Цитаты из книг — Моника Вуд

Они часто радовались, когда соглашались даже в самой малости, и Харриет недоумевала, почему им так трудно оставаться культурными каждый день.

Заглядываю в пакет с остатками — это магазинная сумка из плотной бумаги, — а там упакованный в пластиковые контейнеры целый пир: ризотто, салат с орехами и изюмом, свежий хлеб и даже вазочка мороженого «Гиффорд», мятное с шоколадной крошкой, мое любимое — наверное, Харриет запомнила это со времен Книжного клуба.

— Нет, но я бы никогда не воспользовалась ее добротой. Точно знаю. — Так же точно, как знала, что никогда не сядешь за решетку?

Моя жизнь складывалась так же, как и многие другие жизни, день за днем мы совершаем что-то хорошее, а порой и что-то плохое, и это того момента, и есть моя настоящая история: недолгий первый брак с хорошим человеком; долгая и отрадная вторая попытка; трое любимых детей; работа научным библиотекарем. Я наладила…

— Я тебе не принадлежу. — Я судорожно выдыхаю. — Ты, Миша, выполнишь все это, а я, в свою очередь, не скажу ничего о непрофессиональном, эгоистичном и бесчеловечном поведении, которое мы оба позволяли себе под носом у твоей весьма беременной жены.

науке есть такая штука, называется «взаимное исключение», например, когда дети учатся говорить, они не могут связать с одним предметом два слова. Котенок — только котенок, но не кошка. Камень — это камень, но не булыжник.

Миша сказал, что надо, вот я и иду, не чувствуя никакой тревоги, а чувствую связь с ним, и тело словно наполняется драгоценностями, которые сияют при каждом моем движении. А еще, само собой, из-за него я превращаюсь в беспомощную дурищу, в голове которой крутятся вот такие вот глупости про сияющие драгоценности.

Другими словами, незадачливого и не шибко умного Олли я люблю больше всех. Он знает то, что знает, и с этого его не свернуть. Он никогда не постигнет это самое «взаимное исключение», сколько бы ни прожил, зато он целыми днями развлекает меня своей болтовней и постоянно смешит. А с другой стороны, Олли настоящий Эйнштейн…

Вот три медведя бродят в лесу, это «история». А вот Златовласка хозяйничает у них в доме, это «между тем». Убитая горем Золушка моет и убирает — «история». Прекрасный принц ищет везде и повсюду — «между тем». Испуганная преступница из Эбботт-Фоллз на Воле — история. Книжная дама звякает посудой в раковине преступницы —…

Она говорит «нам», но имеет в виду «мне». Там, за решеткой, никто никогда не упоминает тех, кто ушел. Я тоже скучаю по Книжному клубу. Скучаю по тому, как Харриет объясняет, как надо читать. Как видеть стили и слои. Как понимать, где в повествовании «история», а где «между тем» — то важное, что происходит, пока остальной…

вот снова тот же звук, который она скорее уловила, чем услышала, — страдальческое мычание, словно откуда-то из-под земли пыталось вырваться что-то неясное и очень опасное. И это было вовсе не помехой в аудиосистеме, не стуком упавшей с переполненной полки книги, не хныканьем ребенка в детском отделе. Это был звук крушения…

До того, как раздался стук, она что-то уловила, самым краем сознания, какое-то слабое мычание, как от боли, но приписала это обычному гулу книжного магазина. То ли сбой в аудиосистеме, то ли книга упала с переполненной полки, то ли хныканье ребенка в детском отделе.

Когда мы собираемся обсуждать книги, Софи, — продолжала Харриет, — мы читатели. — Она неотрывно смотрела на освещенную луной траву. — Не аферисты. Не убийцы. Читатели.

Я прожила хорошую жизнь с мужчиной, которого не очень любила. Фрэнк взял ее за руку: — Я прожил хорошую жизнь с женщиной, которая не очень любила меня.

Книжном клубе я была такой же, как остальные, — человеком, наказанным за преступление, и в той обстановке ей было легче видеть во мне «человеческую непрерывность», преемственность. Так она однажды выразилась, когда мы читали «Дом на Манго-стрит». Все мы — лишь результат преемственности непрерывного человеческого опыта, мы…

Для меня. Для меня было слишком поздно, чтобы еще раз поступить неправедно. Кругом были добрые самаритяне, все как один праведники.

Куда она клонит? У нее и вправду во взгляде тревога. Харриет повернулась ко мне, вот она сидит на своей чудесной террасе в своем пестром летнем кресле, прижимает к груди книгу..