Цитаты из книг — Борис Пильняк

Первый снег, тот снег, что выводит землю из осени в зиму, всегда падает ночами, чтобы положить рубежи между осенней слякотью, туманом, изморосью, палыми листами и уличным сором, что были вчера,- и между белым бодрым днем зимы, когда исчезли все трески и шумы и когда в тишине надо подтянуться человеку, подумать внутрь и…

Фруктоперерабатывающие заводы, где тысячи таджичек и машины сортируют, чистят, моют и сушат -фрукты, продукция идет не только Союзу, но и Англии, Норвегии, и Германии, и Ближнему Востоку. Но эти же заводы перестраивают человеческие отношения, когда женщины-жены приносят домой деньги и профсоюзные билеты, но снимают…

Публисити! Реклама! – честное слово, часто казалось мне, что люди в Америке существуют не к тому, чтобы быть людьми, но для публисити и для рекламы.

Впятером они жили в степи, культуртрегерствовали и трудились. И на хутор напали киргизы, убили сыновей, мать-старуха и обе снохи были изнасилованы — тут же на глазах у убиваемых мужей, и — когда убивали их, Ольга Дмитриевна ждала ребенка тогда, и ребенка она скинула на другой же день после — после этой ночи, а вторая,…

Лачинов присматривался в зеленом мраке: лицо зырянской девушки, широкое, здоровое, некрасивое, — только глаза за пенснэ: — какие? как определить? — лесные глаза! — Девушка говорила медленно, очень на о, очень открытыми звуками. — Она кончит в этом году университет. Ее зовут: Юлга Елень. Она очень покойна, — только эти…

Николай Лачинов не любил неясности. Присутствие на похоронах, даже на улицах Москвы, где многие узнавали в нем Александра Лачинова, вызвало у Николая странное и болезненное чувство полусмерти — собственной полусмерти.

(Об этом судье надо в скобках сказать, — он же говорил, что часто к нему приходят судиться афганцы, и обвиняемый, и обвинитель, и свидетели все вместе. Обстоятельство объяснимо просто: в афганском суде средневековье еще здравствует; прежде чем прийти к судье, надо нести ему взятку, которая и предрешает исход дела, но…

Джили-Куль есть город смешения народов — узбеки, таджики, татары, казаки, киргизы, арабы, афганцы, тюрки — роды, племена, колена, кровная месть, — а за всем за этим, на развалинах старого, — новый хлопковый завод, школа, больница, караван-сарай.

Под обрывом с ревом, быстротою курьерского гоня воды, мчался — дикий — Вахш. Вода была серой от взбаломученного ила. По воде текли — в зное субтропического июля — куски льда, сорванного с гор. Мы приехали к семи утра, — только к трем часам пришел первый каюк. За эти часы я видела изнанку Таджикистана, которая все же мне…

Человек десять стариков по команде муллы падали сами себе в ноги, эти старики в халатах и чалмах, эти голубоглазые старики, которые, поседев, начинают походить на настоящих европейских стариков чертами своих лиц.

Древность лежала камнями веков, традиции не подтекали под эти лежачие камни, средневековье здравствовало пять лет тому назад. И всюду, направо, налево, как горы с долинами, спутаны древности, средневековье, советская власть, аэроплан, университеты и паранджа — к слову надо сказать, что паранджою называется весь выходной…

И там человек человеку — должен быть братом, чтобы не погибнуть: но и там человек человеку бывает волком, — там на Шпицбергене нет никакой государственности, ни одного полисмэна, ни одного судьи, — но у каждого там есть винтовка и там есть быт пустынь.

И над землей в небе стояли столбы из этого мира в бесконечность — столбы северного сияния, они были зелены, величественны и непонятны.

Еще через неделю все было ясно и изучено — и горы, и море, и моржевые лежки — и то, что радио поставить возможности нет, что мир отрезан, предупредить никого нельзя, — и то, что всем, если все останутся живы, придется умереть от голода, к весне, ибо запасов не хватит. Дни равноденствия быстро сворачивали солнце, ночами…

Сначала были ясные, упругие, синие дни под белесосиним небом (ночью неба не было, а была муть, похожая на рыбью чешую и на воду) , — потом были метели, такие метели, что все судно превращалось в ком снега, — потом были туманы, и тогда спадал ветер. И кругом были небо, вода — и больше ничего в этих холодных просторах.

Люди, по-двое в каюте, лежали на койках, когда не работали, в скрипе и духоте. На судне было привинчено и привязано все, кроме людей, — и все же не было торчка, с которого не летело бы все: люди, лежа в койках, то вставали на ноги, то вставали на головы: качая, кренило на — больше, чем на 45°, ибо больше не мог уже…

Начальника экспедиции Николая Лачинова — одного из первых свалило море („море бьет”) , но он выползал на каждой станции из своей каюты, серый, бритый, с обесцвеченными губами, — лез на спардэк, стоял там молча и, если говорил, то говорил только одну фразу: — Мы делаем такую работу, которую до нас не делало здесь…