуть внутрь, но пчелы прогоняли его.
- От ты, Дуся! Да что ж вы! Я ж тока посмотреть хочу! – жалобно повторял он.
Платоша бродил пасмурный, раздражался по всякому ерундовому поводу. Глаза в синих ободах запали ещё глубже. Окса ходила с красными глазами, но когда ей говорили об этом, начинала орать, что это аллергия.
Пчелы, оставшиеся без матки, вели себя беспокойно. Сбившись в рой, слепо летали по парку, ударялись во влажные стволы. Оглушенный рой распадался и вновь собирался. Даже те пчелы, что нашли своих шныров, ползали по стеклу как ослепшие. Кружились на одном месте, жалили друг друга. Некоторые ухитрялись падать в тарелки, вяло барахтались. Ложками их вытаскивали на стол. Они чистили крылья.
Ночами над ШНыром плескали зарницы. Беззвучно били в горизонт, щупали землю. В воздухе висело ощущение дождя. Влажный туман лип к земле, скапливался в лощинах. Плохо, тревожно.
Но и это было ещё не всё. В среду погиб один из средних шныров – Игорь. Рина и Сашка знали его мало. Он был замкнутый и молчаливый, внешне ничем не примечательный. Лет восемнадцати. Худой, нескладный, узкоплечий. Чистил пегов в конюшне, не увиливал ни от какой работы, любил одиночество, много гулял в парке. С товарищами был приветлив, но ни с кем особенно не сходился.
И именно потому, что никто – как оказывается – к Игорю не приглядывался, смерть его стала абсолютно неожиданной. Игорь нырял на Арапе, когда ведьмари как-то просчитали точку выхода из двушки и обстреляли его. Арапу пропахало круп. От боли он рванулся, и Игорь не усидел в седле.
Рухнул он с высоты примерно шестого этажа. Высота для шныровской куртки не критическая, но Игорь упал на затылок. Всё это произошло на глазах у Насты. Пока она снижалась, пока бежала к нему, сверху на гиеле спустился маленький, плотный, ловкий как кошка ведьмарь. Спрыгнул с седла, перевернул Игоря, обшарил карманы и взлетел прежде, чем Наста приблизилась на расстояние выстрела из шнеппера.
Арап вернулся в пегасню через несколько часов. Его рана была неопасной, но Арап боялся боли…
Хоронил Игоря весь ШНыр. Рина ожидала, что похороны будут особенными, шныровскими, и кладбище тоже особым, но ошиблась. Кладбище было обычным, подмосковным, громадным как полигон. Автобус «Ритуал» долго стоял в пробке на выезде из города. Было непривычно жарко для Москвы. Стекла автобуса не открывались. Средние шныры ухитрялись выбегать из автобуса, покупали воду, а потом пешочком догоняли автобус на следующем перекрестке.
Потом было отпевание в церкви из красного кирпича. Над кладбищем пролетали самолеты – рядом находился аэропорт «Домодедово». Были заплаканные родственники, была нелепая суета с бумажками у стеклянного окошка конторы, был говорливый дядя, который в автобусе ещё ухитрился помянуть племянника, и теперь ко всем приставал. Кузепыч походил на краба больше обычного, а Кавалерия не снимала темных очков. В сером платье, с черным платком, небольшого роста, она не выделялась в толпе окружавших могилу женщин. Октавий был оставлен в ШНыре.
Единственным отличием, сильно удивившим тех, кто стоял у гроба, стало неожиданное появление рядом с могилой вороного жеребца с белым фонарем на лбу. Жеребец был покрыт попоной, но даже под попоной бросалось в глаза, что на спине у него что-то топорщится. Жеребец нюхал разрытую землю и, казалось, не понимал, что он тут делает. Потом стал щипать траву, растущую в ограде соседних могил.
- Я долго думал, как такое могло случится. И всё у меня что-то не складывалось. Не должен был он разбиться. Теперь я понял: он выпустил повод сам! – внезапно сказал Ул.
- Откуда ты знаешь? – спросила Рина.
- Игорь очень любил пегов. Когда шныр, вылетая из седла, удерживает повод, сам он обычно не страдает. Но пег всегда сплечивается. Калечится, короче…
Возвращались в том же автобусе. Рядом с Риной и Сашкой сидела Окса. Она испытывала явное облегчение, что рядом с ней больше нет гроба, и весело щебетала.
- Хороший был парень. Миражист, - сказала Окса.
- Кто-кто? – переспросила Рина.
- А ты не знаешь? Миражисты, они… м-м-м… ну как объяснить? Вот ты живешь, разговариваешь, ходишь по улицам. Всё внешне обычно. Вроде договариваешься с девчонкой из параллельной группы, чтобы не писать бомбы по экономике, а тебе кажется, что ты ухаживаешь за французской принцессой. Или тащишь из магазина картошку – и думаешь, что это мешок с пиастрами. Или дерешься с парнем, подперев шваброй дверь раздевалки, а на самом деле – это крейсер «Варяг» дает последний бой. Короче, вместо своей жизни проживаешь другую. Более-менее параллельную. А то и десять жизней. Уловила?
Рина вспомнила о своем маркизе Дю Граце и пожалела, что не узнала Игоря раньше.
- А миражист – это нормально? – осторожно спросила она.
- Не знаю. Но он им был, - ответила Окса.
Автобус «Ритуал» доставил их в Копытово. Здесь он развернулся и уехал, подпрыгивая на колдобинах плохой дороги. До ШНыра они добирались пешком. Местные смотрели на них с недоумением, принимая, как видно, за дачников.
В ШНыре все ещё немного посидели в столовой. Рина ожидала от Кавалерии или Кузепыча речи о том, какой замечательный был Игорь, как плохо лишаться товарища и как они теперь должны мстить за него ведьмарям, но речей никто не произносил. Вскоре все разошлись по комнатам.
Поднялась в комнату и Наста. Соседки ее быстро улеглись спать, Насте же было одиноко, тоскливо. Она попыталась тайком закурить, но на нее стали кричать. Прогнали в коридор. Наста пошла на лестницу, села в углу на корточки и стала выдыхать дым между коленей.
Как часто бывало в состоянии тоски и волевого расслабления, эльбы спешили запорошить сознание Насты мелким сором прошлых обид. Насте вспомнилась ее школьная подруга. Как они поссорились и подруга стала орать и требовать у нее деньги за все годы дружбы: за кафе, за помощь на контрольных, за потерянное время, за подарки ко дню рождения. Наста швырнула в нее кошельком. Подруга схватила открывшийся кошелек, тщательно считала, сбивалась, снова считала, ссыпала мелочь в карман, расправляла мятые десятки. Губы у нее прыгали, она снова орала и плакала. Деньги были ей совсем не нужны.
А потом Наста обняла её, и они помирились. Но это финальное воспоминание было эльбам невыгодно, и они не давали Насте вспомнить всё до конца, замораживая на стадии: «все гады, предатели, я одинока, никто меня не любит, ничего хорошего меня не ждет».
Подготовив почву, корыстная подруга ушла куда-то со своей денежно-вещевой дружбой, а на ее место пришёл красавец Евгений. Он улыбался и протягивал к ней руки.
Мысли о Евгении причиняли боль и усиливали тревогу. Наста вытеснила их другими, более свежими. Перед глазами у нее возникло, как ведьмарь обшаривал Игорю карманы, как деловитым движением ножа перерезав шнурки, сдернул с руки нерпь. Почему Игорь проходил болото так медленно? Какую закладку забрали ведьмари?
Докурив, Наста затолкала окурок в щель между подоконником и стеной, протолкнула его мизинцем и отправилась в пегасню. Ей нравилось слушать, как пеги фыркают в темноте и толкают мордами разболтанные двери денников.
Она ещё не вышла из ШНыра, когда внезапно кто-то позвонил по телефону. Номер был ей неизвестен.
- Алло! – сказала он нервно. – Алло! Кто это?
Никто не ответил. Наста отключилась. Через минуту позвонили снова. С того же номера. На секунду мелькнула мысль, что это Игорь с того света.
- Да! Кто это?
И снова не отвечали. Она слышала шум, звяканье посуды, смех, людские голоса и догадывалась, что кто-то не поставил телефон на блок и теперь аппарат вызывает её сам, от случайных прикосновений к кнопкам. На этот раз Наста не стала нажимать отбой. Просто села на холодную ступеньку и слушала чужую жизнь, не имеющую к ней никакого отношения.

Глава пятнадцатая.
НОЧНОЙ ПОЛЕТ
Чем отличается солдат первого месяца войны от солдата пятого года войны? В первый месяц солдат бравый, сытый, одетый с иголочки. Поет патриотические песни, обвешивается пулеметными лентами и рвется вцепиться в горло врагу. На пятый год войны солдат исхудавший, завшивленный, хронически простуженный. На оружие смотрит устало, патриотических песен не поет. Но вот врагу от него лучше держаться подальше.
Из дневника невернувшегося шныра

У Рины была привычка выставлять будильник в телефоне на полную громкость, а потом его не слышать. И вот теперь, в два часа ночи, Сашка стоял перед дверью у девчонок и слушал, как там внутри, как дверью, закипает истерика. Вначале истерика была только у будильника, спустя минуту у Фреды и Алисы и, наконец, даже у непрошибаемо спокойной Лены.
Закончилось всё тем, что полусонную Рину, наскоро одев, вытолкнули в коридор и вслед ей запустили злосчастный мобильник.
- Напомни мне, чтобы я их отравила. В тетеньках мало доброты! – пожаловалась Рина и пошла по коридору.
Сашка догнал ее у окна.
- Ты в курсе, что у тебя на ноге нож? – поинтересовался он.
Рина остановилась и любознательно посмотрела на задравшиеся джинсы.
- Правда, что ли? Надо же! Нож!
- С ним же неудобно!
- Неудобно без него!
- Зачем он тебе?
- Людёв в метре тыкать… – зевнула Рина.
Скоро ножу нашлось и иное применение. Окно не открывалось. Рина просунула лезвие в зазор и потянула ручку на себя. Древесина хлюпнула.
- Наверное, закрашено, - предположила Рина.
- Верхний шпингалет открыть забыли. Кузепыч нас убьет! – сказал Сашка.
Рина усмехнулась. Сегодня их за многое можно будет убить. Спрыгнув на шуршащие листья, по ночному парку они прокрались к пегасне.
- По-моему, идиотизм, что новичкам так долго запрещают полеты! Разогнал, порысил, галопнул, морду задрал, шенкель дал и пег в воздухе, - горячо произнесла Рина и, спохватившись, добавила: – Как Яра вчера поднимала на крыло Эриха, не забыл?
Сашка небрежно кивнул. В том, что верхом он ездил всего раза четыре, причем на одрах, вроде Бинта или Фикуса, он предпочитал не распространяться. На начальной стадии любовь требует иллюзий. Она их трескает с супом и запивает мечтами.
- Мы на десять минут! – весело сказала Рина. – Поднимемся, сделаем пару кругов и назад! С территории ШНыра вылетать не будем. И подниматься высоко тоже. Ты ничем не рискуешь.
- Парашют в студию! - ворчливо сказал Сашка.
Рина пропустила его слова мимо ушей. Когда девушка ораторствует, слуховые центры у нее обычно блокируются. Безвылазно проторчав у пегов все лето, она поднабралась кое-какого опыта. За исключением опасного для новичков Арапа и грозную легенду пегасни – Зверя, Рина перебывала в седле у всех пегов ШНыра. Конечно, до старших шныров ей было далеко, но с некоторыми из средних она была почти на равных. Или ей самой так казалось.
И потому было дико обидно, что средних шныров пускают на пролетки и нырять, а ей даже на метр не позволено отделяться от земли. Поработал лошадь – бери тачку, вилы и вперед. Регулярный физический труд – лучший друг шныра.
Ворота пегасни были приоткрыты. Горели две лампы – одна дежурная, тусклая, а другая в деннике у Азы. Рина заглянула в денник. Ул спал в углу на одеяле, укрытый шныровской курткой. Рядом валялся измочаленный соломенный жгут. Видно, Ул тер бока и ноги кобылы, пока окончательно не выбился из сил.
- Бедная! - сказала Рина. – Лучшая кобыла во всем ШНыре! Средние шныры уже интриговали, кому достанутся ее жеребята. Самое обидное, что это даже не ведьмари.
- Не умрет? – спросил Сашка.
- Суповна говорит: надо ждать кризиса. Кобыла здоровая, может и вытянет.
Рина принесла воды и, осторожно переступив через таз, в котором валялись шприцы и отбитые ампулы, губкой вытерла Азе глаза и ноздри. Кобыла попыталась укусить губку.
- Она, по ходу, пить хочет! – ворчливо сказал Сашка.
Двумя руками он приподнял кобыле морду, а Рина подсунула под нее ведро. Это было дико неудобно. Ведро приходилось перекашивать. Вода расплескивалась. Все-таки Аза выпила треть ведра.
- Дохлый номер! Проще было всунуть ей в горло шланг, - буркнул Сашка, устраивая голову кобылы на подстилке.
- Не передумал? Идем! – шепнула Рина.
Сашка выскользнул за ней. В соседнем деннике грохотал железом конкурент красавца Цезаря – гнедой жеребец Зверь. На Звере не ныряли – он был слишком непредсказуем. Денник Зверя был обшит изнутри металлическими листами, а со стороны двери даже и толстой резиной. Иначе было нельзя. Он рвал зубами и людей и лошадей. Бил и задом и передом, а собак ненавидел исключительно - до лютости. Крупную овчарку, как-то прорвавшуюся в ШНыр, он раскатал копытами по песку, продолжая топтать ее, даже когда от нее осталась одна шкура.
Октавий обходил Зверя за два километра, а в пегасне, если видел, что его денник открыт, прятался в щель между кирпичных стенок – такую узкую, что туда и человеческая рука не пролезала.
Подпускал к себе Зверь единственного человека – даже не Кавалерию, а среднюю шнырку по прозвищу Штопочка. Не только подпускал, но и позволял делать с собой всё, что угодно. Даже выдирать волоски на верхней губе. Это Штопочка была непонятная девица. В свои девятнадцать она выглядела на тридцать. Материлась как рядовой стройбата, ходила в Копытово играть с мужиками в домино и общалась только с Настой. О Звере она не заботилась. Чистила его небрежно, никогда не притаскивала ему ничего вкусного и загоняла в пегасню, швыряя в него песком. Когда же, подражая ей, песком в Зверя однажды швырнул Вовчик, ему пришлось накладывать шесть швов.
- И как только такая Штопочка оказалась в ШНыре? – спросила однажды Яра, наблюдая, как вопящая девица гоняется за Зверем с жердиной, а тот, угрожая, бьет по воздуху передними копытами.
- В ШНыр ведут разные пути. Никто никогда не знает какие. Точно так же разные пути ведут и из ШНыра. Так что главное тут: принимать всё как есть и не лезть со своими суждениями, - ответила Кавалерия.
В своем ряду Икар спокойно грыз пластиковую бутылку – будто курил сигару. По соседству с ним в длинном денничке-вольере тусили жеребята, недавно отнятые от мамок. В проходе ошивался непривязанный ослик Фантом и совал морду: требовал ласки. Ночь – не ночь, ему было всё равно. Рина поспешно спрятала руки за спину.
- Сгинь, графоманская сила!
Фантом обиделся и ушел, двигая ушами.
- Тебе надо самого смирного. Кто у нас самый смирный из летающих? - Рина заглянула в амуничник. Сдернула с гвоздя уздечки, а тяжелые седла тащил Сашка.
- Дельта? – неуверенно сказал Сашка.
- Дельту Кавалерия запрещает трогать до ноября. Она жеребая.
- Она же старушка! – поразился Сашка.
- Все вопросы к Цезарю... Давай тогда так: ты - Аскольда, я – Миниха. Аскольд ещё трехлеток, а Миних – очень спокойный мерин.
Рина нырнула в денник к Миниху. Старый мерин с бело-желтой проточиной совался мордой в пустую кормушку, потом резко дергал морду на себя и слушал звук.
Сашка некоторое время понаблюдал, как Рина седлает Миниха, а потом потащился к Аскольду. Трехлеток Аскольд был плодом дельфийской кобылы Роксоланы – изящнейнего существа с огромными глазами, и тяжеловоза по кличке Паровоз, который использовался на подмосковном конном заводе для укрупнения поголовья рабочих лошадей. Шныр, упустивший кобылу, получил жуткий нагоняй и три месяца уныло выгребал навоз. Кавалерия и Кузепыч опасались, что жеребенок родится бескрылым, однако дельфийская кровь пересилила. Поначалу похожие на культяпки, крылья Аскольда быстро обросли перьями и вскоре от их энергичного взмаха поднималась волна воздуха, открывающая ворота пегасни.
В остальном же это был вылитый папочка – медлительный, флегматичный, громадный как слон. Широченный круп. Хвост как веник. Мохнатые ноги с громадными копытами. Когда Аскольд в первый раз взлетел, то посмотреть на это собрался весь ШНыр. Лучше всех коллективные ощущения выразил Кузепыч. «Только б это не рухнуло на крышу!» - сказал он.
Рина быстро оседлала Миниха и отправилась помогать Сашке. Забравшись с ногами на седло, которое он втащил в денник, Сашка подпрыгивал, пытаясь поймать морду Аскольда. Трехлетку седлаться не хотелось. Он злился и недовольно похрюкивал.
- Не суйся к пегу, когда он скалится! – предупредила Рина.
- Я думал: он улыбается, - оправдываясь, сказал Сашка.
- Сейчас я тебе так улыбнусь!.. А ну прррими! – прикрикнула Рина на Аскольда, ловя его голову правой рукой в охват. – Бери уздечку! Расстегивай подбородный, трензель расправь! Куда в зубы суешь? Много лишних пальцев? Хорошо, что это Аскольд! Ты так Эриху сунь!
- Ты же суешь! – оправдываясь, сказал Сашка.
- Я нажимаю на беззубый край!.. – Рине приятно было покрикивать на Сашку, как на нее саму все лето покрикивали старшие и средние шныры.
Продолжая ворчать, она оседлала Аскольда и велела Сашке вывести его из пегасни.
Рядом с тяжеловозом-полукровкой старичок Миних казался летающим чучелом ослика. Но чучелом задиристым. На третьем разминочном круге подловатый дедушка воспользовался тем, что Рина отвлеклась, подкрался и тупыми зубами ухватил Аскольда за внутреннюю часть ляжки. Это было дико больно. Трехлеток решил, что его сжирают заживо. Мгновенно утратив мужество, он прижал уши и стал удирать.
Сашка, до этого сидевший на Аскольде уютно, как на диване, осознал, что началась выворачивающая внутренности тряска. Казалось, кто-то невидимый непрерывно кричит ему в уши: «ля-ля-ля-ля!» Он потерял вначале правое стремя, потом левое. Повис на поводьях, но это было все равно, что хватать за сцепку мчащуюся электричку.
Тихий и обычно всеми шугаемый Миних был крайне доволен, что ему удалось устрашить такого гиганта. Весь его мозг заполнила торжествующая мысль: «Раз от меня бегут, значит я страшен!» Он заржал и помчался за Аскольдом.
Рина что-то кричала, но Сашка не слышал. Доскакав до края поля, Аскольд вломился грудью в заросли. Сквозь парк он продирался как взбесившийся носорог – снося все, что можно снести. Рине оставалось только направлять Миниха в проделанную Аскольдом брешь. Хотя умный мерин и без нее соображал, как пользоваться плодом чужих трудов.
Сашка обхватил шею трехлетка и уткнул лицо в гриву. Этим он спас глаза от веток, но окончательно утратил всякий контроль над конем. Минуту спустя разгоряченный Аскольд вылетел на поляну перед забором ШНыра. Метнулся в одну сторону, в другую. Начал останавливаться, но за его спиной уже пыхтел воинственный дедушка.
Тогда Аскольд помчался на забор, оттолкнулся и… неуклюже поднялся на крыло. Легкий, неуловимый толчок, и Сашка понял, что они больше не в ШНыре. И сразу дикая тряска прекратилась. Сашка неуверенно выпрямился, огляделся и смог вставить ноги в стремена.
* * *
Лететь оказалась гораздо приятнее, чем скакать. Никакой тряски, и все внутренности остаются на месте. Если бы не сильный ветер, бьющий в рот и мешающий дышать, было бы совсем хорошо.
Старичок мерин проветрился и больше не задирался. Сашку нагнала Рина. Её лицо в лунном свете казалось белым и плоским. И - абсолютно счастливым. Ее мечта сбылась: она летела, ощущая надежную упругость воздуха. Миних двигался против ветра так обманчиво легко, что Рина, не выдержав искушения, зачерпнула воздух ладонью. Вдруг и она тоже может летать? Мало ли.
Радость наполняла ее, как газ наполняет воздушный шар. И была эта радость так велика, что Рина моментально забыла и бесконечную уборку, и заваливающуюся тачку с вихляющим колесом, и навоз, и то, что она целое лето жила без ноута, а все вещи ее легко помещались в рюкзак.
Рина была убеждена, что летят они низко, но пересекавшие поле столбы казались не крупнее чайной ложки. Вдали огнями шевелился поселок, за ним - Ещё один, а совсем далеко ровным, исходящим от земли сиянием, золотилась Москва. Отсюда она касалась чем-то живым, вроде выброшенной на берег медузы. Со всех сторон к медузе сбегались нити серебристых дорог, посыпанных живыми светляками фар.
- Как ты? Справился? – крикнула она Сашке, ощущая, как ветер вталкивает слова ей обратно в рот.
Сашка ободряюще махнул рукой, показывая, что всё в порядке. Над головой у него в белке туч плавала желтая яичница луны. Рина пальцем ткнула вверх, потом вниз и назад. Сашка догадался, что она предлагает подняться выше, сделать круг и вернуться в ШНыр.
Сашка кивнул. Застоявшиеся кони не прочь были размяться. Неопытный Аскольд поначалу стал рвать круто вверх, но выдохся и теперь послушно тащился за опытным лентяем Минихом. Миних набирал высоту постепенно. Берег силы.
Выше, ещё выше. Романтика вымерзала. Вначале отказались слушаться пальцы рук, потом окоченели ноги. Лицо сковала стылая маска. Потные бока Миниха покрывал ледяной панцирь. Рина поняла, что и волосы у нее такие же. Подняв руку, она коснулась смерзшихся колючек. Теперь ей стало понятно, почему Яра перед нырками всегда одевается как полярник, даже летом, в жару.
Рваные тучи лежали слоями как плоско подвешенные одеяла. Пробравшись сквозь очередную тучу, пахнущую мокрым ватником, они оказались на лунной поляне. Туча под ними была такой молочно-плотной, что у Рины исчез всякий страх высоты. Казалось, можно соскочить с седла и пробежаться по туче. Она едва сдержалась, чтобы вправду этого не сделать.
Забыв и о времени, и о холоде они мчались по лунной поляне. Кружили, разворачивались, окунали конские ноги в тучи. Сашка справлялся неплохо – лететь оказалось куда проще, чем скакать рысью или галопом. Точно плывешь в лодке, зачерпывающей воздух белыми веслами.
Стороннее движение царапнуло Сашке глаз. Со стороны луны на них падали две хорошо различимые точки. Ещё две точки прилипли к небу чуть выше и казались вылетевшими пикселями живого неба. Эти точки, в отличие от первых, не приближались. Держали выгодную высоту между летящими пегами и оставшимся где-то далеко позади Шныром.
«Вороны! Чего они тут делают, так высоко и ночью?» - весело подумал Сашка.
Рина оглянулась на Сашку. Размахивая рукой, как мельница, он показывал вверх и скалился, довольный, как молодой лось. Рина задрала лицо. Секунду спустя Сашка увидел, как она заметалась, натягивая поводья.
Берсерки! До Рины запоздало дошло, какие они были тупицы. В лунную ночь кружили по лунному лугу как два безумных мотылька. Разумеется, патрулирующие небо ведьмари заметили сверху крылья пегов.
Положение было скверное. К ШНыру им не пробиться. Увлекшись, они отлетели от него слишком далеко. Единственный козырь пегов – скорость горизонтального полета – утрачен. Гиелы обрушиваются на них сверху, используя естественный разгон. Легкие и быстрые, они подрежут их сверху. Набрать высоту самим? Но на них пикируют гиелы, в то время как ещё одна двойка – та самая прилипшая к небу рыбья чешуя, пока выжидает, готовая обрушиться, если они все-таки повернут к ШНыру.
Они проигрывали берсеркам по высоте и по боевому опыту. Были безоружны. Нож Рины в счет явно не шел. Через десять секунд их обстреляют из шнепперов. Потом гиелы пустят в ход ядовитые зубы и когти. Ну и завершит всё удар легкого топорика на длинной рукояти.
Рине захотелось громко заорать: «Это нечестно! Давайте переиграем!»
Черные точки давно не были точками. Рина различала зубцы поджатых крыльев и в разрыве зубцов - маленькие, точно сдвоенные с гиелой, головы берсерков. Пеги и сами чуяли гиел. Они ржали и, задирая морды, косились на черные силуэты.
Медлить было нельзя. Крикнув Сашке, чтобы он повторял всё за ней, Рина бросила Миниха к земле. Мерин сложил крылья и пикировал почти отвесно. За ним авиабомбой падал откормленный потомок тяжеловоза. Сашка обеими руками отчаянно вцепился в седло. Не удержался и опрокинулся на шею пегу, запустив руки в гриву. Цепкий. Иначе, как с гривой, его теперь не оторвешь.
Ветер срывал Рину с седла. Она больше не управляла Минихом: какое там, только бы усидеть! Они врезались в тучу, потом ещё в одну, после чего Рина внезапно увидела землю. Гораздо ближе, чем ожидала. Ни Москвы, ни ШНыра, ни огней – лишь что-то сероватое, однородное, с петляющей дорогой темной реки. Куда они залетели? Где Сашка? Где ШНыр? Где Москва?
Правее и выше Рина видела давящее черное пятно. Берсерк? Будь скорость чуть ниже – он обстрелял бы её. Рина не оборачивалась – сорвет. Она и так держалась только потому, что падать с пега и падать вместе с пегом – примерно одно и то же.
Пятно продолжало увеличиваться. Одновременно с ним росла и земля. Рина скорее угадала, чем увидела, что гиелы стали замедляться и выходить из пике. Чего это они? Неужели решили оставить их в покое?
Рина по неопытности попыталась поставить Миниха на крыло, но умный пег не обратил на ее тырканья внимания. Опыт сотен поколений предков подсказывал, что из такого разгона выход только один – нырок. Крылья раскидывать нельзя: слишком поздно, вытер вывернет маховые перья.
Рине казалось, что и Миних и его крылья стали литыми, плотными, а земля, напротив, размылась как акварель.
- Я же не умею нырять! А-а-а-а!
Вытянув шею, Миних накрыл Рину куполом сложенных крыльев. Рина закрыла глаза и вжалась в спину Миниха так, словно хотела спрятаться под его кожу, забиться под ребра. Она ждала страшного удара и - больше смерти боялась боли.
В следующий миг что-то с силой толкнуло ее, будто она врезалась в воду. От неожиданности Рина открыла глаза. Её мир, границы которого она только что пробила, отлетал от нее, вращаясь как огромный мыльный пузырь.

Глава шестнадцатая.
ЗАПОЛНЕННЫЙ КОНТУР
Надо быть постоянно готовым к угасанию интереса: к идеалам, работе, занятию, к человеку – и не выть на луну, когда это случится. Между первым и вторым дыханием – всегда разочарование, усталость и тоска. Поздней осенью трудно поверить, что когда-нибудь наступит весна. Если же вообще не знать о смене времен года, то и предположить весну невозможно. Логически она никак не вытекает из осени. Логически из осени вытекает только зима.
Из дневника невернувшегося шныра

Рина выпрямилась в седле и убедилась, что её больше не срывает ветром. Миних летел мерно и спокойно. Его не удивляло, что только что он пронизал землю, как игла тюлевые шторы. Вид у мерина был скучающий: куда с большим удовольствием он погремел бы кормушкой.
В вялом воздухе межмирья разливалась дряблость. Впереди проваливалась, вздувалась, бурлила накипь. В центре ее пробуравливал ураган. Именно туда Миних и направлялся. Даже вдали от накипи Рина ощущала вонь, которая с каждым взмахом крыльев становилась настойчивее. Задохнувшийся мертвый мир. А ведь когда-то, говорил Ул, он был прекрасен. Не так прекрасен как двушка, но точно лучше нашего мира.
О болоте Рина знала всё, что может знать наслушавшийся чужих рассказов новичок. Снаружи накипь ее не особенно впечатлила. Она ожидала чего-то фотошоповского, зловещего, с малиновыми тенями, а тут - пена цвета и запаха выверенной рыбы.
Всё было терпимо, но её глодало беспокойство. Чего-то не хватало. Или кого-то.
САШКА!
Холодея, Рина оглянулась, но Сашку не увидела. Её собственный мир казался горящей в темноте лампочкой – маленькой и далекой. Услужливое воображение мгновенно нарисовало ночное поле, разбившегося Сашку, стоящих полукругом ведьмарей и голодных гиел, грызущихся за тушу Аскольда.
Рина стала разворачивать пега. Понимая, что делать этого нельзя и замедляться тоже нельзя, Миних хитрил. Заносил крыло вперед, но после так его ставил, что воздух соскальзывал по маховым перьям. Неожиданно между лошадиными ушами Рина увидела точку.
Присмотревшись, она поняла, что у точки два крыла. Аскольд? Значит, в нырке трехлеток опередил Миниха, вот только удержался ли у него на спине Сашка? Разглядеть было невозможно, и Рина пережила несколько неприятных минут. Стала поторапливать Миниха. Тот с обидой задрал морду. То подгоняют, то останавливают – поди разберись, чего от тебя хотят.
Сашку Рина нагнала перед самым болотом. Хотя «нагнала» не то слово. Аскольд ни от кого и не убегал. Неопытный жеребец летал кругами и всё никак не решался броситься в бурлящую «раковину». Совался, но в последний момент трусил и сворачивал, не ощущая уверенности всадника и не имея собственного опыта. Ураган отплевывал клочья пены, повисавшие на кожаной куртке Сашки и на морде коня. Сползая, пена застывала белой бородой.
Аскольд выглядел уставшим. В межмирье воздух разряженный. Опора для крыла плохая и дышать трудно. Поэтому опытный Миних так берег набранную скорость. Снизишь – не пробьешься сквозь болото.
Рине достаточно было одного взгляда, чтобы понять, как Сашка сумел удержаться. Конский повод был обмотан у него вокруг бицепса, а сам он клещом вцепился в гриву. С левой стороны у Аскольда было заломано маховое перо. Видимо, Сашка сгоряча пытался ухватиться и за него.
«В ШНыре нас за это убьют! Но для этого надо ещё вернуться», - подумала Рина.
Она повернулась в седле. Их мир казался плоским как наклейка, далеким и тусклым. Уставшему Аскольду назад не дотянуть. Хочешь – не хочешь, он должен отдохнуть на двушке, но пробьется ли он через болото? Кажется, конь и сам ощущал: надо на что-то решаться. Он бросался туда, где кипела пена, но всякий раз фыркал и отворачивал. Ещё немного и обессилевший трехлеток погрузится в болото вместе с всадником.
- Делай что угодно! Заставь его нырнуть! – закричала Рина, но ничего не услышала.
Голос принадлежит мирам. В межмирье он заключен в самом человеке.
Пока Рина думала, как заставить трусившего коня кинуться в пену, проблему за нее решил Миних. Трудно сказать, захотел ли он помочь или решил ещё раз шугануть перепуганного великана. Вытянув морду, помесь ослика и дивана подлетела к Аскольду и выхватила у него зубами клок кожи с крупа. Несчастный гигант ощутил себя заживо пожираемой овечкой. Кривые зубы старого мерина оказались страшнее болота. Аскольд рванулся, зачерпнул крыльями воздух и, на два корпуса опередив Миниха, метнулся в клубящийся ураган.
* * *
Сашка, заранее не набравший воздуха, запоздало попытался сделать вдох. Скрючился от омерзения. Рот и горло точно дохлыми медузами забили. Как-то отец привез из астраханской командировки огромную выварку чуть просоленной рыбы, выволок на балкон, плотно накрыл крышкой и забыл. Когда через неделю Сашка случайно заглянул в выварку, то мерзкий запах отбросил его на метр. А сейчас и отскочить было некуда…
Аскольд медленно плыл по узкому тоннелю, касаясь крыльями его липких стенок. Не зная, что смотреть можно только на гриву коня, Сашка честно глазел по сторонам. В плотной тьме, за стенками пробуравленного ураганом тоннеля, слабо шевелились серые мутные тени, погруженные в бесконечную ночь. Миних нагнал Аскольда и летел за ним. Иначе не получалось: тоннель был узким. Притихшие кони не грызлись.
Для серых карликов появление в болоте двух всадников не осталось незамеченным. Они подплывали к стенкам и налипали на них. Воздух перед Сашкой стали прочерчивать тонкие нити, похожие на паутину. Их было так много, что лавировать между ними не получалось. Аскольд летел напролом, разрывая их грудью и крыльями. Но изредка паутина задевала и Сашку. И тогда что-то покалывало его, будто он голой кожей касался стекловаты. Шныровская куртка тут совсем не помогала.
А потом его вспышками стали настигать хаотичные мысли. Внезапно он понял, что это отец виноват в смерти матери. Мог бы продать квартиру. Если бы ей сделали операцию в Германии, она могла бы прожить лишний год. Ну и что, что отец потом плакал? Все плачут. Да и Пал Палыч порядочная сволочь! Боксер-неудачник, всю жизнь мечтавший попасть на Олимпиаду. Возится с ними бесплатно - да, но при этом требует, чтобы ему покупали снаряжение для сборников!
Всякая мелкая обида, когда-либо нанесенная Сашке и давно забытая, воскресала, увеличивалась в десять раз, превращалась в сгусток душевного гноя. Сашка продирался сквозь болото, составляя список врагов, завистников и мерзавцев, увеличивавшийся с каждой секундой. Ненависть перемежалась с возбуждением и радостью, что окончательно запутывало Сашку.
Могучая конская грудь обрывала паутину без прежней легкости. Аскольд замедлялся, и вместе с собой замедлял Миниха, который не мог облететь его ни снизу, ни сверху. Крылья прогибались. Перья заламывались от напряжения.
Внезапно Сашка увидел что-то знакомое, необъяснимое здесь, в болоте. Кухню их двушки. Рассохшиеся польские шкафчики, маленький телевизор с торчащей в форточку антенной. На телевизоре стоит большая матрешка. В ней - нитки, пуговицы и деньги на хозяйство. А вот и отец! Прокрадывается, роется в матрешке и что-то быстро перекладывает в карман. Это, наверное, тот год, когда мать начала болеть, а отец, вместо того, чтобы что-то делать, пил. Ходил пришибленный, виноватый и дышал в сторону. Когда же долго сидел в закрытой комнате – потели стекла.
Сашка забыл обо всем на свете. Гнев перемкнул сознание. Он закричал и рванулся к отцу. Кухня осталась позади. Сашка откинулся назад, потянул на себя поводья. Жеребец заржал, задрал голову, зачерпнул крылом зловонную жижу болота. Железо рвало ему рот, но он продолжал работать крыльями. Останавливаться здесь нельзя. Пег знал это от рождения. Видя, что он продолжает лететь, Сашка бросил поводья и стал высвобождать из стремян ноги. Он решил спрыгнуть на ходу.
Он почти перекинул через седло колено, когда внезапно его точно раскаленным шилом в шею ткнули. Сашка завопил. Ненависть к отцу сразу исчезла. Матрешка с деньгами тоже. Над ним совсем близко, отделенные стенкой тоннеля, толстым слоем шевелились рыхлые карлики. Сколько же их наползло!
Схватившись за шею, Сашка сорвал светящуюся золотую пчелу. Пчела сразу юркнула в рукав куртки. Вытащить ее Сашка не сумел – она была уже где-то в районе локтя. Устраивалась. Больше не кусала. До конца тоннеля Сашка больше ни о чем не думал. Место укуса жгло так, что он даже не ощущал, как рвётся касавшаяся его паутина.
Светлело. Тоннель расширялся. Возникла ложная уверенность, что всё позади и болото их отпустило. Именно в эти мгновения, вскинув голову, Рина увидела совсем близко шныра на рыжем пеге. На седле перед ним сидела девушка.
Лица обоих искажены ненавистью, зубы сцеплены. Лбы соприкасаются, но глаза не видят друг друга. Каждый заточен в своем одиночестве. Оба шныра облеплены эльбами, которые присосались к ним, как моллюски. Кто они? Почему позволили стенкам втянуть себя? Всего этого Рина не знала, да и не могла знать.
«И ведь на выходе из болота! Наверное, тоже решили, что можно расслабиться», - подумала Рина.
Миних пронесся вперед. Ещё несколько взмахов крыльями, и Рина ощутила упругий толчок. В глаза ударил свет – пока неяркий. Заметно потеплело. Хлопья пены быстро таяли на куртке Рины и конских боках. Под ними лежал лес, казавшийся бесконечным. Вершины сосен, расчесанные невидимым гребнем, заметно клонились в одну сторону.
Жесткий гребень гор вдали. Каменная ящерица лежит неподвижно. Белая россыпь чего-то непонятного. Снег? Песок? Ящерицу заливает невидимое солнце, бьющее с той стороны. Там гораздо светлее.
Вымотанный Аскольд решил, что с него довольно, и, сложив крылья, скользнул к земле. Между деревьями конь углядел поляну. Рина видела, как трехлеток коснулся передними копытами земли и стал заваливаться, не рассчитав сопротивления крыльев. Вздыбленный круп застыл в подвешенном положении. Сашка, привставший на стременах, перелетел через голову Аскольда и прокатился по траве.
Рина спрыгнула с Миниха. Хитрый пенсионер тотчас стал отходить мелкими шажками, надеясь, что она отпустит поводья. Рина держала их крепко, и Миних смирился. Стал лизать влажную, в росе, землю. Сашка тер место укуса. Рядом бродил Аскольд, фыркал и, опуская морду в траву, скусывал белые цветы.
Услышав шаги, Сашка поднял голову. Вскочил и, прихрамывая, пошел к ней. Рина прижалась щекой к его шныровской куртке.
- Мы на двушке, понимаешь? На двушке! – крикнула она прямо в его нагрудный карман. Куртка пахла сыростью и болотом.
Сашка развел руками. Мысли толпились. Лицо было радостное, сияющее, но слегка виноватое.
- Прикольно! Я думал: разобьюсь… Шею ему обхватил, чуть не придушил. Прямо в одно целое слились. Как сквозь пузырь прошли… А?! – говорил отрывисто, возбужденно.
Точно поняв, что речь идет о нем, трехлеток толкнул его в плечо мордой. Сашка качнулся. Аскольд развесил крылья. Длинные перья цепляли траву. Нижняя губа отвисла. Глаза дурные, выпуклые. Только на Миниха косится тревожно. Как бы не надумал кусаться.
- Чем ты перо Аскольду вырвал? Рукой? – спросила Рина.
Сашка отодвинулся от обшаривающей его влажной ноздри. Неофициальное имя Аскольда было Пылесос. Дважды случалось, что он выдирал у людей угощение вместе с карманом.
- Зубами. Чувствую ноги слетели, а он крылом меня ещё дальше сгребает. Так я зубами… Чего теперь будем делать? Закладки искать?
Рина покачала головой. Где их искать? Здесь, в соснах, их нет. Без задания скакать к гряде и там руками, без саперок, ковырять землю?
Ну уж нет. Они и без закладок едва проскочили. У нее до сих пор голова была забита мусором, что мерещился ей в болоте. Она видела тихую женщину с упрямой складкой между бровями, и мужчину, который кричал на нее. Видела мертвеца с торчащей во лбу стрелой. Видела пахнущего лекарствами человека, мявшего ей виски толстыми ладонями. Указательные пальцы его были желты, а ногти крепки, как черепаший панцирь.
Спасло ее то, что она больше волновалась о Сашке, чем о себе. Придерживала Миниха, лезшего под задние копыта к Аскольду, и паутина соскальзывала, не могла закрепиться. «Помоги другому нести соломинку, и твоя ноша станет легче на пуд», - говорила Мамася.
Сашка разглядывал берцы. Отличные, из натуральной кожи, они не пострадали, но вот шнурки отчего-то расплавились. Сашка сковырнул ногтем капли сгоревшей синтетики. Дернул молнию куртки.
- Жарко! Я прямо сварился.
Рина посмотрела на зябкие вершины сосен, на неуверенный рассвет. Вытерла со лба пот, заблестевший в линиях ладони.
- Жарко! – согласилась она. - И как тебе на двушке?
Сашка обвел взглядом поляну. Сосны в полтора охвата. Застывшие слезы смолы на красноватой коре. Неподвижная полоска рассвета над скальной грядой. Застывшее время. Ничего не происходит. Нет ни птиц, ни зверей, ни насекомых. Совсем новый, ждущий чего-то мир, едва освобожденный от упаковочной бумаги.
- Не знаю, - сказал он честно. – Я ещё это… не привык, короче. А ты?
Рина втянула воздух. Он ворота её куртки ещё пованивало болотом, но к затхлости уже примешивалось что-то дразнящее, легкое, радостное. Запахи всегда говорили ей больше слов. Ветерок тянул оттуда, от гряды.
- Мне тут нравится, но как-то страшновато... Чувствую… ну словно подглядела подарок раньше времени…
Миних перестал лизать землю и жадно потянулся губами: пить. Траву прорезал узкий ручей. Скошенные берега. Вода коричневая, торфяная. Рина дернула повод, но отвести мерина от ручья не смогла. Пьет и все тут. Оттащила за морду, привязала к сосне. Миних попытался притиснуть ее боком к дереву. Получил кулаком. Уместно оскорбился, стал тереться шеей о дерево, сбивая красноватую шелуху коры.
Сашка опустился на колени, умылся из ручья, опираясь рукой на противоположный берег.
- Холодная… хорошо…
Рина тоже умылась. На ладони вода светлела. Торф превращался в легкую муть. Она уже распрямлялась, когда в кармане что-то тяжело толкнулось. Мертвая пчелиная матка в спичечном коробке.
Не задумываясь, зачем она это делает, Рина выкатила ее на ладонь. Пчела ещё больше высохла. Золото лежало на ней как пыльца. На траве валялся большой кусок коры. Положив на него пчелу, Рина пустила кору по воде. Кора закачалась. Поплыла.
- Слушай! А как она плывет? – спросил вдруг Сашка.
- То есть?
Он наклонился, сорвал траву, бросил.
- Смотри! Трава плывет вниз, а кора вверх… Против течения!
Кора толкалась в берега, путалась в нависшей траве, но, оказавшись на быстрой воде, снова спешила. Навстречу ей плыли подкрашенные торфяным йодом облака.
Рина бежала за ней. Сашка тащил за собой Аскольда. Не догадывался, что можно привязать. Когда оставшийся у сосен Миних стал размером с ладонь, Рина вдруг повернула прочь от ручья.
Нагнав ее, Сашка увидел тихую заводь. Открывалась она с десяти шагов. Кора покачивалась по центру заводи. Пчелиной матки на ней больше не было. Никто не заметил, в каком месте она сорвалась и утонула.
Аскольд сунулся в заводь мордой. Пошли волны.
- Видишь? – шепнула Рина.
- Камни, что ли? – удивился Сашка. - Ну лежат и чего..?
- Это не просто камни.
На берегу из белых меловых камней была выложена стрелка. Она указывала на насыпанный в заводи невысокий курган. На вершине кургана лежала сумка грубой «шныровской» кожи. Сашка захлюпал к ней по воде. Аскольд заступил передней ногой и остался на берегу, подозрительно разглядывая в ручье крылатую лошадь.
От времени кожа сумки одеревенела. Внутри лежал небольшой старинный арбалет рычагового взвода и к нему три болта, наконечниками которым служили колючие пнуфы. Сашка потянулся к пнуфу пальцем, но дотрагиваться не стал - отдернул. Рядом – соль в тряпице, нож с деревянной ручкой и тут же крошечный сверток, стянутый шерстяной ниткой.
Разрезать нитку не пришлось. Лопнула сама. Внутри оказался серебряный гепард – плоский, с круглой маленькой головой.
- Дай-ка руку!.. Другую, где нерпь! – велел Сашка.
Деловито закатал Рине рукав, повернул запястье. Вот и четкий контур, продавленный в коже. Сашка коснулся его гепардом, проверяя, подходит или нет.
- В самый раз. Посадишь на клей, и… - Сашка попытался отодрать его – бесполезно. Стал помогать ножом – только оцарапал нерпь. Сашка озадачился, запыхтел.
Снова стал рыться в сумке. Но там не было больше ничего интересного. Только смятый, косо отрезанный пергамент.

злобы – смерть ее.
конца возьмет свое.
бы пчелиной суд,
ель принесут.
лет предвиденье дано,
ет во мгле зерно.
минует лишь один -
зобьет кувшин.
в шипении открыт,
ишь позор себе творит.
побеждает,
того, что правда победит.

Аскольд заржал, задирая голову. У серых вершин дрожало маленькое пятно.
- Смотри: пег! Это кто, Цезарь? – крикнул Сашка.
Рина научилась узнавать лошадей.
- Нет, Митридат… Значит, в седле или Макс, или Родион. Больше никто Митридата не берет.
Сашка поежился. Родиона он побаивался. Лучше уж Макс, чем этот краснолицый, со смещенным носом и сухими губами. Макс если и сердится, то быстро остывает. Родиону же всякое человеческое движение сердца дается с огромным усилием. Он даже когда улыбается – улыбку точно в дереве вырезает.
- Откуда ты знаешь?
- Яра научила. Смотри, как летит. Два удара – короткое планирование. У Цезаря планирование после трех ударов… Аза вообще без провалов крыльями работает. Эрих, тот вскидывает крылья вверх – будто весла сушит.
Всадник снизился. Митридат ещё не коснулся копытами земли, а он сорвался с седла, соскочил на траву. Белый от ярости. Куртка застегнута до самого ворота. На лице ни капли пота. Шатнулся к Сашке, замахнулся хлыстом.
- Ах вы тютлики, песью мать! Вас полШНыра ищет! Ул, идиот, вообще без седла нырнул!..
Сашка набычился. В слове тютлики было что-то особенно обидное, куда хуже песьей матери, которую и на боксе нередко запускали.
- А как в ШНыре вообще узна… - начала Рина.
Родион повернулся к ней всем телом. Рина видела, что он взбешен и лучше бы помолчать, но с ней произошла обычная для нее подмена. Надо было сделать серьезное лицо, а ей вдруг захотелось хохотать. Мышцы лица прямо сводило судорогами смеха. Она поспешно присела, притворяясь, что поправляет брючину.
- По-твоему, возможен двойной нырок, о котором в ШНыре не узнают?.. – заорал Родион и, чтобы не ударить хлыстом Рину, хлестанул себя по ботинку. - Чего ты зубы скалишь? Думаешь, болото прошла? Да вас порожняком выкинуло!
Он дернул за повод Митридата, вскочил на него и тут только увидел в руках у Сашки сумку.
- А это откуда?.. Где взял, дурила? Дай сюда!
Сашка неохотно протянул ему сумку. Родион пробежал пергамент глазами, подержал нож, покрутил в руках древний арбалет. Обломанным ногтем придирчиво потрогал тетиву. Непонятно буркнул: «Да уж… это вам не шнеппер!»
- Это всё? Больше ничего не было? – спросил он.
Сашка видел, что сумку Родион возвращать не собирается. Иначе он не перекинул бы ремень через плечо.
- Да вроде! – брякнул Сашка прежде, чем Рина успела упомянуть про гепарда.
Рина быстро взглянула на него. Теперь сказать правду, не выдавая Сашку, было невозможно. Сашке же стало вдруг вдвое жарче, чем раньше. В глазах завертелись красные пятна. Сопя, он вытирал со лба пот. Отдувался, не понимая, что с ним. Он не знал, что на двушке врать нельзя, даже по мелочам.
Толкнув Митридата коленями, Родион заставил его спуститься в ручей. Конь зачавкал по влажной глине дна, без жалости дробя облака. Родион, сдвинув брови, ковырял что-то пальцем. Рина забежала по берегу - смотреть. На внутренней стороне сумки, на шершавой коже, отчетливо был виден знак: круг и крест.
- Что это означает? – спросила Сашка.
- Ничего, - ответил Родион сквозь зубы. – Просто картинка!.. Поехали! Возвращаемся!
Обратный нырок происходил под конвоем. Первым летел Митридат, за ним - Миних, и замыкал Аскольд, довольный, что его некому тяпнуть за круп. Перед болотом Родион проследил, чтобы Сашка и Рина завязали глаза. Но даже и с завязанными глазами полет через тоннель стал кошмаром. Задыхаясь в ядовитых испарениях, Рина слышала непрерывный скрежет, хохот, крики. Чужие голоса протискивались к ней в сознание. Шипели фальшивой лаской, искали лазейку.
Рине чудилось, что она с закрытыми глазами пробирается через зал, где по десяткам экранов показывают фильмы всех возможных жанров. Выстрелы, лязг клинков, звон монет; рев гвардии, приветствующей императрицу; море, трущееся о гальку; кто-то нашептывает ей, как она красива и желанна; а вот ещё кто-то разворачивает фольгу на шоколаде и Рина слышит довольный тихий смех человека, заслужившего пять минут счастья и покоя.
Пока Рина слушала все сразу, ничего не выделяя, это было ещё ничего, терпимо, но едва она начинала замечать какой-то отдельный фильм и с интересом прислушиваться к нему, как остальные фильмы послушно затихали – и к ней в сознание утолщающейся змеей начинал вползать тот самый, отмеченный и выбранный.
В такие секунды Рина переставала страдать от вони болота, и она казалась ей вполне переносимой.
- Иди к нам!.. Ты только что с двушки. Хорошо тебе там было? Пот, усталость, боль… – шептали голоса.
Рина ничего уже не знала и ничего не хотела – только чтобы всё поскорее закончилось. И болото, и двушка. Оказаться в своем мире, рухнуть в постель и выключиться. Что мерещилось Сашке, Рина не знала, но один раз услышала, как он закричал: «Оставь её!» Кого «её» – она так и не поняла.
***
Йушшшшп!
Тугой хлопок воздуха, вялый холод повисшей на коже пены – и они вырвались из болота. Рина сорвала с глаз влажную повязку. В их мире было гораздо светлее, чем на двушке, где они не пробились дальше рассвета.
Их ждали.
Со стороны солнца к ним метнулись два черных вырезанных силуэта. Берсерки. Все случилось мгновенно. Зубы гиелы щелкнули, немного не достав до шеи Аскольда. Гиела метила в горло, но ей помешал повод. Аскольд с болтавшейся на нем гиелой запаниковал, забился, теряя скорость. Спасая Сашку, Родион бросил Митридата на гиелу. Сашку мазнуло по лицу задранным перепончатым крылом. Берсерк, скалясь, махнул топориком, но гиела уже кувыркалась от мощного удара конской грудью. Берсерк цепко, как кошка, ухватился руками за седло. Удержался. Выпущенный из рук топор повис на длинном кожаном шнуре.
Второй берсерк атаковал Рину, зайдя на нее со стороны брюха пега. Умный Миних берег свой сытый животик. Он ухитрился на лету встретить гиелу двойным ударом задних копыт. Гиела увернулась и стала залетать с другой стороны. Родион, закинувшись в седле, головой на круп лошади, ссадил берсерка из шнеппера. Рину ослепила холодная вспышка пнуфа, и - седло опустело. Гиела, удивленная необычайной легкостью, растерялась, завертелась и осталась позади – пеги продолжались нестись.
Отбросив разряженный шнеппер, Родион коленями вскочил на седло. Рина увидела его лицо. Оскаленный, осунувшийся, с глазами, покрасневшими от болота, весь в липкой пене урагана, он ничего не боялся потерять и потому был страшнее берсерка.
С седла он кинулся на первого ведьмаря и повис у него на плечах. Тот запрокинулся, пытаясь повернуть кисть с зажатым в ней шнеппером, чтобы выстрелить Родиону в голову. Перегруженная гиела, черпая воздух крыльями, провалилась между туч и исчезла.
Рина и Сашка, с трудом развернув пегов, долго кружили над лесом и полем. Под ними, в сетке грунтовых дорог, пылали солнцем железные крыши дачного поселка. Ни гиел, ни ведьмаря с Родионом они не увидели.
Митридат с пустым седлом кружил над ними. Потом коротким ржанием окликнул Миниха и полетел к ШНыру. Стремена болтались. У правого стремени раскачивался привязанный на шнуре – по примеру ведьмарей – шнеппер Родиона. Переглянувшись, Сашка и Рина последовали за Митридатом. Летели молча, не глядя друг на друга.
Засеребрилась, пропуская их, защита. Повернули к пегасне, но весь луг перед ней был заполнен шнырами. Задрав головы, на них смотрели едва ли не с полсотни человек. Никто ни махал, ни кричал – все глаза были устремлены на пустое седло Митридата…
Рина махнула рукой, показывая на главную аллею. Сели у самого ШНыра. Кавалерия стояла на крыльце. Маленькая, выпрямленная, почти запрокинутая назад. Упорно смотрела над их головами.
К ним бежали. Рина спрыгнула с Миниха, сунула повод подскочившему Платоше. Сашка все никак не мог слезть с Аскольда – нога от волнения провалилась в стремя. Митридата уже ловили.
Рина, волнуясь, начала рассказывать о нырке, о схватке с берсерками. Сашка перебивал, пытался взять вину на себя. Кавалерия не отрывала глаз от пустого седла Митридата. Подошла к коню, дохнула ему в ноздри, прижалась к конскому носу лбом.
- Потом. Всё потом! Родиона – искать! Покажете, где видели его в последний раз!
- Так в небе же… - растерялся Сашка.
- В небе и покажете! – гневно выдохнула Кавалерия в конские ноздри.
Перехватила Митридата за уздечку, повела к пегасне. Рина, догнав, торопливо рассказала о двух застрявших шнырах за стенкой тоннеля, у самой двушки.
Кавалерия на ходу, гневно:
- Я их знала… Пчела позвала меня, когда они были старшими шнырами. Потом оба пропали в один день… Болото не место для выяснения любовных недоразумений. Думаю, освободятся, когда увидят друг друга, а не только себя! Никто другой им не поможет.
- Так они же – нос к носу!
- Можно видеть и – не видеть, - отрезала Кавалерия.
- Но любовь…
- Это была не любовь, а фехтование двух эгоизмов. Исчезни по-хорошему! – приказала Кавалерия.
Рина послушалась. Настырность настырностью, но приятнее тормозить своими тормозами, чем о бетонную стену.
Родиона искали до позднего вечера. Шныров – в том числе новичков – растянули широкой цепью. К дачному поселку первым вышел длинноногий Даня. Он не шел – верблюдил – высоко задирая колени. Даня с осторожностью пронес макушку под воротами, и тут его коротко и сдавленно окликнули из кустарника:
- Эй!
Даня, вечно пребывающий в своих мыслях, сделал шага три, прежде чем сообразил, что существует рабочая вероятность, что окликнули его. С Даней такое регулярно происходило. Он настолько глубоко проваливался в себя, что вообще забывал, что у него есть тело, которое куда-то идет. Вспоминал же он о теле, когда приходилось шарахаться от гудящих машин или ботинок внезапно зачерпывал воду из лужи, которая ему, самонадеянному самошагающему ботинку, ошибочно показалась мелкой.
- Эй.. Пожалуйста! – догнал его голос.
В этом оторвавшемся от «эй!» одиноком «пожалуйста!» было нечто такое, что Даня, поколебавшись, просунул голову в кустарник. И ничего не увидел, только кучу листвы. Даня хотел переступить через нее, но куча выбросила загадочный корневой отросток, и резко рванула Даню за стопу. Он охнул и обрушился. Куча выругалась. Даня увидел молодое, выпачканное землей и исцарапанное лицо.
На куртку из грубой кожи была натянута раскисшая от влаги хламида. Кто-то срезал слой дерна и, освободив его от земли, закрепил на хламиде, насыпав сверху листья. Даже черная вязаная шапка и та больше походила на куст.
– Тихо! Не ори!
Даня неосторожно двинул ногой. Коленом задел парня по бедру. Тот зарычал, стиснув зубы, ткнулся лбом в землю. Даня запоздало обнаружил, что его правая нога неестественно подвернута ступней внутрь.
- Ты всегда такой осел?
- Ну видите ли, всё зависит от системы номинаций и принципов оценки… - с достоинством начал Даня. – Я ищу Родиона!
- Ты его уже нашел! Узнавать своих надо! Слез с меня!
Подбежавшие средние шныры сделали из жердей носилки. Родион был зол. Сражение в воздухе закончилось не в его пользу. Мощный берсерк вывернулся – боднул в лицо каменным лбом и сбросил со своей гиелы, когда та, с трудом выровняв полет, была у самой земли. Родион упал на недостроенную баньку, сломал ногу, по крыше скатился в огород. Берсерк долго искал его, чтобы добить. Носился над домами, свешивался, смотрел. Родион забился в щель между баней и сараем, от бессилия сопел в паутину.
Боль приходила постепенно. Родион наяву видел грязную старуху с гнойными глазами, готовившую сверло и щипцы. Пока что она только примеривалась. Касалась ноги и отходила, но он по опыту знал – скоро возьмется всерьез.
Откуда-то вылезла грязная большая собака, стала брехать. Чтобы не выдала, Родион навалился на нее животом, засунул ей в пасть кулак, протолкнул глубоко, в самое горло. Собака давилась, ободрала запястье, но зубов сжать не смогла.
Берсерк пролетел над ними. Родион видел его мощную спину. Вспомнил запах дезодоранта, массивные золотые часы на запястье, довольное жизнью, сытое, самоуверенное лицо. Сегодня вечером берсерк сбросит с себя «рабочие» доспехи, спрячет топор, уберет шнеппер, сядет за руль дорогой машины. В уютном загородном доме его ждет красивая жена - первый сорт, сомнений нет. Да и остальное тоже первый сорт: лучшая еда, лучшие курорты, лучшая медицина. И дети, если есть, тоже первый сорт. В хороших школах, спортивные, загорелые.
Только шныром нужно быть постоянно. Берсерку же достаточно быть берсерком две-три смены в неделю. Отработал – и адью! Тебя заменит другой. Гай и Тилль ни от кого не требуют работы на износ.
А что ждет его, Родиона? Пыльный чердак ШНыра? Гамак? Однообразные шутки Ула? Нырки? Затхлость болота? Помощь каким-то людям, которых ты даже не знаешь и которых выбираешь тоже не ты…
Старушка-боль застенчиво кашлянула и выкрутила ему кость раскаленными щипцами. Чтобы не закричать, Родион укусил себя за руку.
Вернулся берсерк. Ловко свесился с седла, подхватил сумку, найденную Сашкой на двушке. Сумка лежала на виду, на солнце. Родион до нее так и не дополз. Берсерк перебросил сумку через плечо. Гикнул и унесся.
Родион отпустил полузадушенного кобеля. Тот валялся на брюхе, хрипел. И Родион хрипел. Так и лежали рядом.
* * *
Поздним вечером в резиденцию Гая прибыл Тилль. Охранялся только внешний периметр. Во внутреннем не было ни души. Ни личных арбалетчиков Гая, ни берсерков. Только гремели клетками гиелы. Всё же Тилль толкнулся в дверь, запоздало постучал, кашлянул как в бочку.
- Вот… доставила тут дежурная смена… У шнырика забрали… - сказал он в полумрак, прежде чем привыкли глаза.
Гай лежал на полу. Когда открылась дверь, дернулся, приподнялся, посмотрел пустыми глазами больной совы. Снова лег. Секретарь Арно притулился в углу, тихий как мертвый крот. Подтянул к голове колени. Казалось, он ждет, когда его включат.
Торопливо замахал рукой, чтобы Тилль уходил, и снова застыл. Тилль ощутил, что секретарь смертельно боится.
Тиллю стало жутко. Он слышал: бывают моменты, когда душа Гая «странствует». В его же тело вселяется опекун, эльбеус, – самый сильный эльб в болоте, и тогда его хозяин становится марионеткой. Жуткой, страшной, сеющей смерть. Однажды в таком состоянии худой и хрупкий Гай так изуродовал громадного берсерка, что его хоронили в закрытом гробу. Даже зубами, говорят, рвал. Не потому ли разбежалась охрана?
Тилль шатнулся, отставил тяжелую ногу, стал пятиться. Внезапно услышал хриплое:
- Дай! Дай, тебе говорят!..
Гай, все ещё лежа на полу, провел руками по лицу. Сел. И сразу же глаза секретаря Арно зажглись. Он задвигался, подскочил и сразу стал почти везде. Эльбеус ушел.
Отдуваясь, Тилль протянул сумку. Гай взял, скрюченными пальцами зацарапал кожу. Лицо недоверчивое, тревожное. Достал арбалет, нож… Долго держал его, разглядывая деревянную рукоять. Потом так же долго смотрел на круг и крест.
- Ну вот! А говорил, что не будешь со мной прощаться! – сказал он без голоса, одними губами.
И узкий рот пошел волной.
Очнувшись, жадно перевернул сумку, встряхнул. Страшно прищурился на Тилля.
- Где?
Подбородок Тилля запрыгал жирными складками.
- Кто? Не знаю я… не брал…
- Со смертью играешь! Ты отдал не всё!
Он сгреб Тилля за серебряного кабана. За ошейник подтянул к себе, как пса, долго смотрел, выжигал взглядом. Тилль честно таращился, боясь мигнуть.
Гай оттолкнул его.
- Ну смотри, если узнаю! У Митяя Желтоглазого был редкий уникум… Когда-то он унес его на двушку… А сегодня уникум вернулся в наш мир!
Тилль вспомнил про болото. Там-то знают, что проходит сквозь тоннель.
- Труп шныра обыскали? – резко спросил Гай.
Тилль неуютно заворочал плечами.
- Оно с этим шныриком чего вышло. Тело искали, да только… - начал он.
Гай махнул рукой, чтобы он замолчал. Поднял полоску кожи с буквами, долго смотрел, даже понюхал, раздувая крылья хрящеватого носа. Из пузатого шкафа извлек другую полосу, когда-то доставленную антикваром. Состыковал, разгладил замятое. Подошло ровно – как срослось. Тот кусок, что был на двушке, казался светлее, свежее, но читалось хорошо:

В триумфе мудрой злобы – смерть ее.
Лишь верный до конца возьмет свое.

Загадочен судьбы пчелиной суд,
На крыльях золотых ей гибель принесут.

На триста лет предвиденье дано,
И тот же срок растет во мгле зерно.

Когда же день минует лишь один -
Хранитель древний разобьет кувшин.

Гиелы юной рот в шипении открыт,
Изменник лишь позор себе творит.

В том, что неправда побеждает,
Залог того, что правда победит.

- Пока всё сходится! - серьезно сказал Гай. – Пчела-родительница мертва. Юная гиела на крыле… Изменник давно был бы в гробу, не урезай мы ему дозу псиоса. Бредовую мораль отбрасываем. Что остается?
Тилль закурил. Посмотрел на тлеющий огонек.
- Песочные часы, кувшин и хранитель.
Гай прижал подбородок к груди. Тилль подобострастно попытался повторить жест начальника, но на подбородке у него была жирная подушка.
- Браво, Ингвар! Вы, оказывается, прекрасно вычленяете главное! Если верить часам, триста лет миновали. Теперь хранитель должен разбить кувшин, освободив некое «зерно». Кувшин, конечно, в ШНыре. Это самое безопасное место. Хранитель, разумеется, Горшеня.
- Почему? – заинтересовался Тилль.
- Кто ещё живет в ШНыре так долго? И на песочных часах разве не его изображение?.. Это Горшеня. Других кандидатов попросту не существует. Свяжись с нашим юным другом! Пусть делает всё, что угодно – Горшеня должен быть убран из ШНыра как можно скорее!
- Но зачем?
- Тилль, вы утомительны! Тогда он не разобьет кувшин и «зерно» истлеет в нем, чем бы оно ни было. Ну и гиела… пусть наш друг заодно избавится и от нее. Триумф злобы так триумф злобы!

Глава семнадцатая.
«LYTDYBR» РИНЫ
Только то дело имеет ценность перед вечностью, в которое было вложено много любви и боли. Всё остальное – ситуативная тухлятина.
Из дневника невернувшегося шныра

Ноута у нее в ШНыре нет. Его заменяет общая тетрадь с защелкой «блоками». Почерк мелкий, но заглавные буквы, запятые и точки очень уверенные. Строчки ровные. Переносом Рина не пользуется. Она предпочитает втиснуть в строчку самое длинное слово, хотя оно, ближе к полям, и начинает сжиматься как гармошка.
В тексте много рисунков. Часто они замещают слова. Например, вместо «пошла» нередко нарисованы короткие ножки, а вместо «увидела» - два карикатурных глаза с ресницами.

92 сентября. (На самом деле, конечно, 29, но не хочется сразу исправлять в новой тетради. Потом-то я, конечно, обнаглею и начну сносить тут всё кусками, но не сейчас).
Сижу и думаю, как мало можно сказать словами. Только передать какие-то вехи, ухватить состояние в отдельных его сполохах и все. Я сто лет не писала дневник от руки, и теперь у меня мандраж. Будто не голова у меня раньше думала, а клавиши компьютера ей помогали, а теперь клавиш нету и мозг буксует.
Ладно, буду записывать всё, что приходит в голову.
Нам с Сашкой сильно влетело за тот нырок. Мы с ним вкалываем в пегасне: я у пегов, он… э-э… у самой пегасни. У Сашки все пальцы в мозолях. Именно пальцы, а не ладони. Никогда не думала, что такое может быть от обычного шпателя. Сашке велели ободрать старую краску с огромных ворот, чем он и занимается вот уже несколько дней.
Самое неудобное, что ворота всё время закрывают и открывают. Только заберешься на стремянку, а воротами – раз! – кто-нибудь хлопнул.
Азе немного лучше. Жить она будет, но будет ли летать, скакать, ходить? Ул и Яра целыми часами растирают ей ноги и основания крыльев соломенными жгутами.
Тут недалеко поселок городского типа Копытово. Когда-то кому-то пришло в голову построить игольный завод и делать иголки, спицы и рыболовные крючки на всю страну. Сейчас завод не работает, и делать в поселке совершенно нечего. Осталась куча блочных домов, между которыми толпами шатается скучающая молодежь. Вовчик туда регулярно отправляется поиграть мускулами, и всякий раз возвращается с подбитым глазом. Даже нерпь не спасает.
Ходить нам туда не положено, но наши всё равно ходят и начальство смотрит на это сквозь пальцы. Даже говорить о ШНыре нам не воспрещают, хотя он под боком. Тут действует то же правило, что по телефону с Мамасей. Скажешь ей: «Шныр», а она: «без пяти пять».
Наш Макар тоже часто ходит в поселок. Но его не бьют. Я несколько раз видела, как он за киосками о чем-то перетирает с местными.
Вчера я пошла в Копытово за мясными обрезками для Гавра и встретила парня на инвалидном кресле. С огромной овчаркой. Он там ездит в парке. Какой у него диагноз я не знаю, но, видимо, что-то серьезное и давнее, потому что у лицо у него не то, чтобы безнадежное, а такое – спокойное и ничего не ожидающее. Хотя я не сказала бы, что он провисает. Когда я его вчера видела, он даже смеялся.
У него есть девушка. Небольшая такая, плотная. Они серьезные оба – ну натурально партизаны, которые знают, что их завтра утром расстреляют. Они так и ходят: он, девушка и собака. И ни с кем не разговаривают. Даже овчарка и та других собак не замечает, не рычит, хвостом не виляет.
Кавалерию я нашла в парке. Она щелкала садовыми ножницами и придавала кустарнику форму пуделя.
- Он больше на жирного суслика. Если, особенно, вон ту ветку убрать, - сказала я.
Кавалерия обошла кустарник и встала рядом со мной.
- По логике вещей - а у меня всё в порядке с логикой вещей – это, действительно, суслик! Но, по мне, если уж взялся делать пуделя, то делай пуделя! - сказала она и продолжила работать секатором.
Я рассказала ей про парня на коляске и предложила нырнуть на двушку и достать для него закладку.
- Закладки для ног существуют? – спросила я.
- Тут, скорее, позвоночник… Любая красная закладка подойдет. Только не мелкая, а где-то начиная от средней, - задумчиво отозвалась Кавалерия.
- Давайте я нырну! Ныряла же!
Она сдвинула брови. Я сообразила, что о моем нырке лучше было не упоминать.
- Тогда вы! Или пусть Ул нырнет, или Афанасий! Кто угодно!
Кавалерия медленно покачала головой.
- Но почему? – не поверила я. – Почему вы не желаете ему помочь?
Кавалерия долго молчала, продолжая щелкать секатором. Мне показалось, несколько раз она щелкнула им вообще вхолостую.
- Я очень хочу, - наконец ответила она. – Но не я решаю, кому и для кого доставать закладки. Иначе мы давно увеличили бы число шныров до десяти тысяч, развели бы двадцать табунов пегов, поставили бы зенитные пулеметы против гиел и ныряли бы в три смены, как на прииске. А так несколько нырков в день - наш максимум. Значит, получается, и чудес происходит столько же.
- Почему? – упрямо повторила я. – Что плохого в том, что вы сейчас нырнете, и завтра он пойдет своими ногами?
Мне казалось, что мраморная статуя, которую я воздвигла себе из Кавалерии, покрывается сеткой мелких трещин. Она поняла это и погрустнела.
– Ты не представляешь, сколько шныров здесь споткнулось, причем самых горячих и самоотверженных, - сказала она.
- Поче…? – начала я и замолчала, чтобы не походить на попугая.
Она ответила мгновенно.
- Представь, что где-то в труднодоступном месте существует кнопка, нажав на которую, ты сделаешь всех людей здоровыми, довольными, богатыми, сытыми. Уничтожишь все болезни и даже, возможно, саму смерть. Именно ты – по твоей собственной воле, твоим собственным выбором. Нажмешь ты на нее?
- Да, - сразу сказала я.
- А я нет, - ответила Кавалерия. – Когда-то «да», даже если бы погибнуть пришлось, а теперь - нет. Для всего существует свое время. Раньше этого времени можно только повредить.
И снова щелкнула садовыми ножницами. Они меня уже дико раздражали.
- А как шныры вообще определяют, для кого доставать закладки? – спросила я.
Она немного подумала и положила секатор на кустарник.
- Идём! Только имей в виду: рассказывать об этом никому не надо, – сказала она, и мы пошли через Лабиринт к фонтану.
Как и в прошлый раз, к самому камню я приблизиться не смогла. На несколько шагов, не больше. Дальше меня что-то отстраняло.
«Интересно, знает ли Кавалерия, что в прошлый раз, когда я полезла к камню, меня перекинуло через ограду?» - подумала я, но распространяться об этом не стала.
Кавалерия достала из рюкзака несколько камней. Они показались мне обычными. Небольшие, со следами глины. Три размером с кулак, один длинный, а один плоский, неправильной формы.
Кавалерия по одному стала бросать их в фонтан. Когда она обхватывала их, камни озарялись изнутри, но кратковременно. Маленькие втягивались в камень-фонтан и исчезали. Я видела красные и синие сполохи. Они не таяли, а стремительно взмывали, меняя форму. Вроде размытых цветных птиц, когда снимаешь их в движении несфокусированным аппаратом. Синие были от плоского камня и от одного из двух в глине.
- Ну вот! – сказала Кавалерия. – Пять закладок – пять судеб. В этом и состоит наша помощь: принести и отпустить.
- И всё? – спросила я недоверчиво, потому что всё заняло от силы секунд десять.
- Да, - ответила Кавалерия.
- И вы больше ничего не собираетесь с ними делать?
- С чем? – удивилась она.
- С закладками.
Она показала мне пустые руки.
- Их больше нет. Но всё устроится так, как должно. А как именно – никогда не угадаешь. Одному поможет доктор. Другому заявят, что в прошлый раз ему, наверное, дали чужой снимок, потому что сейчас у него вообще-то всё чисто. Извинятся, поздравят и спрячут коробку шоколада в шкафчик.
- Это красные вспышки. А синие? – спросила я.
- Ну с синими тоже не угадаешь. Кто-то ощутит жгучее желание пойти в магазин и купить холст и масло, хотя раньше он и акварелью не писал, а только пачкался. А другой, может, совсем какой-нибудь безбашенный тип, на полгода попадет в больницу. Вроде бы, несчастье, но там он вынужденно успокоится, впервые жизни начнет читать книги и пересмотрит взгляды на жизнь.
- А по-другому нельзя было? – рискнула спросить я.
- Как по-другому? – удивилась Кавалерия.
- Ну взять лопату и треснуть его черенком, чтоб лежал и читал, а закладку отдать кому-то ещё?
Кавалерия улыбнулась, а Октавий, которого она держала под мышкой, заливисто залаял. У них всегда так: она улыбается, а он за нее смеется.
- Ну ты просто как Родион! Тому кого бы не треснуть, только чтобы посильнее! Нет, нельзя. Во-первых, ты не знаешь, кого треснуть и с какой силой. А, во-вторых, если ты всё же кого-то треснула, то не потому ли, что кто-то и по какой-то причине позволил тебе это сделать?
Когда мы вышли из Лабиринта, то увидели, что к нам несется Платоша и что-то кричит. Мы с Кавалерией помчались за ним. Я думала: Кавалерия от меня отстанет, но скоро поняла, что это я могу от нее отстать. Она даже не вспотела. Параллельно я обнаружила, что мы бежим к той части ограды, куда я обычно хожу кормить Гавра, и это меня здорово напрягло.
Выбежав к забору, мы увидели, что один из столбов выворочен с основанием, а крепившаяся к нему секция ограды повалена. На влажной земле отпечатались глубокие следы, которые могли принадлежать только одному существу во всем ШНыре.
- Он никогда раньше этого не делал! – сказала Кавалерия сквозь зубы.
Платоша проскочил в брешь и помчался дальше. Мы – за ним. Теперь я не сомневалась, что Платоша ведет нас к сараю. Просто других вариантов не было. Поэтому я поднажала, обогнала его, обогнала Кавалерию и подбежала к сараю первой.
Первое, что я увидела: гараж выворочен и растоптан. Земля вокруг изрыта огромными ногами. Тут же бродил возбужденный Горшеня. Он вертелся на месте, бил себя в грудь и грохотал железом гаража. Увидев нас, он стал невнятно что-то выкрикивать. Ясно различались только пять слов: «Сам сожру! Не дам! Растопчу!» И снова топтал гараж, который был похож на расплющенную консервную банку.
- Вот! – сказал Платоша, виновато глядя на меня. – Иду я из поселка, а тут такое…
У меня внутри все обрушилось. Я решила, что Горшеня почувствовал Гавра и убил его, потому что Гавр гиела. Я хотела подбежать к гаражу, но Кавалерия меня не пустила. Она вообще никого к нему не подпускала, пока не подбежали Кузепыч, Макс, Ул и Родион.
Используя силу львов, они уволокли Горшеню к ШНыру, пока его не обнаружил никто из местных. Они тянули его, точно четыре муравья сопротивляющуюся гусеницу. Хотя я не сказала бы, что Горшеня сопротивлялся. Он только барахтался, смотрел в небо и повторял: «Сам сожру! Не дам!»
В сам ШНыр затащить Горшеню они не смогли. Его что-то не пускало, хотя бились они с ним долго. Защита ШНыра продолжала работать даже с поваленным забором. Нерпи у всех разрядились, но к тому времени подбежали Афанасий, Окса, Наста, Вовчик и ещё кто-то, кажется, Витяра. Первым проверить Горшене брюхо догадалась Наста. И всё сразу сделалось понятно.
В брюхе у Горшени обнаружилась моя гиела. Живая, шипящая, с заломленными крыльями. Видимо, Гавр все время бился. Он был очень сердит, шипел, кидался на Кавалерию, на Кузепыча и вообще показал всё то, что средний шныр ожидает от средней гиелы. Я, например, понятия не имела, что испуганные гиелы обстреливают врагов остатками непереваренной пищи и брызгают мочой. Я схватила Гавра за шею и, не дожидаясь от Кавалерии никаких комментариев, отволокла его в кустарник. Со мной пошел Сашка и помог найти новое место для Гавра. Оно несколько дальше от ШНыра, зато его сложно найти. И ещё сложнее понять, что это вообще такое.
В глухом лесу вырыто что-то вроде окопа с прогнившей дощатой крышей. А в стороне, шагах в двадцати, - кабина ржавого трактора. Всё. Ни как трактор попал в лес, ни зачем было рыть эту землянку – никаких ответов, одни вопросы.

1 октября.
Плохой день. Горшеню заперли на старом складе. Стены склада толстые, ему не выбраться. Если открыть окно, слышно, как он ударяет в железные ворота. Бум-бум-бум! И днем и ночью.
Говорят, Кавалерия решила отправить Горшеню на Алтай и там выпустить, но не знает пока, как это осуществить. Телепортировать такого гиганта невозможно. Ул переживает за Горшеню. И все старшие шныры. Они привыкли к старикану. Для них он неотделим от ШНыра, но после истории с разрушенным ульем и поваленной оградой все сбиты с толку.
Родион лежит на чердаке. На ногу ему установили кучу всяких фиксаторов, про гипс я молчу. Двигаться нельзя. Вообще ничего нельзя – лежи и глазей в потолок.
Вчера взяла с собой на всякий случай Яру и заходила к нему извиниться, но он не пожелал со мной разговаривать. Отвернул голову к стене. Мрачный, осунувшийся, злой. Чувствуется, что он сам себе жутко тяжел. Просто танк у него в сердце ворочается и пушкой в горле застрял.
Я уже уходила, когда Яра сказала ему:
- А ты подумай об Илье Муромце!
- С какой радости?
- О том, что было с ним в те тридцать лет, что он сидел сиднем. Ведь что-то же зрело в нем все эти годы, когда он муху едва мог с носа сдунуть? Почему ему сила далась, а не другим?
- Давай без агитации! – буркнул Родион.

3 октября.
Осень. Всю ночь хлопали рамы. Летали по двору ШНыра пустые ведра. Это пришел ветер листобой. Утром я вышла и увидела, что парк оголился, а сквозь кроны деревьев смотрит небо. Странно. Когда я жила в городе, мне казалось, что осень наступает постепенно. А здесь я увидела, что она наступает вдруг. Одна ночь со стонущим порывистым ветром, и деревья как ощипанные цыплята.
И вообще Москвы здесь не ощущается, хотя она не особенно далеко.
Занятиями пока особо не загружают. Мы бродим по ШНыру, а потом оказываемся в пегасне. Фреда каждый день заявляет, что сбежит из этой тюрьмы, но не сбегает. Видимо, потому, что никто из начальства особо не против, чтобы она сбежала. У Фредки же типичная наоборотная психология: если хочешь, чтобы она осталась, открой пошире дверь и начни выталкивать.
Вчера случайно подслушала разговор Кавалерии с Ярой. Я стояла в деннике у Азы, а они рядом, у Ланы. У Ланы что-то с суставами. Когда сыро, она начинает хромать, а утром долго не может подняться. Раскачивается. С трудом распрямляет таз, как Артурыч при радикулите. Не знала, что лошади так похожи на людей.
Вечером мы с Сашкой пошли кормить Гавра. Сашка теперь все время ходит со мной. Фреда издевается, что он ко мне приклеился.

9 октября.
Ну вот! Дожили!
Я заболела. У меня грипппппп с кучей ппппп. Температура больше 39-ти. Слабость. Лежу в дальней комнате при медпункте, где у нас типа изолятора. Нос распух, глаза слезятся. Но не теряю времени даром: за утро начихала три носовых платка. От насморка я стала сентиментальной и глупой. Мне хочется смотреть сериалы и плакать в голос, когда убьют какого-нибудь Дуремара.
Всё утро говорила по телефону с Мамасей. Ей почему ещё не надоело ждать, пока президент выучит меня в секретной школе и наградит всеми российскими орденами.
Один из главных плюсов ШНыра, что, когда говоришь отсюда, деньги на телефоне не заканчиваются, а, напротив, их на счету становится больше, что у меня, что у Мамаси. Зато стоит перелезть через забор и сказать по телефону хотя бы «ку-ку», всё улетает с дикой скоростью.
Навещают меня, в основном, Сашка и Ул с Ярой. И Афанасий заходил. Остальным я не интересна. Хнык-хнык! Зато Суповна кормит меня на убой, Яра притащила варенье, а Сашка припер котлеты в газетке. Он же, кстати, кормит и Гавра. Говорит, что Гавр отлично летает, только полетом управляет плохо. Если на пути малейшее препятствие, он в него врезается.
И еще говорит, что Гавр придумал себе тренажер. Сидит на кабине трактора, вцепившись в нее лапами, и так хлопает крыльями, будто хочет оторвать кабину от земли.
* * *
!!!!!
Вечером меня навестила Кавалерия и села на мою кровать. Кровать узкая. Мне пришлось свесить ноги. Так мы и сидели рядом.
- Я тут все думаю про тебя, про нырок… Ты беспчельная! Но беспчельных в ШНыре быть не может. Думаю, пчела у тебя всё же есть, - сказала она.
- И где она? – спросила я.
- Хороший вопрос, - признала Кавалерия. – Просто замечательный. Хотела бы я, чтобы у меня был на него хотя бы один крошечный, самый ничтожный ответ.
Я осторожно спросила у нее про Горшеню. Что с ним будет?
- В один из ближайших дней приедет фургон. За рулем фургона будет один бывший шныр… Нет, он ушел сам. Просто не выдержал нагрузок. Сейчас он уже взрослый человек.
- И много таких? – спросила я.
- Шныров, которые ушли по своей воле?.. Немало. Кто-то исчезает без возврата, но большинство продолжает помогать. Со ШНыром нельзя порвать навсегда. Его можно ругать, предать, даже уйти к ведьмарям, но забыть нельзя!..

10 окт.
Из окна медпункта мало что видно. Оно выходит на пустынный закуток, на котором бывает только Макс. Ну с Максом всё более-менее ясно. Это наш шныровский, позитивно ориентированный берсерк. Закуток он любит потому, что тут стоит щит из толстых досок для стрельбы из арбалета. Макс вечно уродует его, метая в него все подряд: колышки от палаток, строительные гвозди, ножи, топоры, чуть ли не канцелярские кнопки.
Заметила: когда человек что-то любит, любовь наполняет успехом любое его начинание. Пусть это даже метание предметов в мишень.

17 октября.
Завтра выписывают, а сегодня разрешили погулять: «По дорожке вокруг ШНыра пройдешь метров пятьдесят и сразу назад». Я, конечно, покивала и… отправилась в поселок, потому что мне дико захотелось шоколада, а ещё я решила проведать Гавра. Дошла еле-еле и вся мокрая.
Когда покупала шоколадку, через стекло магазина увидела Кавалерию, переходившую площадь. Решила, что она меня ищет, и забеспокоилась, но она меня не заметила. Кавалерия подошла к парку, и я увидела, как она смотрит на кого-то из-за забора, стараясь остаться незамеченной.
Когда Кавалерия ушла, я подошла к забору, у которого она стояла. За забором уже никого не было, но с другой стороны на влажной земле я заметила четкий след коляски и собачьи следы.
На обратном пути навестила Гавра. Долго не могла найти эту дурацкую кабину. Замерзла. Разозлилась. Стала звонить Сашке и ругаться с ним, хотя он-то причем?
И тут на меня спрыгнули с сосны. Сшибли с ног, всю облизали и обзловонили. Тыща восклиц. знаков!!! Гавр!!! Вымахал с молодого тигра! Интересно, сколько народу в Копытово бросило пить, увидев моего «слюнявчика»?

18 окт.
Меня не выписали, потому что вчера я вспотела, потом замерзла, засиделась у Гавра и сегодня ночью едва не окочурилась. А сейчас лежу и мне всё дико смешно. Стены смешные, потолок смешной, лампа смешная. Похоже на вялотекущую истерику: очень долго я вела замедленное существование, а теперь ускорилась и меня шарахнуло. Пришел Сашка. Вот уж кто на самом деле смеш… ной («ной» дописано другой ручкой и, видимо, на другой день).

20 окт.
Уф! Вот я и на свободе! Свобода вас встретит радостно у входа и братья – труляля! – меч вам отдадут. Пока меня не было, Алиса ухитрилась перебраться на мою кровать. Пришлось ее сгонять. Воплей с ее стороны не было. Были сто сорок две трагические рожицы, лязг жетонов и обещание отравить меня при первом случае.
Про нерпи. Почти из области анекдота. Алиса не носит нерпи потому, что у нее «отвисает рука». Лара доводит Кузепыча до бешенства, прося у него разрешения покрасить свою нерпь в синий цвет. Черный ей не идет. Фреда таскает нерпь в сумке, временами забывая ее в самых неподходящих местах. Лена попыталась вшить в свою нерпь молнию. Сломала три иголки и шило, а потом у нее закоротило сирина. Не успей она отбросить нерпь, вместе с ней залипла бы в фундаменте ШНыра.
З.Ы. Видела Кавалерию. Выглядит она плохо. Под глазами круги, неразговорчивая. Ладонь забинтована – видно, содрала кожу ручкой саперки. Говорят, утром вернулась из нырка.

Глава восемнадцатая.
ГЛИНЯНАЯ ГОЛОВА НА ГОЛОДНОМ ПУЗЕ
Однажды я ясно понял, что люди проверяются в рядовых отношениях. Мы не такие, какие мы с человеком, которого узнали вчера и который нам интересен, а такие, какие с человеком, которого знаем десять лет и который нас давно достал.
Из дневника невернувшегося шныра

Вскоре после выписки Рина зашла к Сашке. Сашка был в комнате один. Валялся на кровати и, закинув ноги на стену, листал одолженные у кого-то из средних шныров лекции Кавалерии. Заметив Рину, сделал кувырок через голову и оказался на полу.
- О! Привет! Кошмарный почерк! Разобрать можно только то, что она никому не хочет навязывать своего мнения! – сообщил он.
- Понесешь! Это для Гавра! - Рина сунула ему внушительную кастрюлю куриных ножек со следами пюре и шныровских зубов.
Принимая кастрюлю, Сашка с интересом посмотрел на шрам на запястье Рины - след железного троса (вздумала спуститься с четвертого этажа без перчаток).
- Сколько у тебя шрамов?
- Да уж больше чем у тебя! – заявила Рина.
Сашка посмотрел на нее с состраданием.
- Ну тут ты загнула! Больше быть не может! – снисходительно сказал он.
Стали считать. Задирали рукава, закатывали штанины. Даже разводили волосы на голове. Не обошлось и без споров. Как засчитывать шрам от туристической пилы на ноге Сашки? Как один шрам или как семь? Ожоги и следы прививок не засчитывались вообще.
Вспомнив, что у нее есть шрам ещё и на животе (упала со скутера), Рина задрала майку. И тотчас, как чертик из коробочки, в комнату просунулось любознательное лицо Макара.
- О! И ча вы тут делаете?
Сашка молча пнул дверь ногой. Добавочный звук доказал, что лоб у Макара крепкий.
- Ну так бы сразу и сказали! Что я, маленький? – без обиды донеслось из-за двери.
- Сказал бы словами! - предложила Рина.
- Кому, Макару? Ему три раза скажешь словами – все равно потом дверь пинать… - пояснил Сашка.
Продолжив подсчеты, они, в конце концов, сошлись на том, что у Рины шестнадцать шрамов, а у Сашки или восемнадцать или двенадцать (с пилой они так и не пришли к общему мнению).
Потом пошли кормить Гавра. У старого склада Рина увидела Кавалерию. Она стояла и смотрела в небольшое окошко. Временами железные ворота вздрагивали. С другой стороны доносились вздохи и печальное бормотание Горшени.
- Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное!.. Горшеню надо отпускать!
- А что будет делать Горшеня, когда его отпускать? – спросила Кавалерия.
- Горшеня будет бум-бум! – мгновенно отозвался честный гигант.
Кавалерия вздохнула.
- Этого я и опасалась!
Услышав за спиной шаги, Кавалерия оглянулась и прикусила губу. Железные женщины не любят казаться слабыми. От слабости они ржавеют.
- Это его последний вечер здесь! Завтра утром придет трейлер!.. – сказала Кавалерия и, выдернув из жилетного кармана очки, с вызовом водрузила их на нос.
Бьющее сзади солнце, проходя сквозь очки как сквозь лупу, заплясало на куртке Сашки. Рине пришло в голову, что от взгляда Кавалерии можно воспламениться.
- Минуту! – велела Кавалерия.
Они остановились.
- Гиела, конечно, летает?
- Да, - осторожно признала Рина.
Кавалерия дернула косичкой.
- Короткими перелетками?
- Ну не особо, - брякнул Сашка.
Рина недовольно оглянулась на него. Только ей хотелось говорить о Гавре. Остальные имели моральное право исключительно поддакивать.
- Уже неплохо летает. Только быстро устает и поворачивать не умеет, - подтвердила она.
- Именно в этот период ведьмари начинают понемногу приучать их к седлу, - заметила Кавалерия.
- Ага, как же! У нас же нет седла для гиел! – тоскуя, выпалила Рина.
Указательным пальцем Кавалерия приподняла очки. Её ноготь был вызывающе розовым, с белым полукругом.
- Давай определимся! За кого ты меня принимаешь? За того, кто скажет тебе, что в кладовых ШНыра можно найти всё, что угодно? – спросила она с негодованием.
* * *
Рина отыскала куриную ножку почище и без следов зубов, откусила. Ножка была с налипшими остатками холодного пюре, но вкусная.
- Папа всегда покупал мне что-нибудь в городе, хотя мама запрещала. Булочки, шоколадки, сок. Мы договаривались, что я буду есть дома и не выдам его, - сказала она, жуя.
- И ты?
- А я никогда потом не ела и вечно его выдавала. Не словами, а как-нибудь иначе. Например, меня тошнило. Или в кафе случайно вытирала губы белой майкой.
- Неужели Мамася у тебя такая злая?
- Да нет… Странно, вроде она нормальная… - начала Рина и замолчала. Что-то в ее собственных словах не состыковывалось.
Сашка остановился. На шершавой, потемневшей, черной ниткой плесени пробитой сухой, застыла янтарная капля смолы. Сашка не удержался и, сковырнув ее, быстро сунул в рот. Рине это простое движение запомнилось надолго, как запомнилось и то, как Сашка однажды, закатав штанину, обгрызал засохшую корочку ранки на колене. К неправильному и нестерильному всегда привязываешься как-то больше.
«Интересно, - подумала Рина. - Вначале мне могут нравиться сразу несколько. Но потом из этих нескольких проявляется один. И обычно даже не тот, что ужалил сердце в самом начале. Закон вспышки. Если бы окунь не бросался на мелькающий предмет сразу, он увидел бы, что это блестящая железка с крючком…»
Мысли Рины вернулись к Горшене. Завтра за ним придет фургон и увезет его. Навсегда.
- Что означает зачеркнутый рыбий хвост, изображенный на каком-нибудь предмете? – неожиданно спросил Сашка.
- А! Ну хвост, наверное, русалочий! Зачеркнутый хвост – значит, русалка не действует.
- Защита от магии?
- Вроде того. А где ты его видел?
- Да нигде, - сказал Сашка и торопливо заговорил о чем-то другом.
***
Ночью, дождавшись, пока все уснут, Сашка осторожно открыл окно и спрыгнул на клумбу. Летом заботливая Суповна засадила её незатаптываемыми желтыми цветами, семена которых кто-то принес ей с двушки. Зная слабость Суповны, хитрые старшие шныры вечно притаскивали ей семена, шишки, порой даже молодые деревца с корнями. И всё прекрасно приживалось. Рука у Суповны была для затылков тяжелая, но для растений – легкая.
Однажды, ставя эксперимент, любознательный Макар двадцать минут вертелся на одном из цветов пяткой, но так и не сумел вмять его в газон. Наутро цветок отряхнулся и ничем не отличался от прочих.
До старого склада Сашка добирался тропинками, опасаясь показываться на главной аллее. Качнул пальцем тяжелючий замок с перечеркнутым рыбьим хвостом. Приложился ухом к железным воротам. Тишина. Решил даже, что Горшени нет. Потом услышал шорох. Кто-то с другой стороны ворот слушал Сашку так же внимательно, как сам Сашка с этой.
- Я нашёл отличное место недалеко от ШНыра! – сообщил Сашка в щель. - Заброшенный элеватор. Там, конечно, на голову что-нибудь может свалиться, но ночами можно гулять сколько угодно! Ты меня слышишь?.. Ладно, будем считать, что пыхтение – знак согласия!
Сашка вздохнул, ещё раз качнул замок и полез. Перевалился животом на металлочерепичную крышу. Заправленный под ремень ломик упирался в бок. Сашка достал его и стал решительно проталкивать в щель между листом металлочерепицы и невысоким коньком. Черепица отгибалась легко. Чего там – обычная жестянка! Только надо осторожнее. Об эту дрянь легко порезаться.
Возня с черепицей заняла у Сашки минут десять. Отогнув лист, он с силой выдернул из-под него утеплитель и тягучую пленку. Присел, толкнул вниз ногой и, почувствовав, как что-то проломилось, посветил в образовавшуюся пустоту фонариком. Луч потерялся, не достав до пола.
- Горшеня! Ау! Свет видишь? – Сашка спустил ноги, протиснулся и, раскачиваясь, повис на руках. Прыгать вслепую не хотелось. Тут даже высота не нужна. Хватит обычного стула, на который приземлишься полусогнутым коленом. Острый край черепицы резал руки и, осознав, что дольше все равно держаться не сможет, Сашка разжал пальцы. Секунда томительного полета, краткий страх, и – так и не коснувшись пола, Сашка повис в громадных лапах Горшени.
- Эй, ты чего? А ну поставил меня!
Горшеня подбросил его. Разинул рот. Янтарные пуговицы откинулись.
- Я же тебя спаса-а-ать!
Вопль потерялся в темноте. В животе у Горшени было сухо, но тесно. Со стороны Горшеня казался куда просторнее. Сашка попытался толкнуться в живот Горшене ногами – бесполезно, упора нет. Попытался двинуть локтем – мало размаха. Попытался выпрямиться во весь рост – мешает горловина и собственные плечи с головой. Вспомнив, схватился за нерпь. Телепортировать отсюда и поскорее!
Бараний тулуп расстегнулся. Горшеня похлопал себя по животу.
- Внутри Горшени нерпь не работает! – сообщил он как бы про между прочим.
Сашка угрюмо подумал, что преувеличение степени своей дурости – главное тактическое оружие простаков.
После нескольких попыток устроиться, Сашка додумался принять позу эмбриона. Это оказалось выходом. Голова с коленями друг другу уже надоели и разлепились с удовольствием. Он лежал и размышлял, что сказала бы сейчас Рина? Что во всем надо видеть что-то хорошее. Сашка попытался увидеть что-то хорошее, но не видел даже своих рук. Со всех сторон было только пузо Горшени.
Самое невероятное, что Сашка все-таки уснул. То ли от духоты, то ли оттого, что обстановка сама по себе была внутриутробная, успокаивающая… Проснулся же – от шума и гула снаружи. Вокруг всё прыгало. Сашка колотился лбом о твердые стенки. Горшеня что-то кричал, размахивал руками. Его, навалившись с разных сторон, куда-то тащили. Сашка тоже попытался поучаствовать в крике, но когда разом орёт человек десять, к одиннадцатому не прислушиваются. Хлопнула дверь трейлера, взревел мотор. Горшеня навеки покидал пределы ШНыра, и Сашка с ним вместе.
* * *
Отсутствие Сашки обнаружилось утром. Его заправленная кровать выглядела так, будто на ней ради приличия повалялись, а потом быстренько исчезли.
Каждый истолковал исчезновение Сашки по-своему.
- Так и знал, что смоется. А ещё корчил из себя! - сказал Влад Ганич.
- Может, опыты ставит? – предположил Даня.
- На свидание, небось, учесал! - сказал Кирюша.
- Ему палец в рот не клади! Пока Кузепыч спит, самое время ча-нить спереть! – отозвался Макар.
Сашка не появился и к обеду. Все спрашивали у Рины, а она только раздражалась. После завтрака она успела обежать и пегасню, и луг, и до Гавра дважды добраться. Сашка исчез с концами. Нерпь его тоже не отвечала, сколько Рина не пыталась связаться с ним через кентавра.
Пока Сашка неотступно был с ней рядом, Рина вела себя как Бонапарт – куда-то летела, не оглядываясь, зная, что он не отстанет. Теперь она осталась тем же Бонапартом, но внезапно потерявшим всю свою гвардию и осознавшим вдруг, как эта гвардия была ему необходима.
После обеда к ней подошла Яра.
- А где?.. – начала она.
- Не знаю! Понятия не имею! Сами ищите? – заорала Рина.
Яра подалась назад.
- … мне положить седло гиелы, которое ты просила найти? – закончила она укоризненно.
Рина смутилась.
- Прости… я думала, что…
- Что ты думала?
- Неважно… это всё Сашка… Куда-то запропастился, а я злюсь.
Седло для гиелы оказалось неожиданно громоздким. Покрытый кожей деревянный каркас. Короткие широкие стремена, в которые вдалбливалась невесть каких размеров ножища.
Рина вспомнила седла тех ведьмарей, что вертелись вокруг ШНыра.
- Они же не такие! Меньше и легче.
- Так нового же образца! А этому лет сто пятьдесят… Смотри – как толково сделано: ни вальтрапа, ни потника не нужно. Всего две точки контакта со спиной гиелы, не считая подпруг, - с восхищением сказала Яра.
Палец Рины скользнул в углубление передней луки.
- А здесь что?
Яра наклонилась.
- Где? А ну-ка! Потайной карман. Зажилить закладочку от любимого шефа. Седла меняются, берсерки нет, - хмыкнула она.
С седлом на плече Рина поплелась к Гавру. Гавр сидел на кабине трактора и, вцепившись в нее лапами, взмахивал крыльями. Ветер от его крыльев шел такой, что с берез срывало последние листья.
Увидев Рину третий раз за сегодня, Гавр ничуть не удивился. Соскочив с кабины, он подбежал к ней и просительно зарычал, разевая пасть. Зубы у него были белые, острые, но дыхание кошмарное. Сказывалась любовь к падали и привычка раскапывать мусор.
- Сашка пропал! – пожаловалась Рина.
Гавр заскулил. Возможно, потому, что обнаружил в руках у Рины, кроме еды, нечто непонятное, тревожно и одновременно так знакомо пахнущее.
Вывалив из сумки выпрошенные у дежурных после чистки селедки отходы, Рина дождалась, пока он зароется в них мордой. Подкралась и осторожно опустила седло между кожистых крыльев. Она ожидала сопротивления, но Гавр, как существо одной страсти, видел сейчас только рыбные отходы. Рина затянула подпруги. Теперь Гавр просек, что, пока он насыщался, к его спине прицепилось непонятное и упорное существо.
Закружился на месте. Тяжелые стремена хлестали его по бокам. Подпрыгнул. Завалился на спину, пытаясь поддеть подпруги задними лапами. Упорное существо не отпускало. Глумилось над Гавром. Сдавливало его грудь, терло основания крыльев.
Гавр окончательно утратил самообладание. Шипящий, полный ненависти, он катался по земле, сдирая седло о поваленное дерево. Жилки в глазах лопались. На губах пенился яд.
Рина не стала дожидаться, пока Гавр состыкует ее приход с появлением седла, и забилась в кабину. Устроившись на поролоновой трухе, бывшей когда-то сидением, она наблюдала, как вокруг, снося молодые деревья, носится взбешенное крылатое чудовище.
Так прошел час. Гавр всё носился, делая свечки метров по триста, и сил у него не убывало. Рина поняла, что это надолго. Мальчик вошел в силу. Из неуверенного в себе подростка стал вполне сложившимся лоботрясом. Размах крыльев перевалил за три метра, приближаясь к предельному для взрослой гиелы.
Перестав выглядывать из кабины, Рина достала карандаш и блокнот. Сегодня в пегасне она случайно споткнулась об ослика Фантома, не задумываясь, чем это может быть чревато.

Взгляд маркиза дю Граца затерялся в глубинах ее корсета. Луиза дышала так тяжело, что сзади взрывались пуговки и дождем летели кнопки.
- Где твой стилет? – спросил маркиз дю Грац.
- Кажется, я забыла его в соседней комнате!
- Ты хоть раз можешь ничего не забывать? – ворчливо сказал маркиз и заглянул в соседнюю комнату.
На ворсистом ковре лежал князь вампиров. Из груди у него торчала узкая серебристая рукоять.

Дописав, Рина спрятала карандаш и внезапно узрела рядом чьи-то ноги. Длинные, худые. В джинсах. Рина скользнула взглядом по ходу джинсов. Джинсы завершились синей водолазкой, а водолазка - бледным лицом с пепельными кудрями.
- Дашь трактором порулить? – вопросило бледное лицо.
Перед ней стоял Платоша – таинственный неоромантик ШНыра - и свежесрезанной веткой хлестал себя по ботинку. Появился он со стороны поселка, где у него были амурные дела.
- Садись! Рули! – разрешила Рина.
Платоша не стал дожидаться повторного приглашения и легко вскочил в кабину. Над ними пронесся Гавр. Задел задними лапами крышу и, подскакивая как мяч, упрыгал в чащу, сбивая с берез листву.
- Подрос, - задумчиво сказал Платоша. – Натурально взрослая гиела. Тучи режет штопором.
- Ещё бы поворачивать научился. А то бошку разобьет, - сказала Рина хмуро.
Платоша усмехнулся.
- Не желай всего сразу и всегда будет, чего хотеть в следующий раз, - посоветовал он.
Над ними снова пронесся Гавр. Оба глаза – в кучку. Нижние зубы на слишком крупной челюсти торчат вперед. Он никак не мог скоординировать работу крыльев, и его заносило.
- Ну я потопал! – сказал Платоша. – Нужна будет помощь – свистни! Как кентавром пользоваться знаешь? Представь меня и касайся его… Давай чего-нибудь подарю!..
Он сунул руку в карман и стал озабоченно рыться. Достал проездной на метро, карточку девушки, несколько пнуфов для шнеппера в пластиковой банке. Продолжая обхлопывать карманы, извлек узкий пузырек с резиновой крышкой. Сквозь крышку проходила нитка. К ней был привязан кусок коры. Платоша поставил пузырек на ладонь. Рина увидела, что кора заметно отклоняется в одну сторону.
- Шныровский компас. Кора с двушки всегда показывает направление на ШНыр. Говорят, притягивается к закладке в Лабиринте.
- А тебе не жалко?
- Чего тут жалеть? Кору я всегда раздобуду. Пузырек и нитки тем более. Ну прощевай!
Платоша выскочил из кабины и, опасливо косясь на Гавра, исчез в лесу. Перемещался он почти беззвучно, держась не тропинки, а тени у тропинки. Рине даже вспомнился анекдот. Как опознать шныра без куртки в метро? Он будет ползти на пузе по неработающему эскалатору и пересекать станцию короткими перебежками, прячась за колоннами.
* * *
Рина вернулась в ШНыр. Ей навстречу по главной аллее утиным полушажком-полубегом переваливался Гоша. В каждой руке держал по два зеленых солдатских котелка.
- Четыре пятерки на выезд! Ведьмари напали на трейлер с Горшеней! - крикнул он.
- А это? – Рина уставилась на котелки.
Она наступила на больную мозоль. Гоша скривился как от зубной боли.
- Да Суповна вот… Ужин велела им с собой. Говорили же ей! – плаксиво отозвался он.
У ворот ШНыра на парковочной площадке блистали сухие вспышки пространственных перемещений. Опередив Гошу, Рина кинулась туда. Три пятерки уже телепортировали, четвертая готовилась. На асфальте сидел Вовчик и, помогая себе зубами, шнуровал нерпь.
- А ты куда собралась? – поинтересовался Вовчик у Рины. – Твоя пятерка пока телепортирует от горшка и обратно!
- Зашныровался? Ну и шныруй отсюда! – используя сленг, сказала Рина.
С Вовчиком она давно не церемонилась. Он и по-хорошему не понимал, и по-плохому не понимал, и вообще для Рины было загадкой, как он оказался в ШНыре? Может, пчела обозналась?
Затрещали кусты. Сквозь заросли от пегасни проламывался Ул. Можно было и по аллее, но легких путей Ул не искал. Известная пословица в его исполнении звучала бы так: умный в гору не пойдет – умный гору протаранит. Яра бежала за ним, отстав на полшага – бесшумная и легкая.
- Возьмите меня с собой! Я ни к кому не полезу! – крикнула Рина.
Ул вопросительно оглянулся на Яру. Та, помедлив, кивнула.
– Ну хорошо, валяй! Держи меня за руку!.. Чудо! былиин! Мысленно, а то срастемся!
Три вспышки полыхнули одновременно, ослепив Вовчика. Проморгавшись, он встал и зарядил шнеппер.
- Хоть бы раз удалось кого-нибудь грохнуть! – буркнул он и, коснувшись носом сирина, исчез.
Когда Рина вновь собралась в пространстве, первым, что она увидела, был дорожный знак «Москва 145». Знак лежал у нее под ногами, вывороченный вместе со столбиком. Трейлер стоял на лугу метрах в пятидесяти от шоссе. Водительская дверь распахнута. Вокруг со шнепперами рыскали средние шныры, из которых больше всех рвения проявлял Вовчик.
- Лежать! – орал он, выцеливая запасное колесо. – Руки вверх!
Колесо лежало и так, а рук у него не было.
К Улу приблизился Афанасий. Во рту травинка. Вид – мечтательный.
- Йок! – сказал он.
- Что йок?
- Ни ведьмарей, ни Горшени! В одном месте вся трава истоптана. Нашли несколько окурков и обломившийся усик от электрошока гиелы.
- А водитель трейлера?
- Увезли в больницу. Перелом на переломе. Кто-то отрывался по полной. Очнулся уже при мне. Говорит: его подрезала красная машина. Он остановился, высунулся и - больше ничего не помнит.
- Можешь не жевать травинку? – поинтересовался Ул.
- Раздражает? Это я так нервничаю! – объяснил Афанасий. Он выплюнул травинку, но через пять секунд, забывшись, потянулся за новой.
Яра забралась в пустой контейнер. Дно выстилала солома. С краю валялись смятые ящики. Яра прохаживалась между ними, что-то смотрела. Наклонилась, что-то схватила. В руке у нее был знакомый кожаный щиток с фигурками.
- Нерпь! Полностью заряженная! – воскликнула она.
- Чья?
Яра поднесла нерпь к свету и посмотрела на изнанку кожи, где аккуратный Кузепыч подписывал фамилии, тщательно затирая старые.
- Кто у нас Дудник?
- Сашка!!! – произнесли Ул и Рина одновременно.
- Переметнулся к ведьмарям, гад! – сквозь зубы процедил Вовчик.
Ул двумя пальцами отвел в сторону его шнеппер.
- Можешь не целиться в каждого, с кем разговариваешь, деятель? Лучше попроси у Афанасия травинку! Заодно и рот будет занят!
Вовчик неохотно опустил шнеппер.
- Чудо! былиин! – сердясь, продолжал Ул. - Я, скорее, поверю, что Сашка сидит в Горшене и, пытаясь привлечь наше внимание, выбрасывает наружу всё, что попадет ему под руку. Ну-ка, чего там еще?
Яра отодвинула в сторону раздавленную коробку.
- Ботинок.
- Опять Сашкин?
Рина кивнула. Последние сомнения отпали. Сашка сидит в Горшене и всеми силами пытается сообщить им, где он. Вот только как он оказался там? Неужели пытался освободить Горшеню и вместо этого оказался в его брюхе? На сердце у Рины потеплело. Глупый милый Сашка! Неужели он полез в ангар ради нее?
Яра толкнула звякнувшую дверь и спрыгнула на траву.
- Эй! Никто не хочет объяснить мне это вот? – звонко крикнула она.
Ул подбежал к ней. Наверху, где один из стальных стержней входил в паз, был вырван хороший кусок металла.
- Ого! – воскликнул Ул радостно. – Есть надежда, что наш великанчик улизнул!
- С чего ты решил? – усомнился Вовчик.
- Ну смотри… Они стали открывать дверцы – и тут Горшеня ударил изнутри. Основной замок они сняли, а эти запоры не смогли его сдержать. Там, где истоптана трава, произошла схватка. Горшеня всех разметал и рванул к лесу.
- Почему именно к лесу?
- Потому что берики чешут лес!.. Иногда полезно смотреть не только под ноги, но и над головой! – спокойно сообщил Ул.
Вдали над лесом, едва различимая, повисла двойка гиел. Изредка то одна, то другая взмывала вверх и, делая круг, возвращалась на прежнее место.
- Где-то там они его потеряли. Видишь, один отмечает точку, а другой пытается искать? В лесу Горшеню не особо найдешь. Он в двух соснах спрячется, как мы в тайге.
- А куда может пойти Горшеня?
- А куда еще? Только в ШНыр.
- А далеко до ШНыра?
Ул посмотрел на Макса.
- К-километров пятьдесят, - заикнулся тот.
- Меньше, - Ул вспомнил вывороченный столбик. – Двадцать… ну пусть двадцать пять! И теперь всё решает, кто перехватит Горшеню раньше: мы или ведьмари.
- Зачем ведьмарям Горшеня? – спросила Яра.
- Понятия не имею. Но, видно, нужен, если они решили напасть на нейтрала.
- Водитель б-бывший ш-шныр! - возразил Макс.
Афанасий согласно закивал травинкой.
- Всякий бывший становится нейтралом. Прежде это правило никогда не нарушалось… Если его нарушить, поднимется такая буча… - Ул покосился на шоссе, на котором выстроилась целая цепочка автомобилей. - Поехали, Макс! Смотри, сколько машин собралось, и все глазеют!
Макс забрался в кабину трейлера. Ключи оставались в замке зажигания. Взревел двигатель. Тяжелая машина, переваливаясь, выползла на шоссе и повернула к ШНыру.
* * *
Гай тревожно ходил по комнате, резко поворачивая у стен. Секретарь Арно следил за ним глазами, не отпуская ни на секунду, как пес. Головой он при этом не двигал. Белдо, по-старушечьи ахая, мирно раскладывал пасьянс. Когда что-то не сходилось, он, тревожно косясь на Арно, спешно мухлевал, перекладывая карты и опять-таки ахал.
Наверху, в клетках, суетились, хрипло кричали и хлопали крыльями гиелы. Было время вечерней кормежки.
Охрана раздвинулась. В комнату, отдуваясь и промокая платком лоб, втиснулся Тилль. В руке у него был черный мусорный пакет, который он предусмотрительно поставил с краю от коврика.
- Что там? – спросил Гай.
- Головы, - с добродушной, немного виноватой улыбкой, ответил Тилль. - Я велел казнить по одному из каждой участвовавшей четверки. Надо было просто отогнать фургон, а они полезли проверять на месте ли Горшеня!.. Потом, конечно, стреляли, да где там…
Впечатлительный старичок Белдо достал влажные салфетки и промокнул носик.
- До каких пор ты будешь извиняться головами, Ингвар?.. – хмуро спросил Гай. - Надоело! Найти мне Горшеню!
Тилль покорно повернулся и вышел, сохраняя на лице всю ту же мятную, чуть запыхавшуюся улыбку.
- Пакетик забыли! – крикнул ему вслед Арно.
Тилль послушно вернулся за пакетом.
- У нас остались считанные часы, - вспомнил Гай, следя в окно, как Тилль косолапит к машине.
Белдо аккуратно свернул салфеточку и двумя пальчиками деликатно положил ее на самый краешек стола.
- Это у них остались считанные часы. Перехватим мы пчелиную матку или она задохнется в кувшине – так ли это важно? - сладко поправил он.

Глава девятнадцатая.
ПОЛЕТ ЗИГЗАГОМ
Мудрость, если разобраться, это сумма терпеливо набитых шишек и ничего больше.
Из дневника невернувшегося шныра

Горшеню искали шестой час, но без малейшего результата. Дважды передовые отряды налетали на ведьмарей, обстреливали их и отходили. Ведьмари стреляли в ответ. Вовчику наконец удалось «бабахнуть». В него тоже «бабахнули» - из шнеппера на излете ему оцарапало щеку. Он ходил гордый и на правах раненого героя приставал ко всем девушкам, доводя Оксу до белого каления.
Рина пропала ещё засветло. Она перемахнула через забор, привычно спрыгнув назад. Обратное спрыгивание постепенно входило у нее в привычку. Недавно в Копытово, решив срезать дорогу, она насмешила нескольких юнцов. Ещё бы – у них на глазах девица лихо залезла на бетонный забор, зачем-то сиганула обратно и застыла с ошарашенным видом, оказавшись там же, где и была.
- Гавр! – крикнула она. – Гавр!
Гавр, зевая, вылез из-под кабины. Он вечно спал, когда не надо было есть или летать. У гиел нет стадии раскачки – они всегда делают что-то определенное. Болтавшиеся стремена раздражали Гавра, и он рычал на них. В целом же он успел привыкнуть к непонятному горбу, приклеившемуся к нему как пиявка.
Обнюхав Рине руки, Гавр не нашел в них ничего съедобного и с недоумением заскулил. Рина и пища так прочно переплавились у него в сознании, что одно без другого казались чем-то неправильным. Поразмыслив, Гавр пришел к выводу, что пища спрятана и стал умильно капать кислотной слюной и валяться на спине. Такое подхалимство могло продолжаться бесконечно.
- Перестань! Ты должен найти Сашку!.. Нюхай! – сказала Рина, подсовывая Гавру под нос ботинок.
Гавр попятился, и Рина поняла, что проделала это со слишком большим рвением. Спохватившись, она убрала ботинок и вместо него подсунула нерпь.
Гавр мельком обнюхал ее и вопросительно вскинул на Рину морду.
- Ищи Сашку! – повторила она.
Эта игра была Гавру хорошо известна. Они проделывали так многократно: с Сашкой он искал Рину, а с Риной – Сашку. Вот и сейчас Гавр ткнулся носом в листья и, чихая от железистого запаха дождевых червей, уверенно направился в сторону ШНыра. Рина поняла, в чем дело. Предыдущие четыре раза Сашка прятался за поваленным деревом, и хитрый Гавр решил особенно не напрягаться.
Рина просекла хитрость и дернула его за седло. Холка Гавра доставала ей примерно до пояса.
- Нет, так дело не пойдет! Нам с тобой придется полететь!.. Ты не ослышался: полететь! - сказала она, пугаясь оттого, что это сорвалось у нее с языка. Лететь на гиеле, на которой она раньше и в воздух-то никогда не поднималась!
Разумеется, Гавр друг, товарищ и брат, но что помешает этому другу, товарищу и брату сбросить ее с высоты десятиэтажного дома, а потом ходить вокруг и поскуливать, недоумевая, почему она не хочет играть дальше?
Другая серьезная проблемища касалась уздечки. Как им управлять?
Рине пришлось смотаться в ШНыр и отыскать в амуничнике старую уздечку. Где-то за час, используя секатор, нож, цыганскую иглу и шило, из старой уздечки для пега она сделала уздечку для гиелы. Ей пришлось проявить смекалку, пограничную с наглостью, потому что ремни не подходили, дырок в нужных местах не было, а трензель рычащий Гавр вообще отказался брать в рот и пришлось в результате обойтись вообще без него.
Наконец, используя уговоры и ласку в равных долях с мороженой рыбой, Рине удалось надеть уздечку на гиелу и взгромоздиться в седло.
- Ну теперь лети! – приказала она неискренним от напряжения голосом и высоко подбросила одну из двух остававшихся у нее рыб.
Гавр рванулся, оттолкнулся задними лапами и поймал треску в двух метрах от земли. От непривычной тяжести его стало заваливать, но он справился и, хаотично хлопая крыльями, полетел вдоль дороги.
Ветка смазала Рину по лбу. Она стала поворачиваться и сразу же другая ветка с удовольствием хлестанула ее по уху. А тут ещё Гавр задел крылом молодую сосну, едва не катапультировав ее из седла. Рина поняла, что если срочно не заставит Гавра подняться, ее размажет о деревья.
Она потянула повод, задирая ему морду. Пег понял бы это как команду лететь вверх, однако Гавр не был пегом и воспринял это как наглое вторжение в свое личное пространство. Он кувыркнулся через крыло, плюхнулся на луг и стал лапами сдирать уздечку. Отвлекая его внимание, Рина махнула у него перед носом последней мороженой рыбиной. Гавр рванулся за рыбой и вновь взлетел.
Их полет напоминал Рине перемещения бабочки. Гавр взлетал, делал несколько стремительных, разнящихся по высоте зигзагов, обрушивался на землю, мало заботясь о качестве посадки, секунду или две отдыхал и вновь стартовал.
В среднем, если считать по прямой, они всякий раз продвигались метров на триста. Вконец измученная козлиными дерганьями, Рина не понимала, куда они летят. Ей казалось, ее пристегнули наручниками к качелям и методично выкачивают из нее мозг.
Она грезила о широком надежном седле пега и его ровном, надежном полете. Пег и молодая гиела –не просто две разные вещи. Разница примерно такая, как мчаться на шоссейном мотоцикле по ровной дороге или тащиться за трактором на веревке, когда он едет по колдобинам.
- Бе-едные ве-е-е-дьма-ари-и-и-ики-и-и! И они так каждый де-е-е-ень! - подскакивая, бормотала Рина.
Она ощутила полное безумие своего предприятия. Вместо того, чтобы искать Сашку, они мчались без всякого направления и только удалялись от ШНыра. Рине уже только хотелось, чтобы тряска закончилась и ей дали спокойно умереть где-нибудь на травке.
Уздечка, вызывавшая у Гавра столь сильное негодование, в один из прыжков зацепилась за ветку подбородным ремнем. Гавр рванулся, вывернул морду едва ли не на спину, как это могут делать только кошки и гиелы – и сорванная уздечка осталась далеко позади. Всё же Гавра занесло в воздухе. Рина откинулась, ударившись лопатками о крестец Гавра, а потом ее резко отбросило вперед. Стараясь удержаться, она обхватила Гавра руками за шею и - внезапно услышала мысли гиелы. Это так ее поразило, что, не понимая зачем, она даже лизнула шею Гавра.
Мысли были рваные, прыгающие, непохожие по структуре на человеческие. Не столько мысли, сколько образы бесконечно перетекающих вещей, нанизанные на желания. Если желание было поесть, то нанизывались на него селедочные головы, кости, куриные потроха, утробное урчание и – пик предвкушения острого счастья - захватанный фартук Суповны, возникший на горизонте рядом с темной шныровской курткой Рины. Если это было желание игры, то на него нанизывались шишки, на которых так приятно валяться и чесать спину, ветер, пахнущий апельсином и клубникой (в Копытово делали шампуни), прогрызенный резиновый мяч и опять же Рина. Рина у Гавра была самый популярный персонаж.
В данный момент Гавр не думал ни о чем значительном – он только взлетал и падал, и ещё подпруга натерла ему живот, что здорово выводило его из себя.
Нос Рины, все ещё прижатый к шее гиелы, случайно коснулся нерпи. В темноте она увидела слабое мерцание гепарда. Фигурка светилась тускло, одними контурами.
- Гепард – слышать мысли животных и управлять ими. Для этого нужен контакт нерпи и кожи! – предположила Рина. – А ну-ка, Гавр! Тормози!
Гавр снизился, но тотчас оттолкнулся лапами, и они вновь помчались выделывать петли. Сколько Рина не стучала по гепарду, толку от этого не было никакого.
«Они мыслят не так, как мы… У них своя логика… Значит, по этой логике надо и приказывать», – сообразила Рина.
Она попыталась поймать ритм мыслей Гавра. Догнала волну, состоящую из скачков, беспокойства, неуютного ощущения от подпруги и начала постепенно замещать образы на другие. Надежный бурелом, под который можно забраться; крылья, которые касаются мокрой травы; запах тухлой горбуши (Рину чуть с седла не скинуло возвратной волной голода и желания).
Гавр засомневался. Теперь две волны текли параллельно – его собственная, из скачков и неуюта от подпруги и другая, Рины. Постепенно последняя волна догнала первую и накрыла ее. Взмахи крыльев стали спокойнее. Гавр снизился и сел.
Соскочив с седла, Рина увидела, как Гавр жадно обнюхивает траву. С подозрением косится на Рину, нюхает, роет землю. Вид у него при этом, как у туриста, у которого сперли рюкзак.
- Чего это он?.. А, горбушу ищет!.. Ну я просто эльб-искуситель! – подумала Рина.
Она стояла на пригорке, который тускло заливал лунный свет. Внизу темной рекой текло шоссе, посыпанное по краям перхотью белых домиков. За ее спиной - редколесье, прорезанное многочисленными оврагами. Ни Москвы, ни ШНыра, ничего знакомого.
Гавр, урча, рыл третий по счету котлован. Рина ощутила гордость, что создала такой яркий, покоривший гиелу образ. Прошло около часа. Гавр, вскопавший целое поле, выбился из сил и лежал, опустив морду на взрыхленную землю. Изредка подскакивал, точно ударенный током, куда-то кидался и из-под задних лап его летел целый фонтан земли.
- О! Я просек! Рыба под тем кустом! Ну теперь не уйдешь! – говорил его счастливый хвост.
Внезапно Гавр перестал рыть и вскинул запачканную морду.
Уши его развернулись к лесу. Рина услышала, как он предупреждающе заскулил. В низине, по оврагу кто-то шел, изредка перекликаясь. Отчетливо слышны были мужские голоса.
- Тшш, кызюабр! Сгинь! – шепнула Рина и, коснувшись шеи Гавра гепардом, передала ему нужный мысленный образ. Нечто вроде скромного крылатого полульва, который сидит в кустиках и хитро оттуда таращится. Сама же опустилась на землю и быстро поползла к зарослям, отделявшим пригорок от оврага.
Гавр полз рядом, честно прижимаясь брюхом к траве и прикрывая лапой нос. Ему казалось, что он хорошо спрятался. То, что выставленные горбы сложенных крыльев способны выдать кого угодно, его ничуть не беспокоило.
Из-за густоты кустарника Рина упустила из виду овраг и вспомнила о нем только, когда сползла в него грудью. Мокрая земля стала съезжать вниз. Рина оказалась в глупейшем положении. Ботинки - на насыпи, колени, живот и голова – в овраге.
По дну оврага, растянувшись редкой цепью, двигалась четверка берсерков. Рина видела только двух крайних. Тот, что старше - с тяжелым арбалетом. Ружейный приклад, оптический прицел. Хорошая штука – бьет точно, без разброса. Из такого, если бить с упора, со ста метров болт в сигаретную пачку посадишь. Другой берсерк – поджарый, с топором на длинной ручке. Этот шел как приплясывал. От Рины до них было метров семьдесят.
Двух других выдавали только голоса из соседнего оврага.
Рина скосила глаза на Гавра. Вытянув морду, он шумно выкусывал из лапы репейник. Рина порадовалась, что у берсерков нет с собой ничего съедобного: у Гавра хватило бы ума начать клянчить.
Она попыталась дотянуться до его шеи нерпью, но гиела устроилась слишком далеко. Неосторожно шевельнешься – и скатишься по песчаной насыпи под ноги берсеркам.
Понимая это, Гавр нагло уселся на насыпи. Сидел, чесал лапой грязный живот. Позевывал. Ещё пять секунд и его не увидит только слепой. Рина, шипя, привстала и бросила комом земли. Попала по крылу, где нежные косточки ловили в вилку кожистую пленку, прорезанную кроветворными жилками. Гавр опасливо обнюхал земляной ком и, скаля острые зубы, удалился в кустарник: обижаться.
Берсерки переговаривались совсем близко. Рину спасала только темнота и то, что она находилась выше по склону. Увидев удобный камень, берсерк с арбалетом сел на него, вытянув ноги. Его молодой спутник неохотно остановился, поигрывая топориком. Белесый, подвижный, с беспокойным маленьким лицом. Такой даже на табурете не сможет сидеть спокойно и будет, непрерывно вертясь, ввинчиваться в него.
- Гамов видел урода где-то здесь. Пока снижался – тот исчез.
Берсерк с арбалетом сунул руку в сумку.
- Я захватил пару болтов с разрывными наконечниками. Осколки этого урода будут собирать по всему лесу.
Из соседнего оврага вопросительно свистнули. Берсерк тоже ответил свистом. Наклонился и, плюнув на подорожник, вытер грязь с ботинка.
- А как этот Гамов бережет свою гиелу! Псиосный маньяк! А уж привязана она к нему! Никогда не думал, что гиелы могут к кому-то привязываться.
- Гамов не псиосный. Я хорошо его знаю, – возразил молодой.
- Как не псиосный? Зарабатывает-то он много!
- Это – да. Не знаю, как он поступает со своим псиосом, но на удовольствия точно не тратит.
- Тем более: псих. По-моему, получил, так используй сразу. У одного из парней, что Тилль сегодня обезглавил, тоже осталась куча псиоса. Всё жался! А толку? – раздражаясь, сказал берсерк с арбалетом.
Снова раздался нетерпеливый свист. Берсерк неохотно поднялся.
- Да иду я, иду!.. Достали! Подождать не могут! – сказал он недовольно.
Проводив взглядом его спину, Рина выпустила воздух через нос. Два крупных земляных кома она держала руками. Третий прижимала подбородком. Именно он и покатился, когда она стала осторожно выползать назад. Гавра в кустарнике не было.
- Гавр! – окликнула она шепотом. – Ты ещё обижаешься?
Никто не отозвался. Рина стала искать. Вот сломанная ветка, вот примятая трава, а вот на земле отпечатались нечеткие следы когтей. Здесь Гавр лежал. Потом встал и куда-то потащился. Дальше следы исчезали. Рина испугалась, что Гавр улетел. И где теперь его искать? Она задохнулась от ужаса и сразу отбросила эту вероятность как страшную и тупиковую. Нет, будем считать, что Гавр здесь.
В полукилометре к ночному туману примешивался запах дыма. Потом Рина увидела и костер, лежащий ниже тумана и соединенный с ним дымной стрелкой. Значит, ведьмари вышли к картофельному полю, никого не нашли и встали лагерем.
- Гавр! – крикнула она громче.
На этот раз Рине почудилось, что она что-то услышала. Она побежала в тумане, налетела на россыпь камней и, выскочив на ровное место, внезапно увидела Гавра. Он сидел на задних лапах и, развесив крылья, разглядывал толстую рогатину, торчащую из кустарника. Что-то в этой рогатине ему активно не нравилось, потому что он наклонял голову то вправо, то влево и принимался утробно ворчать.
- Что, теперь всякую деревяшку будем бояться? - Рина толкнула палку ногой. В следующую секунду она болталась головой вниз и созерцала разинутый рот и две янтарные пуговицы. В пуговицах отражалась луна с дырками для ниток.
- Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! Ты мне нравишься! Я тебя съем!
Мешкать было нельзя. Громадный рот откидывался всё дальше. А тут ещё вредный Гавр подошел и стал обнюхивать ее лицо, пользуясь, что ей нечем его пнуть.
- Чем докажешь, что ты Горшеня? – выпалила Рина.
Запрокинутый горшок дрогнул в обратном направлении. Было заметно, что прежде о доказательствах гигант не задумывался.
- Я Горшеня!
- Это я Горшеня, а двух горшень не бывает! – продолжала толкать мысль Рина.
Логика хромала на все протезы, но рот у великана больше не открывался. Горшеня мыслил, и мысль его была тяжела, грустна и загадочна, как он сам. Внезапно гигант отпустил ее. Рина успела выставить руки. Она ещё катилась по траве, а великан сел на траву и подпер ручищами голову.
- Ты Горшеня! А я кто? – спросил он с тоской.
Рина проверила, цела ли у нее шея. Шея была цела, но вращалась только в одну сторону.
- Я обдумаю, - пообещала она.

Глава двадцатая.
ХОЛМ У КОПЫТОВО
Лучи отрываются от солнца и расходятся в разные стороны. И наступает момент, когда от луча до луча миллионы километров, они бесконечно чужды друг другу и никакое общение между ними невозможно. Единственное, что нужно лучу, чтобы перестать быть одиноким – это вернуться к солнцу .
Из дневника невернувшегося шныра

- А ну иди сюда! – строго сказала Рина.
Она распахнула тулуп и прильнула ухом к брюху Горшени. Это была не глина, а прочный медный котел впечатляющих размеров.
- Кто у нас там: мальчик или девочка?..
- Никто, - ответил гигант грустно.
- Так ты ел Сашку или не ел?
Горшеня стал припоминать. Ел он многих и в разное время.
- Ворочается все время. Пинается.
- Выплюнь его сейчас же!
- Негоршеням не положено! – упрямо сказал великан.
Рина забарабанила в медный котел.
- Да Горшеня ты, Горшеня!.. Ау, Сашка! Ты тут?
- Почти что… – подтвердил голос, но не из котла, а с противоположной стороны.
Сашка лежал на куче листьев за двумя большими камнями. Лицо у него было довольное. Приятно наблюдать, как тебя ищут.
- Лягается, бодается – Горшеня так не согласен. Съели – сиди не выступай! - жалуясь, забубнил великан.
Рина метнулась к Сашке, но, не добежав, остановилась, спохватившись, что едва не бросилась к нему на шею. Она потянулась к нерпи, чтобы связаться с Кавалерией и сказать, что нашла Горшеню, но спохватилась, что кентавр у нее разряжен. Утром искала в пегасне Яру, которая оказалась – натуральное издевательство! – в соседнем деннике. Мамася называла это «психосиндром» - друзей и родственников вечно разыскиваешь по телефону, когда они открывают ключом дверь.
- Неплохое место! Впадина, а кругом кусты. И линия тумана низко. Можно бездымный костер разжечь – берсерки не засекут, - сказал Сашка.
- Собираешься остаться здесь до утра?
- Я – нет. Но он, кажется, не против, - Сашка кивнул на Горшеню.
Тот устроился от них в пяти шагах. Что-то бубнил и смотрел на звезды. Покрутившись на месте, Гавр протоптал в траве площадку и улегся рядом с Горшеней. Горшеня положил ему на спину трехпалую лапу. Гавр зарычал и отодвинулся, показывая крепкие зубы в ободе темных десен.
- Они друг другу нравятся. Даже не верится, что Горшеня когда-то его сожрал, - сказала Рина.
- Меня он тоже сожрал, - напомнил Сашка.
Горшеня сидел беспокойно. Ворочал головой, привставал, снова усаживался.
Ночь была холодная. Они грели руки у маленького костра. Уже к часу ночи замерзшая Рина поняла: она бы не отказалась, чтобы Горшеня их проглотил.
- Мы бы развели у него внутри костер, и он пускал бы дым через нос! – предложила она.
- Прикольно, но лучше я снаружи посмотрю, - отказался Сашка.
Рина достала захваченные с собой бутерброды. Ветчина начала портиться, что понравилось Гавру, но не понравилось Сашке.
- На каком кладбище ты это накопала? – спросил он у Рины.
- Не хочешь не ешь! – возмутилась Рина, пытаясь отнять у него сумку.
- Я этого не говорил! – торопливо сказал Сашка, вынюхивая себе бутерброд с сыром.

В страстных глазах маркиза дю Граца отразилась подгоревшая каша.
- А я считал вас совершенством, дорогая моя! – сказал он бархатным голосом, в котором звенели шпоры.
- Не нравится: топайте в трактир! – предложила Луиза.
Взгляд маркиза дю Граца скользнул по пустыне, раскинувшейся на десять дней пути. Ночной песок горел шакальими глазами. Шакалы доедали павшую лошадь.
- Пожалуй, я все-таки буду продолжать считать вас совершенством! – со вздохом сказал ужасный человек и снова взял ложку.

Рине захотелось это записать. Хоть бы и ладони, но было нечем. Мысли как птицы. Если птица села на руку, хватай скорее, потому что спорхнет и непонятно вернется ли.
Сашка стал показывать Рине, как пить чай закруткой.
- Закручиваешь, ждешь, чтобы жидкость набрала скорость и… – Сашка слишком высоко задрал донышко фляжки и судорожно закашлялся. Рине пришлось вскакивать и хлопать героя по спине. Хотя Сашка и был нелеп, всё же это было сделано ради нее. Любая же глупость, совершенная ради любви, идет в плюс, если не становится хронической.
Рина осторожно опустила голову Сашке на плечо. Так хотя бы одному уху было тепло. Ну и ещё ногам, которые она почти всунула в костер.
- Ты с кем живешь, Сашка? С родителями? – спросила она.
- С отцом.
- А мама?
- Рак, - угрюмо ответил Сашка.
Вопрос про мать ему задавали регулярно, и он отлично представлял себе всю последовательность. Когда говоришь: «умерла», обязательно начинают охать, всплескивать передними конечностями и сочувствовать, а потом обязательно – через вежливую уместную паузу: «А отчего умерла-то?» Если же сразу скажешь «рак», можно пропустить кучу тягостных ступенек.
Рина вскинула голову.
- У меня мама тоже… - внезапно сказала она.
- Что тоже? Умерла? – удивился Сашка.
Рина вспомнила Мамасю и удивилась себе.
- Кто, Мамася? Ты что, заболел? – спросила она, резко отталкивая его.
- Да нет… Ты же сама… Неважно, - смутился Сашка.
Он смотрел на маленький огонь и скармливал ему сухие окончания еловых веток, не дававшие дыма. Думал о берсерках, гревшихся сейчас у другого костра, о шнырах. Гавр положил морду ему на колено. Морда была тяжелая. Сашка попытался столкнуть ее, но Гавр показал зубы. Трогать себя он разрешал только Рине. Ну это, разумеется, при «присутствии отсутствия наличия чего пожрать», уточнял Ул.
- Навязчивый сервис без права отказа, - сказала Рина.
Сашка кивнул, уступив свое колено Гавру.
- Я тут все систему выстраиваю. Болото помнишь?
Рина промолчала.
- Свой мир они загадили. Двушка закрыта. Прорыв возможен только к нам. Но чтобы действовать у нас, им нужны тела. Захватить их силой они не могут. Могут или подселять эльба, или постепенно прикармливать псиосом, и использовать тело как манипулятор во враждебной для них среде. Чем больше тело приняло псиоса – тем выше степень контроля. Проблема в том, что выжженное псиосом тело довольно погибает. Тогда они переключаются на новое, но опять же – это неэкономичная форма потребления ресурсов. Поэтому самых ценных ведьмарей – ну Белдо там, Гая – эльбы берегут.
Сашка говорил ясно и логично. Видно, для него система вполне сложилась.
- Как берегут?
- Ну ни эльбов им не подселяют, ни на псиос не подсаживают. Там другой канал контроля, более долгоиграющий.
- Через тех забинтованных карликов, о которых ты рассказывал?
- Ну да. Может, это и есть пророщенные эльбы? Те, которым предстоит заселять наш мир?
Рина слушала его и шевелила пальцами ног. Пальцы двигались, а носки толстенных ботинок оставались неподвижными.
Горшеня увидел сонную, теплом костра разбуженную муху и, внезапно выбросив руку, попытался ее прихлопнуть. Сашку это заинтересовало. Он стал ставить эксперименты. Дожидался, пока муха сядет куда-нибудь и кричал: «муха!» Горшеня немедленно наносил мощный удар. Муха всегда улетала, но камень Горшеня вбивал в землю на глубину пальца.
- Тише! Берсерки услышат! – сказала Рина.
- Да тут дорога недалеко. И без того шумно, - сказал Сашка, которому не хотелось прерываться.
Внезапно Горшеня выпрямился, вздрогнул, будто в нем сработала часовая пружина, и зашагал прочь от шоссе. Рина с Сашкой метнулись следом, пытаясь остановить его. Горшеня шел прямо на далекий костер берсерков.
Горшеня двигался как заведенный. Когда, переставляя ноги точно циркуль, он спускался в осыпающийся овраг, казалось, что великан вот-вот упадет, но падали и скатывались только Сашка и Рина.
- Куда он? – крикнул Сашка.
Рина вспомнила о шныровском компасе, который дал ей Платоша. Достала его. Кусок коры на нитке отклонялся на запад. Туда же шел и Горшеня.
- В ШНыр, - сказала она.
Горшеня был неостановим. Он вышагивал, как по нитке, отказываясь отклоняться с курса. Вышел на поляну, с краю которой, у леса, трещал костер и двинулся через нее. В пне недавно поваленной ели торчал парадный бердыш семнадцатого века. Берсерки ценили хорошее оружие.
Три берсерка спали на лапнике. Один сидел к ним спиной и негромко играл на губной гармошке. Он находился как раз между Риной и огнем – и потому казалось, что его окружает пламя. Рина даже застыла на секунду – так странны были грустные, дыханием рожденные звуки.
Шаткая тень Горшени прыгала по стене леса. Он пересек поляну. Ему оставалось совсем немного, чтобы скрыться, когда берсерк что-то ощутил и обернулся. Рина услышала крик и влетела в лес следом за Горшеней. Гавр несся где-то впереди – легконогий и проворный. Крылья он сложил и только изредка цеплял ими за кусты. Изредка, на открытых местах, даже ухитрялся планировать.
Их настигали крики берсерков, свист. В тумане, совсем близко, клекотали гиелы. Гавр на бегу задирал голову, но отзываться не спешил: не забыл еще, чем всё закончилось в прошлый раз. Кто-то из берсерков выпустил сигнальную ракету. Красный шар вырвался из леса, повис в тумане и стал медленно опускаться.
В свете ракеты Рина увидела две пригнувшиеся фигурки, мчавшиеся в их сторону. Пытаясь определить, видят их ведьмари или нет, Рина не заметила сгнившего древесного ствола, такого мягкого и обросшего мхом, что его можно было крошить руками. Разогнавшаяся нога вошла в ствол, в то время как тело продолжало лететь вперед…
Наполовину оглушенная, Рина свалилась в рытвину от корня, глубокую и длинную, как окоп. За ней спрыгнул Сашка, за Сашкой – Гавр, для которого это была веселая игра. Горшеня неохотно вернулся и улегся на них, как курица-наседка, совершенно прикрыв собой яму. Его громадные ручищи ловко поддели пласт мха и набросили его на тулуп. Секунда – и их не стало.
Примерно через минуту голоса ведьмарей прокатились где-то совсем близко и забрали правее. Потом вернулись. Рина поняла, что, рассыпавшись, берсерки ищут их по округе. И снова в небе заклекотали чужие гиелы…
Это тянулось долго, очень долго, пока, наконец, берсерки не сместились к шоссе.
Рина лежала в самом низу. Где-то на ее ногах пыхтел Сашка. Она ощущала то его щеку, то острый подбородок. По спине топталась гиела. В яме назойливо пахло гаврятиной. Изредка по ее скуле веником проходился скользкий язык.
- Слез с меня! – зашипела Рина и, с угрозой поцарапаться о ядовитые зубы, боднула его лбом.
Гавр послушался.
- Мерси, - грустно сказал Сашка.
- За что?
- Он слез на меня!
Наконец Горшеня поднялся, отряхнулся от мха и зашагал как заводная игрушка, держась одного ему ведомого курса. За Горшеней легко и охотно несся Гавр. Он вел себя как собака – то забегал вперед, то возвращался и начинал путаться под ногами. Для него всё ещё продолжалась игра.
Рина то шла, то бежала – иначе успеть за Горшеней было невозможно. Любой бурелом, который Горшеня, играя, перешагивал циркульными ногами, им с Сашкой приходилось или огибать, или лезть через поваленные стволы.
Они шли.
И шли.
И о п я т ь ш л и.
Рина не думала много они прошли или мало, и сколько еще осталось. Она уже никого не боялась, и ничего не желала. Изредка понимала, что Сашка берет ее за руку и помогает встать.
- Пристрелите меня кто-нибудь! – взмолилась она.
- Мой шнеппер в ШНыре, - отозвался Сашка.
Голос у него был хриплым. Он тоже устал.
Пытаясь успеть за Гавром, Рина скатилась с пригорка и влетела в высокий, в рост камыш. Только когда под ногами зачавкало и в ботинки налилась ледяная вода, она поняла, что от камыша лучше было бы держаться подальше. На другой берег заболоченного ручья она все же вылезла, но ноги превратились в грязевые столбы.
Лес редел. Стали попадаться строения: коровник с забитыми досками окнами и провалившейся крышей, желтая будка подстанции, газетный киоск – похоже, его приволокли в лес трактором. На земле остались следы, как его тащили.
А потом лес совсем исчез. Теперь они шли по пологому холму, который, постепенно забирая, становился всё выше. Спина Горшени качалась впереди, как маятник. Рине хотелось чем-нибудь в нее швырнуть. Она ее уже ненавидела.
На середине холма их настиг дождь. Ещё издали Рина увидела, как он накатывает на них. Дождь двигался как рать, с застрельщиками. Вначале легкая пехота брызг, за ней – лучники дальних, беззвучных молний, а дальше – бронированные фаланги тяжелого осеннего ливня. Струи были косые, плотные. Вот дождь достиг подножья холма, вот пригнул к земле куст, вот догнал взлетевшего Гавра и забарабанил по натянутой коже его крыльев. Гавр от неожиданности перекувырнулся в воздухе и, щелкнув зубами, с угрозой зашипел. Нижние зубы поблескивали. «Только сунься – порву!» - говорил он всем своим видом. И дождь сунулся. Оглушенный громом, исхлестанный ветром, Гавр, скуля, покатился с холма.
Задрав лицо, Сашка глотал дождевые капли. Они стекали у него по шее, с краев рта.
- Пей!.. Ветер сильный. Скоро дождя не будет. Его снесет, – сказал он.
И, правда: вскоре дождь стал слабеть. Капли утратили силу и стали виноватыми, как пьяные слезы.
А Горшеня всё шагал. Со стороны он напоминал большую губку. Бараний тулуп раскис от воды. Даже в брюхе булькала вода. Сашка прикинул, что он протекает где-то сверху. Может, через приоткрытый рот?
- Рассвет! – Сашка показал туда, где за лесом угадывалось упакованное в туман молодое солнце. Тучи бросались на него со всех сторон, точно серые одеяла.
Горшеня тоже заметил солнце. Медленно повернул голову и недоверчиво посмотрел на него. Он будто сомневался, солнце ли перед ним. Но это было определенно солнце. Горшеня поднялся на холм и - остановился. Это случилось так неожиданно, что Рина – она давно волокла ноги как протезы – налетела на него.
- Мы пришли! – воскликнула Рина.
Внизу виднелась красная водокачка Копытово – очень узнаваемая, потому что рядом, как верный ее страж, торчала высокая труба. А вот и футбольное поле. Под ними лежало знакомое до последнего забора Копытово.
- До ШНыра километра четыре, - сказал Сашка.
Горшеня, неуклюже ворочаясь, стащил с себя тулуп. Под тулупом он оказался смешной и нескладный. Громадный котел живота. Ещё один котел, грудной, без дна – и венчается все откидывающейся глиняной головой.
Горшеня никого и ничего не замечал: ни Рины, ни Сашки, ни вертящегося рядом Гавра, который, слишком далеко протолкнув морду в рукав бараньего тулупа, пытался от него избавиться. Он вертел головой, и тулуп вертелся с ней вместе, колотя вторым рукавом.
- Голова глиняная, пузо голодное пришел! – сказал он с непередаваемой серьезностью.
Вскинул руки, взял себя за голову (раньше высоко поднять руки ему мешал тесный тулуп) и, прежде, чем Рина и Сашка разобрались, что он собирается сделать, сдернул ее с себя. Он стоял с головой в руках, а она лупоглазо таращилась на них пуговицами.
- Горшеня не успел в ШНыр! Уже рассвет! Горшеня будет делать всё здесь, - сказала голова.
Рина вскрикнула. Один Гавр отнесся к происшедшему естественно. Покосился на Горшеню и продолжил подкрадываться к тулупу. Тулуп лежал, не шевелился и казался Горшене крайне подозрительным.
Рот Горшени открылся до предела. Гигант всунул в горшок пальцы и стал шарить внутри, над глазами, в верхней части головы. Движения его были непривычно осторожными. Сашка заметил, что снаружи горшок больше, чем изнутри. Это означало, что голова имеет двойное дно, и там, в промежутке, пустота.
Горшеня отвел палец и тюкнул по горшку изнутри. Горшок оказался с двойным дном. Бережно, очень бережно Горшеня вынул из головы осколки и еще что-то. Это оказались высохшие, утратившие форму соты.
Вытряхнув их на ладонь, Горшеня стал разгребать соты, заглядывая в каждую ячейку. В некоторых ещё сохранился мед. Работать вслепую Горшене было трудно. Поэтому, на секунду приостановившись, он сунул свою голову Сашке и тот, сообразив, чего хочет гигант, развернул тяжелый горшок пуговицами к сотам.
Теперь Горшеня работал как хирург. Непонятно, как его громадные пальцы, легко выдиравшие молодые деревья, могли быть такими чуткими. В одной из центральных ячеек сидело и шевелило усиками черноголовое насекомое. Когда палец Горшени случайно коснулся его, оно капризно шевельнулось и медленно, с усилием высвобождая крылья, выползло Горшене на ладонь. Рина увидела золотистые, в меду, тугие бока.
- Ты не думаешь, что это… - ошалело начал Сашка.
Рина зажала ему ладонью рот.
Горшеня важно нахлобучил голову. Он сиял, насколько может сиять глиняное существо, чье лицо ничего не выражает, а рот похож на огромный капкан.
Гавр отметил находку по-своему. Он прыгнул на тулуп, куснул его, ударил лапой и отскочил. Лежал и, очень довольный, ждал, пока он скончается от яда.

Глава двадцать первая.
НОВАЯ ХОЗЯЙКА УЛЬЯ
Всякое удовольствие само в себе содержит свое наказание. Если бы удовольствие – любое, самое вожделенное, могло продолжаться бесконечно, оно, несомненно, стало бы пыткой. А раз так, то может и ад – это такой сгусток всех ложных удовольствий, которым нет больше смысла маскироваться?
Из дневника невернувшегося ШНыра

Пчелиная матка долго сидела на руке у Горшени. Чистилась. Потом начала работать крыльями, не отрываясь при этом от ладони.
- Греется. Холодно ей, - заявил Сашка и предложил прогреть пчелу зажигалкой.
Рина с подозрением покосилась на него. С Сашкой никогда нельзя было понять, когда он говорит серьезно, а когда шутит.
Дождавшись, пока солнце поднимется выше, матка с явным удовольствием проползла вверх по пальцу и застыла, с жадностью ловя лучи. Потом перелетела Горшене на голову и поползла по лбу, вдоль длинной трещины над правым глазом. Там ещё сохранялся запах сотового меда.
- Смотри! Вон гиела! – вдруг сказал Сашка.
Рина задрала голову. Над старой водокачкой Копытова неподвижно висел двойной полукруг – так дети рисуют чаек.
- Не гиела. Пег!
- Откуда ты знаешь?
- Гиела, она подергивается все время. Не любит долго планировать. И крылья другие.
Пег скользнул над Копытово и медленно стал удаляться. Рина кричала, подпрыгивала на пригорке, размахивала руками, пыталась заставить мельтешить Горшеню – он был бы заметнее. Но Горшеня стоял как истукан – важный, пузатый, даже руки не поднял, всё смотрел на пчелу нахлобученной головой.
- Прыгай ты! Сделай что-нибудь! – закричала Рина на Сашку.
Тот запрыгал, но как-то без рвения. Рина, требовавшая у него быть более убедительным зайчиком, осталась недовольна. Она вспомнила о Гавре и стала толкать его, показывая на пега:
- Фас!.. То есть не фас, а… короче… тухлая кошка! Ам-ам!
Гавр вежливо смотрел на нее. Потом высунул язык и сочувственно лизнул Рину в лоб.
- Проверяет, нет ли жара, - сказал Сашка.
- А ты прыгай, зайчик, прыгай! – огрызнулась Рина.
Она метнулась в седло, подтянула подпруги (за ночь Гавр ощутимо опал в боках) и коснулась шеи Гавра гепардом.
Теперь надо было переложить всё в образы: она представила небо, пега и, подчиняясь вдохновению, добавила в седло пега мешок подпорченной скумбрии. После такой интеллектуальной прокачки шпоры Гавру не понадобились. Роняя слюни, он взлетел и рванул к пегу. Рина не ожидала от него такой прыти. Ей пришлось пригнуться, чтобы ее не снесло ветром. К тому же она ещё не вставила в стремена ноги и теперь ощущала себя в седле как очень временное явление.
Ведомый инстинктом, для приближения к пегу Гавр выбрал исключительно верную тактику: снизу, со стороны задних копыт. Лучше было бы только сверху, из туч. Поначалу пег сильно опережал их, но потом он сделал очередной разворот на обзорный круг, и Рина смогла сократить дистанцию.
Из-за того, что она приближалась снизу, Рина не могла разглядеть, кто в седле. Она даже пега узнала не сразу. Вначале решила, что это Кавалерия и Цезарь, потом, что Арап и Окса, и только под конец по гнедому мощному крупу и резко расширяющимся крыльям опознала Зверя.
На спине у него сидела лихая великовозрастная девица Штопочка с пивом. Бутылка была двухлитровая, и бедная Штопочка, купившая ее из экономических соображений, теперь боролась с жадностью, не решаясь ни выбросить ее, ни взять в ШНыр.
Сама Штопочка заметила Рину, только когда Гавр был рядом. Она резко повернулась в седле, уронив бутылку. В лоб Рине нацелился маленький шнеппер с серебристой дугой.
- Эй, это я! Не стреляй! – крикнула Рина.
Штопочка, плюнув, опустила шнеппер. Рина испытала облегчение, но тут Гавра заметил гнедой жеребец. Он оскалился, взвизгнул и стал разворачиваться, зачерпывая правым крылом.
Рина поняла, что со Зверем произошло то, что было изначально заложено в его имени. Рина привыкла, что пеги удирают от гиел, то тут всё было строго наоборот. Пена с морды жеребца летела на куртку Рины. Ей достался смазанный удар крылом. Зубы щелкнули рядом с головой, чудом не сняв с нее скальп.
Гавр, мигом превратившийся из хищника в жертву, верещал и спасался только резкими бросками из стороны в сторону. Рина прижалась к спине гиелы, стиснула седло коленями.
- А ну греби отсюда, малолетка! Щупальца поотрываю!.. На отруби сдам! – слышала Рина.
Штопочка откидывалась в седле, натягивала поводья, колотила жеребца хлыстом. Бесполезно. Лишь у самой земли ей удалось повернуть Зверя к ШНыру. Скулящий Гавр поспешил забиться в щель между забором футбольного поля и гаражами. Штопочка, целя выше, пальнула в нее из шнеппера, и унеслась к ШНыру.
- Позови Кавалерию! Скажи: мы нашли Горшеню! – запоздало крикнула Рина.
- А-а! А ну сдох, чучело! Уши отгрызу! Копыта на холодец! – донеслось издали.
- Горшеня! – ещё раз крикнула Рина.
Ей важно было отпечатать в сознании Штопочки хоть что-нибудь. Отбушует – вспомнит.
Демонстрируя чудеса цепкости, Штопочка посадила вертящегося жеребца на центральную улицу Копытово, пустую в этот ранний час, и пронеслась по ней из конца в конец. Зверь козлил и порывался подняться на крыло. Местные собаки с тихим воем прятались под киоски. На разъяренном жеребце Штопочка выскочила к месту, известному у местных как «Грибок».
Целая группа копытовских выпивох обомлела навеки, когда прямо на них в облаке пыли выскочил оскаленный, с красными глазами и поджатыми ушами крылатый жеребец с ругающейся девушкой на спине. Ушиб грудью неушибаемого и неубиваемого дядю Толю, перенесшего пять контузий и два тюремных залета, снес раскинутыми крыльями загулявших гастрабайтеров Михея и Жеку, порвал зубами сумку бывшего шахматиста Бориса, больше известного как Кноп, и унесся в неизвестность.
Ушибленный дядя Толя поднялся с песочка, почесал татуированную грудь, плюнул, для порядка вспомнил маму, и сообщил всему своему окружению:
- Ешкин кот! Всё, ребята! С палевом пора завязывать!
Окружение слушало его, удрученно внимая гласу разума.
Рина выволокла из-за гаражей дрожащего Гавра и вернулась на холм к Сашке. Тот сидел рядом с Горшеней, и в четыре глаза они смотрели на пчелу, ползавшую по траве.
Рина, отдышавшись, присоединилась к ним. Пчелиная матка взбежала по ноге Горшени до колена и, тяжело взлетев, быстро набрала высоту.
- Она потеряется! Не найдет улья! – крикнула Рина.
- Другая покажет! – сказал Сашка.
- Какая другая?
Всмотревшись, Рина убедилась, что точек, правда, две. Большая летит, а маленькая ее сопровождает.
- Моя пчела, - сказал Сашка с гордостью. – Она ее чистила минут двадцать. И всё на лбу у Горшени. У него чуть глаза от умиления не слиплись.
Лихая девица Штопочка всё же выполнила поручение. Причем, скорее всего, через кентавра, потому что иначе на Кавалерию пришлось бы дышать.
Директор ШНыра появилась спустя десять минут. Без седла, на Бинте. Как она заставила его взлететь, осталось тайной и для самого Бинта. Угнетенный вынужденным трудолюбием, Бинт притворялся насквозь больным. До конца не определившись, какую именно болезнь симулировать, он припадал то на правое крыло, то на левое, устраивая в воздухе умирающие танцы.
Долетев до холма, Кавалерия спрыгнула с Бинта. Кавалерия шла к ним решительным шагом, но Рина внезапно поняла, что она не замечает луж. Она видела только Горшеню.
Горшеня вскочил и повернулся к ней спиной.
- Ты злая! Горшеня не будет тебя есть! – пригрозил он.
Кавалерия остановилась.
- Я попытаюсь это пережить, - сказала она, прилагая огромные усилия, чтобы не обрадоваться. Рина видела, как натягиваются уголки ее губ.
Но Рина уже твердо знала, что заставит ее улыбнуться.
- Горшеня выпустил пчелиную матку! – сказала она.
Рука стала слепо охлопывать карман в поисках очков.
- Кого-кого? Что за бред? – рассеянно отозвалась Кавалерия.
- Пчелиную матку, которую спрятал Митяй Желтоглазый. Она была у Горшени в голове! – настойчиво продолжала Рина.
Услышав о Митяе, Кавалерия подняла на Рину встревоженные глаза.
- Митяй? Пчелиная матка? Ты что-то путаешь!.. Митяй исчез триста лет назад. Он, конечно, нырял до второй гряды, но…
Рина молча ткнула пальцем себе под ноги.
Кавалерия опустилась на колени и стала разглядывать осколки внутренней перегородки горшка. Взяла в руки, осторожно лизнула.
- Похоже на мед! Но это опять же ничего не доказывает! - сказала она упрямым голосом человека, который категорически отказывается быть счастливым.
Вблизи послышался неясный звук. Кавалерия вскинула голову. Гул стал громче. Окруженная слабым сиянием, пчелиная матка облетела одиноко растущее дерево. Спутать с рабочей пчелой ее было невозможно – она была крупнее, сильнее, она была королева, наконец. Выбив дождевые слезы, пчелиная матка задела рябиновые ветви и, намокшая, отяжелевшая, резко опустилась вниз. Коснулась Сашкиных волос – он ощутил литую, совсем непчелиную мощь. Снова взлетела и, приглядываясь, сделала несколько кругов вокруг Рины.
Рина протянула руку. На ладонь пчелиная матка ей так и не села. Опустилась на запястье, некоторое время покрутилась и неохотно полезла в рукав. Вела она себя при этом независимо – как снисходительная королева.
«Случайно не подумай, что ты делаешь мне одолжение! На самом деле всё наоборот!» - сообщала она всем своим видом.
Кавалерия стояла рядом и смотрела. Присмиревшая, неузнаваемо тихая.
- Ну вот и она… Твоя пчела! – сказала она.
- Вы серьезно?... Да, нет, конечно! Она сейчас улетит и вообще захочет жить в улье, - хрипло сказала Рина.
- Все пчелы живут в улье! – произнесла Кавалерия тоном человека, который шлепает на документе печать. - Пчела прилетает к хозяину в трех случаях: когда нужно позвать его в ШНыр, в определяющие минуты его жизни или…
- … когда она ошиблась в человеке и ей нужно умереть, - угадав, закончила Рина.
- Только в твоем варианте это означало бы гибель всех пчел ШНыра. Сомневаюсь, что у Митяя ещё припрятаны пчелиные матки, - сказала Кавалерия.
Она пристально разглядывала Рину, задумчиво покусывая дужки очков. Рине стало не по себе. Она не ощущала себя достойной такой пчелы.
- Ну тогда, может быть, вообще не надо… - осторожно начала Рина.
Кавалерия покачала головой.
- Надо, не надо… Разлучить вас нельзя. Выбор пчелы всегда окончательный. Объяснить его невозможно – надо только с ним считаться.
Пчелиная матка щекотала Рину уже в районе локтевого сгиба. Потом повернула и поползла к выходу из рукава. Экскурсия по Рине была завершена.
Сашка протянул руку. Ему интересно было, коснется ли пчелиная матка его хотя бы вскользь. Однако выяснить этого ему не удалось.
- Не трогай! – завопил кто-то.
На Сашку сзади кто-то прыгнул. Он решил, что это выследивший их берсерк. Рванул плечо, освобождая правую руку. Ударить он сумел не сразу, да и бить пришлось вслепую, в прыгающее перед ним белесое пятно – они уже катились по траве.
Пятно куда-то провалилась. Сашка встал, удивленный, как легко далась ему эта победа. На траве, раскинув руки, лежал Витяра. В расстегнутой шныровской куртке, ушастый, нелепый, он напоминал слоненка из мультфильма.
- Он первым на меня бросился, - сказал Сашка виновато.
- Это я видела! Но не поняла почему, - признала Кавалерия.
- Зато я понял… Я сказал Витяре, что вы разорили улей, убили первую матку и хотите убить вторую. Витяра следил за вами очень давно. Добренький мальчик хотел спасти пчелку, - насмешливо пояснил кто-то.
У рябины стоял Платоша. В левой полусогнутой руке он держал шнеппер. В правой, пока опущенной - тяжелый двухзарядный арбалет с вертикально расположенными болтами. Плечом Платоша прислонился к рябине. Видно, стоял здесь давно и всё слышал.
Кавалерия вопросительно покосилась на арбалет.
- Они не разоряли улья, - сказала она.
- Знаю, - ответил Платоша.
- Откуда?
- Улей разорил я. И пчелиную матку отравил я. А теперь собираюсь разобраться с новой. После этого я покину вас, и вы никогда больше меня не увидите, - сказал Платоша с вызовом.
Рядом топтался Горшеня, вскидывал руки, вертел головой, но Платоша не обращал на него внимания. Сашку удивляла такая смелость.
- Ничего он мне не сделает… - угадав его мысли, пояснил Платоша. - Он опасен только для ведьмарей, а я пока шныр. Этот верзила не сожрал меня даже у улья, когда я разносил его в щепки. Митяй Желтоглазый сделал его безобидным… Он даже жрет только тех, кого любит! А ну ты, кыш!
Горшеня отодвинулся.
Рина присела на корточки у лежащего Витяры. Рукой приподняла голову.
- Какая я дура: подозревала его! Должна была догадаться! Горшеня повторял: «пузо голодное не съесть!» А Витяру он тогда проглотил! – сказала она.
- Кстати, спасибо, что взяла компас и отдельное спасибо, что поднялась на холм. В крышке был радиомаяк, - буркнул Платоша. – К сожалению, работает он скверненько. Пока ты не влезла на гору – я не мог засечь сигнал.
Кавалерия неотрывно смотрела не Платошу. Ненависти во взгляде ее не было. Только бесконечное сожаление и жалость. Не выдержав этой жалости, Платоша толкнул ногой шишку. Она запрыгала и остановилась в шести шагах от него и в полутора шагах от Кавалерии.
- Границу не переходить! А то… ! – он качнул шнеппером.
- Зачем? – повторила Кавалерия.
Платоша облизал губы.
- А что, так важно знать? Любопытство мучает?
- Да, - сказала Кавалерия.
- Пожалуйста: псиос! Я познакомился с девчонкой из форта Белдо. В залазе у «Киевской», где отводящий тоннель к реке. У ведьмарей там капище. Она выскочила на меня со шнеппером.
- Она тебя что, не застрелила?
- Как видите, нет, - сказал Платоша. - Мы встречались три месяца. Потом она умерла, а я подсел. А я только хотел помочь, чтобы ей меньше доставалось…
- Тебе не приходило в голову, что девушку можно было привести к нам? – мягко спросила Кавалерия.
- Она не смогла бы попасть в ШНыр! – торопливо возразил Платоша.
Кавалерия сняла очки и подула на них, точно не исключала, что тот Платоша, которого она знала до сих пор, был оптической иллюзией.
- Без комментариев. Даже для человека, который очень хочет себя обмануть, аргумент слабенький. Я встретилась бы с ней и в городе, - сказала она.
- Она не желала! Она презирала всех шныров! – крикнул Платоша.
- Что ж. Значит, Дионисий Белдо был ей ближе, - заметила Кавалерия.
- Белдо? Она его терпеть не могла! Называла самовлюбленной вонючкой!
- Сложный случай. Одних презирала, других терпеть не могла. Но всё же, заметь, она выбрала «вонючку». Поступок всегда важнее слов. Человек способен орать два часа – и помочь. Или два года сюсюкать – и предать.
Платоша вздрогнул. Он стоял, опустив голову. О шнеппере и арбалете он, казалось, забыл. Но Сашка ощущал, что его забывчивость обманчива. Расстояние между ними Сашка оценивал в восемь шагов. Слишком далеко для прыжка. И он использовал любое ослабление внимания Платоши, чтобы незаметно придвинуться.
Золотая пчела Сашки вилась над Платошей, но не садилась.
«Сядь на него! – мысленно умолял ее Сашка. – Хотя на секунду, пожалуйста!»
Интересно, слышит ли пчела мысли? Ведь это же его пчела!
- И, разумеется, сейчас ты утешаешь себя тем, что у тебя была прекрасная трагическая любовь, - продолжала Кавалерия.
- Не надо! Перестаньте! – шепнула Рина.
Она видела, как лицо Платоши становится отсутствующим. И только палец белеет на курке шнеппера.
- Да не буду я молчать! Меня всегда раздражает, когда люди творят мерзости и чувствуют себя правыми! - с напором продолжала Кавалерия. - У тебя было три месяца. За эти три месяца ты не только ей не помог, но и сам скатился!
- Я ее любил! – упрямо повторил Платоша.
- Да никого ты не любил! Когда она умерла, ты потерял канал дармового получения псиоса и немедленно помчался попрошайничать к Гаю… Вот что ты любил на самом деле!
С таким же отрешенным лицом, даже не дрогнув веком, Платоша выстрелил из одиночного шнеппера. Стальной шарик скользнул Кавалерии по волосам. Она озабоченно потрогала прическу.
- Не затрудняйся извиняться! Ты сделал всё возможное, чтобы не попасть, - заметила она.
Платоша отбросил разряженный шнеппер и перехватил арбалет освобожденной рукой.
- Это была просьба помолчать!.. Теперь слушайте меня, вы! Мне нужна эта пчела. Убить ее я не могу. Отравить – у меня нет яда. Посадить в ящик и унести? Никакое препятствие её не удержит!
- И какой же вариант ты предлагаешь? – спросила Кавалерия.
- Такой!
Платоша поднял тяжелый арбалет и прицелился. Арбалет он держал твердо. Руки не дрожали. Верхний болт смотрел Рине в шею, нижний – в центр груди. Рина не могла оторвать взгляда от синеватой стали наконечников. Ее пугала даже не смерть – ибо человек не в силах представить себе того, чего он ни разу до того не переживал, сколько глупый вопрос: интересно, если нажать спуск, болты вылетают по одному или оба сразу?
Пчелиная матка не думала улетать. Ползла по плечу Рины, чистила крылья и не слишком спешила к улью.
- Только ты можешь мне помочь! Убей ее, пока она слабая! Оторви ей крылья! Или я застрелю твоих друзей у тебя на глазах! – голос у Платоши был прыгающий. Казалось, он старательно взвинчивает себя, но взвинчивает как-то неубедительно.
Кавалерия подошла к шишке, обозначавшей границу, пнула её в сторону Платоши и, сев на траву, сложила ноги по-турецки.
- Не сработает, - сказала она.
- Что не сработает? – спросил он раздраженно.
– Шантаж. Будь всё так просто, что стоило бы ведьмарям поймать одного шныра и потребовать у остальных убить всех пчел, отдать закладки, ампутировать пегам крылья и, взорвав ШНыр, разойтись по домам?
Витяра шевельнулся. Он лежал на земле и, облизывая разбитые губы, смотрел то на Сашку, то на Платошу. Сашка присел рядом на корточки и заглянул ему в зрачки. Глаза у него были уже нормальные, но в них стояли слезы. Сашка понял, что Витяра очнулся давно.
- Платон! – позвал Витяра, не повышая голоса. – Платон!
Платоша сделал вид, что не услышал.
- Я думал, ты мой друг, Платон! Лучший, самый близкий… У меня клавиши телефона стерлись – столько мы трепались по аське! Ради тебя я отказался от нырков – ты сам меня об этом попросил, когда не смог нырять сам! Я думал: из-за твоего носа! – голос у Витяры был убитый.
По-прежнему, не вставая, он провел по губам тыльной стороной руки. Высыхающая кровь осталась на коже узкой темной полосой.
- Ты меня использовал! Заставлял таскаться за Горшеней, а потом за новичками!.. Врал мне, а я верил. И ещё я понял про гиелу! Я был рядом, когда Горшеня сломал ограду!.. Ты бы застрелил ее, если бы Горшеня ее не проглотил! – крикнул Витяра с земли.
Он настойчиво пытался поймать взгляд Платоши, но тот упорно не смотрел в его сторону. Только сухой румянец на щеках показывал, что он прекрасно всё слышит.
- Горшеня проглотил Гавра, чтобы защитить его? – недоверчиво переспросила Кавалерия.
- Почему? – продолжал кричать Витяра. – Почему ты не мог сделать всё сам? Зачем впутывал меня? Отвечай, Платон! Тебе не надоело притворяться глухим?
Арбалет в руках у Платона опустился и целил теперь не в грудь Рине, а в живот. Сашка сумел приблизиться ещё на шаг.
- Я не мог следить один. Я уставал. Они требовали от меня слишком много. Мне тоже нужно спать, - сказал Платоша, по-прежнему избегая смотреть на Витяру. - Ты был самый…
- Доверчивый? Хорошо к тебе относящийся? Наивный? – подсказал Витяра. – Чего ты заглох? Отвечай! Простой парень из маленького городка, который никто не может найти на карте, да?
Платоша не отвечал. Тогда Витяра встал и двинулся на него. Очень просто и медленно, опустив руки, с грустным лицом.
- Назад! Назад, тебе говорят! Убью! – орал Платоша.
- Нет, - сказал Витяра. – Стреляй! Только не промахнись, а то мне очень больно!
Он сделал ещё шаг. Платоша вскинул арбалет. Сашка увидел, как золотая пчела, давно кружащаяся над Платошей, села ему на голову.
- Муха! Горшеня! Муха! – крикнул он.
Платоша обернулся не сразу, но все же обернулся. На лице его ещё успело отразиться изумление. Горшеня бил наотмашь, как тракторист в драке. Мелькнули ноги. Платоша исчез с холма.
- От ты дуся! – изумленно сказал Витяра.
Золотая пчела, по которой Горшеня так и не попал, кружила над пригорком с недовольным гулом…
* * *
Когда они вернулись в ШНыр и вместе с Кавалерией пошли ставить Бинта, вдоль пегасни горделиво прохаживался Ул. За повод он водил Азу. Тощая, с тусклой шерстью, с запавшими боками, Аза двигалась как привидение, попавшее на дневной свет.
Но, главное, глаза у Азы не были тусклыми. В них отражались интерес и лукавство. Она вскидывала морду и косилась на солнце. И рулевые перья больше не подметали пыль. Заметив Рину, Аза расправила крылья и слабо махнула ими, точно говорила «привет!»

конец второй книги
+
Дмитрий ЕМЕЦ
МОСТ В ЧУЖУЮ МЕЧТУ

Всегда помните, что и без нас много желающих обидеть и оскорбить, причинить зло, а нам надо научиться для начала хотя бы жалеть всех, стараться ежедневно хоть немного отбавлять от огромной горы человеческого страдания и прибавлять к малому холмику человеческой радости.
Арх. Иоанн Крестьянкин

Я часто задавал себе вопрос: а что же такое, собственно, есть «Я» и понимал, что это единственный лучик… даже не лучик – мотылек света, залетевший в темную и забитую всевозможной дрянью каморку моего сознания. Мотылек, который мог впорхнуть только извне, поскольку здесь внутри у него нет никакого логического обоснования. Он тут чужой. Но не улетать он должен, не сбегать, а навести порядок, что для мотылька безумный труд, поскольку ему приходится ворочать лапками неподъемные глыбы.
Из дневника невернувшегося шныра

МАТЕРИАЛЫ ПО ПРОЕКТУ С КОДОВЫМ НАЗВАНИЕМ: Операция «Опора».
Секретно
Доступ: Гай, Белдо, Тилль, Долбушин, их заместители, руководители оперативных подразделений.

Уважаемые господа!
Как Вам известно, помимо значительного числа зарядных тайников, Москва охраняется четырьмя шныровскими базами – СЕВЕР, ВОСТОК, ЮГ и ЗАПАД. Расположенные в географически уникальных точках, базы мешают нам контролировать город.
Захват даже одной такой базы позволит нарушить уникальность шныровской защиты, однако из-за сильных охранных закладок открытый штурм не представляется возможным. База может быть атакована не раньше, чем закладка окажется вынесенной за пределы ее территории кем-либо из шныров и попадет к нам в руки.
Недавно мы потеряли одного из наших лучших телепатов-слухачей Каролину Мухину (протокол вскрытия тела и последующего считывания памяти, подписанный фельд. А.Уточкиным, см. в прил. №1). Перед вами - последний из осуществленных ею перехватов.
В каждом предлагаемом Вашему вниманию отрывке беседуют два голоса. Первый принадлежит, предположительно, руководителю ШНыра. Личность второго говорящего в каждом случае разная. Однако есть основания предполагать, что все собеседники имеют отношение к шнырам недавнего набора.
Именно они, как не имеющие достаточного опыта, могут быть максимально полезны в захвате закладки.
Дальнейшая расшифровка звукового перехвата станет возможной при проведении повторного допроса трупа Каролины Мухиной. Однако уже сейчас, на основе анализа характеров шныров нового набора, мы можем определить объект для проведения операции «Опора».

Приложение № 1.

- Каким образом из круга сделать квадрат?
- Радиус круга, диаметр? Пространство какое имеется в виду? Одномерное? Многомерное?
- Просто круг. И просто квадрат.
- Э-э… Тогда не знаю!
- Хорошо, спасибо. Иди! (визг) Нельзя смотреть себе под ноги? Ты наступил на Октавия!
- Простите!
- Я буду прощать, когда ты на меня наступишь! А сейчас у императора прощения проси!

- Каким образом из круга сделать квадрат?
- Ну не знаю… взять круг и шарахнуть об пол разика четыре. А?
- Я правильно тебя понимаю: ты предлагаешь силовое решение проблемы?
- Силовое?.. А, ну да!..

- Каким образом из круга сделать квадрат?.. (долгая пауза) Рина, ау! Я, между прочим, с тобой разговариваю!
- Простите, я задумалась!.. Значит, мы берем круг и… А чего нам надо? Квадрат?
- Хочешь, чтобы я повторила вопрос в третий раз?
- Извините! Я сейчас что-нибудь придумаю!.. А нельзя просто попросить его?
- Кого попросить? Круг?
- Ну да. Круг! Он же добрый, мягкий, он поймет!
- А квадрат он грубый. Он бы не понял?
- Вы ловите мои мысли на лету!

- Каким образом из круга сделать квадрат?
- Из какого круга? Взглянуть можно?
- Минуту… У меня пропал лист с заданиями!
- В прозрачной такой папке-файле?
- Да. Ты ее взял???
- Ча?! Мамой клянусь, в глаза не видел!
- Но ты же сказал: в прозрачной папке?
- Кто сказал? Я? Это вы сказали!

- Молодой человек! Каким образом из круга сделать квадрат?..
- Я парализован! У вас такие красивые глаза!
- Приятно это слышать. Более того: хочется верить!
- Так верьте! Что вам мешает?
- Мне мешает, что двенадцать с половиной минут назад ты то же самое сказал девушке, которая показала тебе мой кабинет. А до нее еще двум. И все слово в слово. Надо проявлять больше воображения.
- Вот засада! А вы откуда знаете?.. Ой, простите! Так что вы говорите, нужно сделать с прямоугольником?

С уважением,
Феликс (Дидрих) Кречковский
начальник отдела стратегического планирования
Внизу черной ручкой резолюция Гая:
К операции «Опора» приступить немедленно.

Глава первая.
ЗМЕЙКА
Рина остановилась.
- У меня прекрасный план! Давай ты будешь меня всегда любить!
- А ты? – спросил Сашка с надеждой.
- Э, нет! Это уже твой план! Давай мы вместе будем любить меня!
Рина. Из хроники мелкого воображульства

Ветер налетал порывами. У длинных домов и по проспектам невозможно было идти – сбивало с ног, хлестало по лицу. Эля, бывшая подруга Ани, которую Долбушин когда-то грубо сгреб за шею зонтом и отбросил за загородку, пряталась от ветра и хитро лавировала двориками. Сделав очередной поворот и вынырнув у мусорных баков, она внезапно увидела толпу. Не особенно большую, человек в тридцать, но обеспокоенную. Ощущалось, что стряслось нечто серьезное. Было это напротив длинного и массивного сталинского дома недалеко от метро «Сокол». Эля немного поколебалась и подошла.
Люди подковой сгрудились под окнами первого подъезда, не заходя на заваленный снегом газон. Эля осторожно пробилась в первые ряды и остановилась рядом с бойким молодым человеком, который все время вертелся и подпрыгивал. Из подъезда выскочил мужчина в тренировочных брюках и накинутой на плечи дубленке.
- Милицию вызвали?
- Да уж как уж где уж! Вас, конечно, все ждали! – колко отвечала старушонка в лисьей шапке.
Эля с жадным испугом вглядывалась в снег. Она чувствовала, что разгадка рядом, на газоне, но по-прежнему не замечала ничего особенного. Разве что странной формы палку, обмотанную синей тряпкой. Эле потребовалась почти минута, чтобы понять: синяя палка была торчащая из сугроба нога.
Подъехала «Скорая». На газон пошел врач – усталый, средних лет, с черными усами и седой щетиной на подбородке. Из-под полушубка выглядывал короткий голубоватый халат. Зябко ежась от снега, который лез ему в брючины, врач неохотно дошел до лежащего человека. Наклонился, посмотрел внимательно, но трогать не стал.
- Вы его отройте! Может, укол? – засуетился бойкий молодой человек.
- Поучи, поучи… - кисло ответил врач. – Откуда он сиганул?
- По ходу, с четвертого, - молодой человек ткнул пальцем вверх.
Эля задрала голову. Рама на четвертом этажа была распахнута. Пузырилась от ветра плотная фиолетовая штора.
- Самоубийца, небось. Ласточкой специально прыгал. И трезвый. Пьяный бы и не почесался: снег-то какой! - буркнул врач.
Вскоре после скорой приехали два молодых милиционера. Эти тоже покрутились, посовещались, стали кому-то звонить, с кем-то спорить. Тогда один отправился в поезд, а другой вместе с санитаром и помощниками из толпы выволок из снега человека, голова которого от сильного удара смотрела за спину.
На мужчине был бардовый халат с широким поясом. На шее - тесная серебряная цепочка. Раздутое, перекошенное лицо. Правый глаз вмят. Левый, широко распахнутый, с ненавистью смотрит на толпу. Но страшнее всего ухмыляющийся, чем-то очень довольный рот.
Эля вскрикнула, но не от ужаса, как остальные, а потому что узнала его. Однажды они встречались на «Гоморре». Это был маг-одиночка Антон Лей – некогда правая рука Белдо, а ныне отколовшийся ведьмарь, с которым лишний раз не связывался сам Гай.
Подъехала третья машина – закрытая бортовая «Газель». Тело погрузили на складные брезентовые носилки. Санитар, придерживающий носилки сзади, высоко задирал колени, стараясь наступать в чужие следы. Толпа расступилась, пропуская носилки. Эля замешкалась. Милиционер прикрикнул на нее. Отодвигаясь, Эля увидела, как тесная серебряная цепочка, отстегнувшись с шеи мертвеца, соскользнула в грязноватый снег рядом с ее ногами. По снегу живой змейкой цепочка скользнула к левому ботинку Эли и коснулась его. Ступню обожгло несильной, сразу прошедшей болью, точно ее кольнули краем ледяной сосульки. От неожиданности Эля взвизгнула и высоко подпрыгнула.
Бойкий молодой человек, бросив свой край носилок, уставился на ее ботинки.
- И чего орать? Там же ничего нету! – сказал он удивленно.
Эля наклонилась и поняла, что он прав. И, правда, ничего. Снег и асфальт. Цепочка-змейка таинственно исчезла.
* * *
Тому, кто никогда не получал псиоса, не объяснишь, что это такое. Это радость больше радости. Наслаждение превыше любых наслаждений. После псиоса неинтересно есть мороженое, потому что псиос вкуснее. Глупо обнимать любимого человека, потому что псиос нежнее. Неинтересно слушать шум моря, и лежать на солнце, и читать книги, и слушать музыку. За всяким другим счастьем нужно куда-то идти, совершать какие-то действия и как-то его заслуживать, псиос же дает любое счастье сразу – только пожелай.
Правда, чтобы получить псиос, надо выполнять самые разные поручения, иногда сомнительные, но ведь шоколад тоже не дают в магазине даром. К тому же псиос абсолютно безвреден. Если употреблять его правильно, невозможно умереть. Многие, правда, умерли, причем на глазах у Эли, но это были те, кто употреблял его неправильно. Эля была глубоко в этом убеждена.
Эле было шестнадцать. Ну, может быть, «половина семнадцатого», как она иногда говорила. От псиоса она зависела полтора года, но ей казалось, что целую вечность.
Началось все просто. К Эле на улице стал приставать какой-то псих. Эля не знала, куда от него деться. Прямо хоть кричи. И тут рядом, точно выпорхнув из мечты, остановился белый микроавтобус, разрисованный райскими цветами. За рулем сидел чернобородый мужчина с золотой серьгой в ухе, а в салоне обнаружились ласковый старичок и две смешливые дамочки. Они втянули Элю в автобус и захлопнули дверь перед носом у ненормального, который никак не мог уняться. Бежал за ними и что-то кричал. Автобус поколесил по району и подвез Элю до самого дома.
Эле понравилось, что и старичок и обе женщины веселые, ничем ее не грузящие и безобидные. К тому же все трое буквально затапливали любовью. Никогда в жизни Эля не ощущала себя такой нужной. Каждая ее шутка вызывала смех. Каждая жалоба на жизнь – искренний ужас и сочувствие. Когда она случайно содрала себе кожу на пальце камнем от кольца, они втроем чуть не передрались за право капнуть на ссадину йоду. Хотя ранка была – лизнул и забыл. Через пять минут Эле казалось: она знает старичка с минуты рождения.
Так состоялось ее знакомство с Белдо. Они обменялись телефонами, а через пару дней Дионисий Тигранович позвонил, приглашая Элю на выставку. Одна из дамочек, Влада, рисовала картины, которые видела во сне. Эля поехала. На выставке оказалась целая толпа гостей. В картинах Эля ничего не поняла, хотя они, по словам Белдо, были «вещие», зато возле стены стоял невысокий гибкий мужчина с черными вьющимися волосами до плеч и мятым, как приспущенный шар, лицом. Он был мрачным, и Эле понравился меньше щебечущего старичка.
Эля решила, что он скульптор, потому что он подвел ее и некоторых других (двух молодых людей и еще одну девушку), к оплавленному серебряному кубу. Вслед за остальными Эля коснулась его лбом, после чего черноволосый поощрительно потрепал ее по щеке и коснулся волос. Так Эля впервые узнала, что такое псиос. Потом она сама искала этих встреч и ради них готова была на что угодно. Правда, встречи выдавались редко. Когда раз в две недели, а когда и раз в месяц. Довольно быстро Эля научилась различать псиос, получаемый из разных источников. Псиос, который давал Гай, был самым сильным, ярким, первичным. Псиос же, который она получала от Дионисия Тиграновича, бывал сильно разбодяжен. То ли хитрый старичок мудрил с ним, то ли дело было в том, что Белдо получал его опосредованно – от Гая. И всегда он внимательно посматривал на грудь Эли и на ее живот и спрашивал, как она себя чувствует, будто Эля ждала ребенка.
В один из дней, на «Гоморре», Эля случайно встретила и того «психа», от которого спас ее Белдо. Психу она была глубоко неинтересна. Он ее даже не узнал. Его, как и саму Элю, интересовала исключительно доза псиоса. Встречала она и тех троих, которых Гай подвел к серебряному кубу с ней вместе. Один парень занял важную должность в представительстве крупной компании и, толстенький, важный как пингвин, разъезжал на алой спортивной машине. Девушку окружала толпа поклонников. Элю это забавляло: девушка, на ее взгляд, была «серенькая». Второй парень куда-то исчез. Эля случайно узнала, что он умер.
- Что-то с сердцем! Ах, молодость, молодость! Не берегут себя! – ответил на ее вопрос Белдо.
Он сочувственно цокнул языком, потрепал Элю по голове и через пять минут она ни о чем не помнила, наполненная жгучим псиосным счастьем.
* * *
История с выбросившимся из окна Антоном Леем произвела на Элю жуткое впечатление. Она ощутила себя выбитой из колеи и поехала домой. От матери она ушла давно по совету Белдо, попросту исчезнув без всяких объяснений, и снимала комнату у женщины средних лет. За комнату не платила и за еду тоже. Это делал Дионисий Тигранович, хотя Эле порой казалось, что тут какой-то другой обмен. Хозяйка квартиры делала звездам эстрады маникюр и была гадалка, но без дара. Пророчествами ее снабжала Млада.
Эля жила на пятом этаже в доме рядом с «Речным вокзалом». Дом был панельный, так называемая «ленинградка» , с отличной слышимостью. Когда кашляли на втором этаже, на четвертом нервно стучали по батарее, желая кашляющему скорейшего выздоровления.
Эля без желания съела холодную картофелину в мундире; симулирия чистку зубов, сунула в рот сухую зубную щетку и рухнула в кровать. Ей срочно требовалась перезагрузка, которую мог дать только сон.
Легла она рано, часов в пять вечера, а проснулась среди ночи. Ногам стало холодно. Некоторое время боролась с неуютом, поджимала ноги, натягивала одеяло. Ощущение зябкости не уходило. Не вставая, нашарила на стене выключатель. Привычно зажмурилась, зная, что острый электрический свет надавит на глаза. Почувствовала, как за веками порозовело. Ага, значит, лампочка горит! Теперь осторожненько… еще осторожнее размыкаем веки, выдвигаем себя из ночи.
За окном даже не рассвет. В пятиэтажке напротив горит вертикальная линия лестницы над козырьком подъезда и ни единого окна. Хоть бы одно – не было бы так одиноко.
Ногам было неуютно. Эля провела по ступням ладонью и вскрикнула, ощутив на пальцах чужеродное. Засохшая грязь. Эля трусливо ковырнула ее. Снаружи грязь подсохла, но внутри под коркой оставалась жидкой. Земля была насыщенного черного цвета.
В ванную Эля шла босиком. Ступни ставила боком, чтобы не оставлять на линолеуме следов. Залезла в ванну, пустила воду, направила душ вниз. Теперь Эля видела, что грязь не только на ступнях. И на коленях, и на локте, и на пижаме всюду пятна.
«Бред! - подумала Эля, не давая себе до конца удивиться, потому что тогда сознание бы окончательно перемкнуло. – Я что, на улицу выходила босиком? Где я ухитрилась грязь найти? Промерзло всё на полпальца. Дубняк жуткий».
Она уже вылезала из ванной, когда заметила у стока нечто блестящее. Эля наклонилась и быстро схватила, пока вода не смыла его. Это была исчезнувшая цепочка Антона Лея, которая ползла по снегу. Эля пугливо толкнула её пальцем. Змейка не шевелилась. Она была массивная, скорее всего серебряная. Можно носить на шее, а можно как браслет. Никаких особых украшений, только с одного края в серебро вплавлены два маленьких красных камня.
В дверь ванной заскреблись, точно пришла шкодливая кошка.
- Элечка! Я волнуюсь! С вами всё хорошо? – сказали в самую щель, прижимая к ней губы.
Эля поспешно зажала кулак, пряча цепочку. Щелкнула шпингалетом. У двери стояла хозяйка квартиры в наспех наброшенном халате. Ее глазки были выпуклыми как у мыши.
- Всё отлично, Эмилия Максимовна!
- А почему вы закрылись?
- А что? Нельзя душ принять?
- Да, Элечка! Но среди ночи?! – в ужасе от такой самодеятельности, хозяйка запахнула на груди халат. Она все на свете ухитрялась делать трагически. Даже суп глотала так, словно травилась им навеки.
- А среди чего можно? Посреди города? - Эля проскочила мимо нее в комнату. А то увидит грязь на пижаме и тогда вообще не отстанет.
Она стояла у своей двери, прильнув к ней ухом, и слушала, как Эмилия Максимовна шуршит в коридоре. Ходит, недовольно разговаривает сама с собой. Потом заглядывает в ванную, дергает штору, проверяет не спрятался за ней еще кто. Нерешительно приближается к двери, касается ручки, стоит и дышит. Эля ждала, пока она постучит, но хозяйка не стучала.
- Да уйти ты! Сгинь, пожалуйста! – одними губами, беззвучно, попросила Эля.
Ей было так скверно, что душу выворачивает наизнанку. А потом вдруг обожгло ладонь. Жар распространился по пальцам, скользнул к запястью и перешел в легкое покалывание. Внутри ладони, между костями, что-то зашевелилось. Это было отвратительно. Эля едва не завизжала.
Гадалка кашлянула, неуверенно завозилась и, наконец, решившись, ушла в свою комнату. Сгинула, исполнив желание Эли.
Эля разжала пальцы. С ужасом уставилась на ладонь. У нее на глазах цепочка, ставшая серебристой змейкой, проползла сквозь кожу и уютно устроилась на запястье. Эля трусливо тронула ее пальцем: обычный браслет. Не осталось ни крови, ни раны, ни других следов.
Эля легла в кровать. Приняла позу эмбриона. Закрыла глаза. Ей хотелось выключиться и дотянуть до момента, когда снова получит псиос. Она пообещала себе, что теперь будет тратить его очень бережно. Никаких наслаждений, после которых ощущаешь себя прогоревшей головешкой. Хватит скатываться! Надо устроить жизнь, найти другую квартиру или пусть комнату, но нормальную, поступить в институт. Эля давно обещала себе, что всё так и будет, но сразу после прикосновения к ее лбу сухого пальца Гая теряла над собой контроль и откладывала до следующего раза. А потом все опять повторялось.
Во второй раз она проснулась через час. Если это можно назвать «проснулась». Дикая боль сбросила ее с кровати. Обхватив колени, Эля сидела на полу, раскачивалась и хрипела. На уровне солнечного сплетения что-то медлительно ворочалось. Казалось, во внутренности забрался крот и, выбираясь наружу, копает ход. Это было дико больно. Эля не могла даже крикнуть и позвать на помощь.
Ей пришло в голову, что это снова та змейка, которая вползала ей в руку, но нет… Вот она лежит на полу, рядом с опрокинутым стулом. Спокойно лежит, как неживая. И снова страшная волна боли. Кусая руки, Эля ползала по полу и больше ни о чем не думала. Наконец непонятное существо перестало ворочаться внутри. Боль временно отступила. Залитая холодным потом, Эля подползла к телефону, к которому тянулся шнур зарядника.
Кому звонить? В скорую? Но едва ли «скорая» поможет в таких вещах. Эля торопливо отыскала в контактах номер Белдо, единственного, кто как ей казалось, о ней заботится. Остальным она была не нужна. Они даже имя ее не старались запомнить.
Старичок ответил сразу, хотя времени было пять утра. Голосок у него был свежий, точно огуречным рассолом промытый. Никакой досады, удивления – он действительно рад был ее слышать. Эля ощутила покой и умиротворение.
- Мое сердце с тобой, родная! Что стряслось?
- Мне дико больно… Внутри что-то шевелится… Что-то живое! – Эля взвизгнула, испугавшись того, что сказала. Порой истина полностью доходит, когда ее выскажешь.
- Все пройдет, родная! Доверься мне! Все пройдет!
- Ничего не пройдет!!! Я умираю! Это все змейка! Я не брала ее: она сама в меня вползла! – с ненавистью крикнула Эля.
Белдо что-то залепетал. Эля почувствовала его растерянность.
- Какая змейка?
- Я была на «Соколе», когда он выбросился из окна… Случайно… Я подошла, а там толпа и…
- Кто выбросился?
- Вы его знаете… Он был на выставке. Неприятный такой, грубил всем… И вам тоже.
- Антон Лей? – быстро спросил старичок.
- Да! Его браслет пополз по снегу и… - Эля взвизгнула, потому что змейка, поняв, что говорят о ней, шевельнулась на полу.
- Ты сейчас где? – в трубке что-то зашуршало. Эля поняла, что, разговаривая с ней, старичок мечется по комнате, одновременно пытаясь одеваться.
- На «Речном»! Вы же сами меня поселили!
- А-а, да-да, помню! У Эмы! – перебил Белдо. – Жди нас! Никуда не уходи! Мы едем! Я дышу на твои заплаканные глаза, родная!
- Мне больно! Там что-то живое!
- Все будет хорошо! Верь мне!
Эля нажала на отбой и доплелась до кровати. Скорее бы приехал. Боль свернулась калачиком, но легкое, прощупывающее шевеление в животе продолжалось.
И тут мобильник снова зазвонил. Она схватила его. Опять Белдо! О ней думали, заботились!
- Алло! – торопливо крикнула Эля.
Ей не ответили. После третьего по счету «алло!» она поняла, что старичок и не думал ее набирать. Просто телефон, не поставленный на блок, нажался в кармане халата. Она услышала, как Белдо крикнул кому-то:
- Буди Птаха! Живее! У нее проклевывается эль!
- Рано! Девчонка у нас недавно! Он не успел бы созреть! – зевнула Млада и тотчас взвизгнула. По звукам в трубке Эля догадалась, что старичок, не помня себя, хлестнул ее полотенцем или свитером.
- Ты что, оглохла? Шевелись, коровища! Уточкина зови, кого хочешь! Я сам ей брюхо потрошить не стану! Мне противно!.. Чего застыла, крокодилища? Мне что, тебя укусить? Плюнуть в тебя?
- Ай, не надо! Почему эль проклюнулся так рано?
- Почему-почему? Вот любопытная лошадища! У нее змей Антона Лея! – в голосе старичка послышалась отдышка. Размахивая свитером, он утомился.
Кто-то ахнул. Эля предположила, что Влада. Только она была способна на такие пронзительные звуки.
- Где она его взяла? Антон же умер!
- Умер! Как бы не так: умер! Убил себя! Не захотел продержаться несколько дней! Будет знать, как держать у себя ключ от эльбника и ни с кем не делиться! Последние месяцы Лей совсем совесть потерял! Возомнил себя сильнее Гая!
- Но почему ее эль..?
- Да потому! Змей растревожил эля, заставил его проклюнуться раньше времени! Где мои носки? Я тебя спрашиваю! Носки где, говорю? Не смей трогать мои ноги! Я сам прекрасно могу одеться! – закричал он на Владу.
Видимо, Млада позволила себе улыбочку, потому что старичок завопил и на нее тоже:
- А ты что застыла столбом? Нечем заняться, только пломбы скалить? Звони Тиллю, ворона!
- Ночь же! Он спит, - всполошилась Млада.
- А мне безразлично! Меня будят – пусть разбудят и его! Пусть пришлет кого-нибудь за телом! Сколько ехать до «Речного»?
- Минут тридцать. Ну двадцать пять по пустым дорогам.
- Пусть присылает через час! Я не хочу, как в прошлый раз возить в своей машине труп! Мне, между прочим, противно!
Голоса в трубке остались, но приглушенные, неразличимые. Дионисий Тигранович скинул халат, не вытащив телефон из кармана.
Эля сидела, распахнутыми глазами глядя перед собой. Лунная полоска отливала на металлической рамке репродукции Брейгеля. «Я не хочу, как в прошлый раз возить в своей машине труп!» - звучал у нее в ушах капризный голосок Белдо.
Эля не помнила, как оделась. Хаотично хватала вещи и засовывала их в чемодан. Старалась не шуметь, чтобы не разбудить хозяйку. Чемодан вышел таким тяжелым, что Эля едва его подняла. Все это время она беззвучно плакала.
Под ногой у нее что-то звякнуло. Цепочка-змейка. Лежит и вяло шевелится. Эля секунду подумала, наклонилась и подняла ее.
«Тебе нужно это? А вот не получишь!» - подумала она про Белдо.
Закончив собираться, Эля бесшумно выскользнула в коридор и вздрогнула от неожиданности. Хозяйка стояла прямо перед ней и в темноте делала что-то с ее дверью. Увидев Элю, она вскрикнула и отступила на шаг. Посмотрев на то место, которого касалась хозяйка, Эля увидела старый шпингалет. Когда-то прокрашенный вместе с дверью, шпингалет залип и давно не работал. И вот теперь хозяйка дергала его в темноте.
- Что вы делаете, Эмилия Максимовна?
- Ничего… Куда вы ночью, Элечка?.. Я никуда вас не пущу! Останьтесь!..
Хозяйка говорила вежливо, но Эля видела, как ее губы вытягиваются в трубочку. Нет, не выпустит! Не касаясь друг друга, они кругами ходили по коридору. Эля пыталась прорваться к входной двери, а хозяйка оттирала ее. Тяжеленный чемодан Эля держала двумя руками у груди, отгораживаясь им. Откуда она знает? Может, Млада, спохватившись, перезвонила?
- Вернитесь к себе, Элечка! Вы никуда не пойдете! Утром, только утром!
Дождавшись, пока хозяйка окажется спиной у открытых дверей, Эля с силой толкнула ее чемоданом. Не ожидавшая этого, гадалка провалилась в комнату. Развернув чемодан боком, Эля перекрыла узкий коридор, подперев дверь. Сделано это было вовремя. Дверь вздрагивала от ударов. Эля выскочила на лестницу, сбежала по ступенькам. Ее догоняли дикие крики.
Задыхаясь, она мчалась темными дворами. Обогнув дом, Эля выскочила на улицу. Метров за триста скользили квадратные фары одной из первых маршруток. Выбежав на дорогу, Эля, как бешеная, замахала руками. Водитель, немолодой, кислый мужик как-то странно смотрел на нее, пока она лезла в пустую машину. Потом перевел взгляд на ее ноги.
- Отряхиваться будем? Домой тоже грязь несем?
- Едем, едем! – крикнула Эля.
Шоферу не понравилось, что его торопят. Он демонстративно убрал ладони с руля и откинулся на спинку.
- Командовать на кухне будешь!.. Маме! За проезд!
Рука Эли потянулась к карману и зачерпнула пустоту. Деньги остались в куртке. Куртка – в квартире. И это в декабре. И как она не почувствовала холода?
Наблюдая, как она панически, по второму разу, обхлопывает карманы джинсов, водитель барабанил пальцами по спинке сидения. Эля поняла, что церемониться с ней он не будет и бесплатно не повезет.
- Финансовые трудности? А кому сейчас легко?..
«Да что же это? Почему всё так гадко? А вот не выйду! Пусть силой выволакивает!» - решила она и, готовая разрыдаться, упала на сидение.
Эля ощутила, как змейка хищно шевельнулась в кармане и через кожу скользнула в ногу. Это было не больно. Эля не испытывала ничего, кроме щекотного ощущения прохлады, которая распространялась по артерии.
- Сто рублей! – сама не зная зачем, Эля протянула руку.
Сердце колотилось. Она была уверена, что ее сейчас вышвырнут из маршрутки. Водитель сомкнул пальцы на пустом месте. Ворча, что выручки еще нет, выдал сдачу с несуществующий сотни. Потом тронулся. Они доехали до перекрестка, когда наперерез им, на красный светофор, скользнул разрисованный микроавтобус Белдо.
Птах гнал как на пожар. Водитель маршрутки не успел ругнуться, а автобус был уже метрах в ста.
- Пьяный, что ли? По сторонам надо смотреть! Когда не нужны – их тут как сельдей! – буркнул водитель, явно имея в виду гаишников.
Эль, заточенный в животе у девушки, запоздало отозвался болью. Змейка, давно покинувшая руку и проникшая глубже, обвивалась вокруг него, тревожила и покусывала дряблую личинку, прогоняя ее. Один хищник не желал делиться добычей с другим.
Эля всего этого не знала: для нее сейчас важна была только страшная боль, центр которой находился у нее в животе.
У метро Эля вывалилась из маршрутки и долго стояла в щели между двумя киосками. Ей было холодно и страшно. Справа на леске качались подмороженные бананы, а слева на сетчатой загородке висели елочные гирлянды и маски. Тепло одетые продавщицы, медлительно шевелясь в своих стеклянных клетках, раскладывали товар. Мимо скользили здоровые сытые люди, спешащие на работу. И лишь она одна, никому не нужная, жалась между киосками как больная собака.
И - снова сильный приступ боли. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Эля задрала свитер. На животе ниже солнечного сплетения был фиолетовый кровоподтек размером с ладонь. Кожа вздувалась. Под ней кто-то шевелился. Немного погодя на ладонь к Эле выползла серебристая змейка, чем-то очень довольная. Эля закрыла глаза. Она ничему не удивлялась и не искала причин.
«Надо скорее в больницу… Сначала избавиться от этой дряни, а то подохну!» - Эля так и подумала не «умру», а «подохну».
Одернув свитер, Эля обшарила взглядом небольшой базарчик у «Речного вокзала». Выскользнула из укрытия и быстро пошла, сильно кренясь вперед. На плече болталась оторвавшаяся от связки серебристая нитка елочного дождя. С новым годом, солнце! С новым счастьем!

Глава вторая.
ТОЧКА «ЗАПАД»
Надо желать отдать все и себя тоже. До капли. Тогда и получишь все. Я это разумом понимаю, порой почти осязаю, но… Как меня отдашь, когда я мелкий как чайная чашка и даже этого жадничаю?
Из дневника невернувшегося шныра

Сашке в щеку попала горошина, по которой кто-то щелкнул ногтем. Сашка терпеливо вытер лицо.
- Больше так делать не надо! Мне это не нравится! – предупредил он и продолжил спокойно есть. Еще одна горошина врезалась ему в лоб. Он поднял голову. Напротив беззвучно скалился Макар.
Сашка молча встал, подошел к Макару и сунул его лицом в тарелку с молочной кашей. Каша забурлила. Жабры у Макара отсутствовали.
Выждав немного, Сашка отпустил его. Топить Макара в каше не входило в его планы. Макар вскочил, замахал руками. Тарелка подлетела и разбилась.
- Ча такое? Ты что, озверел? Я чуть не захлебнулся! – заорал Макар.
- Я предупреждал.
- Кого ты предупреждал? Это не я! Это она! - Макар ткнул пальцем в Рину.
- Не ври! – поморщился Сашка, знавший, что Макар всегда врет.
Рина смущенно кашлянула.
- Хмык-хмык! Это и, правда, я! – робко призналась она.
- ТЫ?
- Тшш! – зашипел Даня, толкая Сашку на его стул. – Кавалерия!
От преподавательского стола к ним быстро шла директриса ШНыра. Самой ссоры она не видела - мешали кирпичные колонны.
- В чем дело, Макар? Твои вопли слышны даже в пегасне!
Надо отдать Макару должное, доносчиком он не был.
- Да всё в норме! – сказал он, отряхиваясь. С волос во все стороны летела гречка. - Я каждое утро купаюсь в каше. От этого волосы типа лучше растут.
Кавалерия наклонилась, разглядывая осколки.
- Ты разбил тарелку!
- Ну и ча? Другую куплю!
- Прекрасно. И сколько, по-твоему, она стоит?
- Да дешевле грязи!
Кавалерия подняла брови.
- Проблема в том, что я не отслеживаю почем нынче грязь. Два дежурства по кухне!
- Спасибо, что не выдал! – шепнул Сашка, когда Кавалерия вернулась за свой стол.
- А ча мне твое спасибо? Бойся меня! С меня одна подлянка! – мрачно предупредил Макар.
Сашка пообещал бояться. Пока Макар переругивался с Сашкой, Рина смотрела на их десятку и не в первый раз пыталась понять: почему именно они оказались в ШНыре той осенью. Зачем их призвали пчелы? Ведь, если задуматься, многие были далеки от идеала. Даже более того – далеки от того, что принято считать обычным психическим здоровьем в усредненной его норме. Макар, при котором лучше не доставать ценных вещей. Даня в амплуа скромного гения; Кирюша со своим вечно пританцовывающим лицом; ершистая честолюбивая Фреда; Алиса с тараканами в голове, обожающая рассуждать о суициде, но падающая в обморок даже при виде капельки крови; сомнамбулическая Лена; «звонькающая» Лара, у которой телефон разряжался за день. И уж вообще человек-загадка Влад Ганич, который даже сегодня утром ухитрился так нагладить свои брюки, что муха могла отрезать себе лапку, просто переползая через складку.
После завтрака опять начались лекции. Занимались то все вместе, то по пятеркам. Потом в пегасню. Там вкалывали до потери пульса. Вычистить – оседлать – убрать денник - принять коня у старшего шныра – прогулять – расседлать – насухо вытереть – перебрать все крупные перья, тщательно следя, чтобы нигде не осталось льда или сосулек. Это было дико тяжело, зато давало незаменимый опыт. Даже ленивая Алиса могла уже тычком вразумить охамевшего Фикуса, когда он начинал дуть брюхо или пытался кусаться при попытке затянуть подпруги.
Нырками пока не пахло, хотя полеты мало-помалу начинались. Правда, скучные. Пегов давали самых спокойных. Два старших шныра взлетали вместе с новичком, буквально конвоируя его. Несколько кругов вокруг ШНыра без вылета за его пределы – и посадка.
Сашка издергался, не зная, к кому обратиться, чтобы ему разрешили нырки. Кавалерия молча играла бровями. Кузепыч пыхтел и многозначительно скреб висок толстым, как черепаховый панцирь, ногтем. Суповна моментально переключала энергию Сашки в полезное русло, вручая ему швабру и жалуясь на натоптанный пол.
Пользуясь моментом, Сашка сунулся к Максу, когда тот, разложив на лавке шнепперы, учил их скоростной стрельбе. Правила были простые: стрелять в консервную банку с десяти шагов стальными шариками, перезаряжаться и снова стрелять. Времени на выполнение упражнения – минута. Больше шести дырок в банке - отлично. Шесть – хорошо. От шести до четырех – удовлетворительно. Торопыга Макар ухитрился перезарядиться целых десять раз. Правда, так спешил палить, что попал только дважды.
Макс со звуком детской погремушки встряхнул простреленную банку.
- Не я р-решаю, к-кто ныряет! Я главный по пы-пальбе и мы… мордобою!
Сашка потянул на себя зарядный рычаг шнеппера.
- Спорим мне разрешат нырки в ближайший год? – запальчиво спросил он.
Макс перестал трясти банку.
- Никаких сы…споров! – сказал он с испугом.
- Почему?
- Э-э… Всегда нужно, чтобы проигравший мог культурно отступить, не уронив л-лица. З-знаете… э-э… Родиона?
Все культурно промолчали, так что сложилось впечатление, что Родион никому не известен.
- Однажды мы п-поспорили, можно ли съесть д-дохлую кошку. Он сказал, что запросто, если ей не больше суток, потому что это тоже ми…мясо. А я сказал, что этого не надо де… де…
Сашка начал открывать рот, собираясь подсказать.
- … потому что там ты-трупный яд! – обошел коварный слог Макс. – Он согласился, но я стал доспаривать и он… н-назло мне ее сварил. А до этого д-держал в ледяном ручье в про… проточной воде… А надо было не до-до-до…
- Не доедать? – пошутил Сашка.
- Не д-доспаривать! – Макс с неожиданным раздражением вырвал у Сашки шнеппер. – А ну не целься в м-меня! Сколько раз говорить, ба-балда!
Во втором часу новички были в пегасне. Тут царил Ул. Царство Макса закончилось вместе с арбалетами.
- Кышни отседа, будь френдом! Не трогай лошадь за нос! – жизнерадостно орал кому-то Ул.
- Вообще-то это храп!
- А мне по барабаниусу! Всю жизнь называл это «нос», и ни один пег не возразил!.. И вообще у тебя не куртка! У тебя поперденчик! Настоящая куртка должна быть во! – Ул гулко стукнул себя кулаком по груди. Его голос раскатывался где-то у входа.
Сашка чистил тощую, но вполне уже бодрую Азу, одновременно следя, чтобы добрая Рина не совала ей ни яблок, ни сухарей. После болезни у Азы прорезался волчий аппетит, но Суповна с Кавалерией не советовали ее перекармливать, опасаясь, что опухнут копыта. Аза этого не знала, и постоянно попрошайничала.
- Нельзя! Потерпи! – Сашка оттолкнул морду Азы, потянувшуюся к его карману.
С видом оскорбленной принцессы Аза вытянула правое крыло – пока сложенное – вверх. Осторожно расправила, едва не коснувшись потолка, потом так же осторожно сложила, и то же самое проделала с другим крылом. Точно в тесном проходе кто-то открыл и закрыл новый зонт.
Рина несла воду и ударилась коленкой. Сказала «ауч!» Даня посмотрел на нее серьезно, без укора. Осмысливал место слова «ауч!» в структуре русской семантики. Анализировал наполнение. Потом стал задумчиво смотреть на Лару.
Выковыривая крючком гравий из копыта у Икара, Лара кокетливо жаловалась стоящему рядом Кирюше: «Прямо не знаю, кому позвонькать? Все по третьему разу обзвоньканы!» Потом внезапно вспомнила, что у Тони, у которой она года назад отдыхала на даче, сегодня день рождения. Лара немедленно позвонила Тоне:
- Чего так долго не снимала? Угадай, кто это! А чего ты вся такая?.. А, спишь!.. Я звоню поздравить тебя сама знаешь с чем и пожелать сама знаешь чего!.. Почему в марте?.. Ты что-то путаешь: у тебя в декабре! А, ну ладно: отдыхай!
Вдохновленный Ларой, Кирилл схватился за телефон и тоже стал «звонькать», показывая какой он успешный. Девушек, по его представлению, у него было десятка два, но почти все не знали, что они его девушки. Не исключено, что если бы какая-нибудь девушка проехала с ним три станции в метро, а потом вышла бы, то Кирюша утверждал бы, что его бросили. Если же из вагона первым выскочил бы Кирюша, он бы счел, что инициатором разрыва стал он.
Ворота лязгнули. Кирилл поспешно спрятал мобильник.
- Герр комендант пришел! – шепнул он.
По проходу крабьей походкой пробирался Кузепыч. Послышался близкий вопль. В соседнем деннике влюбленный толстячок Рузя выкручивал Насте руку, пытаясь у нее что-то отнять. Наста кусалась.
Кузепыч остановился. Запыхтел:
- Отставить! Что за игры? Вы что, взбесились?
- Запретите ей! Она сухарь под лошадь уронила, подняла и ест! – Рузя жалостливо разглядывал прокушенный палец.
- Сунулся? – щелкая зубами, хищно спросила Наста.
- Ну и пусть ест! Что ты ребенку мозги компостируешь, елки страшные? Я всю жизнь с пола ел и только здоровее становился, - хмыкнул Кузепыч, поворачивая голову к Кирюше. – Эй, новый набор! У вас практика в городе! Всем быть у автобуса через пятнадцать минут!
- Так точно, коменданте Кузепыч! – отрапортовал Кирюша.
Кузепыч вопросительно моргнул. Кирюша таращился на него нахальными глазами вежливого хама. Попробуй придерись.
- Ул! – окликнул Кузепыч.
Из денника Эриха высунулась голова Ула. Утром одноглазый пег сослепу залетел в заросли и всадил в себя столько колючек, что поджимал уши и бил задом, не давая их вытаскивать. Новички и средние шныры не рисковали к нему соваться, и за дело пришлось взяться Улу.
- Ул! Тебе доброволец нужен? Блещет разговорчивостью! – Кузепыч кивнул на Кирюшу.
- Нам общительные нужны! – одобрил Ул. - Видишь кучу обледеневших опилок?
- Нет, - поспешно соврал Кирюша.
- Ну ты прямо Белдо: в будущее заглядываешь. Тогда будь хорошим шныром: наколдуй, чтобы и другие тоже не видели!
Кирюша издал тоскливый стон саможаления и, взяв совковую лопату, отправился колдовать. В который раз его изнеженное, приученное к дивану и компьютерному стулу тельце отдувалось за болтливый язык.
Когда Кирюша отколдовался, две пятерки шныров пошли по главной аллее к выездным воротам.
Вокруг все звенело. Вечером прошел снег с дождем, ночью ударил мороз, и теперь каждая маленькая веточка оказалась закована в ледяной панцирь. То и дело внутри стволов что-то постреливало: стрелял один ствол и тотчас, с другой стороны, откликался другой. Каждое слово эхом разлеталось по ледяному тоннелю.
Рина нагнула ветку и подо льдом разглядела набухшую, уже сейчас, с зимы, заботливо приготовившуюся к весне почку. Она стала осторожно обгрызать лед, освобождая и отогревая почку, стараясь не ранить ее. Сашка увидел, что она делает, нагнул к себе соседнюю, с хрустом сломал, сунул в рот и плюнул.
- Как ты можешь это есть? Кисло! Древесина какая-то!
- Нечуткое ты существо! – вздохнула Рина.
- Ага, есть немного, - признал Сашка.
Остальные уже собрались у новенького микроавтобуса Кузепыча, который тоже покрывала толстая корка льда. Кузепыч прыгал вокруг автобуса и, выпуская на волю целые толпы грустных пней, искал хотя бы одну незамерзшую дверь, которая согласилась бы открыться. Первым сдался багажник. Кузепыч извлек щетку и начал войну со льдом.
- Значит так, елки страшные! – сказал он новичкам. – Пора показать вам, что такое «шныровская точка». Начнем с ближайшей. Со временем покажу и другие.
В дороге Кузепыч ввел всех в курс дела. «Точек» - или, по-другому, опорных пунктов – у шныров было четыре. Пункты располагались в разных районах Москвы и назывались просто: Север, Юг, Запад, Восток.
Сюда шныры пробивались, если нужно было срочно спастись от берсерков, или укрыть от гиел раненого пега, когда он не дотягивал до ШНыра. Снаружи они выглядели невзрачно – кирпичные сараюшки с шиферными крышами, окруженные глухим забором. Не то электроподстанции, не то склады, не то гаражи. В общем, ничего интересного. В городах полно похожих строений. На них никто никогда не обращает внимание.
Микроавтобус Кузепыча вел себя как скаковая жирафа в знойных тундрах Норильска. Он то разгонялся на коротком отрезке до космических скоростей, то резко тормозил. Перед Москвой они залипли в пробку. Машины в пробке переговаривались нервными истеричными голосами. Кузепыч попытался схитрить и выехал на пешеходную дорожку, тоже забитую машинами. Его не пускали, огрызались. Микроавтобус гудел в ответ тонким, неожиданно высоким голосом. Сашка подумал, что машины как лошади. Их интересуют самые простые понятия: «Я главная! Уйди, сейчас лягну! Я поскачу первой!.. Нет, я главная!» А то, что внутри сидят люди их, в общем, не волнует.
У Рины змейкой поползли детские воспоминания. Как она сидит на заднем сидении автомобиля и кричит папе: «Чего ты стоишь? Поезжай на красный!» Папа почему-то не едет, только улыбается. Рина негодует, кричит еще громче, размахивает руками. Ей кажется логичным: если пешеход идет на зеленый, то машины должны ехать на красный. Как же папа не понимает таких простых вещей?
СТОП! Разве у них была тогда машина? Машина появилась позже, когда в жизни Мамаси возник Артурыч!
Наконец они куда-то доехали. Кузепыч остановил микроавтобус и долго вел всех лесопарком по заметенной аллее. Алиса промочила ноги и начала скулить.
- Посмотри на мои ноги и выруби звук! – мрачно посоветовала ей Фреда.
Алиса посмотрела на ноги Фреды. Под хлипкие осенние туфли были поддеты два шерстяных носка. На носках висели ледяные бороды.
- А где твои..?
- Ботинки? Бинт изжевал. Поставила сушить, где не надо. Новые завтра дадут.
- А ты бы резиновые сапоги…
- Чтобы у меня пальцы примерзли? Под резиновые сапоги носок не лезет! Топай, я сказала!
Они остановились возле приземистого кирпичного строения, обнесенного забором. Окон у него было три и все узкие, как бойницы. Через такие удобно стрелять. Кузепыч достал ключ.
- А вот и точка «Запад». Находится рядом с родником Царевна-лебедь. Вон там Химкинское водохранилище, а там река Химка, - пояснил он, воюя с замком на воротах. - Двигаться строго за мной! С дорожки не заступать! Коней, если случится, тоже вести строго по дорожке!
- Почему?
Кузепыч объяснил, что опорные точки начались со спасительных кругов первошныров, которые располагались в лесах вокруг Москвы. Такие круги первошныры устраивали в разных местах на случай, если их застигнут ведьмари. Огораживался участок, пряталась закладка, а вокруг расставлялись ловушки. Еловая иголка, весящая как железнодорожный состав. Примагничивающая песчинка. Капля, в которой может утонуть слон. Чуть менее опасна «ловушка философа».
Человек, угодивший в такую ловушку, не может переключиться с той мысли, которая посетит его первой. Крикнешь ему «лови птичку!» и берсерк два года потом думает: «Почему птичка? Где птичка? Какая птичка? Что он этим хотел сказать? Нет ли тут скрытого смысла? Почему птичка, а, положим, не бабочка? Не символ ли это? А если символ, то чего?»
Сейчас ловушек, вроде, меньше, искусство их изготовления утрачено, но все равно нет-нет, а кто-нибудь нарвется. Сашка с Риной двинулись следом за Кузепычем, наступая строго в его следы.
Кузепыч обернулся и критически посмотрел на их ноги.
- Некоторые вообще зайчиком прыгают, - непонятно заметил он.
Рина вежливо улыбнулась, оценив попытку Кузепыча пошутить.
Внутри точка «Запад» выглядела скорее практично, чем романтично. Единственное помещение с денниками на двух пегов, несколькими раскладушками и железной печкой-буржуйкой, возле которой валялось с десяток поленьев. В углу помещался большой армейский ящик. Кузепыч отщелкнул два замка и открыл его. В ящике обнаружились саперная лопатка, нож, шнеппер с запасом пнуфов, сухое горючее, спички, десяток банок консервов и заряженная нерпь.
В центре ящика лежал не очень большой, с два кулака, камень, похожий на кусок угля. Даня потянулся к нему. Клешня Кузепыча сомкнулась на его запястье. Даня безнадежно дернулся. Рука была в тисках. На коротких пальцах Кузепыча грозно синели буквы слова «КУЛАК».
- Ай, мне больно!
- На тебя муха сядет – тебе уже больно!.. Выносить запрещено! Только по особому распоряжению Кавалерии!
- А почему нельзя? – растирая запястье, жалобно спросил Даня.
- Закладка охраняет точку «Запад». Пока она здесь, ведьмари, грустный пень, не сунутся! Четыре пункта и в каждом уникальная закладка. Ни одной повторяющейся! Если на карте четыре точки между собой соединишь – получится, елы-палы, квадрат.
В голосе Кузепыча прозвучали почти детское удивление и радость. Особая радость, кузепычевская, ворчливых очертаний. Он словно говорил: «То есть я, конечно, доволен, но все равно ворчать не перестану, чтобы как-нибудь кто-нибудь не воспользовался моей радостью и не вышло бы какого непорядка».
- А какие у нее свойства? – спросил Сашка.
- У нее их много. Главное то, что это очень сильная закладка. Одна из четырех, охраняющих Москву.
Вытащили ее первошныры. Ни одному из современных шныров с двушки ее не доставить, хоть бы он и откопал ее каким-то случаем. Силенки не те… Ну а самые интересные возможности такие, например: она может вскрывать замки, стены, кладку, все, что угодно, а потом восстанавливать их за собой.
Макар моргнул.
- То есть как? Можно просунуть закладку в банкомат, взять пачку денег и вытащить руку обратно? – спросил он быстро.
- Ну ты, паря, жук! – хмыкнул Кузепыч. – А как ты деньги будешь брать? Если выпустишь закладку, она так и останется в банкомате, и твоя рука, веселый пень, тоже…
- А другие свойства? – спросила Рина.
- Что «другие»?
- Вы сказали «у нее их много»?
- А… - Кузепыч, вспоминая, наморщил складки кожи на лбу. – Это ж точка «Лебедь»? Ага! Значит, это она убеждает! А то вечно я путаю!
- В чем убеждает?
Кузепыч предостерегающе покосился на Даню, точно намекал, что повторять за ним не стоит, и опустил на закладку свою тяжелую лапень. Другую лапень он сунул в бездонный карман и загреб десятка полтора монет.
- Мелочь очень вкусная! В ней навалом витаминов и этих… минералов, грустный пень! – пропыхтел Кузепыч.
Сашка посмотрел на монеты на ладони Кузепыча (три из них были совсем новые, а другие довольно захватанного вида) и ему внезапно до боли захотелось отведать свежей монетки. Сашка понял, что ничего не ел с утра. Он буквально чувствовал, каким наслаждением будет ее глотать. А ведь еще и минералы! И витамины!
Сашка протянул пальцы к новым монетам, но его опередили. Макар уже набивал себе монетами рот. Кирилла, который пытался помешать ему, он боднул лбом в грудь так, что Рина услышала костяной отзвук. Пришлось Кириллу ограничиться пятью рублями, которые он сунул за щеку.
Кузепыч убрал лапищу с закладки.
- Отбой глотать мою мелочь! Зарплаты еще не было, грустный пень! – заявил он.
Кирилл выплюнул себе на ладонь пять рублей и разглядывал их с тупым ужасом, пытаясь понять, какая сила заставила его сунуть эту дрянь в рот. На монете блестела слюна с примесью шоколада. Кирюша вечно носил в кармане конфетки.
Макар икнул.
- А я свои две уже проглотил! – сказал он.
Кузепыч ухмыльнулся.
- Ну оставь себе!.. А то тут некоторые распускают слухи, что я никогда ничего никому не дарил! Все, новички! Собираемся! Точки Юг, Север и Восток покажу в январе, а то пробки дикие. Все за покупками выкатились.

Глава третья.
ГДЕ ДЕВУШКА НА КРОВАТИ С КОЛЕСАМИ?
- Этот человек заразен.
- Почему заразен?
- Ему все равно во что верить, только бы ни во что не верить.
Кавалерия

Возле метро Рина попросила Кузепыча притормозить и выскочила вместе с Сашкой.
- Мы Улу обещали Родиона навестить! – пояснила она.
Последние десять дней Родион лежал в Склифе, где у Кавалерии был знакомый врач из бывших шныров, ушедший еще до первого нырка. Нога у Родиона заживала плохо. Был передавлен нерв, и Родион говорил, что не чувствует большого пальца. Колешь иголкой – и ничего. Сам он относился к этому с иронией, как настоящий шныр. Однако Кавалерия с Суповной его иронии не разделяли, и Родион был сослан в Склиф на долечивание.
В Склифе он устроился неплохо. Прыгал на одной ноге по палате или, скучая, выцеливал из шнеппера лампу дневного света. Говорили, что загадочным пациентом увлеклась молоденькая медсестра и по десять раз на день приходила с градусником, но Родион отнесся к ней как к боевому товарищу, и частое измерение температуры прекратилось. Зато уколы девушка теперь делала Родиону от всей души, так, что даже врач смущался и говорил: «Маргарита, ну ты полегче! Он нам живой нужен!»
В Склиф Сашка и Рина приехали поздно. Время посещений закончилось и пустили только Рину, да и то не раньше, чем она сто раз мило улыбнулась и согласилась надеть бахилы. Сашку же задержал строгий пожилой охранник, заявив, что нечего тут толпами шляться. Не бульвар.
- Раньше была? Куда идти, знаешь? – спросил охранник у Рины.
Рина на всякий случай соврала, что была и знает. Потом прошла за стеклянные двери и сразу заблудилась. Куча лестниц, множество переходов, и никто ничего не объясняет. Рина сама не поняла, как оказалась в дальней части корпуса, где находились технические помещения, гудели холодильники и было множество закрытых дверей.
Она уже собиралась вернуться, как вдруг в одном из коридоров послышался шум. Два медбрата везли каталку, на которой лежала по подбородок укрытая простыней девушка. Одно из передних колес каталки вихляло так, что казалось, будто каталка прихрамывает. За коляской, то забегая вперед, то останавливаясь, чтобы взглянуть на лицо пациента, спешила женщина-врач с круглым обеспокоенным лицом.
Рина прижалась к стене, пропустила их, а потом пристроилась сзади, решив, что они выведут ее к лифту. Так и случилось. Каталку вкатили в кабину, куда за ней проскочила и Рина.
Она стояла сбоку от каталки. Девушка, укрытая простыней, находилась от нее на расстоянии вытянутой руки. Сине-бледная, с прокушенной губой, кривящаяся от набегавших волн боли. По нетерпеливым движениям медбрата, который несколько раз с силой нажал на кнопку этажа, Рина поняла, что медики боятся не успеть.
Рина испытывала смущение, что вот она, здоровая лошадь, стоит рядом с больным, возможно, даже умирающим человеком. Она то быстро переводила на девушку взгляд, то делала вид, что разглядывает кнопки. Девушка на каталке, не отрываясь, пристально смотрела на ее лицо. В ее глазах, кроме боли, были удивление, вопрос и еще что-то. Обида?
«Виновата я, что ли, перед ней?» - подумала Рина и, ободряюще улыбнувшись девушке, отважно сказала:
- Привет!
Девушка улыбнулась. Это была страшная улыбка, сквозь гримасу боли.
- Ты меня не помнишь?
- Нет. А мы знакомы? – удивилась Рина.
Лифт остановился. Двери открылись. На этаже, придерживая капельницу, стоял высокий старик, а рядом с ним медсестра. Для одной кабины народу было многовато. Рина попыталась размазаться по стене, чтобы занимать меньше места, но только выдала себя.
- Ты что, читать не умеешь? Это служебный лифт! Совесть потеряли! – закричала на Рину сопровождавшая старика медсестра.
Рина стала выходить, виновато оглядываясь на каталку.
- Подожди!.. Возьми! Избавься от него! – внезапно услышала она шепот.
Из-под простыни высунулась тонкая рука и что-то быстро сунула Рине. Двери лифта закрылись. Огоньки этажей на табло поползли вверх.
Рина разжала пальцы. На ладони у нее лежал ключ с биркой, похожий на те, которыми запираются вещевые ящики в магазинах. Бирка красная, из пластика, с закругленными углами и цифрой 62.
Пока Рина суетилась и бестолково носилась по Склифу, пытаясь найти ту, чьего имени она не знала и кого могла описать только как «девушка с серыми глазами», прошло немало времени. Рина знала, что лифт проехал выше, но на каком этаже он остановился, забыла посмотреть.
Прошел час. Рина уже отчаялась, когда в одном из коридоров наткнулась на каталку. Проверяя, Рина толкнула ее вперед и немного провезла. Так и есть! То самое «прихрамывающее» колесо! Она еще не отпустила каталку, когда дверь неподалеку открылась и вышла знакомая Рине круглолицая докторша.
Рина бросилась к ней.
- А где девушка? Тут была, на кровати такой с колесами? – крикнула она.
Круглолицая остановилась и неприязненно уставилась на Рину. Рина старательно улыбалась. Она не понимала, что в ней может вызывать такое раздражение.
- А вы ей кто? Сестра? Подруга?
- Подруга, - ухватилась за подсказку Рина.
- Хм… подруга… Она в операционной. Ниже диафрагмы у нее огромная полость. Так-то, подруга! - круглолицая быстро взглянула на Рину. Голос у нее чуть потеплел.
На прокачанный литературной классикой слух Рины, полость была какая-то штука, имевшая отношение к морозам и к ямщикам. А диафрагма это вообще из области фотографирования.
- Пустота. Объемом литра на два… На ушиб она не жаловалась? Странно, что она пришла к нам только сейчас – боли должны были быть страшнейшие. Лекарств никаких не принимала? Сильное болеутоляющее? Наркотики?
- Не знаю, - торопливо ответила Рина. – А почему наркотики?
- Анестезия на нее не действовала. Такое с наркоманами бывает… А эти ваши родственники, где они? Уехали? – голос у докторши снова стал резким.
- Какие родственники? – не поняла Рина.
Круглолицая ей не поверила. Она надвигалась на Рину, и той приходилось пятиться.
- Можно было хотя бы перед операцией воздержаться от выяснений отношений? Непонятный старик, голосящие тетки! Пытались ее увезти, притащили с собой какого-то непонятного нетрезвого человека в медицинском халате! Кричали на нее, довели до слез! Ее готовят к операции, а они на десять минут выгнали всех из палаты, непонятно что с ней делали, а потом оставили этого истукана!
- Какого истукана?
- А вон! - круглолицая решительно вытолкнула Рину на пересечение коридоров.
У двойной двери, ведущей в операционную, на банкетке сидел здоровенный мужик с лицом типичного берсерка. Его правая рука была упрятана в большой желтый пакет. Даже не обладая большой фантазией, можно было сообразить, что там далеко не бутерброды.
Прежде, чем берсерк повернул голову, Рина скользнула к лестнице.
- Эй!.. Как тебя… подруга! Ты куда? – удивленно крикнула ей вслед круглолицая докторша.
Сашка ждал Рину внизу. Он стоял рядом с пожилым охранником, который поначалу казался таким строгим, и помогал ему разгадывать кроссворд.
- Маршал Наполеона! Пять букв! – издали крикнул он Рине.
- Белдо! – мрачно пошутила Рина.
- Не! – удивился Сашка. – Чего ты? В Белде разве пять букв?
Рина молча схватила Сашку за рукав и поволокла его за собой.
На сей раз прикормленный кроссвордами охранник Сашку не задерживал. Он объяснил, как добраться до отделения, так что Родиона они нашли быстро. Он лежал, накрытый с головой одеялом. Из-под одеяла видна была только закованная в гипс нога. Сашка сделал шаг к кровати и тотчас к его шее, чуть ниже затылка, приставили что-то холодное. Сашка угадал шнеппер. Скосив глаза, он увидел одну босую ногу и одну поджатую, точно в белом валенке.
- А где ты гипс второй взял? – спросил Сашка.
- Это мой. Я в нем сюда приехал, - мрачно ответили ему.
- А тут новый наложили? Везет тебе! – неосторожно брякнул Сашка и тотчас схлопотал по уху рукоятью шнеппера. Потирая ухо, Сашка запоздало припомнил обстоятельства, при которых Родион осчастливился гипсом.
Родион допрыгал до кровати и плюхнулся на одеяло.
- Пришлось подстраховаться! Я видел на автостоянке Тилля. Он приезжал с четверкой берсерков, - объяснил он.
- А не Белдо? – удивилась Рина.
Родион молча посмотрел на нее. Рина прикусила язык. Чтобы спутать Тилля с Дионисием Тиграновичем, надо удариться не ногой, а головой.
- Тилль внутрь не заходил. Потоптался и уехал, но «берики» остались.
- Одного я, кажется, видела… - Рина быстро рассказала Родиону о девушке на каталке. Об одном умолчала – о ключе с красной биркой и цифрой 62.
Родион кивнул.
- Странная история… Должно быть, это из-за нее Тилль приезжал. На каком она этаже?.. Ночью Лехур на сутки заступает – он выяснит, как чего…
- Лехур?
- Алексей Юрьевич. Хирург, - нетерпеливо ответил Родион.
Рина сообразила, что Лехур – и есть тот бывший шныр. А что Алексей Юрьич стал Лехуром – ничего странного. Шныры вечно все сокращают.
- Через главный вход вам лучше не выходить. Берики могут узнать! Дергайте отсюда через приемное! - распорядился Родион, когда они прощались.

Глава четвертая.
ВЕТКА О ДВУХ КОЛЮЧКАХ
Человек постоянно составляет список тех, на кого можно орать. Это золотой запас его психологического здоровья. И почему-то во главе этого списка всегда те, кто его любит.
Мамася

Мама в пятнистой шубке, как морковь из грядки, дергала из снега мальчика.
«И в кого ты такой нетерпеливый? Смирно стой! Опять весь изгваздался!» - кричала она, не замечая, что сама только что, непонятно зачем, дважды обежала вокруг машины и несколько раз вытащила и спрятала ненужный ей телефон.
Яре всегда интересно было наблюдать, как родители общаются со своими детьми. Кричат на них, одергивают, толкают. При этом Яра всякий раз обнаруживала, что больше всего родителей злят те недостатки, которые повторяют их собственные. Толстых пап-пингвинчиков, например, страшно выводит из себя, что их сыновья не могут сесть на шпагат и плохо играют в футбол. Может, дети даны нам, чтобы мы могли посмотреть на себя со стороны?
Ул и Яра сидели у подъезда на железной трубе и ждали Афанасия, за которым заскочили по дороге после прогулки по городу.
- Слушай, - сказала Яра. – Я поняла вдруг, что никогда тебя не спрашивала… Как ты оказался в ШНыре?
- Как все… былиин… на маршрутке привезли! А дальше ножками.
- Я не о том. Что послужило причиной того, что к тебе прилетела пчела? Ты никогда не задумывался?
Ул хмыкнул, и Яра поняла, что, конечно же, задумывался. Да и всякий шныр, наверное, хоть раз задавал себе этот вопрос.
- У меня есть двоюродная сестра.
- Которая Ася? – Яра, разумеется, уже знала всех его родственников.
- Угум. У Аськи в пятницу отчетный концерт, а они как раз в среду на новую квартиру переехали. В четверг перевозят пианино и – чик! – оказывается, грузовой лифт еще не запущен, а чтобы в обычный лифт пианино впихнуть, его надо пилой распилить. А нас трое: я, парень этой самой Аськи и дворник из Узбекистана… В общем, поверишь или нет, мы это пианино на двадцать второй этаж пять с половиной часов перли. Дворник дезертировал этаже так на четырнадцатом… Как вспомнишь, понимаешь, что все остальное в моей жизни рядом с этим пианином просто ерунда. А потом, как я пианино впер, смотрю у меня по шее пчела ползет! Наглая такая! Ну я ее давил, давил…
- А к парню сестры пчела не прилетела? – спросила Яра.
Ул ухмыльнулся.
- А чего к нему лететь-то? Он ныл все время. А когда ноешь, сам себя нытьем вознаграждаешь.
- А о чем ты думал, когда пер?
- Да ни о чем. Чтобы допереть… - Ул задрал голову.
Форточка над ними брызнула стеклом, и на газон свалился табурет.
Мама в пятнистой шубке и ее непятнистый мальчик перестали давать друг другу концерты и разом вскинули головы.
- А на каком Аф этаже? – обеспокоилась Яра.
- Чудо, былиин! Откуда табуретка прилетела видела? По-моему, очевиднее подсказать невозможно, – удивился Ул.
- Надо что-то делать!
Ул усмехнулся. Когда Яра благородно говорила: «Что-то надо делать!», делать обычно приходилось Улу. Он неохотно поднялся и, прихватив из сугроба воткнувшийся в него табурет, пошел в подъезд. Яра рысцой побежала за ним.
Дверь на втором этаже была нараспашку. Ул увидел спину Афанасия, который, повторяя что-то успокоительное, придерживал за руки встопорщенную маленькую старушку. Заметив Ула, старушка с писком вырвалась, кинулась по коридору и заперлась в туалете.
- А-а-а-а-а! – закричал Афанасий, колотя в дверь. – Что ты наделал? Не надо, Нина Матвеевна! Отнимите у нее телефон! Любой ценой! Аа-аа!
Из-за двери слышалось бойкое бормотание.
- А чего такое-то? – спросила Яра.
- Да она вызывает всех подряд! Пожарных, ФСБ, милицию, скорую!.. Рассказывает, что у нее трупы под диваном, взрывчатка на антресолях, а ее саму захватили в заложники и пытают!.. И главное: убедительно говорит! Откройте дверь, Нина Матвеевна! Вам же хуже будет! В психушку заберут!
- А ну-ка отойди! – решительно велел Ул.
Использовав льва, он легко снял дверь с петель, забрал у старушки телефон, бережно отнес ее в комнату и усадил в кресло. Дальше в дело включилась Яра, захлопотала с чаем и лекарствами, и через полчаса Нина Матвеевна уже мирно спала.
- Всё! Теперь до утра!.. А там уж не моя забота: Рузя дежурит! – с облегчением сказал Афанасий. - И почему шныры вечно должны всех опекать? Откуда сваливаются все эти ненормальные, увечные, несчастненькие? Э?
- Обычная история. Бабка в очереди. А подходящую закладку не могут выудить вторую неделю. И все это время бабку приходится опекать, - пояснил Ул.
- Все равно глупо! Молодых психов завались, а закладку тащим для бабки, - разглядывая прокушенный палец, буркнул Афанасий.
Ул строго взглянул на него.
- Да всё я отлично знаю! Не мы решаем кого, когда и как. Сто раз слышал! – буркнул Афанасий. - Думаешь, легко с этой партизанкой целые сутки просидеть? Она меня самого нервным сделала! Вон глаз дергается!
* * *
До «Планерной» они добрались за час. Город был засыпан снегом. За троллейбусными дугами по заточенным в ледяной футляр проводам ползли синие молнии.
- Как поживает Гуля? – спросила Яра.
- Нормально, - кисло ответил Афанасий. – Недавно выиграла комплект дорогущих кастрюль! Тяжелые как утюги. И мы их перли. По дороге устали и начали раздавать… Так, вообрази, многие не брали. Москвичи во всем подозревают подвох. А самую большую кастрюлю мы запустили в Москву-реку. С моста. Думали: она пробьет лед. Ничего подобного - тогда льда уже сто лет не было.
- Подарил бы Суповне! Она была бы счастлива! – с сожалением сказала Яра.
Афанасий даже остановился, пораженный этой мыслью.
- Во! Сразу видно: женское мышление! – воскликнул он восхищенно. – Но, увы, всякая хорошая мысля всегда приходят опосля! И вообще: во мне живет неблагодарная свинья!
- Но и пусть живет! Не ковыряй ее! – посоветовал Ул.
- Ты не понимаешь. Если б она только жила, а она все время хрюкает! – пожаловался Афанасий.
Яра и Ул улыбнулись, но кисло. И вообще разговор не клеился. Афанасий ничего не мог понять и напрягался. Он ощущал себя третьим лишним на празднике жизни. Влюбленные, если разобраться, скучнейшие люди для окружающих.
- Ул! – начала Яра, когда они в подмосковной маршрутке ехали в Копытово. – Помнишь, ты проспорил мне одно желание? Скажи, пожалуйста…
- Пожалуйста! – сразу согласился Ул.
- УЛ!
- Ничего не знаю! Ты просила сказать «пожалуйста»! Желание исполнено, - заявил Ул.
Сказал, а сам вопросительно следил за Ярой глазами. И она, разумеется, прекрасно это чувствовала.
- Сегодня? – спросила она.
Короткий шрам на верхней губе Ула дрогнул.
- Хорошо. Сегодня вечером.
- Чего вечером? – влез Афанасий. Он сидел впереди, рядом с водителем, и все время оборачивался.
- Вечером и узнаешь! – пообещал Ул.
- А почему вечером? Что, сейчас нельзя?
- Можно и сейчас. Но лучше вечером, - таинственно ответил Ул.
В ШНыр они пришли в середине ужина. Кто-то из средних шныров – скорее всего, Наста, которая вечно все нарушала – впустил в столовую жеребенка Дельты и спрятал его под столом. Вместо того, чтобы сидеть тихо, жеребенок вскидывал голову и бился ей снизу в столешницу. Наста и те кто был с ней вместе за столиком изо всех сил делали вид, что ничего не происходит, хотя после каждого такого «буха» тарелки подлетали на полметра.
Ул и Яра за стол садиться не стали и сразу, как были, в куртках, прошли к столу Кавалерии. Та вопросительно подняла на них глаза.
- Вообще-то в помещении принято раздеваться! – заметила она.
- Мы хотим… - начал Ул. Он осекся, кашлянул, приобретая внутренний разгон, и решительно закончил: - ну это… расписаться!
Кавалерия осторожно опустила ложку на стол. Потом приподняла ее, проверяя, не осталось ли на полировке пятна, и подложила под ложку салфетку.
- Это не по адресу. Ближайшее отделение ЗАГС находится в Копытово. Но лучше всего по месту прописки, - заметила она.
Ул жалобно оглянулся на Яру. Во все сложные моменты рупором становилась именно она.
- Вы не поняли! – торопливо заговорила Яра. – Бумажки мы сами оформим. Ул хочет сказать, что мы с ним хотим вступить в шныровский брак.
Кавалерия вскинула брови.
- Отлично! Вы люди взрослые. Запретить вам я не могу. Но все очень надеюсь, что вы раздумаете. Потому что это будет шныровский брак.
- Мы не раздумаем, - уверенно сказал Ул.
Кавалерия вздохнула.
- Я подумаю. Давайте вернемся к этому разговору после нового года! – сказала она и, считая, что вопрос исчерпан, потянулась за хлебом.
Ул с Ярой переглянулись и остались у стола.
- Ну в чем дело? Неужели нельзя подождать две недели?
Яра с ласковой улыбкой наступила Улу на большой палец ноги, включая звук.
- Мы хотим сегодня. Как раз в этот день у Яры познакомились родители, и нам бы хотелось… - послушно начал Ул.
Кавалерия рывком встала, за ручку на шлейке подхватив с пола Октавия. Тот ощутил недовольство хозяйки и зарычал на Ула, болтая лапами в воздухе.
- Вы знаете, как это происходит? Когда-нибудь своими глазами видели?
Яра мотнула головой.
- Нет. Но мы читали.
Короткая косичка Кавалерии хлестнула, как тигриный хвост.
- Мало ли кто что читал? Читать, что волки съели человека и видеть, как его съели – разные вещи!.. В первом случае, зеваешь. Во втором – долгие годы не можешь спать. Вы в курсе, что в последние годы в шныровский брак вступали только однажды - те двое, залипшие на выходе из двушки? Они оказались не готовы! А сколько в них было горячности, сколько пыла!
- С нами такое не случится, - упрямо сказала Яра.
- В таком случае, позвольте вас поздравить! – голос Кавалерии согрелся, но сразу охладел. - Что обычно говорят новобрачным? «Ярослава и Олег! У вас все будет отлично и легко, розы, поцелуи в парке и дети в розовых комбинезонах!» А надо говорить: «Радости радостями, но чаще у вас будет все плохо, нудно и тяжело. С каждым годом в каждом из вас будут открываться все новые недостатки, а терпения и любви будет катастрофически не хватать. Вас ждут испытания, но если вы постараетесь – до крови и пота, то сможете выстоять и останетесь вместе». Если вы ожидаете чего-то другого, лучше сейчас повернуться и быстро-быстро разбежаться.
Ул и Яра слушали Кавалерию хмуро как злую фею, которая притащилась из чулана и отрабатывает программу отковыривания позолоты от чужих иллюзий.
- Мы останемся вместе, - повторила Яра.
Кавалерия и не ожидала другого.
- На все готовы? Уверены в своих чувствах? Настаиваете? Прекрасно!
Яра была убеждена, что Кавалерия куда-то пойдет, но директриса осталась на месте. На укороченной нерпи вспыхнула рука со скипетром. В пальцах у Кавалерии Яра увидела рдяную ветку, покрытую длинными, как у шиповника, колючками.
- С двушки, - пояснила Кавалерия. – Почти у второй гряды. Ближе не растет.
Ул и Яра жадно разглядывали ветку.
- Сжать нужно сильно. До крови. Никаких клятв при этом произносить не нужно. Это излишнее, - жестко продолжала Кавалерия.
- Сжать и все? – спросил Ул.
- Да. Никаких формальностей, сборов через сберкассу и прочего. Вы и ваши чувства будете испытаны. Когда и как не знаю. Шныровский брак состоится, если оба пройдут испытание. Никто не сломается, не предаст, не отвернется.
Яра сглотнула, неотрывно глядя на колючки. Они казались ей все длиннее и острее.
- А если кто-то не пройдет? – спросила она.
- Если нет, один из вас умрет. Причем более достойный.
- А почему он?
- Потому что он достойный! И потому что это шныровский брак! – невозмутимо пояснила Кавалерия.
Первым, оглянувшись на Яру, руку за веткой протянул Ул. Колючки коснулись ладони. Пальцев он пока не сжимал. Ждал.
- Надеюсь, ветка одноразовая, - напряженно пошутил он.
- Одноразовая. С пятнадцатого века с каждым годом все одноразовее и одноразовее, - кисло подтвердила Кавалерия. Ощущалось, что брак двух старших шныров не вызывает у нее ни малейшего восторга, а одну озабоченность.
- Готовы? Не раздумали? – не услышав столь желательного для него «нет», Кавалерия вздохнула: – Ну тогда! Раз… Два…
Яра первой стиснула пальцы, одновременно закрыв глаза. Боль оказалась терпимой. Две колючки вонзились в ладонь. Она сжимала пальцы все сильнее, чувствуя как капли крови текут по ладони и боясь взглянуть на них.
«Я люблю Ула! Я люблю Ула! Я люблю У..» - повторяла она, как ей казалось про себя. Но губы все же шевелились.
- Я уже в курсе!.. Спасибо за разъяснения!.. – услышала она голос Кавалерии и, спохватившись, открыла глаза.
Директриса ШНыра улыбалась. Правда, безо всякой веселости.
- Достаточно! Ветку можно отпустить!
Пальцы они разжали одновременно с Улом. Ветка упала на пол. Разглядывая кровь на ладони, Ул деловито зализывал ранки языком.
- И что? Всё? – спросил он. – Нигде не расписываться? Кольцами не меняться? Шампанское не открывать?
- Совершенно верно, - без тени иронии подтвердила Кавалерия.
- А поцеловаться?
- Можете поцеловаться, - спокойно разрешила Кавалерия.
Ул оторвал язык от ладони.
- Засада, былиин!.. Я похож на вампира! А можно потом?
Кавалерия пожала плечами.
- Это была не моя идея.
- Я думал: длиннее будет, – удивленно заметила Яра.
- В этом можешь не сомневаться. Это только начало, - Кавалерия посмотрела на капли крови и добавила: - Причем наименее болезненное. Все прочее будет происходить уже само собой. Без моего участия и без магических веток. Сроков я тоже не знаю. Неделя, месяц, два месяца. В конце этого периода вы или станете одним целым или кто-то останется в одиночестве.
В столовую вбежали Рина и Сашка и бросились к столику Кавалерии. Запыхавшиеся, с мороза. Щеки у Рины были как свекольным соком натерты. Только глаза блестели, а сверху пестрая шапка со смешными собачьими ушами.
- Мы из Склифа! Там полно ведьмарей и… – начала Рина и вдруг наклонилась: - Ой! У вас палка какая-то упала!
- Нее-е-т! Брось! – запоздало крикнула Кавалерия.
Реакция у Сашки была как у мангуста. Он понял только, что Рина взяла нечто, что таит опасность. В прыжке он сбил ее с ног и рванул ветку к себе, ощутив обжегшую пальцы боль.
- Порезался… А чего такое-то?
- Ничего! Ты меня тоже порезал! – Рина открыла ладонь. На подушечке большого пальца алела длинная неглубокая царапина, быстро наполнявшаяся кровью.
Кавалерия взяла у Сашки ветку. Осторожно, двумя пальцами. Острая вспышка серебристой руки на укороченной нерпи, и ветка исчезла.
- А чего это была за палка-то? – запоздало спросил Сашка.
Кавалерия страшными глазами уставилась на Ула и Яру. Если бы взглядом можно было заморозить или обратить в пыль – всё это несомненно произошло бы с ними.
Возникла томительная пауза, нарушаемая звуками хвоста Октавия, когда он ударялся о кожаное плечо Ула. Сашка, ничего не понимая, вертел головой.
- Так что это за ветка?
- Кто-то с двушки притащил. Нет, чтобы закладки искать, так они пока все деревья не переломают – не успокоятся, - объяснил Ул.
- А-а. Ну да… есть такой момент… - разочарованно протянул Сашка.
Глаза у Кавалерии погасли. Она встала, взяла Рину под руку, отвела ее в сторону и стала внимательно слушать про Склиф и берсерков. Верный Сашка маячил рядом в качестве группы поддержки, пока Суповне не понадобилась грубая мужская сила для переноски стола.
Первым побуждением Рины было умолчать про ключ с красной биркой, но без него рассказ не имел бы необходимой внутренней связи. Она отдала ключ Кавалерии, и та взяла его. Октавий втянул носом воздух и завыл с коротким взлаем.
- Успокойтесь, Император! На истерику команды не было! – Кавалерия подозвала Яру. Рина с тоской наблюдала, как ключ с биркой падает к Яре на ладонь.
- А…? - вопросительно начала Яра.
- Подробности вот стоят, - показав на Рину, Кавалерия повернула голову ко входу.
Между кирпичных колонн наблюдалась оживленная возня. Сашка и Вовчик тащили громоздкий стол.
- А этот убирайте! – распорядилась Суповна. Пораженная школа наблюдала, как из столовой уносят преподавательский стол, и на его место водружают новый, длиннее прежнего на добрый метр.
Поздним вечером У