Цитаты из книг — Бетти Джин Лифтон

Воспитатель, прибегающий к телесному наказанию, напоминает «хирурга в борьбе с неизлечимой болезнью: только рискованная операция может спасти жизнь пациента — или оборвать ее».

Врачу с трудом удалось убедить Корчака сделать рентгеновский снимок грудной клетки. Узнав, что у него в легких обнаружена жидкость, Корчак спокойно спросил: «Сколько?» Получив ответ, что уровень жидкости не доходит до четвертого ребра, он заявил, что это состояние не может воспрепятствовать его деятельности по сбору…

Когда Ведель пожаловался Корчаку на то, что не может продать ему 120 фунтов зерна, поскольку торговля с евреями запрещена, Корчак мгновенно ответил фабриканту: «Так подарите нам это зерно!»

Дети потешались, когда некоторые филантропы принимали их доктора за привратника. Один особенно высокомерный посетитель попросил его подать ему пальто, а затем сунул ему в руку монету. Другой филантроп, столкнувшись с ним во дворе, властно спросил: «Где я могу найти доктора Корчака?» Корчак молча ушел в дом, сменил халат…

Эти благодетели, приезжавшие без предупреждения в элегантных костюмах, в рубашках с высокими накрахмаленными воротничками, чтобы взглянуть на знаменитого педагога, которого содержали, терялись при виде зеленого халата — обычного облачения Корчака.

«Необходимо положить конец бездумному рождению детей, — писал Корчак. — Нужно думать о них до того, как они родятся. Пора начать творить их».

Польша была спасена. Варшава уцелела. «Грязная, исковерканная, оставленная в небрежении, беззаботная Варшава, чье сердце бьется в ее Старом городе и чей мозг — в каждом камне, в каждой черепице, в каждом уличном мальчишке, продающем газеты» — так было суждено написать Корчаку. Никогда еще его город не был ему столь дорог.…

У нас нет сведений о том, как он поздоровался со Стефой, стоявшей там, как всегда, в черном платье с белыми воротничком и манжетами, с короткими волосами, причесанными на косой пробор. Только силой воли Стефа сумела сберечь детей в эти долгие годы голода, тифа и бедствий, и теперь она стояла там, готовая продолжать, будто…

В тот вечер четыре дочки Элиасберга бросились к дверям поздороваться с их другом, чью лысину они перед войной раскрашивали цветными карандашами. За эти четыре года они, конечно, изменились внешне. Хелене исполнилось восемнадцать, Ирэне — шестнадцать, Анне — тринадцать, а Марте — девять, но их чувства к Корчаку не…

«В нем не было ничего особенного, ничего привлекающего внимание. Простое лицо, плохо скоординированное тело, заурядный ум, скудное воображение, ни намека на ласковость — ничего, что делает детей обворожительными. Но это природа, ее вечные законы, Бог, говорящий через этого невзрачного ребенка так же, как через любой…

— Это правда, что среди немцев много евреев? — Да, есть. А еще есть русские евреи и польские евреи. — Как так польские евреи? Разве поляки — евреи? — Нет, поляки — католики, — ответил Корчак. — Но если кто-то говорит по-польски, желает добра польскому народу, тогда он тоже поляк.

Тем не менее Стефан им восхищался. «Хотел бы я писать букву «К» совсем так, как ее пишете вы», — сказал он. И Корчак вспомнил, как его сироты старались писать буквы так, как писал их он. И о том, сколько времени потребовалось ему самому, чтобы «М» у него получалось таким же, как у его отца.

Ум ребенка — это лес, где вершины деревьев мягко покачиваются, ветви переплетаются, а трепещущие листья соприкасаются. Порой дерево задевает своего соседа и воспринимает вибрации сотни или тысячи деревьев — всего леса. Когда кто-нибудь из нас говорит «правильно, неправильно, будь внимателен, переделай», эти слова подобны…

«Страдают не только евреи, — писал он. — Весь мир утоплен в крови и огне, в слезах и стенаниях. А страдания не облагораживают людей, даже евреев».

Правда, он слышал утверждения, будто еврейские дети более эмоциональны, но он наблюдал слезы радости и печали как у тех, так и у других, когда они смотрели один и тот же фильм, — и, не пересчитав все слезинки со скрупулезной точностью, он не полагал себя вправе делать выводы об эмоциональном превосходстве одной группы над…

Корчак, воспитатель, был растроган этим приглашением. Он думал: «Польский крестьянин, польский крестьянин, погляди внимательнее на этих мальчиков! Это ведь не те дети, за которых ты их принял. Это еврейские выродки, которых не пускают играть в городских парках. Кучера хлещут их кнутами, пешеходы сталкивают их с тротуаров,…

Ему приходилось быть твердым, прятать грустную жалость к детям, которым некуда было деться и которым, он знал, не выздороветь. И тем не менее он находился под глубоким впечатлением от того, каким «исполненным достоинства, зрелым и разумным может быть ребенок перед лицом смерти». И он поместит право ребенка умереть на…

«Евреем был и я, а он —поляком, католиком. Ему был безоговорочно уготован рай, ну, а я... пусть я не называл его обидными словами и никогда не забывал украсть для него сахару, но я, когда умру, попаду в место, пусть и не ад, но все равно темное. А я отчаянно боялся темноты...»

— Знаете, все придают такое огромное значение последнему решению Корчака пойти с детьми к поезду. Но ведь вся его жизнь слагалась из нравственных решений. Решения стать детским врачом. Решения отказаться от медицины и писательской карьеры, чтобы заботиться о бедных сиротах. Решения уйти с еврейскими детьми в гетто. А это…